Текст книги "«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)"

Автор книги: Unendlichkeit_im_Herz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 41 страниц)

Неужто музе не хватает темы,

Когда ты можешь столько подарить

Чудесных дум, которые не все мы

Достойны на бумаге повторить.

И если я порой чего-то стою,

Благодари себя же самого.

Тот поражен душевной немотою,

Кто в честь твою не скажет ничего.

Для нас ты будешь музою десятой

И в десять раз прекрасней остальных,

Чтобы стихи, рожденные когда-то,

Мог пережить тобой внушенный стих.

Пусть будущие славят поколенья

Нас за труды, тебя – за вдохновенье.

(38)

***

Перед сном, лёжа в своей постели, Гийом перечитывал оба послания от загадочного поклонника – второе он успел получить сразу после банкета, на котором всё также тщетно пытался вычислить этого романтичного влюблённого. Во втором письме было всего несколько строчек, но их хватило для того, чтобы напрочь лишить рассудка Нарцисса, который даже не собирался уничтожать эти письма – таких ему доселе никто не писал. Несколько слов, выписанных не так красиво (было понятно, что отправитель спешил), но с не меньшим чувством, были в разы убедительнее, чем всё то, что Гийом слышал и видел от всех своих любовников вместе взятых.

«Я и помыслить не мог, что вы пожелаете мне написать! Передавать записки напрямую через слуг небезопасно. Я сам задействую не одного человека, и тот, кто приходит к вам, не знает меня.

Мой несравненный Гийом, если вы пожелаете написать вашему покорному слуге, то, будьте любезны следующим утром поместить записку в дупле третьей липы от кипарисовой аллеи. Я буду ждать этого письма, даже если оно будет гневным, что вполне объяснимо, учитывая обстоятельства, в которых мы находимся».

Удостоверившись, что Марисэ уже спит в своих покоях, Гийом зажёг свечи у секретера, и принялся за написание своего первого послания человеку, которого так жаждал узнать после каких-то трёх писем. Перо не слушалось его, и он постоянно делал помарки, однако упорно продолжал, пачкая точёные пальцы чернилами. Щёки Билла пылали, глаза возбуждённо блестели, и чёрные пряди спадали на них, мешая смотреть, но Гийом быстро заправлял непослушный чёрный шёлк за уши, и продолжал упорно писать, по нескольку раз переписывая строчки, и вычёркивая, то излишне холодные, то чрезмерно любезные фразы: он не хотел показаться своему обожателю доступным, но в то же время боялся отпугнуть его слишком холодным обращением, которого тот не заслуживал – ведь ничего оскорбительного не совершил. В конце концов, когда прокричали первые петухи, Беранже закончил своё письмо:

«Любезный сударь, я не знаю, как обращаться к Вам, ведь Вы не назвали своего имени, но спешу заверить Вас, что мне бесконечно приятно Ваше внимание, и я не мог подумать, что Вы согласитесь получить письмо от меня.

Думаю, Вам известно, что я не совсем свободен, и что за мной действительно могут следить. Но Ваше внимание столь ненавязчиво, обращение настолько возвышено, что я не вижу ничего дурного в нашем общении. И всё же, меня тяготят дорогие подарки, что Вы преподносите мне. Они прекрасны, и Вы ни разу не намекнули на ответные действия с моей стороны. Но меня мучает то, что я не знаю, как Вас отблагодарить за столь дорогие вещи…

О моём здоровье не беспокойтесь. Это обычно для танцоров. К тому же, слова Ваши обладают целебными свойствами. Мне уже намного легче.

Я бы хотел увидеть Вас. Понимаю, открываться небезопасно, но Вы, быть может, могли бы подать мне какой-то знак, по которому бы я узнал Вас во дворце?»

Несколько раз перечитав написанное, Беранже запечатал письмо в конверт, и как только стало светать, поспешил в сад, на аллею кипарисов, где отыскал указанную незнакомцем липу, и вложил письмо в дупло.

Прохладный ветерок нежно обвевал до сих пор пылающие щёки Гийома, пока он возвращался во дворец, минуя вечнозелёные тисовые кусты. Версальские клумбы цвели нежнолиловыми крокусами, подснежниками и прочими первоцветами, а щебет птиц, радующихся тёплым солнечным лучам, услаждал слух, напоминая о красоте весенней поры. Беранже замедлил шаг, не желая покидать аллею так скоро, и направился к беседке, в которой только вчера недоумевал над новым письмом и пытался поймать мальчишку, дабы выяснить чуточку больше о новом поклоннике. Сегодня же он пришёл в неё уверенным и довольным, успев оставить ответ для таинственного незнакомца.

Решение написать было поспешным и довольно опрометчивым, однако ощущение тайны и своеобразного заговора, опасности быть разоблачённым, подогревало кровь, превращая переписку в увлекательную игру, а невидимый образ – в цель, которой необходимо достичь, в тайну, которую непременно нужно разгадать. Но, главное – в объект, который даже заочно казался прекрасным.

***

Тем же вечером Гийом отправился на аудиенцию уже с новым подарком на тёмно-синих туфлях, облачившись в сапфирно-дымчатые оттенки, в тон драгоценным камням, что сверкали на золотых пряжках. Он надеялся, что эту маленькую деталь никто не заметит, кроме того, кто будет ждать увидеть её на нём. Однако предположения его не оправдались, и едва ли не каждый считал своим долгом задать ему вопрос о новом украшении – настолько оно бросалось в глаза. Гийом увидел, что даже Дювернуа, скользнув по нему взглядом, на миг задержал его на ногах. Впрочем, Тома не раз удивил Беранже в этот вечер. Так, когда Билл беседовал с Александром Этьеном, пытаясь выведать причину его ссоры с Марисэ, арфист подошёл к ним, и небрежно произнёс:

– Дорогой брат, позвольте мне украсть у вас господина маркиза на несколько минут!

Гийом настолько не ожидал, что Тома обратится к нему, что лишь кивнул в ответ, взглянув растерянно на Александра Этьена, а тот, вместо того, чтобы отойти с Дювернуа, сказал:

– Милые господа, вы побеседуйте, покамест, а я пойду возьму шампанского – больно жажда мучит.

– Вижу, у вас появился новый обожатель? – дождавшись, пока отойдёт маркиз, начал Тома. На щеках его заиграл нервный румянец, а в голосе читалось неприкрытое раздражение.

– С чего бы вдруг? – всё больше поражаясь колкости слов и воинственному настроению арфиста, спросил Гийом, не считая нужным что-либо отвечать, но вскоре передумал, – Ах, да, непременно!

– Вы светитесь от счастья. А такое, насколько я знаю вас, возможно только в одном случае – вы влюблены! Также… – сделав небольшую паузу, Тома ухмыльнулся и взглянул вниз, – подарок слишком заметен. Скажите своему любовнику, чтобы дарил менее броские вещи. А то, знаете ли, слухи – дело быстрое. Имею честь, сударь!

Оставив, ошеломлённого Гийома стоять с широко распахнутыми глазами, и словами возмущения, застывшими на языке, Тома резко развернулся и пошёл навстречу Александру Этьену, оставляя после себя шлейф сладкого аромата. Тот же, мило улыбнувшись, приобнял его, и бросив странный взгляд на оставшегося позади Билла, увёл за собой.

– Я действительно так нужен вам, мой дорогой, или это был отвлекающий манёвр? – с усмешкой молвил маркиз, когда они отошли на достаточное расстояние и слились с галдящей толпой.

– Вы нужны мне, как никогда, поверьте, – совершенно серьёзно ответил Дювернуа, – я хотел бы обратиться вам с просьбой. Когда я могу это сделать?

– Да хотя бы сейчас!

– Ваша Милость, я знаю, что светлейший мэтр завещал вам исполнить это моё прошение. Я хочу удалиться в

божью обитель.

Повисла тягостная пауза, в которой для обоих собеседников исчезли голоса придворных, игра скрипачей и звон хрустальных фужеров. Маркиз пытался понять, что вдруг вернуло Дювернуа к мыслям, в последний раз прозвучавшим осенью, ещё до смерти Жана Бартелеми. Он внимательно всматривался в глаза арфиста, с которым в последнее время встречался отнюдь не в церквях, при богословских беседах, и которого ещё ночью видел в постели с двумя красавицами, и не в самом трезвом состоянии. Но теперь, вместо порочного блеска в глазах снова зияли тёмные колодцы безысходности. Дювернуа говорил на полном серьёзе, а потому, как он часто дышал и облизывал пересыхающие губы, было понятно, что он сильно переживает.

– О Боги, Тома! Почему именно сейчас, когда через месяц моя свадьба, и я погряз в хлопотах?! – воскликнул маркиз, который скоро женился на дочери маршала д’Альбре.

– Потому я и хочу сделать это, когда в разгар торжества никто не заметит моего отсутствия.

– Бросьте, милый мой! Вашего отсутствия и не заметят? Не льстите себе. Обо мне точно забудут все, особенно женская половина нашего дворца, и свадьба моя будет испорчена!

– Я не шучу, монсир, – Тома прервал маркиза, который пытался уйти от серьёзного разговора.

И тут де ля Пинкори пронзила догадка:

– Боже мой, вы снова влюблены! – воскликнул он, – Не волнуйтесь, мой прекрасный друг, Франсуа сам сходит с ума, но очень боится идти к вам, ведь сам вспылил и ушёл. Не стоит так огорчаться, всё скоро уладится!

– Вы убиваете меня, Ваша Светлость… – отчаянно выдохнул Тома, – Причём тут де Сад?! Вам ли не знать, кого я люблю? А потому, прошу вас, пригласите Гийома на венчание. Я хочу провести последний день рядом с ним.

Я хочу пробыть с ним это время, понимаете? А другой возможности, кроме как утвердить его пажом на время свадебной церемонии в соборе, не будет! Умоляю вас, сделайте это для меня!

Будучи не в силах больше смотреть в глаза арфиста, Александер Этьен отвернулся, и долгое время молчал, блуждая взглядом поверх голов придворных музыкантов, что начали играть какую-то жалостливую мелодию. Он совершенно не понимал такого переменчивого настроения Дювернуа, однако и отказать ему в том, что обещал самому Лани, не мог.

– Но вы же знаете, что у нас вышла ссора с герцогом. И менее всего я хотел бы видеть в этот день его.

– Но зачем же приглашать герцога? Он не супруг Гийому, и запрещать что-либо не вправе. Прошу вас…

– Тома… – маркиз схватил Дювернуа за плечи, – вы понимаете, что вы хотите сделать? Я могу лишь догадываться о степени вашей душевной боли, однако считаю своим долгом предостеречь вас от подобного шага. Опомнитесь! Зачем вам лишать себя молодости, любви, возможности иметь полноценную жизнь? Неужели всё ради одной только призрачной любви? Это абсурд!

– Абсурднее некуда, а из-за призрачности этой самой любви, я и прошу отпустить меня. Я не могу и не хочу больше этого всего. Оно всё, – Тома обвёл рукой наполненный людьми зал, – не стоит одной его улыбки. Для меня. Он никогда не будет со мной, а если и будет, то ради тех благ, что даровал мне благородный мэтр – такой же раб любви, как и я сам. Нужна ли вам купленная любовь? Что даст мне его расставание с тем же Марисэ, когда меня он всё равно любить не станет? Но если я пытаюсь видеть в жизни краски, пытаюсь разглядеть красоту в полуразмытых образах, почувствовать истинный аромат в безумной смеси духов, и всё никак не могу почувствовать вкуса, то стоит ли продолжать пир прелюбодейства? Я не хочу этого, я не хочу видеть. Лучше бы я был слеп, как прежде и видел только то, что рисует мне моё сознание!

Де ля Пинкори замолчал, слушая своего молодого друга, который рассуждал так, будто прожил восемьдесят лет и воспитал не одно поколение наследников, не зная, что ответить. Оставалось лишь согласиться.

– Какое аббатство избрали вы?

– Серрабонское.

– Так далеко? – озадачено нахмурился маркиз.

– Он не должен знать.

– Я понимаю. Впрочем, выбор достойный. Вам, наверное, советовал Лани?

– Да, он говорил, что там очень хорошие люди – одни старики. Также он говорил, что лично знаком с аббатом-настоятелем.

– Понимаю, понимаю… – пробормотал Александер Этьен, – да-да, это верно, аббатом там стал преподобный Андрэ, учёный и мудрый человек. Что ж, мой милый, я постараюсь всё устроить так, как вы желаете.

– Благодарю вас, Ваша Светлость, – Дювернуа низко поклонился маркизу, и тот поспешил обнять его.

– Знайте только, что вы всегда сможете вернуться, – прошептал маркиз, – я не трону того, что принадлежит вам, и если вы измените своё решение, я с радостью заберу вас обратно в Париж.

– Я не вернусь.

***

Гийом получил ответ своего обожателя очень быстро. Замешательство, постигшее его после непонятной беседы с Дювернуа, долго не проходило, и не желая больше находиться во дворце, он отправился прогуляться по аллеям. Луна шла на убыль, но безветренная погода настраивала на романтичный лад, и вскоре неприятный осадок был исчерпан, а мысли плавно перетекли к основной заботе – личности без имени и лица. Даже неясность с Чёрным Лебедем пугала Гийома меньше, с тех пор, как он стал получать приятные послания и не менее приятные подарки. Остановившись, Беранже посмотрел на носки туфель, на которых под лунными лучами искрились сапфиры и бриллианты: поклонник, что начинает ухаживать столь изысканно, и преподносит подарки не после бурной ночи, но даже не имея уверенности в том, наступит ли она вообще, действительно заслуживает внимания. Улыбнувшись сам себе, Билл пошёл дальше по лунным дорожкам, когда вдруг услышал торопливые шаги позади.

– Мсье, – уже знакомый ему Сирано протянул конверт, и, поклонившись, быстро пошёл прочь.

Не теряя ни минуты, Гийом поспешил обратно во дворец, но было так много народу, что уединиться где-либо для прочтения было невозможно, и ему ничего более не оставалось, как отправиться в свои покои – Марисэ обычно закрывался у себя в кабинете в такое время, а потому, если повезёт, можно незаметно проскользнуть к себе и закрыться.

– Куда это вы так спешите, Гийом? – слащавый голос Александра Этьена заставил остановится, и через пару мгновений Гийом уже лицезрел маркиза, мечтая о том, чтобы отделаться от него поскорее.

– Спешу к себе, меня герцог ждёт целый вечер, – вскинув бровь, Гийом крестил руки на груди, – что вам угодно?

– Так уж и ждёт! – хохотнул маркиз, но взял себя в руки, чтобы не сказать очередную колкость, и продолжил: – Во-первых, мы с вами не договорили, нас прервали, если вы помните. И во-вторых, я хочу попросить вас об одолжении.

– Ах, даже попросить? О каком же?

– Как вы знаете, через месяц состоится моя свадьба.

– Мои поздравления! – с долей иронии произнёс Гийом.

– Полно вам язвить! Как будто это что-то меняет! Я был свободен столько времени, но вы отчего-то не приходите. Впрочем, не об этом речь. Я бы хотел видеть вас среди моих пажей в соборе.

– Но…

– Только в соборе. Разумеется, за вознаграждение.

– Я не беден.

– Я тоже. Так вы согласны.

– У меня есть выбор?

– Благодарю.

Перепалка затянулась бы, если бы вовремя не подошёл бледный и трясущийся Франсуа, при появлении которого Гийом закатил глаза и, воспользовавшись моментом, ускользнул от маркиза, краем уха услышав всего несколько слов: «Он не хочет со мной разговаривать. Он избегает меня!»

В свои покои Беранже вернулся в приподнятом расположении духа, и даже то, что Марисэ сообщил ему, что собирается в гости к кому-то из марсельцев – и это на ночь глядя, – не смогло испортить его настроения. Простившись с герцогом, и дождавшись, пока слуга закроет за ним двери, Гийом заперся у себя и распечатал конверт, из которого тут же выпали две сверкающие подвески с изумрудами. Не отвлекаясь на то, чтобы их рассмотреть, Билл поспешил открыть письмо, первые же строчки которого заставили его смутиться, а щёки – заалеть.

«Мой нежный Нарцисс!

Слёзы благоговения проступили на моих глазах, когда я взял в руки письмо, написанное Вашей рукою! Пропитанная ароматом Ваших духов, эта бумага стала для меня ценнейшим подарком, так о какой благодарности ещё могу я мечтать? Целую строчки, представляя, что касаюсь губами кончиков Ваших пальцев.

Я понял причины Вашего волнения, а потому, хоть и не люблю говорить о своих достоинствах, поспешу заверить Вас, что я молод и далеко не безобразен. Конечно же, Вас интересует, не окажется ли Ваш тайный поклонник дряхлым стариком, что пытается привлечь внимание, если не молодостью и красотой, то дорогими подарками. Будьте уверены, остальные Ваши чувства будут удовлетворены мною сполна. Для меня же станет наисчастливейшей минутой та, которая принесёт мне вздох Вашего наслаждения. Но не буду столь самоуверен, и попрошу Вас ещё немного подождать. При Вас я делаюсь стеснителен, и не готов открыться так скоро. Сперва хочу завоевать ваше расположение хотя бы для короткой беседы, а потому надеюсь, что эти изумрудные подвески пойдут к тем бледно-жёлтым туалетам, которые были на Вас утром, несколькими днями ранее.

Post Scriptum: Наверное, я теперь всегда буду делать приписки, поскольку умолчать крайне сложно. Было бесконечно приятно увидеть своё подношение на Ваших безупречных щиколотках. Ах, как бы я хотел ласкать их…»

Внимательно перечитывая письмо, Гийом обратил внимание на несколько ошибок, допущенных в нём. На самом деле далеко не вся знать слыла грамотностью, однако закрадывалось подозрение, что пишущий был вовсе не французом, да и почерк был не совсем обычным, во всяком случае не таким, какие Биллу доводилось видеть в Париже. Любовных записок он получал немало, и было с чем сравнивать. Он хорошо помнил почерк того же самого Алехандро, и ещё нескольких испанцев, а также англичан, и решил, что марселец этот вполне может быть не чистокровным французом, что для его родного города было обычным. Как бы там ни было, но такой нежности в обращении Гийом ещё ни от кого не видел, и, что говорить, подарки были один лучше другого. Напоследок пробежавшись взглядом по строчкам, где писалось о некоей минуте наслаждения, и по самой последней, Нарцисс почувствовал давно забытое тепло в груди, и поспешно сложив листок бумаги, решил отвлечься на драгоценный подарок, что сверкал в складках шёлкового покрывала. Золотые подвески были усыпаны изумрудами, но также имели по бриллианту на конце.

Гийом долго любовался мерцанием драгоценностей в свете свечей, размышляя над тем, как ему быть дальше, и что писать в отсвет своему поклоннику. Сведения о том, что этот человек не стар и не уродлив, бесспорно, очень обрадовали его, однако хотелось бы посмотреть на того, кто пишет столь изящные, и вместе с тем, пламенные письма. Гийома тянуло к этим строчкам с неумолимой силой, и поменяв свечи, он вновь развернул послание, что так будоражило ум и сердце. Интересно, что незнакомец не собирался называться своего имени, а также не сказал, что ждёт следующего письма, и Гийом подумал, что стоит помучить этого обладателя бесчисленных тайн, и ничего не писать в ответ. С этими мыслями Нарцисс поднялся с ложа, и собрался, было, затушить свечи и лечь спать, однако не смог – желание ответить возобладало, и он, оправдывая своё нетерпение тем, что не хочет показаться невежливым, не поблагодарив за подарок, сел за написание, прокорпев над ним до самого рассвета.

***

Весна расцветала, расширяя свои свежезелёные владения на полусонной рыхлой земле, покрывая её живым ковром, и пробуждая ото сна деревья и кустарники. Теплел под ярким солнцем воздух Парижа, теплела и Сена, вдоль которой носились стаи весёлых птиц. Точно также раскрывали объятия солнцу юго-западные окрестности, где простирается Версаль, и северо-восточные, Ле Бурже, где в бывшем поместье Дезессаров, которое теперь принадлежало графу де Даммартен, только закончились отделочные работы, и пришло время вселяться в обновлённый особняк.

– Нравятся ли вам цветы? – обтирая кисти, поинтересовался у Дювернуа придворный живописец.

– Несомненно, мэтр, вы неподражаемы! Право, я не знаю, как благодарить вас, вы создали то, что не под силу объяснить словами! Этот пейзаж… как вы догадались? У вас золотые руки, мсье Буше!

– Я счастлив, что смог вам угодить! – возрадовался художник, – На самом деле всё очень просто – я подумал о том, какие цветы соответствуют вам, и вот, оказалось, я был прав. Тома, я бесконечно рад, что всё сделано так, как вы того хотели. Довольны ли вы работой моих мастеров? Возможно, есть какие-нибудь замечания?

– Мсье Буше, – немного смущённо начал Тома, – дело в том, что я всё ещё плохо вижу. И без того мучаюсь, когда пишу письма. И потому верю вам на слово. Если вы говорите, что ваши мастера поработали хорошо, то я вам верю. Я не смогу обойти весь дом, чтобы убедиться самому.

– Конечно же, я перепроверю каждый уголок, – грустно улыбнувшись, мэтр Буше приобнял арфиста, – А ваш брат? Он не приходит к вам?

Тома лишь покачал головой в ответ, и Буше не стал расспрашивать дальше.

Когда живописец ушёл, рабочие вернули на место широкое, роскошно убранное ложе, аккуратно подвинув его так, чтобы участок с росписью мастера находился по центру, и расправили занавески. Когда ушли и они, Дювернуа прилёг на мягкую постель, устремив взгляд вверх. Чуткость художника, в точности изобразившего райский уголок таким, каким он был на самом деле, поразила его до глубины души: в обрамлении нарциссов виднелся зелёный луг, справа от него – речушка, а слева – цветущая яблоня.

Слёзы заструились из закрывшихся глаз незаметно, чертя дорожки по вискам и уходя в тёмный мёд распущенных волос. Арфист никогда не видел этого места, но знал, что таким оно и было. Он видел это место глазами своего Гийома. В памяти тут же воскрес ласковый шёпот, нежные, нетерпеливые губы и беззастенчивые руки порхали по лицу и телу, а нарциссовое сердце задавало ритм его собственному, тот самый, в котором его сердце будет биться до конца дней. Однако, стряхнув наваждение, Дювернуа быстро поднялся с постели, и отправился на поиски мэтра Буше, заодно следя за тем, как слуги вносят и расставляют по дому всевозможную мебель, гобелены, картины и прочие предметы интерьера.

Дом в новом поместье, которое граф де Даммартен купил месяцем ранее, был просторным и красивым. Фасад и внутренняя отделка вполне соответствовали эпохе, хотя и были построены в стиле барокко, но добавив несколько модных штрихов, Тома превратил его в настоящий дворец. Был даже маленький фонтан из розового мрамора на первом этаже, прямо посередине зала, который был оформлен не хуже любого версальского салона. Подмастерья мэтра поработали на славу, покрыв некоторые элементы лепки сусальным золотом, а также добавили красивые инкрустации на дверях и тонкие росписи на стенах и потолках. К тому же, всё было сделано в довольно сжатые сроки, и Дювернуа, довольный работой, заплатил в два раза больше, чем обещал.

Пока внутри дома сновали рабочие и слуги, развешивая портьеры и расставляя вазы, снаружи, у крыльца, уже трудился садовник, терпеливо высаживая луковицы гиацинтов, тюльпанов и нарциссов, коими Тома приказал засадить все клумбы. Ещё один садовник обрезал сухие ветки с кустов и деревьев, а рядом с ним трудился рабочий, который выкладывал красным кирпичом дорожки в саду. Дювернуа внезапно подумал о Тьери, которого разжаловал месяц назад, и о том, что этот проворный малый справлялся один с тем, что остальные теперь делали впятером. Однако так было нужно – слишком ощутимо было то неприятие, что исходило от Лерака, и слишком оно походило на зависть. Порой Тома чувствовал себя так, будто он сам – слуга, а Тьери – его хозяин! Юноша ставил себя в положение старшего, заставляя оправдываться и отчитываться за каждый шаг. Конечно же, Дювернуа не выгонял его, заблаговременно договорившись с маркизом о месте для него, и, в конце концов, Тьери служил ему не бесплатно. Потому Тома не чувствовал вины, напрямую сообщив слуге о том, что больше не нуждается в его услугах. Что же до Тьери, то он, хотя и не хотел больше служить графу де Даммартен, всё равно обиделся: ему не понравились слова, с которыми Тома его отпустил, сказав, что любить Гийома может только тот, кто хочет бесконечно жалеть себя и думать о своей горькой участи. А потому, даже несмотря на полученное вознаграждение в размере двух месячных жалований, он покинул дом Дювернуа не попрощавшись.

Арфист медленно прохаживался, присматриваясь к новым владениям, когда услышал лошадиное ржание, и, обернувшись, заметил у ворот маркиза де ля Пинкори, который соскочил с коня и направлялся к нему.

– Потрясающие места! – восхищённо воскликнул маркиз, окинув взглядом деревья, которые уже начинали зеленеть – шла первая половина апреля.

– Я тоже так думаю. Ваша Светлость, я рад приветствовать вас здесь! – не забывая о правилах этикета, Тома низко поклонился своему высокопоставленному гостю.

– И вы собираетесь покинуть эти места… не понимаю вас, Тома. Простите, но не понимаю! Столько вложено в это владение, и теперь вы оставите всё это?

– Маркиз… – устало вздохнул Дювернуа.

– Не смею переубеждать, – покачал головой маркиз, доставая из-за пазухи конверт с тёмной печатью и протягивая Тома.

– Что это?

– Это согласие аббата Андрэ Серрабонского. Он пишет, что будет рад предоставить вам прибежище в обители господней. Также мною были оговорены все детали и условия вашего пребывания там, включая то, что вы можете покинуть монастырь по собственному желанию. О вашем содержании я уже позаботился, также как и об отдельной келье и возможности вести переписку. Словом, всё, что вы пожелаете, кроме, конечно же, роскошной одежды и балов.

– Вы бесконечно добры, Ваша Светлость, – Тома вновь поклонился маркизу, – надеюсь, вы простите меня за доставленные вам хлопоты…

– Тома, – поддавшись внезапному порыву, Александер Этьен обнял арфиста, вдыхая сладкий запах душицы, который кружил голову, – вы для меня стали очень дороги за это время. Если бы вы знали, как я корю себя за нашу первую встречу! Если бы вы только знали… А потому, это такая малость из всего, что я мог бы для вас сделать, поверьте. Но даже эта малость настолько жестока и болезненна. Судьба – ироничная насмешница, – горько вздохнул Александер Этьен, мягко поглаживая по спине арфиста, который прильнул к нему в ответ, – Ещё немного, и я признался бы вам в любви.

– Судьба такая же насмешница, как и вы, – засмеялся Тома, – не находите?

– Я говорю на полном серьёзе, – без улыбки ответил маркиз, – но я знаю ваш ответ заранее, так стоит ли мне вносить неловкость?

– Вы женитесь послезавтра. Негоже говорить так, когда собираетесь давать клятву верности целомудренной девушке.

– Я уважаю её, но не люблю, – руки маркиза спустились на тонкую талию Дювернуа, он продолжал говорить, неотрывно глядя в карие глаза арфиста, наполовину прикрытые веерами пушистых ресниц, – так что же делать? Я не буду верным мужем, и это знают все, даже она. О любви не стыдно говорить, если она правдива.

– И, даже, когда она безнадёжна, – отвечая взглядом на взгляд, Тома не убирал рук с плеч Александра Этьена, в чьих чёрных глазах плескались непонятные, смешанные чувства.

– Ещё полгода назад я не попросил бы вас об этом, не попросил бы и месяц назад, но сейчас, когда остаётся считать часы… – маркиз замешкался, но продолжил, – я не могу не попросить.

– О чём же?

– О поцелуе, – уже проклиная себя, ответил де ля Пинкори, и насторожился, ожидая любого ответа арфиста, но такового не последовало.

– Так разве о нём просят? – брови Дювернуа взметнулись вверх, и он подарил маркизу обольстительную улыбку, отвечая на вопрос вопросом.

Губы встретились осторожно, даже недоверчиво, и поцелуй получился слишком робким. Маркиз заглянул в блестящие глаза своего живого умопомрачения, и не нашёл в них ничего, кроме одолжения. Так не должно было быть, потому он вновь припал к влажным, сводящим с ума устам Дювернуа, и отбросив все сомнения, начал целовать его глубоко и со всей нежностью, которую давно в себе подавлял. Но долгим этот поцелуй быть не мог, хоть маркиз и чувствовал, как сбилось дыхание юноши, и слышал, как сердце его забилось быстрее.

– Что угодно отдам за это. За одно то, чтобы коснуться этого совершенства, – скользя губами по щеке Тома, Александер задержался на тёмной родинке, что на его светлой коже казалась каплей карамели в сливках, – За что вы так прекрасны? – спросил он напоследок, отрываясь от манящих губ, и нежно пропуская сквозь пальцы золотящиеся на солнце пряди волос.

– Зачем? – пытаясь отдышаться, Дювернуа прикрыл глаза, и откинул голову назад, облокотившись на дерево.

– Потому что люблю, – маркиз прижался к нему, тяжело дыша.

– Нет. Вы просто хотели меня остановить.

– И это также, но потому лишь, что не хочу отпускать вас, – любуясь длинными ресницами арфиста, прошептал Александер, но тут же зажмурился, пытаясь прогнать накатывающую изнутри боль, – Это есть самое настоящее рабство.

– Не большее, чем ваша женитьба, – усмехнулся Дювернуа, и открыл глаза, встречаясь с переменившимся взглядом Александра Этьена.

– Не большее, чем любовь, так ведь, Тома?

Не было перед ним сейчас того надменного маркиза де ля Пинкори, который, обычно, одним насмешливым взглядом мог либо раздеть, либо унизить. Не было больше коварного льстеца, который сыпал комплименты доверчивым версальским звёздочкам, которые вспыхивали на дворцовом горизонте, но тут же угасали в чьих-то спальнях. Не было саркастичного циника, не признававшего ни правил, ни предписаний. Остался обычный человек, который с ужасом взирал на пробуждающуюся в собственном сердце любовь и её объект.

– Я же говорю, судьба – коварная насмешница. Я – под венец, вы – в монастырь. Чёрт меня подери, лучше бы на ту дуэль пошёл я. Так значит, послезавтра? – удручёно спросил маркиз.

– Да. Но я, конечно же, буду в соборе.

– Несомненно, ведь там будет он…

– Благодарю вас, – Тома неуверенно коснулся плеча Александра, который смотрел на него полным безнадёжности взглядом, – За всё.

– Это я должен вас благодарить.

– За что?

– За то, что люблю.

***

Прощай! Тебя удерживать не смею.

Я дорого ценю любовь твою.

Мне не по средствам то, чем я владею,

И я залог покорно отдаю.

Я, как подарком, пользуюсь любовью.

Заслугами не куплена она.

И значит, добровольное условье

По прихоти нарушить ты вольна.

Дарила ты, цены не зная кладу

Или не зная, может быть, меня.

И не по праву взятую награду

Я сохранял до нынешнего дня.

Был королем я только в сновиденье.

Меня лишило трона пробужденье.

© У. Шекспир, сонет 87

* http://youtu.be/IsCkMbo0NlA M.Butler – Celtar 02 *

– Тьери, подай-ка мне те чёрные перья и брошь с агатом! Ах, нет, брось, я лучше возьму сам, потом. Принеси розовой воды и листьев мяты. Ай!

– Вы так неосмотрительны, мой хозяин, слишком спешите, а это ни к чему, – отвечал слуга, увидев, как в спешке Нарцисс уколол палец об иглу броши, – До церемонии ещё три часа, и вы не раз успеете ещё не только принарядиться, но и раздеться!

– Я что сказал? Неси живее воду и мяту, чёрти бы тебя драли, а потом можешь быть свободен, я и без тебя справлюсь!

– Не чертыхайся, Гийом.

– С каких пор ты стал таким богобоязненным, мужеложец грязный?! – рассмеялся Беранже, глядя на обиженную мину Тьери, – Живенько, мне ещё нужно вымыть волосы и уложить их!

Лерак поспешил исполнить все приказания и удалился, как потребовал Гийом.

Оставшись один у зеркала, Чёрный Нарцисс долго и придирчиво разглядывал своё лицо, шею и всё тело, распахнув халат, и протирая его розовой водой, после чего положил на язык несколько листиков свежей мяты. Убедившись, что дверь заперта, он отпер ключом старый сундук, и достал из него последнее письмо от поклонника, который до сих пор оставался ему неизвестен: Гийом не знал ни имени его, ни лица. Однако сегодня был особенный день – вечером, пока все гости будут развлекаться на свадебном балу в загородном поместье Александра Этьена, таинственный незнакомец, наконец-то, откроется ему.