Текст книги "«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)"

Автор книги: Unendlichkeit_im_Herz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

– Тогда докажите свою любовь, – отвечая лаской на ласку, Чёрный Лебедь подарил нежный поцелуй своему взволнованному любовнику, – В ответ на это я также готов предложить вам помощь – я пойду с вами. Вам легче от этого?

– Несомненно, мой принц, – прошептал Гийом, плавясь в руках Марисэ и пьянея от сладкого поцелуя.

***

Смежая веки, вижу я острей.

Открыв глаза, гляжу, не замечая,

Но светел темный взгляд моих очей,

Когда во сне к тебе их обращаю.

И если так светла ночная тень -

Твоей неясной тени отраженье, -

То как велик твой свет в лучистый день,

Насколько явь светлее сновиденья!

Каким бы счастьем было для меня -

Проснувшись утром, увидать воочью

Тот ясный лик в лучах живого дня,

Что мне светил туманно мертвой ночью.

День без тебя казался ночью мне,

А день я видел по ночам во сне.

(43)

Прекрасные строфы лились вместе с музыкой, выходившей из-под точёных пальцев арфиста. Его руки, гладкие, словно белый мрамор, плавно порхали по струнам, заставляя арфу плакать в беспомощном трауре вместе с ним. Гийом лишь подпевал ему, отчаянно пытаясь скрыть своё волнение – его новый принц находился в зале, восседая на возвышении по левую руку от монарха. Последний явно скучал и видно было, что мысли его далеко от Версаля – ветреный, как и его отец, Людовик XV успел увлечься некой мадам де Флёри, с которой познакомился пока гостил у маршала. Чёрный Лебедь Ангулема не спускал глаз с Беранже, который, в свою очередь, едва себя сдерживал, чтобы не смотреть на Тома, облик которого говорил сам за себя. Бесчисленные чужие взгляды были сосредоточены на арфисте, и многие уже подметили и перешёптывались о его нездоровом виде, и только он, Гийом, которому этот человек принадлежал безраздельно, не мог позволить себе на него взглянуть. Пристальный взор Марисэ был лишь хорошим оправданием его страху перед созерцанием результата собственной «нежной любви».

Отправляясь во дворец, Тома, несомненно, знал, что будет происходить там. Он знал, что Гийом струсит и не сможет смотреть на него, что Гийому будет больно слышать его голос. Ему самому было нестерпимо больно слышать Гийома. Но повиноваться королевским приказам должны все, а потому, несмотря на то, что мэтр Лани пытался переубедить его, и говорил, что может достойно объяснить королю его отсутствие, Дювернуа не стал злоупотреблять поддержкой своего влиятельного друга и, собрав всю свою волю, пришёл. Также он попросил Тьери вновь повязать шёлковую ленту на глаза, дабы не смущать Гийома, и не искушаться самому – за те дни, что он не видел своего неверного любимого, Тома осознал, что лучше ему впредь не видеть его. Так было легче.

Все последние дни Гийом постоянно пытался высмотреть среди придворных лиц того, кто так сильно напугал его несколько дней назад. Однако омерзительный де Тресси не появлялся больше при дворе, и Беранже, в конце концов, успокоился. Сейчас же, среди этих лиц он видел лишь тех, кто в той или иной мере имел отношение к его судьбе, и чувствовал, что нелюбовь со стороны представителей высшего света выросла вдвойне: мэтр Лани упорно не хотел видеть его, и с трудом выдавил сухое приветствие при встрече; маркиз де ля Пинкори, который уезжал вместе с королём, улыбался ему странной улыбкой, значения которой Гийом понять не мог, однако чувствовал, что ничего доброго в ней нет; маркизе де Помпадур он не раз наносил визит после того дня, когда стало известно о несчастье с Жирардо, и она принимала его любезно, но прохладно; Тьери же, если и встречался ему вдруг, делал вид, что не замечает, и даже когда он, Гийом, нарочно вывернул на него бокал с вином, тот не поднял глаз и поспешил удалиться.

Вечер был окончен, король уже покинул своё место, удалившись во внутренние покои, и гости уже собирались расходиться, когда в зале появился человек в тёмно-сером плаще. Выйдя на середину Овального салона, этот человек снял шляпу, и все увидели новоиспеченного графа де Вандом, ранее известного под именем виконта де Тресси. Король подарил этому мерзавцу новый титул и центральное графство за дорогой подарок, который тот преподнёс Его Величеству на день рождения – сорок четыре слитка чистейшего золота.

– Милостивые господа! – громко начал де Тресси, и к нему тут же устремились десятки взоров, и, в первую очередь глаза Гийома, – Чести находиться среди вас я обязан Его Величеству королю Франции и Наварры, и потому не хотел огорчать ни Его Величество, ни вас в его светлый день рождения! Однако мне нестерпимо видеть, как вы восхищаетесь и аплодируете стоя сыну лионской блудницы. Да будет вам известно, что беспутная матушка его скончалась от люэса, и сам он болен той же заразой, поскольку с малых лет зарабатывал тем, что продавал своё тело содомитам. Как это собачье отродье может находиться здесь, в обители помазанника божьего? Необходимо исправить это недоразумение!

Под сводами дворца повисла гробовая тишина, лишь изредка нарушаемая перешёптываниями. Придворные застыли на месте, в недоумении воззрившись на графа де Вандом, столь смело обличавшего слепого арфиста. Чёрный Лебедь, мэтр Лани и маркиз де ля Пинкори стояли вместе, когда началось это омерзительное выступление, и теперь тихо о чём-то переговаривались, посылая недобрые взгляды оратору. Сам же Дювернуа смертельно побледнел, услышав знакомый голос, и схватился за гриф арфы, как будто она была его щитом, а Гийом, едва дышавший, пока граф толкал свою крамольную речь, сам того не замечая, встал ближе к арфисту, закрывая его собой от негодяя, что продолжал сыпать оскорбления.

– Следует немедленно сообщить об этом Его Величеству и вышвырнуть отсюда этого грязного обманщика, который ввёл всех вас в заблуждение! – вновь возопил Вандом-Тресси.

– Он брат Гийома Беранже, граф! Быть может, вы ошиблись? – крикнул кто-то из вельмож, стоявших рядом с маркизом.

– Вы заблуждаетесь! Он названый брат, которого мсье Беранже приютил из жалости, видимо, также введенный им в заблуждение! – прогремел гнусный обличитель, явно осведомлённый в последних новостях версальских кулуаров, и знавший, чьим фаворитом был Гийом, а потому не предпринимавший попыток очернить его.

Де Тресси уже открыл рот, чтобы сказать очередную гнусность, когда Чёрный Лебедь негромко, но так, что услышали всё, произнёс стальным тоном: «Я приказываю вам замолчать, сударь!», и отделился от своих друзей, двинувшись в его направлении. Граф замер, ожидая пояснений и, удивлённо взирая на человека, которого считал обыкновенным танцором – он не знал, что этот восточный красавец и есть герцог ангулемский.

– Как вас понимать, мсье… как вас там?

– Герцог ангулемский, бургундский, граф де Шароле, де Тоннер, де Сердань… впрочем, перечисление всех моих титулов займёт слишком много времени, – холодно изрёк Марисэ, – И я требую, чтобы вы немедленно принесли свои извинения мсье Дювернуа!

Среди присутствующих послышались удивлённые восклицания, и вскоре толпа загудела, выражая поддержку герцогу ангулемскому. Маркиз держал под руку Лани, который побагровел от гнева, и, казалось, был готов убить де Тресси на месте. Кто-то предупредительный позвал караульных, и в зале появились солдаты, сосредоточенно следящие за происходящим в центре него.

– Этой мрази? Никогда! – возопил подлец, презрительно скривившись и буравя взглядом Дювернуа.

– Тогда я жду вас завтра, ровно в полдень в Булонском лесу, – всё таким же ровным голосом, будто говоря о какой-то безделице, произнёс Чёрный Лебедь.

ТВС

_________________

*– Франсуа́ Буше́ (фр. François Boucher, 29 сентября 1703, Париж – 30 мая 1770) – французский живописец, гравёр, декоратор. Яркий представитель художественной культуры рококо. Активно привлекался к украшению резиденций короля и мадам де Помпадур, частных особняков Парижа. Фаворитка Людовика XV маркиза де Помпадур, которую он запечатлел на нескольких портретах, была его поклонницей. В последние годы жизни был директором Королевской академии живописи и скульптуры и «первым живописцем короля». Создал многочисленные серии гравюр, иллюстрировал книги Мольера, Боккаччо, Овидия. Работал во многих видах декоративного и прикладного искусства: создавал декорации для опер и спектаклей, картины для королевских шпалерных мануфактур; выполнял орнаментальные росписи изделий севрского фарфора, расписывал веера, исполнял миниатюры и т. п. Буше был удостоен множества почестей, включая звание придворного художника (1765 год).

** – Сёгунат Токугава (яп. 徳川幕府, Токугава бакуфу) – феодальное военное правительство Японии, основанное в 1603 г. Токугавой Иэясу и возглавляемое сёгунами из рода Токугава. Просуществовало более двух с половиной веков вплоть до 1868 г. Этот период в истории Японии известен под именем периода Эдо, по названию столицы Японии города Эдо (ныне Токио). Ставка сёгуната находилась в замке Эдо.

========== Часть III. продолжение 3 ==========

Какою ты стихией порожден?

Все по одной отбрасывают тени,

А за тобою вьется миллион

Твоих теней, подобий, отражений.

Вообразим Адониса портрет, -

С тобой он схож, как слепок твой дешевый.

Елене в древности дивился свет.

Ты – древнего искусства образ новый.

Невинную весну и зрелый год

Хранит твой облик, внутренний и внешний:

Как время жатвы, полон ты щедрот,

А видом день напоминаешь вешний.

Все, что прекрасно, мы зовем твоим.

Но с чем же сердце верное сравним?

© У. Шекспир, сонет 53

Тревоги тёмной ночи, с их ноющей болью, едва сдерживаемым гневом и первобытным страхом, перешли в беспокойное утро. Каждый из участников вчерашнего скандала боролся со своими эмоциями, и провёл ночь в тщетных попытках сомкнуть веки. Мэтр Лани настоял на том, чтобы арфист ночевал в его доме, в Париже, так как оставаться в версальском домике было крайне опасно – дабы избежать дуэли, подлецу де Тресси достаточно было избавиться от её причины в лице Дювернуа. И Жан Бартелеми, и Тома всю ночь пытались заснуть, однако ни один не сомкнул глаз, поскольку перед сном мэтр потребовал объяснить, откуда новоиспеченный граф де Вандом знает их с Беранже, и арфисту пришлось поведать мэтру о неприятном происшествии в Сент-Мари. Стоит ли говорить, какой гнев овладел всегда сдержанным слугой муз, когда он узнал о том, какую гнусность хотел сотворить мерзавец над беззащитный созданием! Жан Бартелеми попытался успокоить юношу, пообещав, что де Тресси получит по заслугам, и принялся уверять его в том, что в самозащите не было ничего постыдного. Однако, остаток ночи Тома не знал, куда себя девать от стыда, понимая, что сам виноват в происхождении этой нелепости, и что теперь эта полуклевета станет ещё одним тёмным спутником во дворце. Когда-то эти слова послужили причиной сомнений Беранже в его честности, но тогда они были одни, и тогда… Нарцисс любил его. Нынче же, эта история могла лишить арфиста последней возможности видеть возлюбленного – Дювернуа уже начал готовить себя мысленно к тому, что скоро придёт день, когда он увидит Гийома в последний раз.

Оказавшись вечером во дворце, юноша начал сожалеть о том, что завязал глаза и не видит его. Слушая пение Гийома, арфист пытался представить его, как это было прежде, но ничего не получалось – голос Нарцисса стал другим, и больше не возникал в воображении тот образ – образ его Билла из Сент-Мари. И всё же, это был он, без которого Тома не видел себя в мире, и, отбросив прошлое, хотел знать его таким, каким тот сделался сейчас. Теперь и это могло разом закончиться. То, что произошло после их совместного выступления, стало настоящим потрясением – не думал Тома, что когда-либо ещё услышит мерзкий голос де Тресси. Понимал он и то, что Гийом не станет портить свою репутацию, а король может отказаться от музыканта с тёмным прошлым, и тогда… вчерашний вечер станет последним, когда он мог хотя бы услышать Гийома, и прикоснуться к нему – когда де Тресси начал свою обличающую речь, Тома почувствовал облако тепла, а вскоре дрожащие руки легли на его плечи. Их пальцы сплелись в одно мгновение, и Гийом долго не выпускал его рук, крепко сжимая в своих. Тома чувствовал нежный фиалковый аромат, который сводил с ума, дрожь, дыхание, но ещё он чувствовал от Гийома то, о чём теперь не хотел думать и распалять себя призрачными надеждами. Он боялся признаться сам себе, что готов выслушать ещё тысячу бранных слов, только бы чувствовать его так близко, и так нежно. Заступничество же, проявленное Чёрным Лебедем, стало хлёстким ударом по самолюбию: кто-кто, но не человек, отнявший саму жизнь, должен был восстанавливать справедливость и рисковать своей ради него, пусть даже из принципа – в том, что для Марисэ шаг этот был политикой, Тома был убеждён изначально.

Мучился бессонницей и Лани, пылая от гнева – кому, как не ему было знать о добродетели арфиста? Чувство бессилия тяготило сердце, он снова и снова прокручивал в мыслях события безумного вечера: Марисэ опередил его, опередил на какой-то миг, когда он сам хотел выйти и бросить вызов мерзавцу, посягнувшему на честь священного. Отстаивать чистоту возлюбленного он видел своим долгом. К слову, Чёрный Лебедь сразу покинул зал, как только сообщил де Тресси условия поединка: Булонский лес, полдень, шпага, один секундант. Лани хотел догнать его, и попросить отдать дуэль, однако его удержал де ля Пинкори, вызвавшийся быть секундантом японца: «При всём моём уважении к вам и вашим умениям, Жан, будьте благоразумны! Марисэ владеет шпагой в совершенстве! Оставьте нечестивца нам, а сами подумайте о безопасности Дювернуа». В зале было шумно. Кто-то говорил о том, что де Тресси – сплетник, и ему не стоит верить, тем более, когда слова его оспорил сам ангулемский герцог; другие же галдели, нашёптывая новые сплетни, и бросая косые взгляды на двух братьев, что находились в центре комнаты и развернувшихся событий: бледный, как мел, Дювернуа замер у арфы, а Гийом стоял вплотную к нему, схватив его руку, и закрывая собой. Приблизившись к ним, маркиз без слов забрал арфиста, и передал его Лани, после чего покинул зал вместе с Беранже.

Слуга Терпсихоры прекрасно понимал, что не так часто дерётся на дуэлях, и что Марисэ превосходит его в этом, но легче от этого не становилось. Утренние сумерки не принесли забвения, и когда наступил восход, мэтр покинул бессонное ложе, и вышел на террасу, поддавшись неумолимому желанию встретить восход.

Пока в Париже мучились, каждый в своих покоях, горестный Тома и влюблённый в него мэтр, в версальской опочивальне не находил покоя Беранже, в то время, как хозяин чёрных сводов был спокоен и умиротворённо почивал в своей постели. Ещё вчера, воротившись от короля, Чёрный Лебедь достаточно резко остановил Нарцисса, который в слезах стал умолять его отменить дуэль, и, пожелав доброй ночи, лёг спать.

Снедаемый беспокойством, Гийом тихонечко зажёг свечи, и достал из резного секретера шёлковый свёрток с Таро, которые часто видел в руках Марисэ, который делал расклады по ночам, или на заре. Гийом долго смотрел на свёрток, не решаясь развернуть и прикоснуться к картам, но страх потерять нового возлюбленного оказался сильнее всех других, и развернув лоскут, он бережно взял колоду в руки. Стоило коснуться древних карт, как чувство тревоги отступило, и, полагаясь на своё чутьё, Нарцисс разложил их перед собою так, чтобы видеть изображения всех семидесяти восьми. Каждая карта изображала личность, масть и действие, и каждая представлялась одновременно пугающей и прекрасной. Гийом забыл о том, зачем открывал их изначально, и принялся, увлечённо рассматривая каждую, поочерёдно брать их в руки.

Таро источали тепло и грели холодные пальцы, снимая дрожь и утягивая в свой мир, где вершила правосудие бесстрастная Справедливость, была готова поделиться эзотерическими тайнами Верховная Жрица, где Маг простирал свой жезл, творя и созидая, где неразлучные Влюблённые указывали верный путь, и Смерть властною десницей забирала в небытие, даруя вечный Мир. Именно смерть напомнила Беранже о его печалях, и, не зная ни одного расклада, он перетасовал карты и выложил три наугад, прося богов и богинь показать итог грядущего дня:

La Justice

LePendu

Juno

Справедливость обещала рассудить обе стороны и воздать плоды деяний каждого. Поскольку карта могла означать раскаяние обидчика, Гийом даже понадеялся, что дуэли не будет, и пристыжённый де Тресси покинет дворец, принеся свои извинения. Однако насторожил его следующий аркан, изображавший повешенного. Он символизировал великую жертвенность и отречение от собственного счастья ради другого. Гийом несколько раз перечитал значение в книге-толкователе, и каждый раз находил там отражение отнюдь не весёлых мыслей. Пусть он видел, что смерть не грозит Марисэ, но древняя мудрость заставляла совесть взывать громче к затуманенному разуму, а последний выпавший аркан присоединился к морали Повешенного, явив измученному бессонницей взору Верховную Жрицу в перевёрнутом положении.

Рассвет медленно разбавлял плотный занавес ночи, и вскоре Гийом затушил свечи и распахнул окно, вдыхая нежный аромат ранней осени. Мысли его путались. Хотя расклад был всего лишь комбинацией бумажных карт на столе, сердце возликовало, когда не вышло страшной карты с изображением Жнеца. Время, бесспорно, является самым страшным и неумолимым, однако Гийом, на чьём лице отражались нежные оттенки восхода, не думал о нём более. Иллюзия предотвращённой опасности взяла в свои объятия, и его перестали беспокоить тревожные ноты перевёрнутой Жрицы: «Подсознание пытается подсказать выход, но вы не желаете его слушать. Вы не обращаете внимания ни на свои чувства, ни на то, что кроется за внешними поступками. На ваше решение могут повлиять некие неизвестные доселе сведения, и потому, прежде чем принять решение, постарайтесь взвесить все известные факты. Ваши необузданные плотские желания могут помешать сделать правильные выводы. Не говорите «да», если хотите сказать «нет». Карта может указывать на внезапную дурную перемену, и при соответствующих Арканах – на тайную силу, либо на магическое воздействие.»

Беранже аккуратно собрал Таро, и положил их на место, когда первые лучи коснулись верхушек деревьев в саду. Задумчивым и одухотворённым он встретил утро, пообещав себе непременно вернуться к раскладам. Он хотел было лечь в постель, где крепко спал его любимый, поразивший его вчера своей самоотверженностью и отвагой, но вновь мысли вернулись к словам: «Не говорите «да», когда хотите сказать «нет». Оставшись в кресле, Нарцисс сам не заметил, как провалился в глубокий сон.

***

– Боже мой, боже мой, сударь, с ума вы сошли, что ли! Не смейте вновь устраивать дуэль, я сейчас же пойду к Его Величеству, и объясню ему всё, воззову к его справедливости. Клянусь, король отлучит этого мерзавца от двора! Но только не дуэль, ведь одному Богу известно, во что она может вылиться. Я не переживу ещё одной потери!

Мадам де Помпадур явилась в покои Чёрного Лебедя одна, без предупреждения, как только услышала разговоры о планирующейся дуэли. Поскольку её не было на вчерашней аудиенции, и она рано отослала фрейлин, ночь она провела вполне спокойно, зато утром её ожидал неприятный сюрприз. Быстро закончив утренний туалет, она поспешила к герцогу, надеясь отговорить его от поединка, убедив, что нет повода рисковать. Но её увещевания были встречены холодной стеной стойкости Марисэ. Впрочем, этой же стеной он отвечал всем причитаниям Гийома, который уже вышел из-под благостного влияния карт, и теперь распалялся пуще, поддавшись настроению маркизы.

– Сударыня, прошу простить меня и запомнить, в случае моего поражения, своим покорным слугой. Я дал слово, и теперь не намерен сбегать, словно ребёнок, испугавшийся мышиных шорохов в кладовой. Честь брата мсье Беранже – отныне и моя забота. Я уложу этого выскочку в два счёта.

– Марисэ!

За дверями послышались спешные шаги, и на пороге появился смятенный Жан Бартелеми. Заметив маркизу, в чьих глазах стояли слёзы, он замешкался, но затем вошёл в кабинет, и поклонился.

– Моё почтение, милостивая маркиза, – взглянув на Марисэ, Лани спешно поцеловал руку де Помпадур, – Сударыня, как я рад застать вас здесь! Я пришёл просить герцога об одной милости, и теперь намерен сделать это в вашем присутствии, дабы вы рассудили нас!

– Непременно, мой господин… – растерянно вздохнула маркиза, – что ещё у вас здесь произошло?

– Мой благородный друг, – обращаясь к Чёрному Лебедю, который держался с присущим ему спокойствием, молвил мэтр, – моё сердце не знало покоя всю ночь. Я измучен, и совесть моя вступила в жестокую борьбу со всем моим существом! Проявите ко мне милосердие!

– Что же я могу для вас сделать? – Марисэ удивлённо вскинул брови, и взял Лани за руку, – Если только это в моих силах.

– Это в ваших силах, монсинйор! И я прошу вас, умоляю, отдайте мне тот поединок, что вы назначили на полдень! Я не посмел перечить вам вчера, но теперь я не уйду, пока вы не измените своё решение.

– Да что же это с вами, господа? Рассудка вы лишились что ли?! – вскрикнула маркиза, вскочив с кресла, но головокружение заставило её опуститься назад, прикрыв глаза, – Это чистое безумие… Гийом, подайте мне воды. Ах, нет, налейте-ка вина, мне дурно.

Гийом, стоявший немного поодаль, выглядел не намного здоровее самой маркизы, и наполнив золоченый кубок для неё, налил затем себе. Он смотрел на Лани и видел в нём то, что вновь отбрасывало мысли далеко от этих стен. Туда, где его всегда любили и ждали. Слушая пылкую речь мэтра, Нарцисс понимал, что в нём он видит то, чем никогда не станет сам, того, чьё сердце состоит из любви к Тома – безответной, преданной любви. Той самой, которой заслуживает арфист, той самой, которой он никогда не сможет ему дать.

– Однако, задали вы мне задачу, милый Жан. За вас я жизнь отдать готов, но видит Небо, не привык я слово нарушать.

– Вам лишь бы драться, Богом заклинаю вас: откажитесь от дуэли оба!

– Маркиза, воля ваша – можете меня казнить за непослушание, можете от Вашей Милости отдалить, назвав глупцом, но от своего не отступлюсь. Я жажду наказать обидчика, я жажду его смерти!

– От вас ли слышу я такое? Боже… что делает с людьми любовь, – закрыв лицо руками, выдохнула Жанна-Антуанетта.

Никто не заметил, как при этих словах вздрогнул Гийом.

– Каково же решение ваше? Полно упорствовать, Марис!

– Беранже? – задумчиво произнёс Лебедь, и Гийом подошёл ближе, – Я не имею права отказывать Его Светлости в удовольствии лишить жизни того, кто посмел оскорбить вашего брата.

– Позвольте выразить вам благодарность за… – заговорил Гийом, обращаясь к мэтру, но тот прервал его:

– Не стоит говорить того, чего не понимаете.

– Ах, не могу я больше этого слышать. Полно! – поднявшись, сказала маркиза и направилась к дверям, -

Поступайте, как вам будет угодно, и да сохранит вас Пресвятая Дева, которая, очевидно, немилостива сейчас, одного за одним забирая у меня близких.

Вслед за нею, раскланявшись, поспешил и Жан Бартелеми, сказав напоследок, что должен успеть встретиться с нотариусом, но когда был уже в дверях, Марисэ остановил его:

– Жан, вы уверенны в своём решении? Я не хотел говорить этого в присутствии маркизы, но я бы вмиг справился с этим негодяем, меня ему наверняка не одолеть, но вы… Что говорит Александер?

– То же, что и вы, но я уже сообщил ему о своём намерении и он будет со мной. Я понимаю, что вы хотите сказать, и признателен вам за заботу. Но я ведь не смогу дальше спокойно жить, при любом исходе дела, – возразил Лани, и взглянул на Гийома так, что тот сразу почувствовал себя лишним и удалился к себе, – Марис, если бы кто-то посмел сказать подобные слова о нём, разве не стремились бы вы лично наказать оскорбителя?

– Несомненно, – внимательно всматриваясь в сверкающие глаза мэтра, ответил японец, – с одной прискорбной разницей, что слова эти были бы правдивы. А вы, мой благородный друг, защищаете сейчас не только свою любовь, но вместе с ней отстаиваете и честь, и справедливость.

– Не говорите так, не берите грех на душу. Любовь не знает правил и не признаёт греха. Каким бы ни был он

– его вы в спутники избрали, его всё это время ждали, и с ним … Ах, вот ещё какая просьба – не говорите обо всём этом Тома. Не тревожьте бедное дитя, ему вчерашнего хватило. Я знаю, он всю ночь не спал. Он остался в моём доме вместе с Тьери и думает, что я во дворце. Сейчас зайду к де Базену, нотариусу, у которого будут все распоряжения на случай моей смерти. Я хотел сказать, что завещаю всё… ему. Тома.

Лани замолчал. Печаль, горевшая в его тёмных глазах не укрылась от Лебедя, но ещё сильнее в них горела любовь, да такая, какой Марисэ ещё не видел никогда. Это была не задумчивость, не окрылённое безумство, не печаль и не страсть. Это была боль от самого начала, а потому герцог лишь мысленно пожалел своего друга. Он крепко обнял мэтра, пообещав, что не раскроет правды, и отпустил его, уверенного в том, что Бог является покровителем справедливости.

– Я так счастлив, так счастлив, что вам теперь не нужно ехать в Булонский лес… Молитвы были услышаны! – кинувшись в объятия Марисэ, Билл стал покрывать его лицо поцелуями, едва сдерживая слёзы.

– А вы попусту волновались.

Чёрный Лебедь грустно улыбнулся, и солнечный луч мягко коснулся его лица. Гийом взглянул на него и не смог отвести глаз, любуясь фарфоровой бледностью и переливающимися на солнце гладкими, чёрными волосами. Взглядом Марисэ ответно блуждал по лицу Нарцисса, затем нежно коснулся его гранатовых уст, после чего приблизился, целуя нежно и ловя ласкающие слух вздохи.

– Так и не удалось мне блеснуть перед вами доблестью, мой прекрасный.

– Но вы же наверняка сделали бы это ради меня? – стесняясь своих слов, Гийом зарделся, и опустил голову,

пряча лицо за иссиня-чёрными, шёлковыми прядями, и не замечая печальной задумчивости в глазах восточного принца.

– Да-да, несомненно, – приподняв его подбородок кончиками пальцев. Марисэ поцеловал ещё раз, – Только будьте осторожны, не проболтайтесь часом, ваш учитель просил не рассказывать Тома.

– Я не собирался к нему! – резко возразил Беранже.

– Но, наверняка, обещали это. Впрочем, дело ваше, – будто невзначай произнёс Марисэ и отстранился.

– Мэтр говорил, что король планирует посетить Марсель. Намечены торжества, и отправляться намерены через пять дней, – смутившись, Гийом попытался быстро перевести тему, – Ведь вы поедете?

– Скорее нет. Зачем, когда вас и там будет двадцать человек? К тому же, вам будет не до меня – вы наверняка захотите посетить родных.

– Так, значит, я должен оставить вас здесь…

– Долг превыше всего, а королевская воля – и того выше. Так что, отправляйтесь со спокойным сердцем. Со мной ничего не случиться, кроме того, что ночи мои будут холодны и одиноки. Да и мне не привыкать к этому.

– Марисэ?

– Да? – японец обернулся.

– Вы всё ещё любите меня? – склонив голову на бок, Гийом смотрел на него странным взглядом.

Чёрный Лебедь ничего не ответил, но взял Билла за руку и потянул к алькову, где всё ещё была расстелена постель. Шёлковый халат и сорочка были тут же отброшены в сторону, и руки его потянулись к тонкой талии и бёдрам Нарцисса, а вслед за ними губы и язык. Страсть вспыхнула неожиданно, и черноволосый провансалец являлся её причиной. Он был словно огонь, с ярким, но нежным пламенем – всё в нём было слишком сладким, и слишком притягательным для Марисэ. Устроившись на кружевных подушках, он усадил Гийома верхом, сразу же проникая внутрь жаждущего ласк тела пальцами, и любуясь тем, как по его молочно-мраморной коже от наслаждения рассыпаются мурашки. Коралловые уста Нарцисса приоткрылись с первым стоном, и тонкие пальцы сжали плечи герцога, когда тот надавил на его бёдра, заставляя сесть на горячий ствол, и толкнулся вверх, вглубь, при этом дразня языком его припухший сосок. Ароматы фиалки и вербены смешались с пряными, горькими нотами возбуждённых тел, а чёрные волосы стали прилипать к влажным лбам и плечам. Тонкие руки скользили по влажной коже, стирая с неё глянцевый блеск, очерчивая изящество переплетённых силуэтов. Густой румянец, заливший щёки Билла, его блестящие глаза и томные вздохи сводили Марисэ с ума, и в особенности пленяли его взор уста, подобные лепесткам розы, и родинка под ними, напоминающая пчелу у цветка, что было идеальным сочетанием. Перехватывая руки Гийома, что беспорядочно порхали по его лицу и плечам, Чёрный герцог целовал его хрупкие запястья, прикусывая пульсирующие вены, что просвечивались под полупрозрачной кожей, и ловя губами тонкие, точёные пальцы, облизывал их, как сахарную карамель. Его всегда пленяла красота, и для него Гийом был олицетворением её на земле. Стоны Марисэ стали громче, и Билл ускорил ритм. Влага его страсти сочилась из напряжённого ствола, капая на живот любовнику, который всё яростнее вонзался вглубь его, в объятое жаром тело. Сладострастный порыв оборвался так же резко, как возник, но сперва заставил обоих замереть на миг, а после загремел в ушах громким слившимся стоном и бешеным стуком сердец. Они рухнули на шёлковые простыни, не расплетая рук, и в ажурных кружевах казались деревьями, вырванными с корнем, и по валенными на снег тем самым вихрем.

***

Покинув покои Марисэ, Жан Бартелеми направился к нотариусу, который уже подготовил все бумаги, и теперь мэтру осталось только прописать Тома Дювернуа-Беранже в завещании. Также он составил письмо, обращённое Его Величеству, в котором просил даровать арфисту титул графа де Даммартен без права передачи его по наследству, но с тем условием, что потомки будут иметь право наследования одного из поместий в одноимённом графстве, на свой выбор. Также была оговорка, что более никто, включая Беранже-старшего, не сможет воспользоваться его привилегиями при жизни Тома. В случае смерти последнего, или пострижения в монахи, поместьями и собственностью может распоряжаться по своему усмотрению маркиз де ля Пинкори, а золото будет разделено поровну между аббатством, в котором решит уединиться Тома, и маркизом. В делах денежных Лани не доверял больше никому, и заранее попросил Александра Этьена позаботиться о благосостоянии Тома.

Мэтр был человеком аккуратным, и данное завещание рассматривал исключительно, как меру предосторожности, нежели из дурного предчувствия – он был полон сил и уверенности в своей победе, которая не покинула его и тогда, когда де Тресси встретил его у водопада в Булонском лесу.

– Вы не передумали, сударь? – спросил холодно мэтр у своего противника, на чьём лице тут же отобразился ехидный оскал. Лани имел в виду принесение публичных извинений Дювернуа, однако Тресси растолковал вопрос по-своему.

– Я получил извещение от герцога ангулемского, и сожалею о том, что мне не довелось биться со столь знатным противником. Однако, узнав о ваших титулах, великий герцог Мэн, а главное, о мотивах ваших, решил, что мне повезло. Ангулемский и впрямь опасный противник, – съязвил де Вандом-Тресси.