Текст книги "«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)"

Автор книги: Unendlichkeit_im_Herz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 41 страниц)

«К счастью, я успел прочитать и запомнить всё то, что написано в книге с изображением анкха. Скоро лунное затмение. И я знаю, чего просить у светила».

«Прежде я полагал, что смогу уверовать в Бога, но время убедило меня лишь в том, что без тебя я становлюсь пустым, и в сердце моём никого нет. Это не богохульство, а правдивое признание того, что я зависим всецело только от тебя. Я не раз пытался найти дорогу, которая уводила бы из тех дебрей, в которые я попал, но меня оплела виноградная лоза, а поверх неё тысячи вьюнов, крепко затягивающих свои путы, не давая пошевельнуться».

«Прошло семь лет. Я вижу лишь солнечный свет. Мне непонятны мои чувства. Весна. Мне почему-то кажется, что ты вот-вот появишься из тьмы».

«Читая мне письма маркиза, и отвечая от моего имени, Жюльен едва сдерживается. А я ненавижу это. Я ненавижу подобие любви, которое на самом деле является жалостью. Так было и с тобой».

«Прости меня за всё, что я сделал. Жестокий мой красавец, ты всегда хотел безумной любви, а потому не поймёшь, что творится внутри у того, кто испытывает её, сгорая от невозможности выразить её. Я писал чистую правду, я писал то, что всегда хотел говорить тебе, я делал то, что всегда хотел делать – любить, лелеять, боготворить, осыпать бриллиантами и жемчугом. Но разве подарил бы ты мне, прежнему, надоевшему, этот шанс? Нет. И я это знал. И мне больше ничего не оставалось, кроме как обманом любить тебя, хотя это и лишал будущего. Да и… что-то сродни озарения было ниспослано мне – я понял, что будущее не здесь, и не сейчас – оно вне нашей жизни».

«Порой вспыхивают глупые мысли, будто скоро всё кончится и вновь придёт счастье. Но когда я вспоминаю, сколько прошло лет, и что за всё это время ничего не изменилось, всё становится на свои места».

«Сегодня разорвались три струны».

«Все речи твои о любви были лживы. Ты ни разу не сказал правды. Ты говорил это тогда лишь, когда тебе было плохо, и тебе нужна была хоть чья-то любовь и ласка. Хотя бы моя. А я никогда не хотел и не мог любить кого-то другого. Только с тобой, для тебя и в тебе».

«Прошло двенадцать лет. Писать на ощупь даже интересно, жаль, не знаю, что из этого получается. Есть одно преимущество у рук – они запоминают лучше, чем глаза. И если твой образ стал размытым, и память больше не в силах удерживать все черты, руки мои помнят твои очертания до сих пор. Я почти вернулся в то состояние, и это… прекрасно».

«Этьен приезжает раз в несколько месяцев, уговаривая вернуться с ним. Так было и сейчас. Но что мне делать там, когда у тебя своя жизнь, и семья, с которой ты, наконец, воссоединился? Но что-то подсказывает мне, что он боялся доставить мне боль и вновь солгал: скорее, ты женился, и у тебя родились дети. Я чувствую это, а он сказал, что вместе с тобой живёт сестра с дочерью. Я чувствую – это твоё дитя. У меня же никого не было и не будет. Будешь только ты, но только в сердце».

«Ад – это всё, что у меня есть».

«Я стану тобой. У меня будут твои глаза и уста, у меня будет твоё лицо и твои руки, твоё безупречное тело и твой голос. У меня будут твои волосы и твой запах, и кожа будет того же цвета, что твоя. Тогда ты и полюбишь меня. Ведь ты – Нарцисс, потому ты не можешь любить кого-то – все мы несовершенны в сравнении с тобою. Так я превращусь в тебя, и тогда ты будешь любить меня, и я стану совершенным, как снаружи, так и изнутри. Во мне не хватает твоей красоты и твоей любви, во мне не хватает тебя. Так лучше я буду твоим отражением, чтобы никогда не разлучаться».

«Ты погрусти, когда умрет поэт,

Покуда звон ближайшей из церквей

Не возвестит, что этот низкий свет

Я променял на низший мир червей.

И, если перечтешь ты мой сонет,

Ты о руке остывшей не жалей.

Я не хочу туманить нежный цвет

Очей любимых памятью своей.

Я не хочу, чтоб эхо этих строк

Меня напоминало вновь и вновь.

Пускай замрут в один и тот же срок

Мое дыханье и твоя любовь!..

Я не хочу, чтобы своей тоской

Ты предавал себя молве людской».

#1 http://prostopleer.com/tracks/5706170Hbm2

#2 http://prostopleer.com/tracks/5706171Y87f

Может возникнуть вопрос: зачем я делаю это, и что ищу в бессвязных мыслях безумного? Слишком много чувств и противоречий, много лишних слов и бессмысленных восклицаний? Да, это так. Но как мне быть, когда каждый день, каждый час я думаю о том, о чём боялся думать на протяжении шестнадцати лет? Могу ли я оставить бесполезное занятие, перестать поднимать со дна давно осевший ил, когда каждым новым, ненужным вдохом, я обязан тому, кто отказался от себя только ради призрачной любви, о которой я понятия не имею? Как встать, закрыть этот тайник, хранящий исписанные клочки бумаги, и забыть обо всём, когда он писал это с закрытыми глазами, когда в едва различимых буквах хранится главный ответ, а короткий, сбивчивый рассказ монашка Жульена, которого я, сперва, посчитал сумасшедшим, непрерывным эхом отдаётся в остекленевшем сердце:

«Как обычно, я сидел с братом в башне и читал вслух евангелие, как вдруг началась гроза, поднялся ветер, и брат Тома велел мне закрыть ставни на окнах, чтобы дождь не испортил книг. Накануне, в новолуние, я наломал по его просьбе свежей омелы, и развесил пучки по всей библиотеке. Пока я читал, оставшиеся веточки он теребил в руках, и был таким счастливым, таким одухотворенным… сидел в высоком кресле и смотрел в окно – мне даже показалось, что он видит. Но вот… гром ударил прямо над головою, раздался страшный треск, и взглянув наверх, я увидел пылающие деревянные доски старого купола – молния попала в него. Конечно же, я тотчас ухватил Тома под руку, дабы вывести поскорее, но он сказал, что сперва нужно спасать книги. Самые важные хранились в сундуке, и он приказал спускать их вниз. Я быстро вернулся, но помещение было полностью охвачено пламенем – крыша, полки, книги… Тома всё это время продолжал выносить уцелевшие перепёты на лестницу, а я спускал их вниз. Когда я поднялся в третий раз, то увидел Тома на пороге… пламя медленно поднималось по лиловому шарфу, которым он всегда обматывал правую руку… в левой он держал ветку омелы, а на лице его цвела блаженная улыбка, будто он не чувствовал жара пламени. Мне казалось, что целую вечность я поднимался по злосчастным ступеням – огонь пробирался по сукну всё выше и выше, переходя на плечи и распущенные волосы, грозясь охватить его всего. Когда я, наконец, оказался рядом, Тома захлопнул железную дверь, запершись изнутри… Я стучался, умоляя его открыть, но оттуда больше не донеслось ни звука, кроме треска и гула пожара… Когда подоспели другие монахи, было слишком поздно – дверь раскалилась до того, что я обжёг руки, пока пытался её открыть, и вскоре из-под неё стали вырываться языки пламени…»

Вот и ответ на вопрос о смысле жизни. У меня его не осталось. Всё, что мне осталось – это целовать струны мёртвой арфы. Они всё ещё хранят тепло его рук. Я просиживаю рядом с ней часами, пытаясь поймать губами кончики его пальцев, которые она хранит. Счастливица, которую ты ласкал. Но и ей не повезло так же, как и мне – она осталась жива. Я сошёл с ума.

***

Каждый день я прихожу в пустынное место, чтобы под тенистым деревом, с буяющей на нём омелой, слушать редкий бой колоколов и ждать конца. Ведь жизнь – как история, – однажды должна закончиться. Я не слышу даже пения птиц, которых я привык не слышать – в твоём саду поселилась пара жаворонков, но они так и не запели ни разу. Это место похоже на твой сад – кругом деревья, а вместо кустов роз стоят кресты, вокруг них алеют маки, и на одном из этих крестов непонятное мне словосочетание. Мне не остаётся ничего, кроме как поверить, что «Tomas Duvernoy» – это ты, и просить прощения за то, чего я так и не сделал.

Ты сам избрал боль, моя лилия.

Я прихожу сюда и рассказываю тебе, что я понял из твоих незаконченных фраз. Пытаюсь оправдать себя, потому что знаю: ты ждал меня до последней искры, до последнего…уголька. Однажды ты воскликнул в сердцах, что лучше бы я опоздал тем вечером, в Сент-Мари. Однажды и я согрешил мыслью о том, что лучше бы никогда не приходил в ту деревню. Что ж, я опоздал, как ты и хотел.

Я вынужден продолжать задыхаться раскалённым воздухом, ибо каждый мой день я провожу в огне, и не могу смириться с тем, как … всё то, что я любил, превратилось в горстку пепла, а безгрешную душу твою унесли безвозвратно огненные крылья. Это слишком страшно осознавать, любовь моя. Лучше бы тебя ласкали сотни чужих рук и губ, лучше бы ты навсегда забыл обо мне в их объятиях, чем твоей кожи, твоей цветочной кожи, касались беспощадные языки пламени. У тебя всегда были холодные руки… как же ты терпел эту адскую боль? Как живое сердце могло сгореть? Как?!

Я обещал тебе, что ты никогда не будешь страдать, я даже ничего не почувствовал в тот день. Видел только странный сон, в котором ты снял корону со своей головы и увенчал ею меня, напоследок подарив мне горький поцелуй. Теперь же, каждую ночь меня терзает страшное видение, в котором тебя забирает стихия, мне неподвластная, и если для тебя кошмар закончился, то для меня пытка длится бесконечностью собственных вдохов и выдохов. Я прихожу на закопченную лестницу башни, и подолгу сижу на покрытых золотой ступенях. Чувство, будто с нею связано что-то важное для нас передалось и мне, иначе и быть не могло – Голгофа, на которую я опоздал. Говорят, что можно опоздать на всё, кроме своей смерти, но я – живой пример обратного. Всё ещё живой. Ведь если бы хоть капля любви во мне была, я бы оказался там чуть раньше. Не успел бы вывести тебя – остался бы с тобой.

Как я жил почти шестнадцать лет? Старые раны затягивались, и мне даже казалось, что развалины нашего разрушенного храма покрылись долгожданной паутиной забвения. Понемногу стали стираться болезненные следы прошлого, и забываться дорогие черты. В алькове выветрился дух, много лет подряд мучивший меня бессонницей, и только сбивчивые строчки на желтеющей бумаге по-прежнему были способны разбередить рубцы, которые я прятал от самого себя. Я привык к боли и тоске настолько, что они стали моей неотъемлемой частью, и чем больше проходило времени, тем более бессмысленной видел я надежду на воссоединение и прежнюю любовь, хотя любил тебя по-прежнему. Я боялся тебя. Я боялся получить отказ больше, чем потерять тебя, за что и поплатился. Пойми, любимый, я не смел смотреть тебе в глаза после всего, что произошло, потому что ты показал мне моё место. Надежд на то, что ты по-прежнему любишь меня и примешь обратно, было ничтожно мало для того, чтобы чувствовать себя нужным тебе. Если бы я только знал… и после этого маркиз в чём-то посмел меня винить? Хотя… он написал тебе, полагая, что я, как любой истинно влюблённый, полечу к тебе немедля, да только я оказался трусом. А потом… так глупо – время посеребрило мои волосы, и я счёл, что смешно будет являться к тебе постаревшим и недостойным твоей красоты. Жульен – скорбное, влюблённое дитя – до сих пор говорит, каким прекрасным ты был.

В первое время я хотел умереть. Никогда не быть, напрочь лишиться памяти, но это оказалось настолько же невозможным, как сейчас невозможно вернуть время. Далее я жил надеждой, набираясь смелости явиться тебе и сказать, что согласен на любые условия, только бы ты вернулся и позволил любить тебя. Но я не осмелился. И вскоре мне стало немного легче, и стало казаться, что вокруг меня существует жизнь. Только теперь я понимаю, что ничего важнее любви в жизни нет. Но десять, пятнадцать лет тому назад я пытался искать какой-то другой смысл, полагая, что красивые речи о любви – выдумка поэтов и малообразованных мечтателей, да и перед глазами у меня был ты – клявшийся в ней, но покинувший меня так легко. И моя несчастная Флоранс – больное, зачатое во грехе дитя, – стала единственным смыслом в той жизни. Но если бы ты знал, как сильно она напоминала мне тебя. Всем: столь же беспомощная, но столь же сильная и прекрасная. Тома, видишь, твои предчувствия тебя не обманули – это действительно была моя дочь. Но если бы ты вернулся сам, если бы ты только дал мне знать, что я тебе всё ещё нужен…

Теперь всё ушло. Прошлое обратилось в пыль. Не было ни странствий, ни дворцов, ни бед, ни роскоши. Были только мы – ты, мой Бог, и я.

Лишь оказавшись здесь, я до конца постиг то, что все ответы были рядом, а смысл моей жизни заключался в тебе. Другого пути у меня не было изначально, разве что, забыть тебя. Ты эгоистичен, ты думал только о себе крамольные речи! Жалость? Неужели ты действительно был слеп и сердцем также, как глазами, что не чувствовал того, что творилось во мне? Я с ума сходил от одного твоего голоса, от одной мысли о тебе и твоих руках, которые творили чудеса, как со мной, так и с арфой! Я до сих пор помню эту дрожь и слабость в теле, когда я только представлял, что мы будем близки, и когда это произошло я едва находил в себе силы не возвращаться мыслями к тебе каждую минуту. Мне необходимо было видеть тебя непрерывно. Так это всё было из жалости, а не одержимости тобой? Зачем ты винишь меня во всём? Вспоминаешь тот ужасный случай… Пусть я заблуждался – да, посмел подумать о тебе так плохо, но неужели не помнишь, что я хотел стать твоим невзирая на страшные догадки? Нет, не помнишь… Ты так боялся жалости, что ни разу не пожалел меня. Тебе, жестокосердному, неведомо, сколь мучительно видеть слепые глаза воплощённой Любви и быть не в состоянии помочь. Это не жалость, Том, тебе незнакомо это чувство, поскольку мне в ты желал смерти. Ты не допускал и мысли, что у меня было причин для выздоровления, потому что ты ушёл. Но, кому и зачем я это говорю? Ты меня не слышишь.

Всё же, ты был прав, когда разбил мне сердце, ибо я сам не знаю, сходил бы я с ума от любви так, как сейчас, будь ты со мною до сих пор. Вот и ответ: ты хотел, чтобы я любил тебя безумно. Прошли годы, и я, почти забыв о том, что было когда-то, пришёл к тебе и сдался, сознавшись в любви. Ты избавил меня от страданий, ведь происходящее со мной сейчас – ничто, по сравнению с болью, которую ты вытерпел.

Всё, написанное тобою за годы ничего не изменило во мне. Если бы ты убил меня, избавил бы от ада. За что прощать, когда ты чувствовал то, в чём нуждался я сам? Как и ты, все эти годы, я мучился, с каждым днём признавая твоё право на мои мысли, и если сейчас, дабы ты восстал из пепла, необходимо расплатиться собственной кровью и болью, я буду счастлив такому исходу, потому что не могу терпеть только одну боль на свете – твою.

Беда лишь в том, что ты, желая моей смерти, готов был расстаться с жизнью за мною вслед. Ты не хотел оставлять меня. Я же малодушен настолько, что до сих пор живу. В бесполезной скорби об исчезнувшем я провожу дни и ночи, мечтая стереть из прошлого твою боль. Быть может, откликнутся Небеса на мои жалкие стоны?

Ты не умеешь иначе, ты предупреждал. Только этим утром я вспомнил твои слова, некогда сказанные мне в нашу первую ночь: «Потому что больше спрашивать не буду. Только сейчас, когда ты ещё в силах что-то изменить». Я не в силах изменить ничего, Тома, я могу лишь просить тебя забрать меня к себе – хоть в ад, хоть в рай, хоть в небытие – неважно. Я сам стану тобой, я хочу себе твоё сердце, чтобы любить и прощать, как ты. Я хочу иметь твои ясновидящие глаза, самые прекрасные во вселенной. Я хочу иметь твои уста, чтобы говорить о любви и целовать так, как это делаешь ты, и руки, столь же талантливые и нежные, как твои. Сделай меня своим отражением, и не отпускай никогда.

***

* http://youtu.be/5cL17SM0SrE Secret Garden –Prayer*

Очередная гроза приближается, вырывая из-за гор свинцовые тучи. Они несутся навстречу мне, поднимая вверх клубы пыли с долины, и подгоняя прохладный дождь, а гром нарастает рокотом вдалеке, и прекращаясь резкими раскатами над головой. Стоя на ветру, я раскрываю ему объятия, потому что гул серых туч напомнил мне твой голос. Я больше не боюсь молний, Том, я жду их – твоих посланников, которые заберут меня к тебе, в мир, где чело твоё увенчано бриллиантовой диадемой, волосы чёрным шёлком струятся по плечам, и уста твои всегда печальны. Ты позовёшь меня любимым именем, а я обниму твои колени и буду целовать твои прохладные руки, рыдая от счастья, и моля о прощении. Пусть для земли я останусь цветком на твоей могиле, одним из сотни нарциссов, но душу мою прими к себе, где бы ты ни находился.

Со вспыхнувшим небом и оглушающим громовым раскатом приходит резкая боль, прошивающая всё тело от головы до кончиков пальцев, дикой силой прибивая к земле. Я слышу стук своего сердца, чувствую холодные дождевые капли на лице, и ничего не вижу. Когда я закрыл глаза?

– Любовь моя.

Так называешь меня только ты, Том.

– Я люблю тебя! – изнемогая от боли, пытаюсь крикнуть, но слова вырываются жалким, сдавленным шёпотом.

Мне необходимо сказать тебе это, иначе…

– Иначе – передумаешь? – усмешка в родном голосе, и все сомнения исчезают с касанием холодных рук и

волной нахлынувшим запахом душицы, – Открой глаза, Вильгельм.

Как остановить время, как знать, что ты никогда не уйдёшь? С ледяным страхом открываю глаза…

Это ты, склонившийся надо мною.

Мой Бог.

Боль не позволяет встать, но ты легко подхватываешь меня, удерживая в объятиях. Мы стоим под проливным дождём, и я не могу налюбоваться тобой, прекрасным, как тысячи лун. Плавясь под пристальным взглядом, обвиваю твою шею руками, утопая в твоих глазах, подобных ночному небу, с мерцающими в них звёздами слёз, которые разрывают мне сердце. Чёрный атлас волнистых волос, скользящий по моим рукам, точёные, словно мраморные, скулы, любимая родинка на щеке и губы-лепестки. Моя лилия.

– Я люблю тебя, – твой взгляд лишает мыслей, речи, оставляя лишь неумолимую жажду тебя.

– Прости меня, любимый.

Складывая ладони в молитвенном жесте, боюсь взглянуть в твои глаза, боюсь увидеть в них своё отражение. Я сгораю от стыда: неужели то был я? Как я посмел забыть?

– Зато я не забыл тебя, как ты и обещал мне, помнишь? – ты отвечаешь, читая мои мысли. Значит, вправду закончилось всё.

– Помню, Том, я слишком много всего помню.

– Теперь всё позади, родной. Мы покинем эти места навсегда, – твой срывающийся голос больнее удара молнии. Ты тянешься к моей щеке, хотя бесполезно стирать слёзы под дождём, а я замечаю лиловый шарф, повязанный на твоей руке.

Ненавижу память.

– Оставь это здесь, забудь всё! – срываю с твоего запястья мокрый, липкий шёлк, обнажая последнее напоминание…. Увиденное бросает на колени, вынуждая шептать глупые слова ненужных тебе извинений, обнимая твои ноги, омывая ладони твои слезами вместе с дождём. – Прости меня, Любимый, прости за эти раны! Я клялся, что ты никогда не почувствуешь той кошмарной боли, я готов был пройти ещё сотни костров, только бы не ты… не с тобой! Неужто мало было её, Том? Зачем, зачем ты мучил себя?

На нежнейшей коже зияет глубокий ожог, дочерна выжженным от запястья до локтя «Libertas». Порыв ветра приподнял чёрную мантию, обнажив следы от любви и прощения, которые заставляют задыхаться от боли и слёз. Прости меня.

-Ты заплатил сполна в тот день, пришёл и мой черёд узнать, как проходят Чистилище при жизни те, кто избрал возлюбленного Богом. Обними меня, безгрешный, нам пора, – твой голос полон сострадания, и ласковые руки настойчиво тянут вверх, – Я ждал тебя слишком долго.

Что ты сказал? Богом? Том…

– Бога избирает храм. В моём храме есть только ты, – вновь отвечая моим мыслям, вкладываешь в мою ладонь листья омелы, – С нашего дерева. Оно ждёт нас, Вильгельм.

Вдыхая твой горячий выдох, стремлюсь скорее стать с тобой единым. Всё тяжелей становится дыхание, и с новым громовым раскатом уходит последняя боль. Когда уста впиваются друг в друга, вспыхивает долгожданная молния, рассекая небо, и могучий вихрь увлекает нас за собой, сквозь ливень и тёмные тучи, сквозь пылающий закат. Ты держишь меня крепко, унося из чёрного сна, которым была прежняя жизнь, и шепчешь сладко о единстве нашем, обещая никогда не возвращаться врозь. Мимо проносятся тысячи сверкающих звёзд, эхом вторящих нам: «Je t`aime», но я слышу только твой голос, Том.

Я верю в тебя одного.

FIN

Unendlichkeit_im_Herz © Новолуние, 17.08.2012