Текст книги "«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)"

Автор книги: Unendlichkeit_im_Herz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)

А ведь Альетте оказался прав – тот день изменил всю мою жизнь. До сих пор я не успевал вернуться памятью в тот вечер, но сделав это, понимаю, что не приди я к горящему дому, уехав накануне с бродячими артистами в Тулузу, его бы сейчас не было в живых. Я бы спокойно продолжал свой путь, и никогда не узнал бы о том, что любовь всей своей жизни я уже потерял, тщетно ожидая её прихода в будущем. Я бы пытался искать её, обманывался прекрасными образами, грезил о невозможном, даже не догадываясь о том, что существа, способного меня любить всем сердцем, уже нет. Что я был так близко, в нескольких шагах от него, но ничего не сделал. И не зная обо всём этом, я бы не мучился. Я бы попросту не знал. А теперь… я познал, что такое всепоглощающее чувство, когда без него чувствуешь себя неполным. Понял, как бесценно то, что я имею, но несчастен более, чем когда-либо. Теперь нет мечты, есть только страх перед неизвестностью.

Том, что же ты сделал со мной? Забрал всё – цель, желания, эмоции, сердце… дав взамен любовь чистейшей пробы, как золото, но вместе с ней такую боль. Зачем? И ты ведь давал мне возможность уйти, но я её не использовал, ведь стоило вспомнить твои глаза, являвшиеся живым напоминанием о том, как можно видеть, не видя, и любить, не зная, как всё внутри, разрываясь, кричало мне: «Останови! Не дай ему уйти!» И ставшая чуждой мне, давно забытая песня, снова звучала в сердце – если я люблю, то люблю безгранично. И теперь пришло время это принять, и жить с этим, ведь исправлять что-либо слишком поздно. И я не знаю, что будет с нами, но остаюсь с тобой.

Утренний туман едва пропускает первые лучи восходящего солнца, окрасившись в шафрановый, и скрывая кроны деревьев, наполняет воздух волшебным свечением. Великолепие природы напоминает о том, насколько несовершенны мы со своим скудным воображением. Я наслаждаюсь ею, любуюсь, но в моём сердце камень, а Тома, который не видит, но только помнит, описывает мир так, будто пребывает в раю. Быть может, оно так и есть. Порой мне самому казаться начинает, что можно пожертвовать красотами этого мира, и не видеть их, только бы не видеть тех уродств, которые бывают в нём.

Туман такой густой, что не видно ничего на расстоянии нескольких шагов. Иду, почти наугад, пытаясь не сходить с тропинки, но хотя бы что-то вижу, и знаю, что через час он рассеется. Я ощущаю неуверенность, и каждый шорох настораживает, и кажется, что вот-вот выпрыгнет волк или медведь, или разбойник. Кусты и деревья размытыми силуэтами появляются и исчезают, а Том всегда идёт наугад, всегда не видит, и ничего не ждёт. Ни ясного солнца, ни ночи. Для него они – одно. Мне холодно, я и сам не помню, почему одежда на мне промокла. Нужно почистить всё, ведь это вечерний наряд , подаренный графом, и вероятно, сегодня придётся ещё раз в нём выступать. Мысли о де Тресси возвращаются, а вместе с ними и страх, и безысходность настоящего. В глухой тишине туманной стук собственного сердца становится громче, когда в нескольких шагах от меня, из беспроглядности опустившегося на землю облака возникает силуэт. Его очертания во всём этом свечении и размытости напоминают евангельские рассказы о том, как ангелы нисходят с небес. Затаив дыхание, пытаюсь рассмотреть лицо, узнать о чувствах, наполняющих его обладателя. Резко делаю шаг в сторону, сам не зная зачем. Но легко ли спрятаться от слепого?

http://s017.radikal.ru/i426/1111/7f/c60aa500f6f0.jpg

– Гийом?

Молчу. Не выдам себя. Не дышу. Боюсь только, моё сердцебиение ты непременно услышишь. Не поворачивайся, не протягивай руку. Я здесь. Том!

И ты слышишь. Повернувшись в мою сторону, смотришь сквозь, глядя мне прямо в глаза. Как будто видишь, и этот взгляд испепеляет сердце, разбивает лёд внутри на тысячи осколков. Лёд в сердце – такая же заразная болезнь, только калечит она не тело, а душу. Тело можно сменить, а душа останется всё той же. Никто не знает, что будет, если один из осколков вонзится в сердце того, кто так отчаянно пытался его растопить.

И снова замершее мгновение. Когда смотрю в твои глаза, останавливается время, притупляются ощущения, исчезает дыхание – я дышу тобой. Когда ты далеко, я могу свободно мыслить и принимать решения, но стоит лишь тебя увидеть, как желания исчезают, и остаётся одно. Одна цель. Один образ. Одно имя. Тома…

– Билл! – тон голоса твёрдый и требовательный, хотя чем ближе, тем виднее ещё непросохшие дорожки от слёз на щеках. Ты плакал за мной?

– Ах, не ожидал тебя увидеть, любимый! Такой туман! Ничего не видно.

– Настолько густой, что меня ты не увидел? – голос таким холодным не был никогда, говоришь, но не подходишь ближе, – Я прождал тебя всю ночь.

– Прости, Том, мне и впрямь следовало бы… но я остался у Луизы ночевать, совсем меня вымотал этот Анри. Я пораньше проснулся, вот, иду с реки – думал вернуться до твоего пробуждения… а ты уже… – самому себе этот лепет кажется неправдоподобным, но ты…

– У Луизы…хорошо. Пойдём скорее в дом, холодно ведь. – с этими словами берёшь меня за руку, давая мне почувствовать мелкую дрожь прохладных пальцев, и уводишь. И лицо твоё словно застыло – ни одной мысли с него не считать. Я молчу. Я снова солгал. Но ты не догадаешься, что я обо всём знаю.

– Почему платье мокрое? – приобняв, спрашиваешь тихо, а мне страшно повернуться и посмотреть на безупречный профиль.

– Нечаянно в воду уронил…

***

POV Author:

Оба были настолько утомлены бессонной ночью, что придя к себе, смогли лишь скинуть одежду и рухнуть на кровать. И не один сейчас не хотел думать о том, что будет, когда они проснутся. Тома был настолько глубоко поражён таким очевидным обманом Беранже, что даже внутри себя объяснений этому найти не мог, как бы далеко ни заходил в своих предположениях. Однако, это ведь такой пустяк! О местонахождении де Тресси он сразу справился у Луизы, и та подтвердила, что виконт провёл ночь в гостевых покоях с супругой, так же, как и Анри, а значит, Биллу ничего не угрожало. Значит, причина была в них самих, в их любви, а может, в разговоре о предстоящей ночи? Вероятно, Гийом был не готов?

То же самое мучило и Билла. И если его опасения были куда более чёткими, то желания были безумны и непонятны ему самому. Своё отчаянное, необдуманное решение он принял, и собирался осуществить его после сна, сегодня, пока решимость не покинула его.

Сладко потянувшись, Гийом уже по привычке взглянул на своего арфиста, который всегда ложился у стенки. Время уже было далеко а полдень, и солнце весело простирало лучи в их комнату, по которой были разбросаны вещи. Тихо поднявшись, пытаясь не разбудить, Билл прокрался к двери, чтобы спуститься к колодцу. Уже внизу его встретила Луиза, и хоть была безумно сердита на него, всё же спросила, не нужна ли ему горячая вода. Гийом уже хотел было попросить её об услуге, и подтвердить, что ночь провёл он в их с мужем комнате, но одёрнул себя в последний момент – стало стыдно перед женщиной, которая в матери ему годилась.

Приняв омовение, Билл поспешно вернулся наверх, пытаясь как можно тише ступать по скрипучему, деревянному полу. Расчесал волосы, надушился, и скинув с себя одежду, снова лёг рядом с мирно спящим арфистом, который тут же заключил его в объятия, так и не проснувшись. Это несознательное движение вызвало грустную улыбку на губах Нарцисса, которые уже в следующее мгновение ласкали прохладную мочку уха, покрытую светлым пушком, после чего перепорхнули на лоб и тёмные брови по-прежнему спящего эльфа. Беранже никогда ещё не терялся в чувствах, как сейчас. С одной стороны он поступал безрассудно, превращая в ничто своё будущее, а вместе с тем и свою жизнь, но с другой – он решил полностью отдать себя чувству, ибо никто доселе подобного в нём вызвать не мог. Безграничное желание оберегать и лелеять изящное, золотоволосое создание каким-то непонятным образом перерождалось в желание подчиняться и принадлежать, а не владеть, когда они оказывались ближе. Том становился другим, будто в него вселялась какая-то сущность, превращая его из тихого и робкого в сильного и доминирующего. Возможно, потому, что за пределами дома он всегда был ведомым, а природа его было отнюдь не той, что диктовала ему сложившаяся жизнь. И только одного не хватало Гийому – его зрения. Чтобы любимые глаза, которым он был готов простить всё, смотрели на него. И не с обожанием, а с диким, пылающим в них огнём. Не хватало боли.

http://s001.radikal.ru/i195/1110/c1/bf2aec814dd9.jpg

Своими невесомыми поцелуями Билл, однако, разбудил возлюбленного, когда спустился к груди и сомкнул влажные уста на сосках, лаская поочерёдно, и сходя с ума от мягкости бархатной кожи. Первый стон, едва различимый во вздохе, заставил мурашки пробежать по щекам от удовольствия, и Билл оторвался от тёмно-розовых бутонов, возвращаясь к родинкам на шее.

– Ты хочешь убить меня? – хрипло выдохнул Тома, вновь заключая в объятия своего изящного искусителя, который был уже обнажён, и нетерпеливо стягивал одежды с него самого. Насторожила внезапность поведения Беранже, хотя все действия его умоляли забыться.

– Скорее, наоборот, любовь моя, – выдохнул Билл, – ты ведь не откажешь мне теперь?

Том и не думал отказывать. Тепло и аромат, исходившие от Нарцисса, затуманивали рассудок, маня окунуться в их сладость, а потому, резко перевернув обоих, и расположившись сверху, он стал неспешно и ласково целовать сначала лицо любимого, а затем шею и грудь. Каждое движение плавящегося в его руках тела заставляло дарить ещё больше, а покрывшаяся мурашками кожа, которую он ощущал под пальцами, доносила степень возбуждения её обладателя. Найдя губами соски, он довёл Билла до тихих вскриков, которые тот пытался заглушить, зажимая рот ладонью, а когда уста дошли до самого сокровенного, Билл рвано выдохнул, и, достав из-под подушки пузырёк с маслом, вложил его в руку такого прекрасного сейчас арфиста: испарина, выступившая на лице и груди, украшала сотнями крошечных жемчужин, а сочные, алеющие губы влажно блестели, беспощадно даря обжигающие кожу поцелуи. Приняв его, Тома снова вернулся к приоткрытым устам Нарцисса и, будто прося разрешения, провёл по ним языком, получив одобрительный вздох, а затем стал целовать напористей и глубже, лаская, тем временем, Билла снизу, бережно размазывая капли масла. Беранже, несомненно, захлёстывали волны всепоглощающей страсти, и сводимый с ума руками и губами Тома, он желал большего, однако даже это желание не могло умерить его страха. Он дрожал всем телом, как листок на осеннем ветру, что, безусловно, не мог не почувствовать Дювернуа. Во всегда нежных руках не было той ласки, что обычно. Ладони Билла были на редкость холодными и беспорядочно порхали по его спине, а губы отвечали на поцелуи рассеянно и то, что должно было стать порывом безудержной любви, больше напоминало беседу, в которой один из собеседников занят своими мыслями, и отвечает невпопад.

– Ты весь дрожишь… Билл, ты боишься? – Тома внимательно следил за тем, что осязал руками, грудью чувствуя гулкие удары сердца Нарцисса, и ловя губами взволнованное дыхание. Просто с непривычки?

– Ах, нет, продолжай, это понятное волнение.

– Я не причиню боли, – едва касаясь губами кончика уха, прошептал Том, – Не будем спешить, не сегодня.

– Нет, я хочу сейчас! – почти вскрикнул Беранже, вцепившись в его плечи, и не давая отстраниться.

– Да что же с тобой происходит?

– Тома, милый, умоляю, не спрашивай меня ни о чём. Только сделай это, я так хочу! – лепетал Билл, но у самого кружилась голова, и во рту пересыхало. И хотя Том взирал на него невидящими глазами, обмануть их было ещё сложнее, чем глаза зрячего. Он всё чувствовал.

– Я не могу. Я должен чувствовать твоё желание, а оно.… Зачем тебе это, Гийом?

– Я люблю тебя!

– Я знаю. Но не хочу, чтобы ты вскоре пожалел об этом… – тихий голос Дювернуа дрогнул, а в мутных глазах блеснули слёзы, в следующий миг упавшие на щёки Нарцисса, который и сам был готов разрыдаться.

– Нет, Том! Я всё знаю, и я не пожалею. Я люблю тебя несмотря ни на что, и буду любить! И да, ты прав, я… но я хочу, чтобы ты знал, что ради тебя я согласен на всё, и мне неважно, что с тобой на самом деле. Я только твой, Тома, как бы ни было…

– О чём ты говоришь? – всё же выпутавшись из кольца удерживающих его рук, Том прервал пылкую речь Нарцисса, который сам не заметил, как заплакал.

– Том, я всё знаю, но это ничего не значит, – утирая слёзы, Беранже поднялся и сел рядом, – Я не смогу без тебя…

– Что ты знаешь?! – воскликнул Том.

– О… Том, я знаю, о твоей болезни, я всё решил. Ты не обязан был рассказывать мне об этом, и ты всегда удерживал меня от близости, и я понимаю почему, и не держу за это обиды. Но…

Дювернуа молчал какое-то время, пытаясь понять, к чему же клонит Билл, и сразу же вспомнился вчерашний вечер, де Тресси, их разговор.

– Так он всем сказал… О Дева Мария…

– Нет-нет, де Тресси ничего не говорил, я сам… я нечаянно услышал, когда выходил во двор, я не подслушивал… – затараторил Беранже, наблюдая за тем, как Тома вмиг побледнел, поднявшись с постели, и молча кусая губы, отошёл в сторону окна, – я волновался, как ты дошёл, и лишь хотел удостовериться, что с тобой всё хорошо, как вдруг услышал несколько слов, ты ведь…

– И ты поверил, – утвердительно произнёс Тома, – поверил, что я болен. Поверил в то, что я мог так мерзко тебе лгать, подвергая опасности твою жизнь. Поверил в то, что ничего для меня не значишь! – уже прокричал он, и развернувшись к Биллу лицом, заставил того сжаться – настолько пронзительно острым был его взгляд, выражая только боль и глубокое разочарование. Беранже неосознанно прикрылся простыней, хотя это было ненужно, Том не видел.

– Но ведь…

– Молчи! – арфист ринулся к дрожащему пуще прежнего Нарциссу, и, упав на колени, нащупал его холодные пальцы в складках ткани. – Чем ещё должен был я заслуживать твоё доверие, Гийом? Что ещё делать? Кем стать? – Тома самого трясло, и по пылающим щекам скатывались крупные слёзы, – Я не смел притронуться к тебе, ибо нет оправдания грубой похоти, направленной на предмет любви! И я был глуп, полагая, что это очевидно и понятно. Прости. Что я ещё могу сказать? Я пользуюсь простым трюком, потому как все эти напыщенные мелкие дворяне глупы и невежественны. Они даже не знают, как должен выглядеть больной люэсом человек, потому что безбожно просыпали уроки своих репетиторов. А что делать мне, когда я не могу ни убежать, ни усмирить обидчика? Или позволить повторять это снова и снова, пока действительно не заражусь и не скончаюсь от гнойных ран? Меня некому защитить, остаётся хитрость… да простит меня моя покойная мать, благороднейшая женщина. Ведь даже ты не смог бы сделать ничего, а я не могу пережить этого ещё раз.

Оба молчали. Арфист, спрятав лицо в ладонях, сидел неподвижно у ног легкомысленного существа, которое боготворил всем сердцем, а оно само боялось произнести хоть слово, дабы не усугубить всё. Последние слова Тома произнёс с такой горечью, что Беранже почувствовал себя трусливым ничтожеством – «Не смог бы» звучало как: «Не стал бы». И он не был уверен, что любимый не прав.

– Я думаю, бесполезно пытаться теперь всё вернуть. Твоё призвание – это великолепие и роскошь королевского дворца. Ты должен блистать и заниматься искусствами, Гийом. Я не держу тебя, и от обещаний ты свободен. Тебя винить за недоверие не буду, но одно запомни: я тебя любил и никогда не причинил бы зла.

ТВС

__________________________________

примечания:

В главе использованы сонеты У.Шекспира

* – старое название сифилиса.

** – имеется в виду версальчкая оранжерея.

*** – своеобразное заведение (по сути, публичный дом) созданное маркизой для Людовика XV.

========== Часть І. продолжение 5 ==========

В том внешнем, что в тебе находит взор,

Нет ничего, что хочется исправить.

Вражды и дружбы общий приговор

Не может к правде черточки прибавить.

За внешний облик – внешний и почет.

Но голос тех же судей неподкупных

Звучит иначе, если речь зайдет

О свойствах сердца, глазу недоступных.

Толкует о душе твоей молва.

А зеркало души – ее деянья.

И заглушает сорная трава

Твоих сладчайших роз благоуханье.

Твой нежный сад запущен потому,

Что он доступен всем и никому.

(У.Шекспир, сонет 69)

POV Author:

– И сколько же мы потеряли, позвольте узнать?

– Ваше Величество…

– Я должен повторять свой вопрос? Вы – маршал и должны знать всё! Не думаете ли вы, господин дю Плесси, что гибель генерала Жонкьера служит оправданием вашему поражению при Карнатике?* Сведения из адмиралтейства поступают ко мне несколько иные, а вы, милейший Ришелье, изволите держать меня за глупца.

– Ну что вы, Ваше Величество!

– Цифры!

– Без дюжины три сотни. Остальные взяты в плен.

– А флот?

– Бой ещё не окончен, Ваше…

– Молчать!

Король бушевал ещё с ночи. Созвав совет, в который входил маршал Франции, Луи дю Плесси, герцог де Ришелье*, министр тайной службы де Брольи, адмирал де Бофор и другие важные персоны, Людовик XV требовал у них объяснений, почему битва при Тиручирапалли, в индийской Карнатике, была так позорно проиграна англичанам, с их малочисленной армией и командующим-дилетантом. Ведь это был даже не Джордж Ансон, прославленный лорд-адмирал Англии*, который вёл бои с испанцами за новые земли на западном полушарии. Беспокойство Его Величества было совершенно обоснованным, ведь времена Новой Франции останутся в прошлом уже через десять лет. А пока, в момент её расцвета в Новом Орлеане и Луизиане, пушки гремели в Персидском море, у берегов Индии. Раздражение короля усиливалось ещё и деланным спокойствием маршала Ришелье, который умалчивал о разгроме на Востоке, по прежнему получая содержание на тысячу солдат, в то время как в живых из них оставалось не более трети. Сегодняшнее собрание Людовик начал с угроз и потребовал назначить расследование, но суперинтендант финансов де Бриссак принялся причитать о том, что работы, ведущиеся в Версале, и последние празднества потянули слишком большие расходы, чем вывел короля из себя ещё больше.

– Ваше Величество! Маркиз де ля Пинкори просит вашей аудиенции! Говорит, что он к вам с подарком.

– Я занят, Гастон! И не спал с трёх часов ночи. Передайте маркизу, чтобы ждал в оранжерее! – недовольно скривившись, король обвёл тяжёлым взглядом сидевших за круглым столом министров, после чего тихо добавил, – И пусть принесут анжуйского, из старых.

Когда дворецкий скрылся за дверями, король быстро закончил совещание, отпустив всех, кроме де Брольи, которому собирался дать несколько важных поручений, относительно герцога Ришелье.

<***

– Ваше Сиятельство! Его Величество велел ожидать его в саду!

Слова дворецкого Гастона были обращены к Александру-Этьену и его юному спутнику, стоявшим у окна в приёмной. Белокурый танцор Андрэ выглядел немного иначе, чем когда попал сюда в первые – одетый по последней моде, которая подчёркивала его изящество и стройную осанку, он более не казался таким робким и неуверенным, как в свой первый день в Версале. Всего неделя, проведенная в Париже с маркизом, превратила робкого лилльчанина в яркого представителя эпохи, в которую они жили. Утончённые манеры и агрессивная чувственность будто дремали в крови Андрэ, но пробуждённые умелым подходом Александра, вырвались наружу, словно магнитом притягивая взгляды. Стоило молодым людям появиться во дворце, как тут же коридоры зашелестели шёпотом придворных. Проходя по Зеркальному залу, они заставляли оборачиваться, как прекрасных дам, так и их кавалеров. Походка Андрэ была плавной, и вместе со своим отражением в начищенном до блеска полу, он напоминал лебедя, скользящего по глади озера. Белого лебедя. А его покровитель, Александер-Этьен – орла, охраняющего хрупкую птицу. Маркиз с гордостью поглядывал на своего юного спутника, уже предвкушая реакцию короля на его старания. За несколько дней он хорошо потрудился над внешним видом своего подопечного, и был доволен результатом. Немного лести, немного правды, и новый танцор, а по совместительству новый обитатель Оленьего Парка, готов! Для маркиза, немало повидавшего в своей жизни прелестников и прелестниц, Андрэ был очередным товаром. Дорогим и редким, но товаром, в то время как юноша был поглощён мечтами, полагая, что ему так быстро улыбнулась фортуна и, конечно же, теперь он будет любовником красавца-маркиза, будет получать его комплементы, ласки и подарки каждый день. Это ощущение заставляло его чувствовать себя увереннее, и теперь, ожидая королевской аудиенции на одной из лавочек в оранжерее, и ловя на себе заинтересовано-завистливые взгляды, он сиял, как солнце, то и дело поправляя пряди роскошных волос, которые не стал ни обрезать, ни прятать под парик.

– Мсье! Мсье! – к маркизу и танцору подбежал запыхавшийся слуга Тьери, – Там прибыл нов…

– Принеси-ка нам лимонаду! – громко произнёс Александер, игнорируя слова парнишки, и показывая ему глазами, чтобы не смел сейчас ничего говорить – уроженец Лилля этого слышать не должен.

– Сию же секунду! – выпалил спохватившийся Тьери, и через миг его уже и след простыл. Парень попросту забыл, что в присутствии очередного новичка, сообщать о прибытии новых – запрещено. Это относилось как к артистам, так и к просто красивым юношам и девушкам, которых свозили в Версаль со всей Франции. Это было одной из тайн маркизы де Помпадур.

– Тебя ведь тоже мучит жажда, моя прекрасная лилия? – обратился Александер к юноше, который манерно дёрнул плечом, откинув назад свои великолепные волосы.

Для маркизы де ля Пинкори этот план был прост и отработан: он отбирал самых талантливых, либо просто очень красивых юношей и девушек, они какое-то время жили в его парижском доме, где он учил их всему, что им пригодится в их новой жизни при дворе, но для того, чтобы процесс обучения проходил легче и плодотворнее, непременно ухаживал за ними так, будто готовил исключительно для себя. Портные и парикмахеры завершали общую картину, и по прошествии недели – десяти дней, Александер сообщал новой пассии, что пришла пора быть представленным Его Величеству.

– Маркиз! Вы как никогда вовремя, иначе я бы сошёл с ума от этих бесконечных и совершенно бессмысленных разговоров.

Андрей вздрогнул от неожиданности, и выронил хризантему, увидев, как быстро король приближается к ним, а маркиз легонько дёрнул его за рукав, шепнув, что необходимо встать и поклониться. Юноша безошибочно узнал короля, поскольку видел его портрет в кабинете маркиза. Людовик был одет скромно, без кружев, поскольку сегодня был занят исключительно делами государственными.

– Я всегда к вашим услугам, Ваше Величество! А вы всё в трудах да заботах. Кстати, как дела у нашего флота в Америке? – Александер приблизился к Людовику, и встав на одно колено, поцеловал протянутую руку монарха.

– Ах, не спрашивайте! Клянусь богом, четвертую господина маршала, если он не прекратит лениться. – вздыхая, произнёс король, но потом перевёл взгляд на вмиг оробевшего Андрэ, нервно теребившего в руках шляпу, и глаза его вспыхнули любопытным огоньком. – А кто это прелестное дитя? – уже весёлым тоном произнёс король, подавая руку, тут же ощущая тёплое прикосновение мягких губ.

– О, Ваше Величество, это мой протеже, Андрэ Жирардо. Прекрасный танцор, которого вы вскоре увидите в новой постановке метра Лани.

– Но боже мой, это, скорее… цветок, чем человек. – приподняв за подбородок лицо залившегося густым румянцем Андрэ, король восхищённо рассматривал его. – Следовало бы подобрать тебе имя, которое бы подходило тебе, скажем, Белый Лебедь? – всё не преставал умиляться Людовик, – Каждый танцор при нашем дворе имеет имя, под которым его будут знать остальные. Как тебе, дитя моё?

– Как пожелает Ваше Величество. – смиренно произнёс юноша, поднимая глаза, но встретившись взглядом с королём, тут же опустил их.

– Нет. Приелись уже все эти лебеди и косули! Гиацинт? Жасмин? Ну, подскажите же мне, господин маркиз! Чего стоите молча?

– Тюльпан?

– Неплохая идея. Ну что ж, тогда позвольте мне на некоторое время забрать у вас вашего прелестного протеже, Александер. Мы прогуляемся с ним по парку, а вы пока…

– Зайду к госпоже маркизе. – закончил де ля Пинкори, мысленно вздыхая, и отдав изящный поклон, поспешил удалиться. Всё прошло как нельзя лучше – уж вкусы-то короля он знал очень хорошо. Монарх всегда щедро платил за подобные вещи, и этот раз исключением не станет – юный Андрэ был весьма способным мальчиком. Настолько, что Александру был даже немного жаль с ним расставаться, однако, и себя он знал хорошо – общество этого мальчика, рано или поздно, ему наскучит. Хотелось чего-то более яркого и особенного, а белокурые ангелочки уже поднадоели.

***

– Александер! Как вы можете оставлять меня здесь?! Король же непременно меня…

– Это же король, я не могу ему перечить. Успокойся, малыш, это всего на несколько дней.

– Но ведь я… вы… вы… – слёзы уже ручьями лились по щекам Андрэ, терпеливо утираемые маркизом. – Вы ведь можете сказать, что …

– Что люблю тебя и ты принадлежишь мне? Шутишь ли ты, друг мой любезный?

– Но…

– Наша связь незаконна. Миньоны* могут быть, в наше время, только у особ королевской крови. И если ты хочешь ещё хоть раз увидеть меня, живым, – маркиз особенно чётко произнёс последнее слово, – должен исполнить любой каприз Его Величества и мадам де Помпадур. Больше тобою распоряжаться не вправе никто. Если бы я знал, что ты настолько понравишься королю, я бы ни за что не привёл тебя сегодня. Но если бы ты начал танцевать, то он непременно выделил тебя из других танцоров, и тогда у нас обоих, ангел мой, были бы большие неприятности из-за того, что я не представил тебя ему вовремя. А теперь я должен идти.

В ответ Андрэ лишь коротко кивнул, не представляя, что теперь с ним будет. Глядя вслед удаляющемуся Александру, он провожал не его, а свои мечты и надежды, которыми успел обзавестись за прошедшую неделю. Людовик не был уродом, даже наоборот – видный и хорошо сложённый мужчина, да и маркиза была истинной красавицей, но разве мог кто-либо сравниться с де ля Пинкори, который был воплощением красоты, утончённости и острого ума? Вздохнув тяжко, юноша достал кружевной платок, чтобы стереть рвущиеся наружу слёзы досады, но оглядевшись вокруг, подумал о том, что он во дворце, к нему благоволят высшие особы, одет он в шелка да бархаты, и место в королевском театре ему обеспечено. О чём ещё может мечтать бедный мальчик из Лилля, который ещё месяц тому назад был никем и ничем?

***

Двор был занят политикой, балами и новыми фаворитами, парижане посмеивались над главнокомандующим де Пьемонтом, проигравшим битву англичанам, крестьяне в Лионе готовили очередное восстание, а Сент-Мари, медленно погружалась в зиму, будто засыпая, дыша спокойствием и безмятежностью. И только двое всё не знали покоя, мучаясь внутри себя, и мучая друг друга.

С тех, как вскрылась ошеломительная «правда», оказавшаяся всего лишь маленькой хитростью, и произошёл неприятный разговор с Томой, Беранже не услышал от арфиста ни слова. Юноша молчал, как ни пытался Гийом разговорить его, и как ни просил прощения. Дни тянулись медленно и однообразно, и на самом деле Беранже давно ушёл бы, если бы ни грянувшие холода. Ветер казался ледяным, что было совершенно непохожим на южный климат, трава пожухла, а листья уже полностью облетели с деревьев, оставив их сиротливо стоять раздетыми. Всё стало серым. Красота испарилась. Виконт де Тресси со своим семейством покинул Сент-Мари через день после происшествия, хотя Анри успел взять ещё пару уроков у совершенно безучастного ко всему Гийома, непрестанно спрашивая о здоровье – Нарцисс был бледен и окружающие видели, что каждое слово даётся ему с большим трудом. Юноши по-прежнему радовали слух графа и его семьи своей музыкой и пением, однако все, включая самого графа де Роган, видели то, что между музыкантами будто чёрная кошка пробежала. И если по Гийому было видно, как он отчаянно пытается угодить слепому арфисту, то последний идти на сближение не спешил. Том отказывался от какой-либо помощи, и старался поменьше времени проводить в их общей комнате на чердаке, то сидя с арфой на кухне у Луизы, то на соломе в сарае. Тем не менее, несмотря на внешнюю холодность и безразличие, струны его инструмента напевали всё более грустные мотивы, и порой казалось, что вслед за мелодией расплачется и её создатель. Это же замечал и сам Гийом. Именно это давало ему надежду на то, что есть ещё возможность растопить сердце арфиста, заледеневшее вслед за травой, что по утрам покрывалась инеем.

На самом же деле Тома не мог найти в себе ни капли злости или обиды на легкомысленность и поверхностное отношение Гийома к нему. А именно таким он и считал отношение Нарцисса, и в какой-то степени, несомненно, был прав. Только он не мог найти подходящих слов, чтобы это объяснить. Он искренне не видел причин для того, чтобы Билл оставался рядом, но это было неоспоримым фактом – Беранже до сих пор был с ним, и не прошло и дня, когда бы ни пытался заговорить или прикоснуться. То, что Билл до сих пор находился в Сент-Мари, вселяло сумрачную надежду, ведь ему, Тому, в отличие от Гийома, было некуда идти.

Но ничто не может продолжаться вечно. Ни одна обида, ни одно противостояние. И тем более, когда между двоими существует такое естественное чувство, которое отрицать бесполезно, и которое способно сделать уязвимым даже человека со стальной волей. Не в состоянии простить, порой, маленькой обиды кому бы то ни было, бескомпромиссно следуя своим принципам, мы делаем невозможное, прощая и оправдывая самих мерзкие преступления своих возлюбленных, ибо они, несомненно, дороже нам самих себя.

Alizbar – The Island http://youtu.be/WXZezeqU4Ds

Проснувшись одним ранним утром, Гийом не обнаружил Тома рядом, и нехотя оторвавшись от тёплой постели, накинул на плечи шерстяную накидку, чтобы спуститься вниз и умыться. Солнце вставало позже, и утренние сумерки ещё не отступили, из-за чего Беранже не сразу сообразил, в чём дело. Но выйдя во двор, он был поражён увиденному – с неба на землю медленно падали крупные белые хлопья. Улыбнувшись тёмным облакам, Билл прошёл к колодцу, и поспешно умывшись, хотел было идти искать Тома, но тот внезапно вышел из увитой диким виноградом арки палисадника. Багряные листья ещё не облетели, и белоснежные пушинки очень красиво смотрелись на их тёмном фоне. Но ещё прекраснее выглядел Том, медленно ступающий по покрытой снегом траве. Он казался видением, со своим бледным лицом и рассыпавшимися по плечам медовыми волосами, в которых таяли снежинки. Арфист почувствовал присутствие Гийома, как только подошёл чуть ближе, и настроение его сразу же изменило свои краски, что сразу же отразилось на спокойном, до этого, лице – вспыхнул яркий румянец, и он судорожно вздохнул, крепко сжимая посох в руке. Увидев это, Гийом, молниеносно оказался рядом, и крепко обняв, выдохнул на ухо: