Текст книги "«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)"

Автор книги: Unendlichkeit_im_Herz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 41 страниц)

– Герцогиня, – совершенно невозмутимым тоном, Гийом прервал раздражающую трескотню де Вард, которая даже не сразу поняла, что её пикантный рассказ не на шутку раздражает собеседника, – В вас вызывает такой нездоровый интерес процесс казни… Столь изящная дама, как вы, будет смотреть на подобное? Не поверю! – разыграв театральное изумление, воскликнул Гийом, но тут же его глаза сверкнули таким бешенством, что де Вард отшатнулась, одёргивая руку, – Уж кто бы говорил, очаровательная моя Софи, о греховной связи? Не вы ли измазывались мёдом, давая потом слизывать это с ваших белоснежных персей мне и ещё двум пажам маркиза де Лафонтен? Или напомнить вам о том, что вы, замужняя дама, при троих свидетелях, пусть они и слуги, устроили с тем же де Лафонтеном соитие в гостевых покоях дворца?

– Но вы…

– Остерегайтесь попадаться мне на глаза, сударыня, предупреждаю вас. И если вы скажете хоть слово о герцоге ангулемском, я позабочусь о том, чтобы и вам что-нибудь да отрубили. Язык, в первую очередь – уж больно часто он лезет в самые грязные места.

Пользуясь ошеломлённым молчанием мадам де Вард, которое вызвали в ней его резкие слова, Беранже низко ей поклонился, прилюдно изображая обычное расставание, и направился далее во дворец. Он прекрасно понимал, что эта женщина может легко отомстить ему за такое обращение, но пелена страха вновь спала, и он был готов на самые безрассудные поступки. По крайней мере, за несколько минут общения с де Вард, Гийом услышал достаточно полезного, и знал приблизительно, к чему быть готовым в разговоре с де Помпадур. В частности, он узнал, что ко двору вернулся Андрэ Жирардо, немало обозлённый, и наверняка торжествующий, от которого ничего, кроме чудовищных показаний, ожидать не стоило.

Следуя дворцовыми коридорами, механически отвечая на приветствия и поклоны, Беранже ожидал, что его в любой момент может взять стража, и тогда всё решится само собой. Единственное, что он был намерен делать при таком повороте событий – это доказывать непричастность Марисэ к тем преступлениям, что были упомянуты Андрэ Жирардо. Гийом быстро сориентировался и рассудил так, что Дювернуа никто не выдаст, а значит, можно попытаться выгородить японца. Гийом собирался сделать это, заверив следствие в том, что за долгое время дружбы с герцогом ангулемским, сам он продолжал встречаться с другими мужчинами, в том числе и жил с неким слепым, которого теперь не найти, и ещё с несколькими, в том числе и с самим Андрэ Жирардо. Ложь нужно было хорошо продумать, однако Нарцисс твёрдо решил, что лучше сам умрёт мучительной смертью, чем позволит страдать Марисэ. Это, по его мнению, было бы справедливо.

Всё же, до покоев маркизы де Помпадур, Гийом добрался без особых приключений, и остановился у дверей. Вспомнив о Дювернуа, он на миг прикрыл глаза, мысленно прощаясь с ним и их вероятной встречей в будущем. Приглушённые голоса, доносящиеся из будуара, давали понять, что хозяйка покоев беседует с кем-то, и коротко постучавшись, он вошёл, не дожидаясь ответа.

– О, Беранже! Я безумно рада видеть вас, мой мальчик! Присаживайтесь! – с искренней радостью воскликнула маркиза, которая, полулежа на кушетке, и почёсывая за ухом огромного, белого пуделя, позировала мэтру Буше, – Мишель, принеси-ка нам с мсье чаю с жасмином и пирожных, живо! – приказала она фрейлине, и когда та удалилась, подала знак Гийому, чтобы он сел поближе к ней.

– Полагаю, мы можем прерваться? – отложив кисти, поклонился живописец.

– Да, любезный мой друг. Вы же знакомы с мсье Беранже?

– Несомненно, – коротко взглянув на Гийома, прохладно ответил пожилой мастер, – Я имел честь писать

портрет графа де Даммартен, которому мсье, кажется, приходился родственником.

Странная интонация и упоминание о Дювернуа в таком тоне вызвали волны дрожи у Гийома, но он лишь поклонился мэтру, пропуская мимо его колкость.

– И вы не хотите присоединиться к нам за чаем, мэтр? – почувствовав напряжение, спросила маркиза, а её взгляд метнулся к Нарциссу.

– Благодарю вас, мадам, но если вы позволите, я покину вас и отправлюсь домой. Неважно себя чувствую, – почтительно целуя руку своей царственной натурщицы, ответил Буше, и совсем не скрывая презрения, обратился к Гийому: – И вы, разумеется, также не знаете, где ваш брат?

– Прошу прощения, мсье, – прямо глядя в глаза художника, тихо произнёс Гийом, и молчал до тех пор, пока Буше не скрылся за дверью. Тяжко вздохнув, он занял место рядом с маркизой, которая молча наблюдала за их с Буше своеобразной любезностью.

– Итак, рассказывайте, как ваша жизнь? Всё ли хорошо? Всего ли хватает? Маркиз говорит, что вы совсем позабыли о нём…

– Госпожа маркиза, я признателен вам за добрые слова, но …

– Гийом, – прерывая своего взволнованного собеседника на полуслове, де Помпадур грустно улыбнувшись, мягко провела рукой по его щеке, – Вы, – делая упор на первом слове, начала она, – всегда были и будете желанным гостем для меня, так же как и для Александра Этьена. Вы понимаете, о чём я говорю? Именно вы, Гийом.

– Благодарю, Ваша Светлость, – внимательно глядя в глаза маркизе, ответил Гийом, – у меня всё прекрасно,

я живу в поместье, которое подарил мне граф…

Вышла пауза, возникшая ни то из-за упоминания о Дювернуа, ни то из-за возвратившейся с подносом, полным сладостей, фрейлины Мишель, которой де Помпадур сразу же намекнула на то, что ей неплохо выйти. И сделала маркиза это очень просто: скользнув своей изящной ручкой под камзол Гийома, она сделала вид, будто целует его за ухом, хотя на самом деле прошептала: «Пусть думают так, будьте естественны, мой друг». Беранже не ожидал подобного сейчас, но быстро включился в игру, не без удовольствия наблюдая за удивлённо распахнувшимися глазами молоденькой фрейлины, и вальяжно откинувшись на кушетку, затянул мадам к себе на колени. Почувствовав себя лишней, Мишель мигом испарилась, и маркиза де Помпадур, едва сдерживая смех, заняла своё прежнее место, торопливо поправляя юбки, столь бестактно приподнятые молодым «поклонником».

– Вы прирождённый артист, мой мальчик, – хохотнула она, протягивая всё же зардевшемуся Гийому чашку с чаем, – Ну, а теперь рассказывайте, что у вас, и как. Только не слишком громко. Не забывайте, у нас свидание!

– А вы по-прежнему очаровательны и обольстительны, моя госпожа, – смущённо ответил на любезность Гийом, – Действительно, у меня всё хорошо.

– Гийом, ну сколько раз вам повторять? Называйте меня по имени, иначе я чувствую себя огромной холодной колонной в нашей Зеркальной галерее!

– Хорошо, Жанна, – очаровательно улыбнулся Нарцисс, пытаясь расслабиться. Он знал, что маркиза всегда с восторгом смотрела на его руки, и взял пирожное так, чтобы непременно испачкаться в глазури и облизать пальцы, – Я смотрю, что и вы в хорошем расположении духа?

– Не поверите, я наконец-то покончила с этой дурнушкой Луизой О’Мерфи*, – усмехнулась маркиза, – выдала её замуж за шевалье Делакруа!

– Боже, та самая из Оленьего парка, дочь руанского сапожника? Неужели она могла вас чем-то докучать? – решил поддержать беседу Гийом, дабы не обескуражить де Помпадур слишком прямой просьбой. Об аресте или допросах, как он понял, для него речи не шло, а значит, он должен был узнать у неё то, что являлось для него главным волнением.

– Докучать… – грустно усмехнулась маркиза, и подозвав собаку, протянула ей сладость, которую та с радостью схватила, – Она умудрилась родить дочь.

– От…?

– Да, от короля. Я даже приставила к ней своего личного лекаря, чтобы он принял роды.

– Вы великодушны, – без тени лести молвил Гийом, – И что с ребёнком?

– Ничего. Отправим в провинцию, а там Дидье пусть доказывает сколько угодно, что это не его дитя. Но, знаете ли, она доставила мне немало беспокойств. Взять хотя бы тот случай, когда король урезал жалованье капеллану, только для того, чтобы оплатить непомерные прихоти этой провинциалки, в голове у которой были только новые туалеты и изумруды. И всё этот старый плут Буше, который и сосватал её королю – натурщица! Видимо, надеялась стать второй Анной Болейн.

– Я уже слышал это имя. Кто это? – беззаботно переспросил Нарцисс, непринуждённо слизывая с пальцев сладкий крем.

– Бывшая английская королева, жена Генриха VIII, которую он же и приказал казнить, якобы, за супружескую измену. Однако, путь её был блистательным… – мечтательно вздохнула де Помпадур, – Из фаворитки в королевы… Ах, да! Она была матерью Елизаветы I Тюдор, неужели не слыхали?

– Разумеется! – поспешил ответить Гийом, боясь показаться невежественным, – Но, увы, знаю о ней не совсем то, что надлежало бы знать о королеве.

– Глупости, которые наши шевалье выдают за остроумие, – презрительно скривилась де Помпадур, и отвернулась в сторону, – мужчины везде пытаются вставить грязное словцо, не понимая, что в жизни есть нечто гораздо важнее и интереснее, чем романы с ними. Эта английская королева была блестящим политиком. Между нами говоря: во Франции такой королевы не было никогда. А слухи о Дадли, графе Лестер … Что ж, он был очарователен, если верить хроникам и портретам.

Нарцисс дёрнулся при упоминании малоизвестной ему английской фамилии, и маркиза внимательно на него посмотрела. Оба замолчали, в то время как он пытался избавиться от неприятных мыслей, возникших во время разговора. Он не раз слышал обсуждения этой известной всем темы любви королевы и фаворита, к тому же, при французском дворе обсуждать эту тему двухсотлетней давности, было едва ли ни делом чести – из-за любви к некоему Дадли, английская королева отвергла даже сватовство герцога Анжуйского – брата короля Франции и Маргариты Наваррской. Но сейчас, после упоминания имён и событий, Гийом почувствовал головокружение и резко вернул чашку и сладости на поднос, пытаясь успокоить неизвестно откуда взявшуюся нервную дрожь.

– Вам нехорошо?

– Нет-нет, мадам, я вас внимательно слушаю. Я просто удивлён, что Луиза могла так сильно омрачать ваши дни! – поспешил сменить тему Нарцисс, пока мадам не продолжила говорить о проклятых англичанах, при одной мысли о которых, Гийома начинало мутить, – Разве можно пытаться соперничать с вами? И вы в течение двух лет были бессильно что-либо поделать с этим?

– Всесилен только бог, мой мальчик, – подметив странное волнение своего гостя, молвила де Помпадур, – И всё же, расскажите, что происходит у вас? Я чувствую, что вас гложет тревога и, кажется, догадываюсь о её источнике.

Гийом стал рассказывать, одновременно следя за тем, как воспринимает некоторые слова и обстоятельства маркиза, и отмечая, как упорно она избегает тем о Чёрном Лебеде. Она слушала внимательно, периодически вставляя уместные замечания, как это и было всегда, с присущим ей неповторимым изяществом мысли. За всё время беседы маркиза лишь несколько раз отрывала взор от Гийома, точно также изучая его в разговоре, как и он – её. Опасности от де Помпадур Нарцисс не чувствовал никакой, однако пристальное внимание, в конце концов, вынудило его изложить истинную суть беседы и причину визита.

– Жанна, позвольте мне задать вам вопрос, за который меня вполне можно было бы обезглавить, – на выдохе произнёс Беранже, – Любили ли вы когда-нибудь?

– Вы и вправду плут из плутов, – улыбнулась Жанна-Антуанетта загадочной улыбкой, – Так и быть, скажу вам: любила, люблю и буду любить.

Во вновь повисшей паузе обоим собеседникам казалось, что их мысли слышны, хотя они обоюдно пытались скрывать свои истинные мотивы и проявления чувств. Тем не менее, Гийом позволил себе небрежно подумать, что данное чувство мадам может испытывать к кому угодно, но не к королю. У неё самой были фавориты, среди которых был некогда и Жирардо, о чём Гийому было хорошо известно. В то же время маркиза сидела напротив него, и поглаживая его по руке, отчётливо видела смятение и некое раздвоенное беспокойство.

– Отбросьте сотни мыслей, Нарцисс. Я люблю короля. Надеюсь услышать и ваш искренний ответ, взамен на эту самую нелепую правду.

– О, мадам!

– Я не хочу слышать ответы вашей совести. К тому же, для совести вашей у меня есть весьма интригующе оправдание, и я непременно поведаю его вам. Итак, я хочу услышать ваше сердце!

– Я всегда любил только графа де Даммартен, – зажмурившись, судорожно выдохнул Гийом, – Я всегда любил только его, клянусь. Он – не брат мне, маркиза.

– Я это знала, – устало протянула де Помпадур, и отвела глаза, – Неужели вы думали, что подобное можно скрыть? Но судить строго я не могла, ведь что бы вы отвечали остальным, кто непременно захотел бы доставить вам неприятности? Посему, обвинить вас мне не в чем. Разве что… спросить: зачем вы доставили ему столько боли?

– Я устал тогда, я устал от всего, что происходило вокруг. Он по-прежнему ничего не видел, а мне хотелось обожания, и тут… – Гийом прервался, и умоляюще взглянул на царственную покровительницу, – скажите, Марисэ ещё жив?

– Не только жив, но и свободен, – невозмутимо ответила маркиза, немного поджав губы.

– Как… – опешив, Гийом некоторое время молчал, не зная, как принимать эту новость, – но ведь, идут допросы… Фуке сам говорил мне!

– Я расскажу вам, Гийом, но пообещайте, что никто и никогда не узнает о том, что я вам сообщила. Иначе, вы сами понимаете, я должна буду себя защитить, а меня совершенно не устраивает такое положение. Я желаю вам только добра.

– Боже мой, – прикрывая глаза, выдохнул Гийом, – он вне опасности… значит, он скоро будет здесь?

– Нет. Послушайте меня, – всё ещё колеблясь, Жанна-Антуанетта заговорила медленно и нерешительно, – вы же, наверняка, осведомлены о подробностях его жизни?

– Да.

– Пришло время, и теперь он должен вернуться в Японию, где его сторонники собирают армию, чтобы свергнуть правящую власть, и вернуть бразды правления императорскому двору. Арест был разыгран для пущего шума, поскольку не исключено, что в Версале есть глаза и уши Сёгуната в лице наших соотечественников. Их возможности во Франции ничтожны, однако я и Его Величество знали о приказе убить Марисэ, как только он попытается покинуть пределы Франции, чтобы примкнуть к своим союзникам. А потому необходимо было разыграть его арест, чтобы исчезновение не вызывало вопросов. Исполняя данное императору обещание, король обеспечил безопасное пребывание его сына в королевстве, и теперь, я надеюсь, Чёрный лебедь находится где-то в морских просторах на голландском фрегате. Мне жаль, что вы столько всего пережили зря, но подобная конфиденциальность была необходима.

Маркиза замолчала, с состраданием взирая на Гийома, который сидел перед нею неподвижно, нервно теребя кружевной платок, бессмысленным взглядом блуждая вокруг. Как глупы были мысли о самопожертвовании, как бессмысленны были беспокойства, как ничтожны были все его действия до сих пор!

– И он ничего не сказал мне… – тихо произнёс Нарцисс, глядя на пламя лампады, горящей у серебряного распятия, – Боже мой, он ничего мне не сказал!

– Быть может, потому что знал, что вы не любите его? – очень осторожно, но в то же время настойчиво спросила маркиза, и Гийом ничего не ответил ей на это, потупив взгляд и опустив голову, – Так и быть. Подождите минутку.

Поднявшись, она оглянулась на дверь, затем проверила потайной ход за портьерой, и убедившись, что поблизости никого нет, прошла к камину. Маленьким ключиком, что висел на поясе, она открыла золотую шкатулку в виде яйца, и извлекла оттуда крошечный конверт.

– Читайте, – протягивая письмо Беранже, шепнула маркиза, – читайте же!

Нетерпеливо сорвав печать, Гийом увидел знакомый почерк, и взгляд его взволнованно забегал по строчкам, в которых каждое последующее слово било по сердцу больнее предыдущего:

«Любезный друг, я не знаю, прочтёте ли вы когда-нибудь моё письмо, однако ничего не сказать тому, кто подарил мне самые чудесные минуты, было бы непростительно. Прошу вас не таить на меня обиды. Вы должны понимать, что долг, диктуемый мне кровью и призванием – превыше всего остального для меня, даже любви и дружбы.

Моё сердце навсегда запомнит совершенный аромат французского нарцисса.

Прощайте».

– Как забавно, – Гийом медленно разорвал записку на мелкие кусочки, и на его устах возникла улыбка умалишённого, – Они все пишут одинаково… Вы знаете, что он сделал?

– Марисэ?

– Да нет же, Тома!

– Что он сделал? – маркиза настороженно взглянула на Беранже, не понимая резкой перемены темы.

– Вы всё знаете, и высмеиваете меня, не так ли? Ну, скажите же мне правду в глаза! – закричал он, кидая обрывки в спящий камин.

– Дитя моё, успокойтесь, умоляю! – поднимаясь вслед за ним, и хватая за руку, взмолилась маркиза, – Постарайтесь держать себя в руках, нельзя, чтобы нас слышали!

– Простите меня.

Де Помпадур с трудом удалось заставить Гийома сесть обратно. Она поспешила налить ему вина, чтобы немного привести в чувства, и почувствовала невероятное сострадание к несчастному мальчишке, который остался один. Мельком взглянув на короткое и сухое послание японца, она сама испытала что-то вроде обиды, хотя ничего другого не ожидала от хладнокровного герцога.

– Тише, тише, – поглаживая Нарцисса по голове, шептала Жанна-Антуанетта, видя, как он побледнел и затрепетал, словно колос на ветру. В глазах его не было ни единой слезы, а тёмная, мутная бесконечность, что зияла в них, ужасала. Этот миг стал переломной точкой в их беседе. Женское сердце, особенно подёрнутое поволокой нежных чувств, обладает поистине великой силой, и кроет в себе не менее великую опасность. Как и все опытные люди её возраста, маркиза повидала моря слёз, как фальшивых, так и обжигающих неподдельной скорбью. Однако совершенно сухие, безумные глаза провансальца, напомнившие ей глаза смертника перед казнью, оказались способны сокрушить последние сомнения, внушая о необходимости соединить два страждущих сердца.

Тут же в двери постучались, и, прерывая напряжённую паузу собеседников, на пороге возник мсье Фуке с какой-то бумагой, которую, после поклона, вручил маркизе, и коротко поприветствовав Гийома, вновь скрылся за дверью. Пробежав глазами по строчкам указа, де Помпадур отложила его в сторону, возвращаясь к беседе тет-а-тет.

– Гийом, успокойтесь, я скажу вам, где ваш Тома.

– Вы шутите… – вскинув неверящий взор, прошептал Беранже, – прошу вас, лучше убейте меня, чем я буду тешиться пустой надеждой.

– Боюсь, что распоряжаюсь чужой жизнью, не имея на то никакого права, хотя, и не впервой… – молвила де Помпадур, и задумалась, – В этой бумаге имена тех, кого должны казнить в связи с объявленной охотой на ведьм. Средневековая дикость. Но так надо… это условие было в числе прочих, обеспечивающих безопасность Марисэ.

– Боже, – поражённо воскликнул Гийом, раздираемый на части всем, что слышал в последние десять минут, – как же так можно? Я видел страшные вещи вчера и сегодня, и это всё для того лишь…

– Это политика, мой мальчик. Церковь давно требовала дать добро на арест еретиков, и им просто кинули кость, чтобы не вздумали подогревать переворот вместе с остальными недовольными. И без того стране хватает мятежей. И вот, представился удобный случай.

– Господи, и Марисэ об этом знал? Что же это за…

– Молчите, прошу вас! – воскликнула де Помпадур.

– Голова кружится, всё это для меня слишком дико, – хватаясь за виски, простонал Гийом, – Мне будет лучше уйти, но… расскажите мне о Тома, умоляю вас!

– Полагаю, Этьен будет очень зол на меня, но я привыкла мыслить сердцем в делах сердечных, – сжимая похолодевшие пальцы Беранже, грустно улыбнулась маркиза, – Ваш мальчик находится в аббатстве Серрабона, что в Руссильоне…

– Значит, он действительно в монастыре! – поражённо прикрыв рот рукой, Гийом издал невнятный стон, и поднявшись, отошёл к окну, устремляя взгляд вдаль – туда, где рабочие возводили помост для спектакля в честь Дня Рождения монарха. Год назад так же торопливо стучали молотки и его собственное сердце, предвкушающее долгожданное свидание с Марисэ. Теперь эти воспоминания казались запылённым, далёким прошлым, и даже сухое послание, прочитанное несколькими минутами ранее, не задело чувств так, как было должно оскорбить обманутого любовника. Вспомнилось Нарциссу и следующее после празднества утро, когда на озере он стал свидетелем восхитительной по красоте, но столь же печальной сцены, когда белоснежный лебедь взмыл в небеса, простирая крылья над зеркальной гладью и растворяясь в солнце, оставляя чёрным птицам одну только свою тень.

– Я немедленно отправлюсь за ним! – обернувшись к маркизе, воскликнул Гийом, после чего бросился ей в ноги, – Благодарю вас, Ваша Милость, вы спасли меня…

– Поистине, сказать это было для меня страшнее, чем утвердить смертный приговор. Как я устала, Беранже, как я устала…

– Ещё один вопрос, – счастливо целуя руки маркизы, прошептал Гийом, – Позволите?

– Если только один, – вздохнула де Помпадур, улыбнувшись, детской радости, засиявшей в глазах Беранже.

– Вы знаете, что было в свёртке, который… положили в гроб светлейшего мэтра Лани?

– Не много ли секретов на сегодня? – покачала головой мадам, но не стала умалчивать, надеясь, что рассказанное ею подействует на Нарцисса должным образом. – Там были срезанные волосы. Коса.

– Какие волосы? – не понимая, о чём идёт речь, Беранже нахмурился, – Господи! Его коса? Тогда, когда он…

Слова эти будто грудь вспороли, заживо вырывая пульсирующее сердце, и все последующее, произносимое маркизой, походило на заржавелые иглы, которые беспощадно впивались в бьющийся отдельно от тела кровавый комок.

Билл сидел на полу, в ногах де Помпадур, закрыв лицо руками, а из-под ладоней его лились горячие, никому не нужные слёзы. Ненужные оттого, что они не могли бы заживить ни одной из тех ран, о которых поведывала ему великая фаворитка. Она рассказывала ему о дуэли, ставшей фатальной для Жана Бартелеми, и в числе всех прочих подробностей, сообщила, что когда только де Тресси начал оскорблять Дювернуа во дворце, Лани вознамерился вызвать его на поединок немедленно, однако был удержан никем иным, как Марисэ, заявившим, что проще будет тихо прикончить негодяя, нежели рисковать жизнью. Маркиз поддержал эту идею, и утихомирил мэтра, однако Марисэ поразил их обоих, когда после короткого совещания внезапно выступил вперёд, вызывая сквернослова на дуэль. Стало очевидным, что эффектный шаг был всего лишь манёвром, направленным на покорение сердца Нарцисса.

– Поймите, друг мой, – увещевала Гийома маркиза, – Чёрный Лебедь никогда не стал бы рисковать своей жизнью во имя чего либо, кроме собственной империи. Он всегда был предельно осторожен, и нам с маркизом сразу показалось странным его желание вступиться за честь Дювернуа. Александер Этьен слишком поздно рассказал мне о том, как на самом деле проходила дуэль с Дидье Делакруа прошлой весной – Марисэ даже не коснулся шпаги, наняв двоих молодчиков, которые так запугали надменного Делакруа, что тот готов был признаться в чём угодно, только бы его не лишили жизни в Булонском лесу. То, что Марис фехтовал великолепно – неоспоримый факт, но и осмотрительности ему было не занимать – он берёг свои силы и жизнь для служения своей родине. Он знал, что Лани рано или поздно потребует отдать ему поединок, потому что был безумно влюблён в Дювернуа. Гийом… – Маркиза сочувственно сжала дрожащую руку Нарцисса, который беззвучно лил слёзы у её ног, вспоминая подозрительное спокойствие Чёрного Лебедя в день дуэли, которое подтверждало всё ныне услышанное, – Для принца крови действительно нет ничего превыше долга перед государством и династией. Марисэ всегда был хладнокровен настолько, что нам, французам, этого не понять. Беда была в том, что король неохотно выплачивал обещанное ему, как японскому принцу, содержание, хотя казна и получила достаточно золота от императора в своё время… вы же наверняка заметили, что герцог жил очень скромно. Все выделяемые ему средства он передавал своим сторонникам, так же как и любую другую прибыль. Это политика, дитя моё. Я не особо склонна верить жестоким обвинениям маркиза, но правда в том, что король платил очень высокое жалованье мэтру Лани. Я не желаю думать, будто Марисэ мог воспользоваться случаем, дабы занять его место, но, кто знает, возможно, так оно и было… Ведь полученных за последние месяцы денег стало достаточно, чтобы купить оружие в Голландии и покинуть Францию.

– Благородный мэтр всё равно бы добивался честной дуэли, – глухо произнёс Гийом, выслушав маркизу, будто пытался оправдать обман собственных чувств, – И кинжал де Тресси…

– В том-то и дело, – вздохнула маркиза, горько усмехнувшись, – секундантом был всё тот же Дидье Делакруа. Ни о чём вам не говорит это совпадение? В тот момент, когда де Тресси свершал свою гнусную месть, Делакруа радостно обнимался с маркизом, притупляя его бдительность.

– Это чудовищно… – не в силах больше слышать правду, Гийом зажмурился, пытаясь объяснить себе собственную слепоту.

– И после этого?

– Любые раскаяния слишком нелепы.

– Ненужно раскаиваться в прошлом, – глядя на хрустальные капли, мерцающие в чёрных ресницах, молвила маркиза, – в настоящем наше счастье. Нет смысла искать его в прошлом или будущем. Оно в любви. Главное, не потерять её. Помните это, Гийом. В жизни нет страшнее проклятия, чем любовь, но и большего счастья также нет.

***

Пока Париж переживал волнения в связи с гонениями, устроенными на чернокнижников, знахарей и прочих представителей «дьявольских» ремесел, и духовенство свирепствовало, воспользовавшись добром короля, в отдалённом аббатстве на юге, в библиотеке настоятеля, молодой монах увлечённо листал древние книги по оккультизму и астрологии. Получив доступ к старинным книгам и рукописям, Тома ежедневно приходил в башню, где часами перебирал и расставлял переплёты, записывая их названия в отдельную книгу. Смахивая пыль с истёртых страниц, он подолгу рассматривал незнакомые символы. За чтением томительно тянущиеся часы пролетали быстрее, а за ними – целые дни, немного притупляя тяжёлое чувство постоянного ожидания, что овладело им, как только он переступил порог монастыря, и не отпускало до сих пор.

Вечернее солнце мягко окутало башню шафрановой вуалью, и прохладный воздух, несущий ароматы осени, заполнил помещение, в котором Дювернуа часто уединялся, чтобы писать бесконечные письма своему звёздному Небу. Потому арфист любил ночи, и всегда ждал их прихода – всем они напоминали ему Нарцисса: прохладой, чернотой, недосягаемостью звёзд и млечного пути. На правой руке Тома неизменно был повязан лиловый шарф, с которым он не расставался ни днём, ни ночью, а из памяти его никогда не уходил луноподобный лик, и шелковистые поцелуи не стирались с кожи, лаская сердце иллюзией неразрывной связи с тем, кто был от него за сотни лье.

Ночь накануне Тома провёл беспокойно – его мучили кошмары: он отчётливо видел Гийома, который звал на помощь, как это было во снах, в течение многих лет. Дювернуа несколько раз просыпался в холодном поту, поскольку страшный сон всё не кончался, а стоило немного успокоиться и снова задремать, как сновидение возобновлялось, и душераздирающие стоны продолжали сводить с ума. Огонь и рассыпающееся в прах тело возлюбленного; полевые цветы, из венчиков которых капала кровь; снег, падающий на лицо и разъедающий кожу; струны арфы, которые, подобно змеям, крепко оплетали шею и душили – всё это до сих пор стояло в глазах. Гийом, с мертвенно-бледным лицом и посиневшими губами лежал в сырой могиле, непрестанно шепча: «Не отдавай меня им, Том, не отдавай», и из глаз его лились кровавые слёзы. Когда он протянул руки, то взглянув на них, Дювернуа вскрикнул и проснулся – на любимых кистях не было кожи, а под обожжённой, почерневшей плотью белели оголённые кости.

– Брат! Брат Тома! – послышался снаружи детский голос, и выглянув в окошко, выходящее во двор, арфист увидел Жюльена, который стоял у башни, – Вас зовёт Его Преосвященство!

– Не кричи так громко, я сейчас спущусь.

Заперев на ключ помещение библиотеки, Дювернуа стал медленно спускаться по винтовой лестнице, но уже через несколько ступеней остановился и присел. Так происходило каждый раз, и головокружение бывало всё чаще, поскольку зрение вновь стало ухудшаться. Единственное, что огорчало арфиста – это то, что если он вновь ослепнет, то не сможет писать и читать писем, которыми живёт и дышит. Посидев немного, Тома продолжил свой путь вниз.

***

Любимым местом арфиста был каменистый склон со стелой Богоматери, на западной стороне монастырского холма. Несмотря на острые мелкие камешки, Дювернуа любил ходить босиком, и старцы всегда удивлялись, что на его нежных, и бледных как фарфор, стопах никогда не остаётся царапин. Спрятавшись в густом кустарнике, арфист уединился на излюбленном склоне, и с привычным тревожным чувством распечатал конверт.

«Драгоценный друг мой,

Тёмная личность находится в заточении в Венсенском замке, а Гийом, как я уже сообщал вам, живёт один в имении Даммартен. Самочувствие его вполне сносно, и он давно не посещал меня, однако о его времяпрепровождении я узнаю из достоверных источников.

Тома, я долго думал, стоит ли вам знать одну вещь, однако я не хочу, чтобы вы решили, будто я не умею сохранять тайн. Несколько дней назад Гийом посетил маркизу де Помпадур, и у меня есть все основания полагать, что она рассказала ему о том, где вы находитесь.

Торжества в честь Его Величества прошли достаточно пышно, однако на них Гийом также не присутствовал. Кстати, король говорил неоднократно, что желает видеть его в качестве придворного хореографа. Гийом не спешит с ответом, и, насколько я успел заметить, избегает общества.

Я же настоятельно советую вам вернуться в Париж и прекратить мучить себя.

Ваш покорный слуга,

Этьен».

Сообщение маркиза о том, что Марисэ пребывает в Венсенском замке, вызвало снисходительную улыбку на устах Дювернуа, поскольку именно японец оказался одним из тех дворян, о приезде которых предупреждал настоятель. В течении пяти дней, пока таинственные гости перепрятывались в аббатстве, Тома очень редко покидал свою келью, однако стоило ему однажды услышать голос, как он тут же определил его обладателя. Хуже всего было то, что беглецов поселили в соседнем помещении и арфист мог слышать некоторые разговоры. Никаких государственных тайн, разумеется, они не обсуждали, однако ему довелось услышать одну короткую беседу, в которой шла речь о Нарциссе, и это стало не только настоящей пыткой, но привело Дювернуа в такое бешенство, что от трагедии в тихом аббатстве могло спасти только чудо.

Распростёршись на тёплой земле, среди засыхающих трав и цветов, Дювернуа, с его бледностью, тонкими запястьями и хрупкими щиколотками, походил на забытую кем-то белую лилию, и эту схожесть подтвердили мотыльки, запорхавшие над ним, стоило ему появиться среди деревьев. Волосы его, струящиеся меж камней, напоминали сказочный, золотой водопад, переливаясь в горящих лучах заката. Его всего словно пламенем охватило, когда солнце сравнялось с горизонтом и окрасило в огненные оттенки священную гору, ровно как и блестящие от слёз, влюблённые глаза, которые не желали видеть никакой иной красоты, кроме красоты Возлюбленного. После прочтения, едва утихшая боль вновь разлилась внутри, обездвиживая тело и ум, оставляя одни только чувства и дикое, страстное желание мгновенно оказаться рядом с непостоянным счастьем, упасть ему в ноги и молить о прощении. Дювернуа не поверил в то, что написал о Гийоме маркиз. Он был убеждён, что Александер Этьен пишет всё это из жалости, пытаясь подарить хоть каплю надежды. А надежду, влюблённая в нарцисс лилия, ненавидела так же яростно, как ненавидела веру и любовь. Три жестокие истины связывали Тома и Гийома, оплетая всё существо их подобно терну, и не давая сделать ни шагу в сторону, а если и случались попытки, шипы лишь впивались глубже, напоминая о неразрывных узах болью и кровью.