Текст книги "«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)"

Автор книги: Unendlichkeit_im_Herz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 41 страниц)

– Входите, Тома, присаживайтесь, – аббат встал из-за стола, и запер дверь на ключ, – Я вот, что хотел вам сообщить, мой мальчик: в ближайшее время в аббатстве могут появиться двое дворян. Я, несомненно, оповещу вас об их приезде, но предупреждаю заранее, что вам нельзя с ними видеться. Желательно и на большом расстоянии, поскольку я не знаю, кто ваши враги, и кто является врагом этих людей. Я всего лишь выполняю приказ… видите ли, даже здесь, в духовной обители, мы не свободны от мира. Я стал кардиналом, а значит, должен за это платить. Отказаться же от этого ранга я не мог, иначе аббатство грозились упразднить, и братья наши остались бы без крова. Посмотрите на них: кто из них пойдёт искать другие монастыри, если они по двору еле передвигаются? К тому же, как вы знаете, среди нас много беглых дворян, которые достаточно претерпели. Они гонимы, и у некоторых до сих пор сохранились враги в миру. Потому будьте осторожны, когда к нам нагрянут гости. Пищу вам будут приносить в келью, а на службы будете выходить, опуская капюшон пониже.

– Несомненно, Ваше Преосвященство, – тихо ответил Тома, наблюдая за аббатом, который стоял у окна, нервно перебирая чётки и грустно глядя вдаль, – Будут ещё какие-нибудь распоряжения?

– Да, простите, – тряхнув головой, священнослужитель вернулся к разговору, – У меня очень большая библиотека. В ней не только богословские книги, я в своё время увлекался многими науками, а потому собирал труды разных учёных и философов. У меня есть труды даже тех, кого Церковь называла вольнодумцами. Я бы хотел, чтобы вы навели в ней порядок. Возможно, найдёте что-нибудь интересное вам. Вы человек изящного ума, и многие вещи могут оказаться полезными. Как вам такая мысль?

– Я благодарен вам за оказанное доверие, монсеньор, – поклонившись, Тома улыбнулся настоятелю, – когда прикажете приступать к обязанностям?

– Вот ключи, – аббат отцепил от связки ключей три небольших и протянул Дювернуа, – Вход туда через подземелье, третья дверь налево. Не волнуйтесь, само помещение находится в башне. Очень светлое и достаточно сухое.

Поклонившись кардиналу-настоятелю, Тома немедля отправился искать вход в библиотеку, который вскоре и нашёл, поражаясь запутанности монастырских катакомб. Конечно же, за время пребывания в монастыре он наслушался разного о его истории, в том числе и ужасающих рассказов о свирепствах Инквизиции, и теперь имел возможность убедиться в существовании тех самых чёрных лестниц и ходов, о которых слагались кровавые легенды. Пройдя подземелье, Дювернуа открыл упомянутую аббатом дверь и увидел, что ход ведёт к винтовой лестнице, и пробравшись через полуразваленный коридор с сырыми стенами и шныряющими взад и вперёд летучими мышами, оказался на светлых, сухих ступенях ведущих вверх. В стенах были бойницы, через которые в башню проникал свет, и Тома стал осторожно подниматься, вдыхая сыроватый, пыльных воздух. Он был очень доволен предложением настоятеля, так как бессонные ночи и размышления о Гийоме, усугублявшиеся сообщениями от маркиза о том, как тот жаждет его найти, совсем его измотали.

Возвращать было нечего. Тома был убеждён в том, что Гийом горит желанием разыскать его лишь до тех пор, пока не найдёт, пока ищет и имеет труднодостижимую цель. Но как только они вновь окажутся вместе, возникнут новые обстоятельства, и долгожданное счастье сменится новыми разочарованиями и болью. А от боли Тома слишком устал.

Продолжая свой путь по винтовой лестнице, арфист внезапно почувствовал сильное головокружение, и, схватившись за стену, осел на каменную ступень, прикрывая глаза.

– Вы мучаетесь бессонницей? Да что же мы стоим на лестнице…

– Есть немного.

– У меня есть настойка, может, пройдём за ней в башню?

Голос Гийома зазвучал изнутри, и в отвечавшем ему голосе Тома с ужасом распознал свой собственный. Этого диалога никогда не было, однако нежно любимый, словно шёлковый, голос всё ещё продолжал отдаваться печальным эхом в ушах. Голос этот был невероятно похож на тот, что звал на помощь во снах, а изменённое имя вновь танцевало на языке, настойчиво требуя назвать Нарцисса Вильгельмом. Сжимая повязанный на запястье лиловый шарф, с которым не расставался, Тома со стоном закрыл глаза, но в них продолжалось начавшееся видение: снег, холод, винтовая лестница и Гийом, стоящий на ней со смущённой улыбкой.

Дювернуа так и просидел на лестнице, пока не начало смеркаться, после чего он встал и продолжил свой путь, стараясь отогнать мысли и чувства, что иссушали душу. Оказавшись на самом верху башни, медововолосый красавец открыл последнюю дверь, и его взору открылась просторная, круглая комната, стопки книг в которой возвышались с пола до потолка. Полки также были заполнены книгами, а в полуоткрытых сундуках виднелись папирусы и коричневатые, ветхие рукописи, а всё помещение было пропитано запахом бумаги и пыли. Отыскав свечи, Тома устроил их в небольшой канделябр, свисающий из-под купола башни, и когда стало светлее, взял со стола первую попавшуюся книгу в тёмной, кожаной обложке, на которой был изображен необычный символ, показавшийся арфисту очень знакомым. Впрочем, Тома уже не знал, что думать и как относиться к своим видениям, которые становились всё чаще. И если раньше видения эти случались по ночам, и назывались снами, то теперь они заполняли собой всё больше его жизненного пространства. Дювернуа искренне полагал, что сходит с ума. И если ещё несколько часов назад, уходя от настоятеля, он надеялся провести более-менее спокойную ночь, занятую разбором и чтением книг, то теперь осознавал, что от мыслей о Гийоме излечиться невозможно.

***

Тишину безлунной версальской ночи нарушало только мелодичное пение соловьев и кукушек, и Гийом, наконец-то, стал проваливаться в сон, недовольно ворча на каминные часы, которые пробили три часа, когда раздался грохочущий стук в двери.

– Именем короля, открывайте!

Холодный ужас сковал нутро, и Нарцисс не мог даже пошевелиться, когда в его опочивальню ворвался какой-то солдат с факелом, а Тьери, который спал на полу у его кровати, подскочил и закрыл его собой от грозного взгляда.

– Ваше имя!

– Гийом Беранже, – чужим голосом ответил провансалец, не представляя, что бы это могло значить. Солдат крякнул что-то неразборчивое в ответ, но в дверном проёме мелькнуло лицо господина Фуке, начальника тайной службы, который подал знак солдату выйти.

ТВС

__________

* – Малярия (Средние века итал. mala aria – «плохой воздух», ранее известная как «болотная лихорадка»)

** – Кардинал Хуан де Луго получил поручение от папы Иннокентия X собрать информацию о целебной коре quinquina (хинин – иезуитская кора). Затем ее изучил папский придворный лекарь Габриель Фонсека, которого весьма заинтересовали свойства порошка. После этого кардинал де Луго развернул широкую кампанию за применение хинина.В результате лекарство прозвали «иезуитским», или «кардинальским» порошком, люди в Риме какое-то время называли его «порошком де Луго».

В 1640-х годах начали вводить это средство в употребление в Европе, где оно вскоре было принято. Однако активный ингредиент, хинин, был выделен из коры лишь в 1820 году французскими химиками Пьером Пеллетье и Жозефом Каванту.

========== Часть III. продолжение 7, конец. ==========

*ссылки на иллюстрации и саунд – в комментарии ниже.

Трудами изнурен, хочу уснуть,

Блаженный отдых обрести в постели.

Но только лягу, вновь пускаюсь в путь -

В своих мечтах – к одной и той же цели.

Мои мечты и чувства в сотый раз

Идут к тебе дорогой пилигрима,

И, не смыкая утомленных глаз,

Я вижу тьму, что и слепому зрима.

Усердным взором сердца и ума

Во тьме тебя ищу, лишенный зренья.

И кажется великолепной тьма,

Когда в нее ты входишь светлой тенью.

Мне от любви покоя не найти.

И днем и ночью – я всегда в пути.

© У. Шекспир, сонет 27

Карета летела сквозь ночную мглу на северо-восток, минуя Париж, который прочёсывали патрули, а в каждом третьем доме шёл обыск. Гийом бездумно смотрел в окно, вновь и вновь возвращаясь мыслями к разговору с начальником тайной службы, мсье Фуке, который так внезапно пришёл на помощь, вырвав из стальной хватки солдат. Первоначальный испуг рассеялся, и Беранже стал строить предположения о том, кто же мог желать заточить Чёрного Лебедя в тюрьму? Обдумывая возможные мотивы и предпосылки мрачного события он не мог забыть слова, словно молнией его поразившие: «Марис де Пуатье, герцог Ангулем, Анжу, граф де Клэр, де Блуа и де Сени! Вы обвиняетесь в государственной измене и арестованы по приказу Его Величества короля Франции! Вас препроводят в венсенский замок, где вы будете содержаться под стражей до выяснения всех обстоятельств». И больше ни слова не прозвучало, ни со стороны стражи, ни арестованного. Увидев, что Марисэ уводят под конвоем, Гийом бросился к стражникам, и один из офицеров небрежным движением оттолкнул его к стене, и Чёрный Лебедь лишь вскользь бросил на него взгляд, следуя за караулом. Тогда же и вмешался Фуке:

– Мсье Беранже, – хватая дрожащего Гийома под локоть, тихо заговорил мужчина, – вам велено немедленно покинуть эти покои. Одевайтесь и следуйте за мной, а ваш слуга пусть соберёт все ваши вещи. Вам ни секунды нельзя здесь оставаться.

– Кем велено? Почему? Что с герцогом?

– Вы слышали, в чём он обвинён. Я исполняю приказ, и посоветую вам сделать то же самое, если хотите остаться целы.

Нарцисс внял совету, и спустя несколько минут оба следовали версальскими коридорами, не переговариваясь и не останавливаясь при встрече с кем-либо из придворных. Шум разбудил многих, и спугнул тех, кто проводил ночь в чужой постели, а потому в коридорах встречались и провожали настороженными взглядами все, кто пытался незаметно ускользнуть к себе.

– Гийом, – остановившись у боковых ворот Версаля, серьёзно произнёс Фуке, – Я советую вам отправляться в ваше имение и не покидать его пределов, пока вас не вызовет Его Величество или мадам де Помпадур. Де ля Пинкори позаботится о вас, а я похлопочу, чтобы вас не вызывали на допросы, как свидетеля. Сказать вы нам ничего полезного не сможете, так как ничего не знаете, – с нажимом добавил он, – С Богом!»

Вперив взгляд в небо, Нарцисс наблюдал за звёздами, которые летели вслед за каретой, будто пытались её догнать, а силуэты крон деревьев, в темноте, походили на чёрные лапы разбойников, безуспешно пытавшихся поймать их. В памяти то и дело всплывали все странности, которые наблюдались за Марисэ в последние месяцы, и оставалось Гийому только смириться с тем, что японец действительно был замешан в каких-то тёмных делах. К этому вели его ночные отлучки, его подозрительные знакомства и ссадины на теле, остававшиеся после тайных походов. Также теперь становились ясны его печальные, сожалеющие взгляды, которые ловил на себе Гийом в последнее время. И если бы сейчас Беранже не был настолько погружён в свои переживания из-за арфиста, он непременно почувствовал бы обиду за то, что Чёрный Лебедь не был с ним откровенен, и не рассказывал о своих делах. Проблеск подобного чувства был вначале, однако он тут же затмился страхом, и вскоре сонливость сморила Гийома. На подъезде к своим владениям, он провалился в тревожный сон, который был вынужден прервать Тьери, сообщивший о прибытии.

POV Bill:

Я живу здесь, как ты того хотел. Порой мне кажется, что ты управляешь не только моими мыслями и чувствами, но действиями и жизнью. Воображение рисует мне безумные картины, приписывая всё, что случилось за последние дни, тебе. Мне больше некого подозревать, хотя, что и говорить, я понимаю, что ты к этому непричастен. Но то, что невидимая сила вынуждает меня находиться здесь, где всё пропитано тобой, пронизано нами, уже является знаком для меня. Ты не отпускаешь меня, и не отпустишь, знаю, но тогда дай подсказку, не молчи.

Тома, я больше не могу ждать и надеяться, я не вижу ничего вокруг, кроме твоей тени. Ты во всём: в безмолвии сада, в благоухании белых лилий и чёрно-красных роз, в холодных брызгах фонтана, в тёплом воздухе. Ты забрал даже то, что хотя бы иногда отвлекало меня от тебя. Если ты хотел меня убить, то почему не убил? Неужели это было так сложно – покончить с бесполезными страданиями, освободить меня, в конце концов? Но нет, ты запретил Этьену говорить мне, я знаю и вижу. А он оказался настолько слабым, что не может скрывать своего истинного отношения к тебе. Он лелеет твой недописанный портрет, он взирает на тебя с обожанием, хотя ничего, что касается тебя, не принадлежит ему, или кому бы то ни было ещё. Всё, что есть в тебе – моё, и сколько бы ты ни пытался доказать мне, что ненавидишь и презираешь меня, каждое твоё действие будет доказывать обратное. Потому что подделать взгляды невозможно, как и подделать поцелуи, подделать руки… я помню твои руки – неземной красоты, хрустальные. Я тоскую по твоей арфе и нашей музыке, я страдаю по тем весенним мелодиям, авторство которых приписывал себе… и разве не прав я был, говоря так? Разве не я был арфой в твоих руках, и не мои слова – сонетом на твоих устах? Ночами я мучаюсь в постели, отчётливо чувствуя на себе твои ладони. Слышу твой шёпот на ухо, и смотрю на звёзды, спрашивая у них, – где ты сейчас? Но небо звездопадом рассыпается на глазах, стоит мне к ним обратиться. Я пытался лечь в другой опочивальне, но разве я могу? Разве ты позволишь от тебя уйти?

Я прошу тебя, приснись мне. Всего на миг, как удар сердца. Услышь, узнай, что я до сих пор нуждаюсь в тебе, как прежде. Я не умею жить один, я не могу находиться во всём твоём, и не видеть тебя, при этом. Ты снился мне несколько дней назад невыразимо прекрасным и светящимся, ты что-то говорил мне, и смеялся. Я так давно не видел твоей улыбки, Том. Скорое пробуждение сбросило меня в преисподнюю, искусно созданную над ложем. Ты заказывал эту роспись. Скажи, любимый, откуда ты знаешь, как выглядело то место?

Может, и ты обманывал меня? Был зрячим? Прости, я не знаю, что думать. Лучше бы ты вышвырнул меня отсюда той страшной ночью, как я того достоин. Лучше бы рассказал всем о моей глупости, и я сегодня сносил бы тысячи насмешек придворных, деля покои с Ришаром и другими танцовщиками. Лучше бы я сам был в венсенском замке, чем имел надежду, которую ты жестоко мне оставил.

Мне стыдно оттого, что я почти не вспоминаю о нём. Ты сказал бы, что такова моя природа. Нет, я просто не знаю, за что быть ему благодарным. Ведь рассуждая честно, я устал от него в последнее время точно так же, как когда-то… прости.

Я хочу жить вдохами, а не умирать на каждом выдохе. Я не готов. Но перечитывая твои письма, я убеждаюсь в том, что жизни в тебе ещё меньше, чем в надгробии. Ты тянешь меня к холодной земле. И самое страшное, что я скоро перестану этому противиться, превратившись в дышащего мертвеца.

***

Происходящее вокруг Гийом воспринимал настолько бесстрастно, будто оно происходило не с ним вовсе, а сам он был сторонним наблюдателем. Прошло три недели с тех пор, как он покинул дворец под покровом ночи, но доселе никто не наведывался в особняк Даммартен, ставший единственным прибежищем вынужденного отшельника. Тьери постоянно находился рядом, так как из соображений безопасности Беранже запретил ему покидать пределы имения, а также повелел прислуге ездить за провиантом не в Париж, а на рынок в Ле Бурже.

Тянулись дни, не отличавшиеся для Гийома разнообразием. Вспоминая отцовские рассказы о донных рыбах, он чувствовал себя одной из них, только воды в его реке становилось всё меньше, и было понятно, что она испарится полностью в один прекрасный день и дышать станет нечем, да только противостоять этому сил не было. С постели он подымался не ранее полудня, так как бессонница не давала сомкнуть глаз раньше рассвета, затем уходил в сад, садился у фонтана в зале, или у секретера, чтобы в сотый раз перечитать письма, продлевавшие одновременно жизнь и страдания. Обед прислуга готовила, в основном, для себя, поскольку их новый хозяин ел очень мало и без аппетита, а Тьери устал уговаривать его съесть хоть кусочек хлеба. После перенесенной болотной лихорадки лекарь запретил мясное и молочное, но даже предписанных овощей и фруктов Гийом не ел. О танцах вовсе можно было забыть.

Тайком ускользнувший на разведку во дворец, Лерак рассказал потом, что временно приостановлены всяческие увеселения, и связано это с расследованием дела Чёрного Лебедя: с утра до поздней ночи идут допросы, на которых тайная полиция выспрашивает у танцоров всё, что они знают о своём новом преподавателе. После рассказов Тьери Гийом ожидал, что вот-вот придут и за ним, однако о его существовании все будто напрочь позабыли. Так прошли следующие две недели: Беранже по-прежнему встречал полдень в постели, а затем, мрачный и бесцветный, спускался в сад, где проводил остаток дня. В памяти то и дело вспыхивали эпизоды, связанные с Жирардо, который, по окончании любовной истории с Марисэ, по сей день находился в таком же бессрочном заключении, и, в конце концов, Беранже решил положить конец бессмысленному ожиданию, и переступить границы своих владений. И первым делом он вознамерился отправиться в Париж, и вновь встретиться с Эттейлой.

Дождавшись облачного, нежаркого дня, Гийом велел закладывать лошадей, и, несмотря на как всегда преувеличенные предостережения Тьери, отправился в столицу, в район улицы Кузнецов, где в одном из обшарпанных переулков стояла Богом забытая цирюльня. Уже на подходе, он заметил подозрительное оживление на улочке, где обычно было тихо и малолюдно, а оказавшись у двери Жана Батиста, обнаружил её открытой, в то время как мимо сновали люди, всё время что-то вносившие или выносившие. Диковато поглядывая на богато одетого шевалье, они боялись остановиться и заговорить, даже когда он попытался спросить о хозяине. В итоге, среди всей кутерьмы провансалец разглядел одного из подмастерьев Эттейлы:

– Симон, поди сюда!

– Мсье Беранже… – растерянно пролепетал парнишка, не переставая озираться по сторонам, – Вы к господину? Но он не может сейчас принимать, он…

– Кто там ещё? – раздался изнутри знакомый голос и на пороге появился встрёпанный алхимик, которого, как видно, позвал кто-то из суетившихся вокруг, – Ах, мсье Клавье! Любезный мой, я не могу вас сейчас уделить внимание вашим волосам, я переезжаю!

– О, я так и понял… – не растерялся Гийом, сообразив, что маг не может говорить напрямую, – но где же мне вас найти потом? Я не желаю стричься ни у кого другого!

– Пойдёмте со мной, я представлю вам своего хорошего знакомого, который бреет самого маршала де Виля! – воскликнул Эттейла, и деловито подхватив Нарцисса под руку, увлёк его в конец переулка, где завёл в одну из подворотен, – Гийом, не могу больше оставаться в Париже. Вы же понимаете, в свете последних событий… я не знаю, когда вернусь, и вернусь ли. А потому… давайте простимся, друг мой.

– Я так надеялся, что хотя бы вы прольёте свет на сегодняшние события! – отчаянно выдохнул Гийом, надежды которого рассыпались на глазах, – Мы так и недоговорили. Вы обещали мне…

– Голубчик, миленький, я не хочу лишиться головы или сгореть на костре раньше времени! – зашептал Эттейла, – Надеюсь, вы понимаете, что если вас когда-нибудь спросят обо мне, то вы не знаете никакого алхимика, или, в крайнем случае, помните только цирюльню Жана-Батиста, коих в Париже не менее дюжины. В противном случае будут большие неприятности, и у вас в первую очередь!

– У меня осталось столько вопросов…

– Вот, возьмите, – суетливо перебирая содержимое дорожной сумки, что висела у него на плече, маг извлёк из неё нечто, обёрнутое в бордовый лоскут, – Они дадут вам все ответы. Тем более, вы рассказывали мне о том, что они говорят с вами. Прощайте, мой мальчик. Да хранит вас Небо, – обняв Гийома, Эттейла шепнул ему на ухо: – Началась охота на ведьм, кардинал и епископ свирепствуют, не возвращайтесь путём, которым пришли, идите в обход, – после чего скрылся за поворотом.

Не теряя времени, Беранже сунул свёрток в карман, даже не взглянув на содержимое, и пышные рюши и кружева надёжно скрыли его. Бодрым шагом он направился в противоположную от улицы Кузнецов сторону, и петляя дворами, вышел на неё с обратного конца, после чего приказал скорее гнать лошадей в окрестности Ле Бурже. Уже находясь в карете, Гийом почувствовал сильную усталость и беспокойство – тут же сказалась быстрая пешая прогулка, во время которой единственной мыслью было не попасться в лапы к тем, после кого домой не возвращаются. Утреннее легкомыслие и безрассудная решимость неожиданно рассеялись, а доселе ничем не проявлявшееся беспокойство о судьбе Чёрного Лебедя затянуло удушливую петлю, отчего Беранже ощутил такой страх, от которого мороз пошёл по коже, и с головой накрыло осознание того, что Марисэ давно могло не быть в живых.

Тревоги и неприятности, как известно, предпочитают сваливаться на голову не только неожиданно, но и одновременно, и эта теория подтвердилась в тысячный раз, когда, проезжая через Гревскую площадь, карета Нарцисса была вынуждена остановиться из-за сильного столпотворения. Как выяснилось, готовилась казнь троих обвинённых в колдовстве и ереси, и палачи уже закончили складывать хворост у столбов, после чего караул повёл к ним осуждённых. Не в силах пошелохнуться, или хотя бы отвернуться, Гийом полубессознательным взором наблюдал за тем, как привязывали к столбам людей, в которых из-за ран и синяков невозможно было распознать ни возраста, ни пола. Неотрывно следуя за разгорающимся, под крики зевак, пламенем, он видел полные ужаса глаза людей, которых заживо сжигали из-за доноса завистливого соседа, за нежелание соответствовать невежественному обществу, за отказ от установленных церковниками законов и общепринятых понятий. Их убивали за инакомыслие и попытку видеть и понимать больше, за то, что они прозрели. Когда раздался первый, душераздирающий женский крик, Гийом зажал уши руками, и зажмурился, про себя повторяя какую-то молитву, в безуспешной попытке не думать о происходящем на его глазах, узаконенном убийстве, а когда всё стихло, и толпа, удовлетворённая живым спектаклем, начала расходиться, карета сорвалась с места, увозя его в полуобморочном состоянии. В удушающем забытьи, Гийому мерещилось холодное подземелье, люди в рясах с огромными топорами и раскалёнными щипцами в руках, суд, который вершился над кем-то в окровавленных лохмотьях, всё те же палачи с охапками хвороста, и – непременный спутник всех страшных видений – Дювернуа. А потому, когда у ворот имения Даммартен распахнулась дверца кареты, взору изволновавшегося Тьери, который более месяца наблюдал хладнокровие и непоколебимость хозяина, предстал совсем иной Гийом – трепещущий, с ужасом, застывшим в широко распахнутых глазах. На расспросы он не отвечал, лихорадочно повторяя: «Всех арестуют, всех убьют», чем только запутал Лерака, который сразу обнаружил него сильный жар, и тотчас послал служанку за лекарем в Ле Бурже, боясь, что лихорадка вернётся вновь, и может оказаться смертельной на этот раз.

***

– Я не отпущу тебя, ни в какой дворец не поедешь! Вчера ты вернулся из города в полуобморочном состоянии, а сегодня, словно умалишённый, вновь куда-то собираешься? Зачем такие жертвы? Марисэ не вернуть: тебе ли рассказывать, что из Венсенского замка не возвращаются! Это даже не Бастилия, и там, если казнят, делают это тихо! Измена королю – что может быть опаснее для близких?

Тьери всё причитал и ужасался столь некстати вернувшейся решимости Гийома, глядя на то, как невозмутимо тот собирается на встречу с маркизой, даже не представляя, что может ждать его во дворце. В сердцах Лерак пригрозил, что запрёт его в кладовой и не выпустит, пока он не откажется от своей сумасшедшей идеи, чем только вывел Гийома из себя, и едва не был побит.

– Я сойду с ума, если ничего не узнаю. Согласись, что больнее умирать в неведении, а так… – Нарцисс взял со столика перчатки, и, остановившись в дверях, добавил тихо: – Если не вернусь, то даже не вздумай меня искать. В секретере кабинета найдёшь ключи от шкатулки с драгоценностями. Заберёшь все и продашь потихоньку, не все сразу, иначе обвинят в воровстве. Деньги поделишь: треть оставишь себе, а остальное отвезёшь в Марсель, моей матери. Ты меня понял?

Лерак едва не лишился дара речи, услышав такое заявление, и послушно закивал, не смея дальше возражать. Гийом переменился за последние месяцы настолько, что слуга с трудом узнавал в нём прежде осторожного и недальновидного, увлечённого своей внешностью и желаниями, Нарцисса.

– Я люблю тебя, не гневайся, – неожиданно для самого себя прошептал Тьери, сжимая в руках протянутый Гийомом ключ, и увидел, как что-то неуловимо родное блеснуло в янтарных глазах. Лерак давно не позволял себе подобного, однако не утерпел, и нежно обнял Беранже, чувствуя, что тонкие руки также обвили его в ответ. Едва уловимый фиалковый аромат вмиг опьянил Тьери, и он незаметно провёл губами по тёплой коже, почти что целуя шею Нарцисса. Но тот почувствовал, и поспешил выйти, не сказав ни слова больше. Усевшись в карету, и даже не оглядываясь на дом, скомандовал кучеру направляться на юго-запад, в Версаль. Он ни капли не сомневался в правильности своих действий, и был убеждён в том, что даже при наихудшем исходе, он сам себя избавляет от ненужных мучений. Промучившись всю ночь в полусне, в котором ему продолжали мерещиться подземелья с палачами, которые точили свои топоры, крюки и мечи, он поднялся рано, преисполненный решимости посетить мадам де Помпадур, так как наотрез отказался от идеи ещё раз встретиться с Александром Этьеном. В очередной раз идти к де ля Пинкори, выслушивать его выдумки и терпеть его едва скрываемые страдания по Дювернуа, для Беранже было выше его сил. Но ещё более невыносимым было для него видеть полотно, на котором придворный мастер в богатых оттенках и совершенных линиях раскрыл красоту, которая будто издевалась над взглядом и сердцем, наполняя мысли нестерпимым желанием вновь её коснуться.

Колёса кареты взметали столбы пыли, пока она двигалась по сухой дороге, и Гийом не открывал занавесок, чтобы песок не летел вовнутрь. Однако, громкие крики, доносившиеся снаружи, когда карета проезжала по одной из парижских улиц, заставили выглянуть из окна, и снова испытать всепоглощающий страх: двое солдат за волосы выволакивали из дома какую-то женщину, а ещё четверо удерживали её мужа и сыновей, в то время как сопровождавший их монах громко зачитывал донос, обвинявший её ереси и дружбе с дьяволом. Мигом задёрнув занавеску, Гийом почувствовал, как чело его покрывается холодным потом, а сердце вот-вот выпрыгнет из грудной клетки. Резко подступившая тошнота вынудила остановить карету, и опорожнить желудок прямо у дороги, хотя в нём не было ничего со вчерашнего дня. Лакей тотчас же постучался в ближайшую дверь и попросил принести воды для хозяина, после чего какая-то девушка принесла ведро и ковш, принимаясь помогать Беранже умываться, а после сообщила, что её отец аптекарь, и она может принести нужное лекарство. Гийом согласился, и поблагодарив участливую парижанку несколькими монетами, продолжил свой путь в Версаль.

Накануне, вечером, он решился раскрыть переданный Эттейлой свёрток, внутри которого обнаружил колоду Таро

– ту самую, с которой вопрошал во время их последней встречи. Плотно задёрнув занавес алькова, Гийом зажёг на прикроватном столике свечу и разложил карты прямо на постели. Он долго решался, не зная, с чего начать, и отделив от всей колоды фигурные карты с изображениями королев и рыцарей четырёх мастей, перетасовал их, и загадал, что пойдёт к тому, кого укажут Таро: если откроется королева, он пойдёт к маркизе, если выпадет рыцарь – к маркизу. Помолившись заветным Арканам, Гийом с замиранием сердца вытянул карту, и его взору предстала красивая и нежная Королева Кубков, что означало эмоциональную и чувствительную женщину – маркизу, причём, настроенную весьма дружелюбно. Гийом хорошо помнил свою беседу с ней на свадьбе де ля Пинкори, и ссору последнего с Марисэ, потому единственной и последней надеждой его стала именно она.

***

Проходя аккуратными дорожками Версаля, и погружаясь в особый дворцовый дух, с его фонтанами, беседками и изыскано одетыми придворными, Гийом вспоминал, как ровно год назад он бродил по этим аллеям, выискивая глазами Марисэ. Вспоминал, как ровно год назад стал репетировать с ним перед Днём Рождения Его Величества, и как дико мучился, слушая вечерами пение Дювернуа, беззащитного, и, как он надеялся, всё ещё слепого. Последний год стал для Чёрного Нарцисса годом сбывшейся мечты, удовлетворённых желаний, достигнутых целей и самых сильных душевных потрясений. Он успел увидеть любовь, признание, славу, богатство, порок, измену, предательство, потерю, и даже смерть, и заметил, что жизнь походила на палитру художника, ибо вначале каждое из явлений было чистой и беспримесной краской, которая плавно ложилась на холст, одаривая глубиной цвета. Затем краски стали смешиваться, сперва образуя оттенки, порой весьма красивых, даже изысканных тонов, но и это вскоре забылось, и краски стали мешаться сумбурно и некрасиво, создавая несовместимые полутона, и уродуя картину бурой, невзрачной смесью.

– О, Беранже, вас так давно не было видно! В чём дело, где вас черти носят?! – послышался голос справа, и обернувшись, Нарцисс увидел танцора по имени Жером, который выглядел весьма потрёпанно и нездорово.

«Видимо, побывал на допросе» – тут же пронеслось в голове, но Гийом сделал вид, что ничего особенного не заметил, и кратко ответив, пошёл дальше, с досадой отмечая, что скрыться от направляющейся к нему герцогини де Вард, в пышном, золотистом платье, точно не удастся.

– Ах, Гийом, мы уже успели вас трижды похоронить и столько же раз воскресить! – не переставая жеманно обмахиваться веером, пропела мадам де Вард и ослепительно улыбнулась.

– Моё почтение, сударыня, – учтиво целуя протянутую дамскую ручку в белой гипюровой перчатке, Беранже отвесил поклон, – Вижу, и вы в добром здравии! Вы, как всегда, безумно внимательны к моему отсутствию.

– Послушайте, Беранже, тут такие дикие вещи происходят в последнее время! – воскликнула герцогиня, и прихватив несопротивляющегося Гийома под руку, перешла на шепот, ведя его за собой в направлении дворца,

– Вы же наверняка знаете, что этого подозрительного танцора-герцога арестовали? Поражаюсь, как только Его Величество терпел эту мрачную личность… Так вот, приехал его бывший любовник! Ну, помните – Жирардо? Вы даже не представляете, чего он только ни говорил на допросах! Говорят, убеждал епископа в том, что герцог, как будто, производил над ним какие-то сатанинские ритуалы, а потом вступал с ним в греховную связь. И в это охотно верится, ведь Чёрный Лебедь был таким нелюдимым… Кстати, Дидье говорит, что за это полагается смертная казнь, и вы знаете, что, в таком случае, положено отрубать первым делом? На главной площади…