Текст книги "«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)"

Автор книги: Unendlichkeit_im_Herz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 41 страниц)

– Потому что я тебя не достоин, – просто ответил Том. – Я не из твоего круга, я вообще никто.

– Что ты…?

– Ты – Нарцисс. Ты – жемчужина лотарингского балета, ты живёшь среди таких людей, и имеешь такие возможности, что разве место мне – убогости – рядом с тобой?

Эти слова подобно удару кнута хлестнули Нарцисса по самому сердцу. Вот она, та самая ложь, которая ещё не вскрылась, но уже принесла нестерпимую боль. Это он сам был недостоин юного создания, что так отчаянно жалось к нему, безоговорочно веря каждому его слову. Приникнув губами к горящему лбу слепого сокровища, Гийом дал себе клятву, что отныне Том ни в чём не будет нуждаться, и он сделает для этого всё возможное.

– Ты нужен мне.

Это всё, что мог Билл сейчас ответить, после чего он с усилием поднялся, и потянул Тома за собой. Пошатываясь и еле переставляя ноги, они вновь оказались на дороге, повернув обратно, в сторону Сент-Мари.

ТВС

========== Часть I. продолжение 3 ==========

С твоей любовью, с памятью о ней

Всех королей на свете я сильней

© У.Шекспир

– А тебе снятся сны? – вот уже около часа Гийом донимал Тома всевозможными расспросами. Чуть только ему стало легче после пятидневной лихорадки, он принялся выведывать у арфиста его тайны.

– Конечно. Я же помню, как выглядит мир.

– Нет, я говорю о том, видишь ли ты что-то особенное? Что-то, что хочешь видеть, важное, или вещие сны?

– Не знаю, а ты?

– Том, ты не ответил, так нечестно! – воскликнул Билл, и одновременно с этим вздрогнуло пламя единственной свечи, что рассекала темноту их крошечной, но уютной комнаты, а которой они жили с недавних пор.

– Ну, снятся, снятся…

– Какие?

– Разные.

– Неужели по одному слову придётся мне допытываться, Том?! Что мне такое сделать, чтобы ты рассказал?

– Поцелуй меня.

– И ты расскажешь? – игриво хихикнул Билл, и, получив утвердительный кивок, приподнялся с подушки, чтобы коснуться любимых губ, а вскоре был уложен обратно их обладателем, который перебрался с пуфика на кровать, прижимая его своим телом к мягкой перине. Том вовсе не горел желанием рассказывать о своих сновидениях, поскольку слишком часто видел один и тот же кошмар: пожар, яркий огонь бушует повсюду, не давая возможности убежать. Когда пламя начинает ощутимо жечь кожу, совсем рядом, где-то за спиной раздаётся охрипший голос, что не различить, мужчина это, или женщина. Сначала тихо, едва слышно, а потом превращается в пронзительный крик: «Том!». Сон отступает, заставляя юношу вскочить с шумно колотящимся сердцем и удушливым желанием открыть глаза… Но кругом темнота, а в голове всё ещё звучит тихий шёпот: «Спаси».

Утопая в нежности, что дарил ему его невидимый возлюбленный, Дювернуа совсем не хотел возвращаться к оставленной теме, но знал, что Гийом этого просто так не оставит – если хочет что-то узнать, выпытает любым способом. Сам же Билл тонул в его ласке, поражаясь тому, насколько чувствует Том любое его желание. Ну и что, что он не видит? Зато сколько в нём чувств и силы! Билл сходил с ума от его губ, которые опускались всё ниже и ниже, задерживаясь то на сосках, то у пупка, а потом они и вовсе беззастенчиво стали ласкать низ живота, то и дело разбавляя свой танец касанием горячего язычка и острых зубов. Когда Том принялся покрывать влажными поцелуями его бёдра, Гийом привстал – больно хотелось посмотреть на своего мальчика, который был настолько хорош сейчас: растрёпанные пшеничные волосы, раскрасневшиеся щёки, сосредоточенно сведенные тёмные брови, влажные губы, дарящие блаженство. А руки? Билл влюбился в эти руки с первого взгляда, и если раньше он завидовал арфе, глядя на то, как точёные пальцы терзают струны, теперь он завидовал самому себе, наблюдая за тем, как эти самые пальцы порхают по его коже. Как очерчивают каждый контур его тела, вырывая из него не менее мелодичные звуки, чем из арфы. Позволив Тому расположиться между своих ног, Билл потянулся к его лицу, и провёл по бархатистой щеке кончиками пальцев, которые уже в следующий миг запутались в золотистых волосах арфиста. Беранже тихо всхлипнул, неожиданно ощутив гладкую глубину горячего рта своего любовника. Тот обнимал его бёдра, то поглаживая их, то сжимая до красных пятен, творя с Биллом нечто невообразимое, при этом, его распущенные волосы и частое дыхание приятно щекотали пылающую кожу, а от сочетания этих ощущений и многодневной болезни, по телу разливалась слабость, и темнело в глазах от каждого движения. Как же Гийом сейчас хотел, чтобы Том его видел! Чтобы видел его желание, видел его глаза, в которых были все чувства к нему, именно к нему! Том позволял ему толкаться глубоко, плотно обхватив губами его достоинство, и сам, казалось, уже мало что понимал. Дыхания обоих были шумными, сбивчивыми, прерывающимися на тихие стоны, а сердца бились так быстро и громко, что сливаясь вместе, напоминали музыку. Воздух в небольшой комнатке, освещаемой одним дрожащим огоньком, стал тяжёлым и тягучим, вынуждая делать ещё более глубокие и частые вдохи. Голова кружилась, а внутри всё было готово взорваться, рассыпавшись на тысячи искр. С губ Билла сорвалось: «Тома…», и в следующий миг он, почти теряя сознание, излился в ласкающие его уста, упав на подушки, и рвано хватая такой необходимый воздух. Приняв тёрпкий мёд до последней капли, Том отстранился, и приоткрыв глаза, Билл протянул к нему руки, наблюдая за тем, как юркий язычок мальчика, что только сейчас так неистово его ласкал, пробежался по припухшим, алым губам, собирая остатки его наслаждения.

– Иди ко мне… – прошептал Гийом, притягивая арфиста за руки, и кода тот опустился рядом, тут же впился в эти чувственные губы, на которых ещё оставался его собственный привкус. Том всё ещё был одет, только ворот льняной сорочки сполз, оголяя загорелое плечо и россыпь родинок на нём. Отпустив пылающие губы, Билл перепорхнул поцелуями на плавный изгиб его шеи, снова чувствуя волны возбуждения, накатывающего от одуряющего запаха смуглой кожи. Ещё миг – и торопливые прикосновения достигли точёного плеча, попутно осушив влажную ключицу. Желание нарастало, и дрожащие руки сами избирали свой путь. Том вздрогнул, когда тёплая ладошка дёрнула ворот вниз, горячие губы сомкнулись на соске, а тонкие пальцы проскользнули вниз, стараясь отодвинуть одежду и добраться до самой возбуждённой точки.

– Билл, нет.

– Но почему? Я не могу так больше, пойми меня!

– Нет, не сейчас.

На какое-то мгновение зависла тишина, в которой каждый из них боялся дышать. Том замер, зажмурившись, понимая, что ответ Гийома может быть любым, но тот лишь обвил его изящными руками, красоту которых Тому оставалось только представлять, и крепко прижался всем своим разгорячённым телом. Такое происходило не в первый раз, как только между ними случалась такая близость. Тома ласкал Нарцисса очень бережно, но в этой осторожности тот отчётливо видел скрытый, уснувший вулкан, который способен сжечь всё вокруг, если вырвется наружу. Однако стоило Биллу самому попытаться подарить то же наслаждение в ответ, Дювернуа сразу его останавливал, не давая мягким губам спуститься ниже. Беранже расстраивался, но утомлённый жаркими ласками, быстро засыпал, слушая всё ещё учащённое биение сердца рядом. Том просил не беспокоиться. Так и сейчас, спрятав лицо в его пышных, пахнущих травами и солнцем волосах, Билл погрузился в сон, а рука его замерла на тонкой талии этого дивного создания.

Тома вздохнул с облегчением, когда почувствовал, как вздрагивает его нежный цветочек, каждый раз прикасаясь к которому, он думал о том, до чего же он может быть прекрасен. Тело было невообразимо хрупким, а кожа – тонкой, гладкой, тёплой и дурманяще благоухающей. За последние годы юноша научился обращать внимание на всё, и на запахи в первую очередь, а потому аромат, который исходил от его возлюбленного, он узнал бы из сотен тысяч. Каждый раз, целуя и поглаживая, Том старался представить то, чего он касается, того, кто является настолько совершенным и сводящим с ума. И желание обладать этим всем становилось с каждым разом всё сильнее, и только чувство, зародившееся сразу, глубоко в сердце, не позволяло брать от Спасителя больше, чем тому самому было необходимо. Арфист запоминал каждый изгиб, нащупывая каждую родинку, и быстро научился играть на этом великолепном теле, как на своём инструменте, по ощущениям в руках и доносящимся звукам, понимая, правильно ли он действует.

Голос Гийома казался Тому самой чарующей мелодией, и если раньше он сравнивал голоса людей со звуками, что слетали со струн арфы, то сейчас, эти самые звуки ни в какое сравнение не шли со сладким, обволакивающим слух, тембром. Когда Нарцисс говорил приглушённо, прямо на ухо, обдавая своим дыханием чувствительную кожу шеи, Дювернуа чувствовал, как начинают пылать щёки, а ритм сердца сбивается, разливая слабость по всему телу. Всегда высокий и звонкий, голос Билла становился бархатным, мягким, немного ниже обычного, стоило им обняться и начать целоваться. Руки этого невидимого совершенства Том запомнил сразу. Такие цепкие и сильные тогда, вначале, когда нашли его и вытянули из огня, но такие нежные и ласковые сейчас. И неизменно горячие, в отличие от его собственных, которые всегда были прохладными. Том сходил с ума от одной мысли, что эти пальцы, которые он любовно исцеловывал от ладоней до самых кончиков, могут сотворить с ним то же, что и он сам, с их обладателем. Что уж говорить о сладких, мягких, и наверняка бесконечно красивых устах, которые с каждым днём забирали его, Тома, душу по частичке. Забирали себе и отдавали Биллу. Дювернуа вовсе не был невинным ребёнком, и в свои восемнадцать лет уже успел познать вкус плотских утех, даже не смотря на свой изъян, однако то, что творили с ним губы Билла заставляло сердце пропускать удары от одного воспоминания об очередном глубоком поцелуе, но осквернять эти лепестки розы чем-то более откровенным Тома себе позволить не мог. И хотя он прочувствовал в Билле чуть ли не каждую чёрточку, изучил едва ли не каждую линию, тем не менее, образ оставался размытым, да что там – юноша до сих пор не знал, какого цвета глаза и волосы у этого совершенства, а стеснение не давало ему спросить напрямую. Во всяком случае, многое ли бы это изменило? Возможно нет, однако воображение просило большего, чем просто тактильные ощущения. Отчего-то Дювернуа был уверен, что шёлк, который он так любит поглаживать и накручивать на пальцы, непременно цвета воронова крыла. Волосы Билла, несомненно, были тоньше и мягче его собственных, и пахли горькой ванилью – духами, которые были в то время очень модными и дорогостоящими, но Тома об этом не знал. Он знал лишь то, что смешиваясь с пьянящим запахом кожи Билла, эти ванильные ноты создавали смертельный для него аромат.

Прижавшись крепче к сладко вздыхающему во сне Гийому, Том подумал о том, что страшный сон может снова повториться. Он устал, потому что не мог от него ни избавиться, ни растолковать. Преследовать его кошмар стал, разумеется, после пожара в Лионе, однако Том очень хорошо помнил голоса своих родителей, он помнил, как мать звала на помощь, крича, что наверху ребёнок…. Воспоминания о том страшном дне отвлекли Дювернуа от первоначальных мыслей, и перед глазами снова встала их улица, горящий дом позади, и толпа прохожих, среди которых были и клиенты его отца, и друзья, но ни один не попытался помочь. Его самого вынес подмастерье, не побоявшийся броситься за ребёнком сквозь пламя на третий этаж. Это был последний день его жизни, после чего началось бесцельное существование, с которым очень скоро пришла темнота. Арфист почувствовал, как тёплые капли скатились по вискам, и нащупав лицо своего возлюбленного губами, провёл ими по лбу и опущенным векам Совершенства, с появлением которого он снова начал вспоминать, что значит видеть, а вместе с тем, страдать ещё больше. Раньше ему никто не был нужен, и слепота была не такой уж и невыносимой. Но теперь, когда появился тот, кого он желал увидеть больше всего на свете, именно теперь он понял, что действительно слеп.

Свеча погасла, комната погрузилась во тьму, накрывая тёмным покрывалом два переплетенных между собой одинаково изящных тела, души которых были сплетены Провидением уже не одно столетие.

***

Уже больше трёх недель влюблённые жили в домике для прислуги у Его Светлости де Роган. Когда Беранже нашёл арфиста у придорожного дерева, и они вместе побрели обратно в Сент-Мари, по дороге им встретился кузнец со своим сыном Жаком, которых граф послал на их поиски. Не обнаружив ни одного, ни другого наутро, и узнав, что в деревне молодых людей не видели со вчерашнего вечера, де Роган предположил, что с ними вполне могла случиться беда, а поскольку был человеком по природе неравнодушным, решил послать подмогу, ведь ночью, да ещё и в такое ненастье, Гийом и Тома не могли далеко уйти. Кузнец по имени Пьер был рослым и крепким детиной, а потому с лёгкостью подхватил Дювернуа на руки, когда только увидел его: беднягу била крупная дрожь, он то и дело кашлял, а лицо и тело пылали. В таком состоянии его и доставили в поместье графа, который строго настрого запретил Беранже покидать его дом до выздоровления арфиста: «Можешь отправляться куда пожелаешь, а Тома останется тут. Не каждый день рождаются такие потрясающие музыканты. Я бывал на приёмах у Парижской знати, мальчик, видывал и их музыкантов – такого я не встречал нигде». Конечно же, граф знал, что Билл никуда не уйдёт без своего златокудрого друга, ибо давно уже заметил то, какими глазами он на того смотрит, и видел, как яркий румянец вспыхивал на щеках Тома, когда Билл шептал ему что-нибудь на ухо, или клал руку на плечо. Как бы Нарцисс ни пытался скрывать своё отношение к Дювернуа, всё его самообладание гасло, когда тот притрагивался к струнам – оторвать взора от его рук было невозможно, и этот жаждущий взгляд был замечен окружающими. Такой расклад вполне устраивал графа, ведь это означало, что Гийом не будет пытаться охмурить его дочерей, с любвеобильностью которых он и без того еле справлялся. А потому, повелев слугам нагреть воды, чтобы сперва вымыть перепачканных грязью горе-скитальцев, Его Светлость распорядился подготовить небольшую комнату на чердаке домика прислуги, и перенести туда Тома, которого одолевала лихорадка.

Так прошло пятнадцать дней, пять из которых Том пробыл в забытьи, а в последующие был настолько слаб, что еле вставал с постели. Билл не отходил от него ни днём, ни ночью, отрываясь лишь на два-три часа, когда у графа были гости, и нужно было спеть или продекламировать стихи, после чего бегом возвращался в маленькое помещение под крышей, которое стало всем его миром в эти дни. Беранже терпеливо ухаживал за совершенно измождённым арфистом, который теперь казался и вовсе прозрачным. Для удобства Билл заплёл его волосы в косу, и каждое утро расплетал её, чтобы расчесать роскошные локоны. Он терпеливо обтирал его тело влажной тканью, смоченной в воде с добавлением целебных трав, и неукоснительно следовал указаниям лекаря, которого граф сам привёз из Тулузы, чтобы лечить непутёвого мальчишку, который неизвестно зачем решил сбежать в ту злополучную ночь. «Пусть только поправиться – как дам кнута!» – негодовал граф, хотя, безусловно, ничего подобного делать не собирался. Он прекрасно понимал, что причины, скорее, крылись именно в отношениях между молодыми людьми, а потому обычно тихий Дювернуа, который ни разу никому не доставил хлопот, вдруг повёл себя настолько странным образом.

Нарцисс бесконечно страдал муками совести все те дни, понимая, насколько виноват перед Томом, а когда жар долго не спадал, плакал от беспомощности, целуя холодные ладони своего прозрачного чуда. На последнее место отошло всё: мечты о Париже и славе, планы о блестящем будущем, о путешествиях по Европе. Только бы Том выздоровел, и тогда он заберёт его с собой и… Дело в том, что привезенный графом доктор полностью осмотрел Тома, после чего сделал заключение: юноша ослеп оттого, что плохо питался и часто болел, и только неправильное питание и цинга стали причиной его слепоты, и если его хорошо кормить и найти подходящие капли, то зрение можно будет хотя бы частично восстановить. Таким образом, Билл поставил себе ещё одну чёткую цель: во что бы то ни стало добраться до Парижа, а там он уже наймёт лучших докторов, чтобы вылечить любимого мальчика.

Гийом действительно учился жить по-новому. Он даже успел привыкнуть к глазам Тома, и они больше не пугали его, как раньше, хотя были моменты, когда его сердце сжималось от одного взгляда(!) невидящих глаз – ему казалось, что Том совершенно осознанно смотрит ему в глаза, хотя такое, конечно же, было невозможно. Просто совпадение. Но в такие мгновения Беранже ещё раз убеждался в том, что приложит любые усилия, только бы превратить высохшие колодцы в полноводные омуты. Очень скоро Том стал для него тем, для кого хотелось быть лучше, совершеннее, и кого хотелось любить.

Через несколько дней Дювернуа уже уверенно пошёл на поправку, и Биллу удалось настоять на необходимости поесть. Каждый раз для них это превращалось в целый ритуал – Том садился в постели, подоткнув под спину подушку, а Гийом забирался к нему на колени, держа тарелку, и кормил собственноручно, то и дело слизывая капли молока или мёда с красивых, бледных губ. Хихикая и обмениваясь поцелуями, они растягивали трапезу на целый час, после чего могли целоваться ещё два часа. Том выглядел совершенно счастливым, и Билл мог часами любоваться его сияющей улыбкой, непрестанно обнимая и целуя.

Однако, стоило Тому выздороветь и встать на ноги, как через два дня расхворался Билл, мучаясь головной болью и безжалостным насморком. Казалось, что после той ночи, когда оба перемёрзли под проливным дождём, он собрал все свои силы, потому что был нужен Тому, и держался только из страха за него, и как только стало возможным расслабиться, он тут же слёг. Теперь пришла пора Тома ухаживать за своим Спасителем. Могло бы показаться, что слепой не сможет должным образом присмотреть за больным, но Дювернуа справлялся на славу. Он точно так же помогал Биллу совершать утренний и вечерний туалет, кормил, делал ему массаж, а ещё… играл специально для него, полагая что звуки арфы и любимые мелодии помогут Биллу поскорее поправиться. И это действительно помогало, хотя Нарцисс утверждал, что нет лучших лекарств, чем поцелуи, и арфист с удовольствием давал их ему.

Тома и Гийом не имели возможности спокойно поговорить из-за того, что сначала тяжело болел один, а сразу за ним другой. Потому этим вечером Билл принялся расспрашивать Тома обо всём, включая его сны. На самом деле, находясь в бреду, Дювернуа непрестанно что-то говорил и, то и дело вскрикивая. В связи с этим Билл вспомнил одну из первых ночей, что они провели на постоялом дворе, когда он проснулся от того, что Том надрывно закричал его имя во сне, после чего и сам проснулся, тяжело дыша и всхлипывая. Тогда Билл ласково обнял дрожащего юношу, и снова уложил рядом, успокаивающе поглаживая по голове, и наутро оба забыли о ночном происшествии. Вспомнив об этом, Билл хотел расспросить Тома о снах, потому что тот спал всегда очень беспокойно.

***

Нарцисс проснулся с первыми петухами, и сладко потянулся, обнаружив себя в тёплых объятиях спящего Тома. Зарево восходящего в ясном небосводе солнца мягко освещала их жилище, где они напоминали двух диких голубочков в гнезде. Развернувшись, Билл уже по обыкновению стал рассматривать любимые черты, грустно отмечая, насколько бледен Том, и как заметно впали щёки. «А ведь доктор сказал, что его нужно хорошо кормить…». Напоследок проведя кончиком языка по безупречной линии губ, он поднялся с кровати и, накинув коричневую шерстяную куртку, покинул пределы гнезда, отправляясь к колодцу. Шёл ноябрь, и ранним утром тело окутывала ощутимая прохлада, предвещавшая скорое наступление зимних месяцев, хотя днём всё ещё было очень тепло. Ступая по покрытой росой траве, Билл размышлял о том, что за невидимая преграда стоит между ним и слепым арфистом, отчего тот не позволяет ему быть ближе? Гийом вполне отдавал себе отчёт в том, что его желания в отношении Дювернуа отнюдь не детские, и когда они остаются наедине, его фантазии заходят очень далеко, а в них он уже давно отдавался Тому полностью. Собственного наслаждения было недостаточно, слишком хотелось доставлять его ослепительно-прекрасному созданию, что так упорно держало оборону, ощущать, как разливается внутри его удовольствие, слышать его стоны, видеть его лицо в эти сладкие мгновения…

Уже когда Билл возвращался к себе, ему встретился граф, который сообщил, что сегодня прибудет его близкий друг, некий виконт де Тресси, и если Гийом уже здоров и может подниматься с постели, то было бы неплохо устроить особенный приём – сначала Тома настроит на нужный лад своей игрой, а затем все с удовольствием послушают сонеты в исполнении Беранже, под аккомпанемент клавесина, на котором будет играть Кларисса. Отдав эти распоряжения, де Роган удалился, довольный предстоящим красивым вечером, оставив Нарцисса в полном замешательстве. Беда была в том, что каждый артист лотарингского дома знал Шекспира наизусть, что говорить о сонетах – возвышенные английские стихотворения были слабостью Станислава I, но Билл никогда не был там, и теперь не знал, что ему делать. Когда он немного приукрасил свои заслуги, обман казался совершенно невинным, но теперь пришлось задуматься о том, что если по случайности сюда приедет кто-нибудь из Лотарингии, то не избежать ему разоблачения, и больше всего ему не хотелось, чтобы обо всём догадался Том. Он не представлял, что ему делать – вечером должно читать стихи перед гостями, а он не знал ни единой строки!

Вернувшись наверх, Билл прилёг обратно на мягкую перину, забираясь под тёплое покрывало, чтобы прижаться к горячему телу под ним. Том глубоко вздохнул, приоткрыл глаза и улыбнулся, почувствовав холодную ладонь на своей груди.

– Почему такой холодный? – тут же обеспокоился он – Билл болел совсем недавно.

– Ходил умываться к колодцу, – пряча лицо в растрепавшихся русых волосах, Гийом принялся целовать его шею, в надежде окончательно пробудить Тома не только ото сна, но и от ненужного воздержания, однако не добился ничего, кроме того, что распалился сам, вдыхая дурманящий запах тёплой кожи.

Позавтракав на кухне свежим пшеничным хлебом и молоком, которые граф приказал давать им в любом количестве, молодые люди вернулись к себе, чтобы подготовиться к музыкальному вечеру. Солнце весело светило в круглое окошко чердака, и пока Том самозабвенно перебирал струны своей кельтской спутницы, Билл сидел молча, всё так же любуясь водопадом светлых волос, переливающемся в полуденных лучах.

– Что-то не так? – внезапно остановившись, Дювернуа повернулся к Биллу.

– Да. – после недолгой паузы ответил Нарцисс и тяжко вздохнул, – Я не помню сонет. Я редко их декламировал и уже всё забыл. И вот сегодня граф хочет, чтобы я прочитал их перед гостями, а что мне делать, когда любой лотарингский уличный шут знает их!

– Я их знаю, – серьёзно ответил Тома, – и я могу тебе напомнить, если ты их знал, то сразу вспомнишь, и сможешь достойно прочитать сегодня.

– Ты их знаешь? – растерянно переспросил Гийом, с надеждой глядя на арфиста, но тот лишь грустно усмехнулся в ответ – неужели Билл считает его таким невежественным?

*Alizbar – Out of Time Fairytale* http://youtu.be/aMxEHbUPLO8

Целый день юноши были увлечены разучиванием мелодичных стихов, и Билл едва скрывал своё восхищение и удивление тому смыслу, что в них обнаружил – это бы выдало то, что прежде он не был знаком со словами. Однако было то, чем не восхититься он не смог, и сердце трепыхалось, и руки дрожали – Тома пел. У него был высокий, красивый голос, от которого тело пробивало дрожью, и хотелось слышать этот голос вечно. Он пел с закрытыми глазами, вторя мелодии на арфе, и Гийом с уверенностью мог сказать, что прекраснее пения доселе он не слыхивал.

«Фиалке ранней бросил я упрек:

Лукавая крадет свой запах сладкий

Из уст твоих, и каждый лепесток

Свой бархат у тебя берет украдкой.

У лилий – белизна твоей руки,

Твой темный локон – в почках майорана,

У белой розы – цвет твоей щеки,

У красной розы – твой огонь румяный.

У третьей розы – белой, точно снег,

И красной, как заря, – твое дыханье.

Но дерзкий вор возмездья не избег:

Его червяк съедает в наказанье.

Каких цветов в саду весеннем нет!

И все крадут твой запах или цвет».

Зачарованно глядя на поющего арфиста, Билл с горечью думал о том, что его прекрасный возлюбленный даже не подозревает, что именно так он, Билл, и выглядит. Но окончив куплет, Тома тихо произнёс:

– Ведь у тебя тёмные волосы?

Беранже только кивнул, и в следующее мгновение уже покрывал лицо Дювернуа короткими, тёплыми поцелуями, гладил по голове, и нежно шептал на ухо, что он такой, каким Том его себе представляет.

– Как это?

– Но ведь ты… я хочу быть таким, каким бы ты хотел меня видеть. – просто ответил Нарцисс, запуская тонкие пальцы в пышные волосы Тома. Заставляя того задуматься – ведь он и вправду, столько раз пытаясь представить себе внешность Спасителя, даже не думал о том, каким хотел бы его видеть.

– Какого цвета твои глаза? – вздохнул Том, не отрываясь от сладко пахнущей шеи Билла, которая – он был уверен – такая же белая, как те самые лилии.

– А какие ты хочешь? – засмеялся Гийом, уже нацелившись на приоткрытые губы Тома, когда тот оторвался от его плеч.

– Если… если чёрные волосы, то глаза непременно карие! – задумавшись на миг, ответил арфист.

– Так и есть, ангел мой, всё так и есть.

– Билл? – Дювернуа крепко сжал ладони Гийома в своих, и тот почувствовал, как дрожат всегда прохладные руки.

– Что? – прямо в губы выдохнул Нарцисс.

– Je t’aime.

Дыхание перехватило у обоих. У Билла – от неожиданности, а у Тома – от страха. Вдруг его возлюбленный не готов был услышать это, а может, в его сердце не найдётся ответа, и тогда…? Тогда придёт конец, и арфист понимал это очень хорошо, тогда уже наверняка не осталось бы смысла жить дальше. Он был готов пойти и утопиться в реке, если Гийом оставит его после этого признания. Перешёл границы, не смел, оскорбил. Боль и страх настолько сковали его сознание, что он даже не сразу услышал, как зовёт его Билл.

– Том, Тома! – причитал Гийом, и Дювернуа почувствовал горячий язычок на своих щеках – Нарцисс слизывал капли, которые сами собой катились из невидящих глаз, – Не плачь, любовь моя… не нужно. Мы всегда будем вместе, слышишь? Я никогда не оставлю тебя. Если бы ты знал, как я боялся, что потеряю тебя. Если бы ты только знал, как я винил себя, пока ты был болен, я с ума сходил, Том.

– Правда? – вопрос был больше похож на всхлип, который вызвал умилённую улыбку у Беранже и он крепко обнял Дювернуа. Конечно же Гийом любил, конечно же никогда не оставил бы, и сделал бы всё, чтобы прозрачный эльф с самыми прекрасными глазами в мире, пусть и невидящими, был счастлив.

«Со дня разлуки – глаз в душе моей,

А тот, которым путь я нахожу,

Не различает видимых вещей,

Хоть я на все по-прежнему гляжу.

Ни сердцу, ни сознанью беглый взгляд

Не может дать о виденном отчет.

Траве, цветам и птицам он не рад,

И в нем ничто подолгу не живет.

Прекрасный и уродливый предмет

В твое подобье превращает взор:

Голубку и ворону, тьму и свет,

Лазурь морскую и вершины гор.

Тобою полон и тебя лишен,

Мой верный взор неверный видит сон».

Комнатка была залита солнечным светом, а тень от покачивающейся на ветру яблочной ветви, создавала на полу плавающий узор. Билл не мог оторваться от сладких уст Тома, пылко и страстно лаская их, уложив того на пол, и накрыв своим телом, которое потряхивало от страстных прикосновений. Прохладные ладони Тома скользили по его спине и пояснице, приподняв края одежды, и эти невинные касания распаляли Беранже ещё сильнее. Глухие стоны арфиста, которые он выпивал поцелуями, будоражили опьянённое сознание, и он решил, что сейчас ни за что не отступится, и своими ласками заставит Тома дойти до конца. Ведь теперь все было выяснено – они оба влюблены, так разве это не причина быть счастливыми? Возможно, именно этого Дювернуа и ждал – с его высокими понятиями это было бы вполне объяснимо. А потому Билл неожиданно отстранился, и потянул юношу за руки, помогая встать и переместиться на постель, где столько раз мечтал ему отдаться.

– Том, умоляю… я хочу стать твоим. – непривычно неуверенно для себя произнёс Гийом, как только оказался накрытым изящным горячим телом.

– Ты уверен? – совершенно смущённо улыбнулся Том, залившись очаровательным румянцем. Эта его особенность всегда волновала Билла, было в этом нечто особенное, прекрасное, детское, невинное, совершенно не сочетающееся с его ярким внешним обликом и наличием явного опыта в любовных играх.

– Ведь я люблю тебя. – прошептал Билл, сводя с ума этим шёпотом Тома, который хорошо ощущал, как трепещет под ним гибкое тело, как покрывается испариной гладкая кожа, как часто вздымается грудь от тяжёлого дыхания.

– И ты хочешь…

– Безмерно.

– Тома! Гийом! – прямо за дверью раздался громкий голос кухарки Луизы, вырвав влюблённых их сладкого забытья.

– Луиза? Что случилось? – громко спросил Билл, пытаясь придать голосу ровную интонацию, что далось с большим трудом. Обернувшись на Тома, он не без удовольствия отметил, что тот и вовсе неспособен воспринимать окружающий мир.

– Его Светлость велел принести вам подобающее платье для сегодняшнего приёма!

– Погоди, – быстро укрыв Тома плотным покрывалом, Билл поспешно накинул длинный сюртук и распахнул дверь, принимая из рук Луизы целый ворох одежды.

Поблагодарив женщину, он быстро задвинул засов, и прилёг рядом с Томом, который сразу же заключил его в объятия.

– Тогда ночью? – осведомился Билл, прекрасно понимая, как сейчас не хочется отрываться. Арфист ответил ему лёгким поцелуем, которого обоим сейчас было чертовски мало. Но было необходимо повторить сонеты – ведь Гийом попросту их не знал, но решил выучить несколько, а потом сказать всем, что у него разболелось горло после недавней болезни, и попросить Тома продолжить.

Разложив присланные графом одежды на кровати, Билл восхищался красивыми тканями и сочетанием цветов, пока Том задумчиво перебирал струны, сидя в углу на низеньком пуфе.

– Они невероятно красивы, Том, взгляни! – совершенно увлёкшись роскошным гардеробом, воскликнул Гийом, прикладывая к себе расшитый золотом кафтан, и повернулся к Тому, чтобы показаться. Тот лишь повернул голову в его сторону, но Билл уловил, как дрогнули его брови. Словно сотня острых пик вонзилась в сердце. Бросив всё на пол, Беранже подбежал к Тому, тут же падая перед ним на колени и обнимая его ноги.