Текст книги "«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)"

Автор книги: Unendlichkeit_im_Herz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 41 страниц)

– Расположение карт и их значения таковы: первая – настоящее, до того, как вы спросили; вторая – настоящее в эту самую минуту; третья – причины; четвёртая – совет; пятая – исход, если последуете совету.

– Ваше настоящее весьма противоречиво, но в то же время отражает истинную суть, – заговорил Эттейла, – ваша жизнь была под угрозой буквально день тому назад, но теперь вы в безопасности. И причиной тому – правильно избранный путь. Вы находились на раздорожье, но вняв совету карты «Умеренность»…

– Которая указывает на отношения между людьми, принадлежащими разным культурам, а возможно, и чужим землям, – Марисэ перебил своего друга, тут же извиняясь, – Возможно, избавление от боли придёт со стороны не французов, так ведь, мэтр?

– О да, любезнейший, – на лице Эттейлы возникла лукавая улыбка, – вы совершенно правы. Позволите вернуться к толкованию? Так вот, Гийом, если вы внемлите совету этой карты, вас непременно встретит успех на вашем творческом пути. Ведь вы, как я успел понять, добились своей цели, и пользуетесь успехом в труппе любезнейшего мэтра Лани? Впрочем, карта «Звезда» говорит также о неземной, чистой любви, полной красоты и одухотворённости. Она не обременит, но возвысит, подарив вам ангельские крылья, которые мы видим на предыдущей карте. Главное, изберите правильный путь. Не дайте змею, изображённому на карте «Влюблённые», вручить вам то самое яблоко.

Кивая в ответ, я думаю лишь об одном – как прекрасны эти карты. А ещё более удивительно, что Марисэ принёс их. Значит, они принадлежат ему. Герцог? Одни вопросы разрывают ум на части, а другие уже спешат вырваться, но не успеваю я и рта раскрыть, как Чёрный Лебедь отвечает на них:

– Мой друг, вы забыли сообщить Гийому ещё об одном значении. Ведь «причина» – это не только причина трудностей, а также причина, по которой вопрошающий задаёт свой вопрос, не так ли? А значит, любовь стала в причине нашей сегодняшней встречи с вами. Любовь, приносящая страдания.

Проговорив это, Марис обернулся ко мне, посылая взгляд настолько нежный, что заставляет верить в обретение крыльев.

– Разумеется! – скользнув колким взглядом карих глаз, Эттейла раскрыл книгу, принимаясь за чтение:

«L’Amoureux – это шестая карта Старших Арканов, которая символизирует потребность в выборе. Желание разделить свою жизнь с другим человеком. Влюбленность. Обручение. Древо жизни. Выбор между двумя возлюбленными. Непроторенная дорога. Пока смерть не разлучит нас. В астрологии карта Влюбленные относится к знаку Близнецов. Возможно, карта «Влюбленные» говорит о том, что вам необходимо исцеление – телесное или духовное. Это хорошее время для того, чтобы поговорить по душам о своих отношениях с другом или человеком, которому можно доверять и от которого можно получить хороший совет. В раскладе о здоровье карта «Влюбленные» обозначает духовное покровительство и выздоровление. Влюбленные. Любовники. Пары. Партнёры в общем деле или творчестве. Супруги. Близнецы. Те, кто стоят перед выбором».

Закончив читать, Эттейла вновь поднял на меня проницательный, острый взгляд, который я ощутил так, будто бы он царапал моё лицо, и, почему-то, кончики пальцев.

– Так это значит, что причина моих неприятностей… любовь? – я сам удивляюсь тому, что только что сказал. Будто оно звучит совсем не страшно. Стоило мне переступить порог этого дома, как всё, что было в моей жизни, разом осталось позади. Никакой боли, никакого сожаления, ни одной мысли о…

– Ваши отношения в настоящем связывают вас с отягощающим прошлым. Вам необходимо пересмотреть ваши отношения. Я вынужден согласиться с герцогом, – оккультист взглянул на Марисэ, который всё также стоял рядом и излучал тепло, манившее в свои объятия, – Первая карта, которая выпала даже при повторной попытке, чётко говорит о том, что… Для достоверности, я лучше дам вам прочесть самому.

Перелистав несколько страниц, Эттейла открыл описание тринадцатой карты, и протянул мне старую книгу в потёртом кожаном переплёте.

«La Mort. Смерть – это козырные тринадцать: число, которое связано со смертью с того самого времени, когда появился лунный календарь, где тринадцатый месяц является месяцем смерти и возрождения…»

Я читал долго и внимательно, несмотря на то, что обилие неизвестных мне терминов порой сбивало и уводило мысли в сторону, при этом, совершенно не пугая. Я поражаюсь тому, как вообще понимаю эти слова. До сих пор я не слышал их ни разу…

Казалось, что всё изложенное на пожелтевших страницах, говорит обо мне, открывая всю мою внутреннюю суть – настолько же обветшалую и потемневшую, как старый пергамент. Внутри ключом бьют эмоции, однако их имени я до сих пор не знаю. Быть может, имя это откроется мне потом, а пока я чувствую такое воодушевление, и мне настолько приятно и легко, что я не желаю, чтобы кончался этот день.

Из всего, что я прочитал о карте «Смерть» мне больше запомнились слова: «В вашем жизненном укладе произойдут неизбежные изменения. Затянувшееся положение подходит к концу, и впереди вас ожидает рассвет новой эры. Сейчас самое время для того, чтобы освободиться от ненужных отношений, событий и свернуть на тропу, ведущую к новому этапу вашей жизни».

***

– А как поживает милейший Нарцисс? – спросил Эттейла, когда все, интересующие нас вопросы были выяснены, а карты – сложены. На последний вопрос о личности отравителя карты ответили неоднозначно, показав нам Пажа Мечей, который мог означать, как белокурую девушку, так и юношу той же наружности. Для меня же это стало ясным ответом, однако говорить об этом было рано.

– Нарцисс сейчас перед вами, – с улыбкой ответил Марисэ, натягивая чёрные берхатные перчатки.

– Так, это о нём вы мне говорили? – удивлённо вскинув брови, прорицатель посмотрел на меня одним из тех своих взглядов, объяснить который мне не под силу, – Так это вы, тот самый прекрасный Нарцисс, о котором я так наслышан?

– Чёрный Нарцисс, мэтр, не так ли? Теперь я не ошибся в выборе цветка.

Эттейла ничего не ответил, вздохнув прерывисто, и мне показалось, что он хотел ответить Лебедю, но промолчал. Затем он открыл окна, позволяя свежему дуновению ветра заполнить кабинет, где стало душно за то время, что мы пробыли в нём. Сколько заняло наше общение с высшими силами, я понял по тому, что за окном уже смеркалось.

Спустившись вниз, где подмастерья «цирюльника» всё так же обслуживали клиентов, мы распрощались с Эттейлой, который специально вышел за нами на крыльцо, держа в руках ножницы, и громко произнёс, чтобы на следующую стрижку мы пришли не ранее пятнадцатого сентября. Это была вынужденная мера, поскольку для всех остальных Эттейла являлся просто Жаном-Батистом, обыкновенным брадобреем. В последний раз обернувшись, я увидел в его глазах невероятную грусть. Наверное, все предсказатели и маги одиноки и несчастны…

***

– Вам легче?

Из потока мыслей, которые одна громче другой, взывали то к сердцу, то к разуму, меня вывел бархатный голос Марисэ, который не отпускал моей руки с тех пор, как мы сели в карету и поехали назад в Версаль. До сих пор мы не сказали друг другу ни слова. Вначале потому, что не хотели быть услышанными на улице – кстати, дорога пешком назад не показалась мне такой далёкой, – а затем обратились каждый к своим размышлениям. Но, не смотря на усталость, глаза мои даже не слипались.

– Несомненно, Марисэ, я не знаю, как благодарить вас за то…

– Билл, я спрашиваю у вас не благодарности ради. Скажите мне всё, как есть, – его голос прозвучал спокойно, но настойчиво, и всё так же ласково.

– Я растерян.

– Вам ничего не нужно предпринимать. Остановитесь на какое-то время и отдохните. Делайте только то, что вам нравится, и не пытайтесь подстраиваться под желания окружающих. А с отравителем мне всё ясно, я и не надеялся услышать чего-то другого.

– Может, вы поделитесь со мной своими мыслями? – прекрасно понимая, что за этим стоит Жирардо, я решил не спешить. Расклады один за другим показывали ни то юношу, ни то девушку, пока я, наконец, не вспомнил о короткой встрече с ним, облачённым в женское платье после спектакля, почти у самых дверей покоев маркизы.

– Андрэ, – голос Марисэ прозвучал тихо и бесцветно, теряясь в стуке колёс по мостовой.

– Он также приходил с вами к Эттейле?

Я не знаю, как набрался смелости, и почему задал именно этот вопрос. По тому, как спрашивал о неком Нарциссе прорицатель, я всё понял, и увидел, что Чёрный Лебедь плавно обошёл острые углы, отвечая уклончиво. Отчего-то разговор их колко отдавался в сердце, заглушая все прочие мысли, которые должны были возникнуть при названии имени отравителя.

– Что вы, Гийом! Да как вы могли такое подумать! – в чёрных глазах сверкнуло неподдельное изумление. Разве я спросил что-то настолько невероятное?

– Но он спросил…

– Он спросил потому, что я много рассказывал о Жирардо, – сухо ответил Марисэ, отворачиваясь к окошку, за которым ночной Париж мелькал огнями масляных фонарей.

– Он дорог вам.

– Был. Но я ошибся. Я поверил ему. Почти. Но ведь мы все иногда совершаем такие ошибки, разве не так?

– Вы правы. Но, видимо, вы дороги ему были, раз… ведь он неправильно воспринял нашу с вами дружбу.

– Он, как раз, всё воспринял правильно. Только у каждого своя правда, – улыбка коснулась губ, которые влекли мой взгляд к себе, – Я ошибся, но вовремя понял, что не он – тот редкий цветок, что предначертан мне судьбой. Я ничего не рассказывал ему о себе, будто чувствовал, и никогда не посвятил бы в свои дела. В особенности с Альетте.

– Он не любит, когда его так называют.

– Чудачество.

Мы замолчали и ехали в тишине до самого Версаля. Только оказавшись у ворот дворца, Чёрный Лебедь вновь обратился ко мне, взяв мои руки в свои.

– Прошу вас, драгоценный мой, не заботьтесь ни о чём. То, что произошло во дворце недавно – исключительно моя вина. Я должен был это предвидеть. Когда-то я подарил ему одну вещицу, и он нашёл ей весьма своеобразное применение. Теперь же я предприму те меры, которые навсегда избавят вас от этих беспокойств, вы только…

– Что вы собираетесь делать? – я не узнал свой голос, от волнения прозвучавший сипло, когда в бездонных глазах, что устремили ко мне свой взор, затягивая в темноту, сверкнули искры жестокости. Это был вовсе не блик фонаря, что держал лакей, открывший дверцу кареты.

– Ничего особенного. Вы слишком много думаете. И слишком много чужих беспокойств пропускаете через своё сознание. Вы водрузили на свои плечи слишком многое…

– Почему вы не спрашиваете меня о… – я не успел договорить, как Марисэ прервал меня.

– До завтра, Билл, – произнёс он тихо, и покинул карету, направляясь к дворцовым ступеням, а вслед за ним вышел и я.

Просторная аллея, как обычно, встретила меня свежими древесными и травными ароматами. Кукушка всё ещё взывала к небу, хотя оно уже стемнело, и ползучие сумерки медленно спускались вниз по раскидистым ветвям. Шелест листвы, дуновение ветра, лай сторожевой собаки – эти звуки жили здесь всегда, но замечал ли я их до сих пор? По краям аллеи разбиты клумбы с георгинами и гладиолусами, что тёмно-бордовыми пятнами расползаются в темноте. Сворачивая на тропу, что ведёт к домику, я понимаю, что прохожу здесь в тысячный раз, но не помню ничего, кроме пыльной тропинки. И когда, выходя из зарослей шиповника и кустов сирени, я вижу дом – наш дом – внутри будто взрывается пушечное ядро, разрывая всё, что я только успел рассмотреть на тысячи мелких осколков, разрушая полупрозрачный мирок, который я так тщетно пытался построить.

Прости, но не ты это был…

Прости.

Прости.

***

Утро настало слишком быстро, особенно для тех, кто не спал всю ночь, мучаясь в полудрёме, каждый своим. Гийом так и не нашёл в себе моральных сил, чтобы войти в их с арфистом дом, хотя прекрасно понимал, во что вновь превратится ночь для слепого ангела. Вместо этого, он вернулся во дворец, где попросился переночевать к Ришару, одному из немногих танцовщиков, с которым сумел подружиться. Весёлый и разговорчивый брюнет всегда находил интересные темы для бесед, не задавал вопросов о делах сердечных, и считал Гийома гениальным, а потому, когда поздно вечером Беранже постучался в его комнату, где как раз пустовала одна кровать, был очень рад возможности оказать ему небольшую услугу. Ришар крутил романы исключительно с королевскими фрейлинами, и последние слухи ходили как раз о том, как он вскружил голову какой-то новенькой провинциалке, которая поступила на службу к королеве, а потому Гийом считал его наиболее безопасным для того, чтобы провести ночь в одной опочивальне. Разумеется, и в этот раз Ришар не задал ни единого вопроса, позволяя Беранже погрузиться в свои мысли.

Тома провёл ночь в не менее тяжёлых думах, но они были вызваны отнюдь не тем, что его возлюбленный, возможно, проводил время с каким-нибудь новым любовником – к такому арфист давно привык, и ощущал это на расстоянии. Но сегодня всё было по-другому, и самым страшным для Дювернуа стало то, что та невидимая связь, заставлявшая его страдать в дни неверных ночей, как будто испарилась. Он перестал чувствовать любимого, когда пытался думать о нём, вспоминая немного размытые несовершенным зрением черты лица, и ощущал холод. Как будто не было Гийома никогда. Он не чувствовал ничего. Так прошёл день, и только ближе к ночи ему показалось, что тепло возвращается, однако это чувство растворилось также быстро, как и возникло. Тьери ничего толком сказать не мог, поскольку сам весь день находился рядом с ним, а когда сходил во дворец, узнал лишь, что после занятий Нарцисса никто не видел, а присутствие маркиза у короля доказывало, что Гийом не с ним.

Беспокойство нарастало с каждым часом. Дювернуа стало казаться, что с Биллом могло произойти какое-то несчастье, тем более, он прекрасно понимал, что отравленное вино предназначалось вовсе не покойной теперь Леблан, а его любимому. Если бы только он знал наверняка, что Гийом в порядке, он не стал бы преувеличивать собственные предчувствия, которые шептали ему об опасностях со всех сторон. Он видел лучше, но теперь ему казалось, что он и видит наполовину, и чувствует не до конца. Когда он мог только чувствовать, он и то ощущал себя более полноценно, нежели сейчас. На прозревшие глаза ещё нельзя было положиться в полной мере, а голова продолжала кружиться при передвижении, или когда он слишком быстро переводил взгляд.

Остаток ночи арфист провёл, не впервые, в отдельной опочивальне Гийома, вдыхая едва уловимый аромат фиалок, исходивший от его постели, а когда взошло солнце, подошёл к резному столику, на котором стояло множество коробочек и пузырьков с косметическими средствами. Тома присел на пуфик, разглядывая принадлежности своего возлюбленного, борясь с желанием коснуться их, будто опасался, что они исчезнут также внезапно, как их хозяин, когда заметил вдруг, что зеркало не завешено тканью, как обычно. В его собственных покоях не было зеркал, поскольку в них не было надобности, а с тех пор, как зрение улучшилось, он заходил к Гийому всего несколько раз, а то обстоятельство, что последние две недели Нарцисс ночевал дома, внемля угрозам своего учителя, исключали потребность ночных походов к пустому алькову. Большое зеркало, висевшее в комнате Гийома, было красиво оправлено в резную раму, и Гийом, наряжаясь, очень любил смотреться в него. Оно же, словно боялось прогневать хозяина, всегда радовало Нарцисса совершенным в своей красоте отражением.

Но в отношении арфиста оно оказалось не таким добрым. Словно заколдованное злым заклятием, оно представило его уставшему взору самую досадную картину. А Дювернуа и не ждал увидеть в отражении ничего прекрасного. Бледным и непричёсанным, с красными опухшими глазами и впалыми щеками, он увидел себя впервые за много лет, и совершенно не был удивлён. Он подозревал, что Гийом и в этом его обманывал. Иначе… если бы он действительно был таким красивым, как тот говорил, то вряд ли сейчас сидел бы один в пустой комнате. Ведь тогда бы Нарцисс его не оставил?

Создавалось впечатление, что даже с солнцем злое зеркало вступило в заговор, отчего утренние лучи подсвечивали лицо Дювернуа так, что падающие тени лишь подчёркивали нездоровую серость кожи и тёмные круги под глазами. Брови и нос показались ему широкими и ужасными, а не уложенные с ночи волосы напомнили пучок соломы. Поднявшись с сидения, юноша отрешённым взглядом скользнул по своему телу, прикрываемому лишь ночной сорочкой из полупрозрачного муслина, и с каждым ударом сердца, которое забилось часто и гулко, испытывал всё большее отвращение к тому, что отражала зеркальная поверхность: слишком тонкая шея, излишне длинные руки и ноги, худой силуэт, который не скрыть даже под складками ткани. Когда он недавно пытался рассмотреть себя сам, без помощи зеркала, тело не показалось ему настолько ужасным, но теперь он решил, что ему солгали собственные глаза, прозревшие так не вовремя, а бесстрастное зеркало врать не станет.

Путающиеся мысли тщетно рвались подбросить какое-нибудь приятное воспоминание, в котором нашлось бы доказательство, обратное очевидному, и перекрикивая друг друга разными голосами, разрывали голову Дювернуа, которому казалось, что она вот-вот разорвётся, если они не замолчат. Но они, прекратив искать оправдание лжи, которой являлись слова о любви и красоте, внезапно остановились на полпути, разом покинув ум, и оставляя его в полной тишине.

– Где же вы все?

Он обратился к своему отражению с безумной улыбкой. Собственный вид вдруг стал для Дювернуа настолько забавным в своей жалкости, что, не удержавшись, он громко рассмеялся, продолжая смотреть в зеркало. И в нём внезапно стало пусто – утреннее солнце заливало ослепляющим светом балдахин и пустое ложе, но себя самого Тома там больше не видел.

– И где ты? Тебя ведь тоже нет? Тебя просто больше нет? – истерический смех оборвался, и арфист зашептал, обращаясь к зеркалу, которое продолжало играть с ним в жестокие игры.

– Тьери!

Возившийся на кухне, Лерак бросившись наверх, терялся в догадках, что могло так напугать Дювернуа, и нашёл его в покоях Гийома, стоящим напротив зеркала, с мокрыми от слёз щеками.

– Его нет? Вы скрываете от меня правду. Ну, скажите же!

– О чём вы, господин? – ничего не понимая, Тьери подбежал к юноше, и попытался взять под руку, но тот не дался, дёрнувшись, как от огня.

– Где Гийом?!

– Наверное, во дворце, вы же знаете…

– Почему там пусто?

– Где? – уже совершенно сбитый с толку, Лерак стал оглядываться вокруг, как вдруг понял, что ясный взгляд устремлён в зеркало, – Пречистая Дева… вы видите?

***

Тьери удалось просьбами и уговорами заставить Дювернуа вернуться к себе, и лечь в постель. Крикнув слугам, чтобы они быстро заварили необходимые травы, сам он достал порошки, присланные Клермоном, принимаясь смешивать их в нужных пропорциях. Лерак списал происходящее на сильное потрясение, ведь стало очевидно, что Тома может видеть. А поскольку до этого его состояние и так было тревожным, усугубившись после инцендента во дворце, то сейчас оно могло ухудшиться внезапно открывшимся восприятием окружающего мира. Тьери не видел ничего странного в том, что Гийом не появлялся со вчерашнего утра, поскольку такое не раз уже было. Он и не мог понять того, сто творилось в уме арфиста.

Тома придремал совсем ненадолго, но когда открыл глаза, слуга не сумел сдержать радости.

– Боже, вы можете видеть? Нужно срочно сообщить об этом мсье Беранже!

– Тьери, не смейте, – в голосе больше не было и намёка на растерянность. Помутнение прошло, и теперь в нём звучали стальные ноты, – Вам действительно не нужно больше за мной ухаживать, я всё могу делать сам.

Но если вы скажете…

– Он должен об этом знать! – попытался спорить Лерак, надеясь, что сейчас, возможно, эта новость что-нибудь да изменила бы в отношении Нарцисса к арфисту. Даже ему, который сам был по-прежнему влюблён, нестерпимо было смотреть на бесконечные муки обоих.

– Если вы ему скажете, – делая паузу, Дювернуа тяжело взглянул в глаза Тьери, отчего тот передёрнулся, – Я…

– К вам Его Светлость мэтр Лани! – внезапно возникший на пороге, слуга прервал его на полуслове.

– Никому, Тьери, вам понятно? Это в ваших же интересах, уверяю вас.

Могло бы показаться, что любые слова Дювернуа – всего лишь пустая угроза, отчаянная попытка скрыть беспомощность, но интонация и взгляд его смогли повлиять на Тьери, который ощутил в них не только силу, но и долю угрозы. С одной стороны Тома был всё так же слаб, особенно в настоящее время, когда мало ел, почти не спал, и всё ещё плохо видел – что он мог сделать? Но, с другой – он менялся на глазах так же, как и Гийом, а потому, сегодня горестный и растерянный, завтра мог проявить и небывалую стойкость, и даже жестокость: Лерак увидел это чётко, стоило ему встретиться взглядом с некогда бессловесным и хрупким созданием.

– Тома, простите меня за моё внезапное вторжение в столь ранний час, но у меня есть к вам серьёзный разговор… – пройдя к ложу, Жан Бартелеми остановился у колонны балдахина, – Но мне кажется, вам вновь нездоровится?

– Пустяки, мой господин, это не стоит вашего внимания.

Сказав это, Тома улыбнулся так, что солнечный свет, ещё недавно пытавшийся представить его в самом негожем виде, поблек перед его улыбкой в глазах Лани. Голос прозвучал ровно и уверенно, как будто ещё недавно не срывался, прерываемый всхлипами. И только глаза, по-прежнему красноватые от пролитых ночью слёз, подсказывали слуге Терпсихоры о том, что сердце арфиста, в эту минуту, разрывается на части. Это умение скрывать боль вновь поразило восприимчивого Лани до глубины души. Он не знал, что ответить на это, но поддавшись порыву, присел на край постели, и осторожно взял Тома за руку, не обращая внимания на Тьери, который после этого тактично удалился.

– Я пришёл сообщить вам волю Его Величества, Тома. Ваше мастерство глубоко тронуло короля, и он дарует вам место при своей свите. Теперь вы будете его личным музыкантом.

Бартелеми сделал паузу, наблюдая за арфистом, который сидел, облокотившись на подушки, с закрытыми глазами. Тома молчал. И только потому, как дрогнули пальцы юноши, которые он сжимал в своей ладони, а на доселе бледном лице проступил нервный румянец, стало ясно, что новость эта ему не по душе.

– Не беспокойтесь. Его Величество знает, что вы не в состоянии постоянно быть при нём, и что вам необходим уход и покой, а потому за вами будут посылать в дневное время, или по вечерам. Хотя, разумеется, ежедневно.

– Я бесконечно благодарен Его Величеству за оказанную мне честь, – тихо произнёс Тома, отнимая руку, и вцепляясь в кружево пододеяльника.

Этот жест был достаточно выразительным, и Лани понял, что сейчас ему лучше покинуть покои Дювернуа, ведь тот и так еле держался.

– Но также благодарен безмерно вам, мэтр, за вашу доброту и заботу.

Глядя на то, как дыхание арфиста участилось, а уголки губ, дрогнув, опустились, Жан Бартелеми не смог больше сдерживать своих порывов. Всё это время, сидя рядом с воплощением своих самых сокровенных грёз, он одновременно тяготился его печалью, и вместе с тем не мог налюбоваться лицом, что казалось ему безупречным в обрамлении золотисто-русых локонов. Быстро поднявшись, Лани прижался губами к горячему лбу арфиста, на миг погрузившись в облако аромата, что окутывало медовые волосы.

– Будьте благословенны, дитя моё, – прошептал Лани, быстро отстранившись, и направился к двери.

– Мэтр… – любимый голос заставил обернуться, чтобы вновь ощутить боль вперемешку с нежностью, – Вы не видели его сегодня?

– Конечно же, видел, – солгал Лани, мысленно проклиная за это себя, – Сегодня занятия с раннего утра.

– Благодарю вас.

Кивнув, мэтр Лани покинул опочивальню Дювернуа, сразу же направляясь во дворец. Он увидел, что Тома ему не поверил, и знал наверняка, что сейчас, когда закрылась дверь, у прекрасного арфиста не осталось больше ни сил, ни причин сдерживать всё то, что рвалось наружу вместе со слезами.

Бартелеми шёл по одной из залитых солнцем аллей, где его приветствовали проходящие мимо придворные, а вокруг весело щебетали птицы и порхали разноцветные бабочки, но душа его оставалась рядом с тем, кто сейчас бессмысленно взывал к пустоте, и трясущимися руками прижимал к груди тёмно-лиловый шарф, хранивший тонкий фиалковый аромат.

***

– Вы так рано пришли, мой Нарцисс…

Нежное обращение и очаровательная улыбка Чёрного Лебедя отвлекла Билла от выполнения сложного па. Отвлёкшись, он неудачно приземлился и немного подвернул ногу. Охнув, он осел на пол, принимаясь растирать потянутую щиколотку.

– Позволите мне?

Опустившись на пол рядом с Беранже, Марисэ убрал его руки с повреждённого места, и начал разминать, но не простыми движениями, а нажимая на какие-то особые точки.

– Зачем вы так меня напугали? – когда боль стала понемногу проходить, Гийом тут же возмущённо уставился на прекрасного брюнета, который сосредоточенно пытался излечить его стопу.

– Мне не кажется, что это был испуг, – самая невинная улыбка появилась на губах «целителя», когда он поднял взгляд на негодующего пострадавшего.

Поскольку сидели они в крайне неудобном положении, японец предложил Гийому перебраться на кушетку, и вскоре они уже сидели на ней, вернее, Гийом полулежал, а сидящий в его ногах Лебедь продолжал заниматься его лечением, восхищаясь изяществом хрупких лодыжек. Весь образ Гийома в целом сейчас был настолько привлекательным, что Марисэ сам не заметил, как руки его переместились по тонким икрам вверх, поглаживающими движениями достигая острых колен. Несмотря на то, что Гийом не выспался, и был немного бледен, красота его не пострадала от этого, и даже приобрела какой-то особый оттенок. Он возлежал на подушках в позе античного бога, заведя одну руку за голову, в то время как другая расслабленно покоилась на груди, и смотрел на Лебедя из-под опущенных ресниц. Алые губы были слегка приоткрыты, приковывая внимание к кончику языка, что пару раз мелькнул между них, и к родинке под ними. Что говорить о гладком шёлке смоляных волос, что разметались по сторонам, и на фоне которых фарфоровая кожа Гийома казалась ещё более прозрачной и светлой.

Билла ничего больше не волновало и не пугало. Даже аромат вербены, который вновь исходил от Чёрного Лебедя сегодня. Мгновение приостановилось, и резкий вдох, непонятно кому принадлежащий, разрезал тишину ещё пустой танцевальной студии, когда Лебедь, склонившись, запечатлел на щиколотке Гийома короткий поцелуй. Именно эту картину застал мэтр Лани, когда вошёл в зал.

***

Репетиция проходила в напряжённой, постепенно накаляющейся атмосфере. Марисэ упорно делал вид, что не замечает осуждающего взора Жана Бартелеми, а у Гийома всё ещё болела щиколотка, однако маэстро даже слушать не хотел о том, чтобы дать ему хотя бы день отдыха. Он вообще не поверил в то, что Нарцисс действительно подвернул ногу, поскольку гнев взял верх над его сознанием. Остальные танцоры также притихли, изо всех сил стараясь заслужить поощрительную улыбку хмурого учителя.

Так, ранее спокойная студия Бартелеми Лани, с появлением в ней Беранже, превратилась в поле боя. До этого провансалец постоянно вздорил с Жирардо, а теперь и сам руководитель труппы, всегда спокойный и умиротворённый, стал похож на горящий факел. К слову, Андрэ присутствовал на уроке, но выглядел подавленно и вёл себя предельно тихо, боясь обратить на себя внимание.

Не только дух в студии, но и сам Лани изменился за последние три месяца. Линии стали резче, движения – порывистее, осанка – агрессивнее, а к своим танцовщикам он стал настолько требовательным, что многие стали подозревать его в чувствах к самому Гийому. Но всё это не подкреплялось никакими фактами, поскольку даже визиты в домик танцора мэтр наносил чаще в его отсутствие. Брата Беранже все запомнили напуганным слепым мальчиком, хотя, несомненно, красивым и талантливым. Но отчего-то было очень сложно представить, что это ущербное создание может привлекать Жана Бартелеми, на которого, время от времени, охотятся первые красавицы Франции.

Итак, урок, больше походивший на битву, подошёл к концу через два изнурительных часа. Марисэ едва ли ни падал с ног, но станцевал до конца безупречно, несмотря на боль во всём теле и отдышку. Гийом последовал его примеру, и ему даже показалось, что нога почти не болит. Сообщив, что до завтра все свободны, мэтр поспешил удалиться к себе, позволяя своим ученикам вздохнуть с облегчением, и в первую очередь Гийому, в сердце которого бушевала буря всё это время. Из-за внезапного появления учителя, он не успел даже осмыслить того, что произошло между ним и Чёрным Лебедем. Объяснений жаждал ум, сердце их боялось, а Марисэ и вовсе не собирался их давать, и как только урок был окончен, попрощался с Беранже до завтрашнего дня.

Гийом был разочарован и рад одновременно, ведь теперь ему предоставлялось время для размышлений, хотя именно им он предавался каждую последнюю ночь. Но после посещения улицы Цирюльников характер этих размышлений переменился.

***

– Билл? – знакомый голос возвратил Гийома в реальность дворцового коридора, – Мы давно не виделись, не находите?

– Моё почтение, Ваше Сиятельство… Александер, – Гийом постарался произнести это как можно слаще, но маркиза не убедил его тон.

– Мне кажется, или вы не особо рады этому?

– Вините в этом мэтра мэтра. Моё долгое отсутствие я могу объяснить лишь его строгостью.

– Кажется, они с Марисэ совсем вас не щадят… – задумчиво молвил де ля Пинкори, и его уст коснулась опасная улыбка, – Но зато общение с ними, в особенности с последним, куда более плодотворно, чем со мной. Имейте в виду.

– О чём вы? – Гийом посмотрел в чёрные глаза маркиза, одновременно пытаясь разгадать суть и цель игры слов.

– Узнав о том, что я не всесилен, и что вовсе не я подарил Жирардо имение в Шампани с дворянским титулом, а Чёрный Лебедь, вы больше не пожелали возлечь со мной. Вас никто не видел даже близко с моим домом, а значит…

– Но я не знал об этом! – не ожидая такого поворота, Беранже, тем не менее, понял, о чём говорит маркиз.

– Но ведь никто не знает о том, что вы не знали, не так ли? – уводя Билла в сторону, чтобы их не услышали, Александер заговорил шёпотом, – А значит, когда две недели назад я вам сообщил об этом, скажем, в тот вечер в библиотеке, – он сделал паузу, наблюдая за румянцем, который всегда выдавал юношу, – Вы тогда так громко… ах, Гийом… – маркиз выдохнул, и слегка коснулся мочки Нарцисса губами, с удовольствием отмечая мурашки на бледной шее, – … вы так громко причитали о том, что я вас обманул, что даже дворецкий услышал это. Ведь именно тогда я и раскрыл вам правду о том, кто может щедро с вами расплатиться.