Текст книги "«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)"

Автор книги: Unendlichkeit_im_Herz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц)

Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me

========== Часть I. “Тень”. ==========

– Почему мы должны? Ведь ты говорил…

– Я не бог. Прости.

– И теперь ты забудешь меня?

– Драгоценность моя, никогда!

– Так надолго расстаться…

– И мне было страшно тогда, я уходил в неизвестность.

– Ты всё ещё помнишь… и не простил.

– Теперь мы знаем всё, о чём ты тревожишься?

– Но если я забуду?!

– Ты никогда не забудешь.

– Билл?

– Что, любимый?

– Je t’aime.

***

Деревушка Сент-Мари так и оставалась бы одной из сотен с таким названием, если бы не ежегодный Праздник яблок, который всегда собирал в ней жителей окрестных деревень и небольших городков. Эта традиция родилась ещё в средневековье. Ярмарка проходила в открытом поле, под ярко-голубым небом, среди только что собранной пшеницы и доцветающих васильков. Торговцы продавали всё – от вина до кружев, бродячие актёры ставили свои спектакли, цыгане зазывали в свои шатры – погадать, а певцы и музыканты радовали народ новыми песнями и танцами. Обязательно было несколько больших столов, на которых были выставлены различные кушанья из яблок: яблоки запечённые, яблоки сушёные, яблоки в карамели, яблочные леденцы и пироги, сидр. Приезжие смотрели на местных, а местные, нарядившиеся в свои самые дорогие платья, которые вышли из моды ещё во времена Людовика XIII, с интересом разглядывали модных приезжих. Дети шныряли в толпе, гоняясь друг за дружкой, или вились возле родителей, выпрашивая игрушки и леденцы. Вслед за Праздником яблок всегда следовала череда свадеб, поскольку для многих он был единственной возможностью познакомиться с кем-нибудь. Кто-то уезжал, кто-то селился в Сент-Мари, так что к следующему у многих уже появлялись дети, с которыми они приходили на него, и так происходило из года в год. И нынешний, 1752-ой, конечно же, не стал исключением, особенно после такого богатого яблочного урожая, какого не было уже несколько лет.

Высокий, молодой провансалец смешался с толпой, прогуливаясь после представления, устроенного бродячими музыкантами из Марселя, которые пригласили его выступить с ними. Он красиво пел, и согласился на их предложение, потому что нуждался в деньгах, а в кошельке, после съёма комнаты, оставалось всего десять экю. Теперь он скрывался от толпы восторженных провинциальных дворянок, которые наперебой стали приглашать молодого певца к себе. Оставшись один, он облегчённо вздохнул, и улыбнулся сам себе. Его длинные, иссиня-чёрные волосы переливались в лучах солнца, а янтарные глаза, обрамлённые пушистыми чёрными ресницами, заинтересованно бегали по лицам и нарядам людей.

– Гийом!

Юноша обернулся, услышав своё имя, и увидел грузного барабанщика, который прорывался к нему сквозь толпу, – Постой, земляк! Ты куда путь держишь-то?

– В Париж, куда же ещё? – сверкнув белоснежной улыбкой, парень мечтательно прикрыл глаза, – Попытаюсь сделать там карьеру…

– Только не говори, что мечтаешь стать генералом! – хохотнул мужчина, насмешливо разглядывая его хрупкую фигуру, – Тебе, разве что, в этот… балет… – барабанщик скривился, силясь вспомнить название.

– Мерлезонский? – снисходительно усмехнулся парень.

– Да!

– Я так и хочу. В королевский балет. Говорят, у них чудесный маэстро.

– Да ты попробуй туда пробейся!

– Вот увидишь, Жерар, однажды Гийома Беранже узнает не только Париж, но и вся Франция!

– Ладно-ладно, храни тебя бог в твоём Париже, чудак, а мы едем в Тулузу. Если передумаешь, то…

– Нет.

Простившись с барабанщиком, Билл – именно так называли Гийома родные – пошёл дальше по рядам торговцев мёдом. Неподалёку стоял цыганский шатёр, который привлёк внимание юноши – возле него кто-то ссорился, перекрикивая даже гомон шумной ярмарки. Какой-то молодой человек громко спорил, не боясь целого табора цыган, что собрались вокруг, и по их виду можно было понять, что ещё чуть-чуть и завяжется драка. Подойдя ближе, Билл прислушался и понял, что тот обвинял их в шулерстве, доказывая, что Таро – это не игральные карты, с которыми можно делать трюки, обманывая простодушных крестьян, а серьёзное учение, требующее правильного подхода и понимания. Когда смельчак закончил свою речь и пошёл прочь, Билл перехватил его у большой винной бочки.

– Не боитесь их?

– Кого? – молодой человек поднял тёмно-карие глаза, – И кто вы, мсье?!

– Я … – растерялся Билл, – я хотел сказать, что вы очень смело ругались с цыганами.

– А, эти сволочи совершенно обнаглели! – недавний пыл быстро вернулся, – Вы бы видели, что они творят с Таро!

– А вы верите в пророчества? – заинтересованно разглядывая гневно покрасневшего мужчину, осведомился Билл.

– А вы нет? – вопросом на вопрос ответил тот.

– Верю.

– Жан Альетте, – представился спорщик, – я занимаюсь астрологией и Таро уже много лет, и ни разу ещё не слышал такой глупой трактовки!

– Гийом Беранже, – гордо вскинув голову, произнёс своё имя Билл, будто бы уже давно стал лучшим танцором Франции, – зашёл в эти места по пути в Париж. А вы смогли бы мне что-нибудь предсказать?

– Луна в Скорпионе… карт с собой у меня нет. – задумчиво глядя на своего собеседника, ответил Альетте, – Но одно я скажу вам точно: сегодня произойдёт что-то очень важное. Что-то, что вы запомните на всю жизнь. Не упустите свою удачу. – сказав это, мужчина развернулся, и пошёл прочь.

– Но я попаду в Париж?! – крикнул Билл ему вдогонку.

– Всё решится сегодня!

– И что такого может решиться сегодня? – неизвестно, у кого спросил юноша, глядя вслед удаляющемуся прорицателю.

– Анжуйского налить? – буркнул торговец, толстый, как и его винная бочка.

***

Ответ на свой вопрос Билл получил спустя несколько часов, когда не раздумывая, бросился в горящий, разваливающийся домишко, чтобы спасти слепого, который не мог выйти из пылающей постройки. Вечернее веселье было в самом разгаре, когда на окраине Сент-Мари загорелся дом старушки, пока та жарила гусей, которых продавала в местную таверну. Из-за жаркой погоды пламя быстро перекинулось на весь дом, где находился её единственный постоялец – слепой сирота по имени Томá Дювернуа. Ветхая постройка стала быстро разваливаться, и как женщина ни умоляла помочь, никто из собравшихся зевак и не думал рисковать жизнью, чтобы спасти слепого сироту. Только провансальский мечтатель, по имени Гийом Беранже, не побоялся броситься в охваченный пламенем дом, который рухнул через пару мгновений, после того, как он и спасённый им юноша оказались в безопасности.

– Как вас зовут? – усадив дрожащего погорельца на траву, спросил Беранже.

– Тома Дювернуа. – тихо ответил тот, крепко вцепившись тонкими пальцами в запястье своего спасителя, – Благодарю вас, мсье…

– Гийом… просто Билл! – Пойдёмте со мной, ведь вам теперь негде переночевать.

Билл помог юноше подняться и, оставив позади шумящую толпу, и догорающие развалины, они побрели к постоялому двору, где этим утром провансалец снял маленькую комнатку на одну ночь, потому как следующим утром собирался вновь отправиться в путь. Он сам ещё до конца не понимал, что сейчас произошло, но ему казалось, что он наблюдает за происходящим со стороны. Поднимаясь по деревянной лестнице на второй этаж, Билл слышал только скрип старых ступенек и два частых дыхания – своё и своего … он сам ещё не мог понять, кто для него этот бедняга Тома. Держа его под руку, он ощущал, как того бьёт крупная дрожь, и как она постепенно передаётся ему самому.

– Полагаю, мне лучше уйти. – послышался в темноте хрипловатый голос, пока Билл зажигал свечу. Вспыхнув, огонь осветил помещение, и Беранже потянул слепого за руку, усаживая на низкий топчан, укрытый соломой.

– Я вас не отпущу, – с улыбкой произнёс он, – или я похож на сумасшедшего?

– Похожи. – всё так же тихо ответил внезапный гость, и его ответ очень удивил Билла.

– Чем же?

– Кто, как не безумец, стал бы спасать незнакомого человека, не боясь быть погребённым под горящими обломками?

– Но…

– Об этом я и говорю. – не дал договорить Биллу Томá, и нащупав его руку, крепко сжал холодными пальцами, – Я не могу вас отблагодарить, у меня теперь даже нет моей арфы, всё сгорело…

– Арфа?

– Кельтская. Я не расставался с ней.

– Но как вы играли на ней? – Билл испугался, что мог обидеть, и добавил, – Простите, я удивлён, что…

– На ощупь.

Молодые люди устроились вдвоём на своём соломенном ложе, и если Тома уснул почти сразу, его спаситель ещё долго ворочался и не мог сомкнуть глаз. В мыслях до сих пор звучали, и смешивались в одно, слова чуднóго прорицателя, который сообщил о каком-то сверхважном событии, крики толпы, мольбы старухи спасти слепого мальчишку. Кожей Билл всё ещё ощущал жар, исходивший от пламени, и чувствовал неприятный запах подпаленных волос. «Уже время. Время. Уже пора…»– словно в бреду повторял юноша, когда Билл нашёл его забившимся в самом дальнем углу дома, куда ещё не успел добраться огонь. Что – «время»? Мысли начали путаться, и вскоре Беранже уснул, прижавшись со спины к постоянно вздрагивающему, и стонущему во сне арфисту – так было теплее, потому что с ночной тишиной пришла привычная для сентября прохлада.

Утреннее солнце весело простирало лучи до середины комнаты, и разбудило провансальца первым. Он болезненно охнул, обнаружив, что солома сбилась, и сам он лежал на твёрдом дереве, а мышцы затекли от неудобной позы. Открыв глаза, он увидел перед собой виновника своих несчастий – перепачканный сажей юноша всё ещё крепко спал, лёжа на спине, из-за чего Биллу перестало хватать места между ним и стеной. Тихонько, чтобы не разбудить, Беранже сел, и потянувшись, принялся разглядывать своего гостя, ведь вчера он так и не успел его рассмотреть. На вид юноше было не больше семнадцати, и даже под слоем копоти были хорошо видны красивые черты лица: вздёрнутый носик – «девичий» – пронеслось в голове; чётко очерченные губы, напряжённо поджатые во сне, и густые брови, тревожно нахмуренные. Казалось, что ему снится дурной сон. Взглянув на тёмные, пушистые ресницы, которые подрагивали, как крылья мотыльков, Билл почувствовал что-то сродни сожалению, из-за того что глаза, скрытые за этим красивым разрезом, не могут видеть. Разметавшиеся тёмно-русые волосы дополняли трогательный образ спящего, который то и дело что-то шептал во сне, но стоило Биллу попытаться встать, как юноша вздрогнул, и громко вздохнув, распахнул глаза… Конечно, Беранже много повидал слепых, и часто слепота сильно уродует глаза, из-за чего смотреть в них страшновато, но теперь было немного иначе. Было очень больно видеть мутные радужки, бывшие некогда карими, кроме того, глаза казались совершенно сухими, как будто никогда не смачивались слезами. На мгновение Беранже показалось, что юноша смотрит прямо на него, и попытался улыбнуться, тут же спохватываясь и понимая, что скрываться нет смысла.

– Как ты себя чувствуешь, Том? – неожиданно для самого себя, Билл обратился к своему гостю на «ты» и назвал упрощённым именем.

– Горло болит, – хрипло ответил тот, и взявшись за протянутую ему руку, встал, тут же принимаясь поправлять свою одежу.

– Наглотался дыма, – со знанием дела произнёс Билл, – нам неплохо бы сходить к реке, вода сейчас тёплая, а нам нужно вымыться. Я, наверное, тоже весь в копоти?

– Наверное… – как-то неуверенно произнёс слепой, а провансалец уже мысленно дал себе пощёчину за то, что никак не привыкнет к тому, что его новый друг – незрячий. Да вот только Том не производил такого впечатления, отчего-то казалось, что он всё видит.

Спускаясь по лестнице, Билл заботливо придерживал Тома под руку, думая о том, что неплохо бы разузнать о нём у кого-нибудь из местных, потому как всё, что слепой рассказал ему вчера, говорило о том, что его знают в Сент-Мари, а значит, кто-нибудь поможет ему – ведь Билл должен снова отправляться в путь. И не успели они ступить на последнюю ступеньку, как к ним подбежал какой-то паренёк, тараторя, что о Томе справлялся некий господин де Роган, и велел привести к нему.

– Это граф де Роган! Его поместье находится в миле отсюда, – обрадовался Том, – он часто звал меня играть для него, да только ведь я теперь не смогу играть. – улыбка исчезла с лица, и тяжко вздохнув, юноша обратился к ожидавшему мальчишке, – Передай Его Светлости, что я больше не смогу для него играть, у меня всё сгорело вчера.

Неуверенно потоптавшись, но так и не услышав больше ничего, паренёк убежал, оставив молодых людей одних. Поразмыслив, Билл предложил Тому сначала сходить на реку, поесть, а затем, всё же отправиться к графу, который вряд ли откажет в помощи.

***

Билл искупался первым, постирал одежду, а потом предложил Тому помощь, но тот отказался, и он обратил внимание на то, что слепой довольно уверенно справляется сам. По пути к реке он только попросил сломать с дерева какой-нибудь крепкий сучок, потому что его посох превратился в кучку пепла с остальным немногочисленным имуществом.

– Ты только отвернись, – смущённо краснея, попросил Том, когда стал раздеваться, – не смотри.

– Да чего мне на тебя смотреть! – усмехнулся Билл, но взглянув на арфиста, заметил, как тот сник, по-прежнему густо краснея.

Беранже снова стало не по себе. Юноша явно испытывал чувство неполноценности, а он только подлил масла в огонь своим ответом, хотя там, несомненно, было, на что посмотреть. Борясь с совестью, Билл с интересом разглядывал открывшееся взору стройное тело, отмечая, что Том невероятно красив: широкие плечи, узкие бёдра, длинные, изящные руки и стройные ноги – внешность делала его похожим на бога, особенно подчёркнутая волосами цвета мёда, рассыпавшимися по плечам и достающими до поясницы. Медленно войдя в воду, Том зачем-то обернулся, будто хотел увидеть, сдержал ли Билл своё слово, а тот, в свою очередь, невольно испытал облегчение – на Тома можно было смотреть сколько угодно, и быть незамеченным, а именно этого хотелось сейчас больше всего.

Ещё в двенадцать лет Билл влюбился первый раз, и объектом его любви, к его собственному удивлению, стала не белокурая соседка, на которую заглядывались все мальчишки с их улицы, а её брат Тьери – милый, зеленоглазый мальчик с задорным смехом и ямочкой на подбородке. Сразу Тьери взаимностью не ответил, и даже испугался, когда Билл попытался поцеловать его в щёку, но, в конце концов, не выдержав долгих ухаживаний, его бастионы рухнули, и уже через два месяца мальчики прятались по близлежащим сараям и тёмным закоулкам, использую любую возможность побыть наедине. Они не могли и дня прожить друг без друга, а оказываясь близко, не могли сдержать красноречивых взглядов, которые начали замечать окружающие. Тем не менее, запретить двенадцатилетним детям дружить было бы глупо, а потому родители попросту решили подождать, когда странная привязанность пройдёт сама собой. И она прошла. Через два года, когда на их улице, где жили, в основном, рыбаки и торговцы рыбой, поселился молодой моряк-испанец. Страсть между ним и Биллом вспыхнула почти с первого взгляда, и как только Тьери ни плакал, и не упрашивал возлюбленного его не оставлять, Билл даже слышать ничего не хотел. Высокий и крепкий, взрослый мужчина, с красивыми чёрными глазами, настолько очаровал юного Беранже, что он не боялся даже осуждения окружающих, каждый раз сбегая к этому Алехандро, с уроков, за которые его отец выкладывал последние деньги. Биллу казалось, что испанец любит его так же сильно, как и он его, а тот, пользуясь наивностью мальчишки, говорил, что когда Биллу исполнится пятнадцать, он заберёт его с собой в плавание. Мальчик надеялся и лелеял мечты о море и свободной жизни рядом со своим любимым, но портовый город Марсель на своём веку вдоволь повидал таких романов – спустя два месяца, испанский фрегат ушёл в море, и в очередной раз сбежав с уроков к Алехандро, Билл обнаружил его комнату пустой, а на застеленной кровати, где он столько раз отдавался мужчине, лежали несколько золотых и записка: «Спасибо, малыш, я тебя не забуду». Эти слова Билл запомнил надолго, а то унижение, что заставили его пережить оставленные «возлюбленным» деньги, стали толчком для нового увлечения – Билл отдал их известному в Марселе учителю танцев, и стал посещать его школу, поставив себе сложную, едва достижимую цель – попасть в Париж и танцевать в придворном балете. Его маэстро, пожилой мсье Дюпре, сам когда-то танцевал в нём, ещё при Людовике XIII, который поставил Мерлезонский балет. Через год Билл стал самым сильным и любимым учеником господина Дюпре, а за холодное сердце, что не подпускало никого близко, и высокомерие, его прозвали Нарциссом. Вскоре Билл стал упрашивать родителей позволить ему отправится в Париж, но те наотрез отказались, сказав, что таких в столице полным-полно, и если у него есть хоть капля совести, он должен последовать примеру большинства молодых людей Марселя, и пойти юнгой на корабль. Не для того его отец трудился всю жизнь в поте лица, ловя рыбу, чтобы сын за несколько дней промотал последние сбережения в Париже. Они и без того настороженно относились к его занятиям танцами, но поскольку он зарабатывал на это сам, обучая грамоте сына местного лекаря, запретить ему не могли.

– Гийом, ты здесь?

Тихий голос вывел провансальца из воспоминаний, которые нахлынули на него при виде обнажённого Тома. Неотрывно глядя на него, и прокручивая в голове события прошлых лет, он даже не заметил, что тот уже закончил омовение и теперь пытался нащупать в траве свою одежду.

– Оденься пока в мою, она уже почти высохла, а твои вещи нужно выстирать, – присев рядом, Билл коснулся мокрого плеча Тома, ощущая, как у самого начинают пылать щёки. Длинные волосы арфиста, по которым на загорелое тело стекала вода, прилипли к плечам, а смытая сажа позволила рассмотреть его лицо во всей красе. Тёмные брови красиво контрастировали со светлыми волосами, сразу стали видны высокие скулы и кокетливая родинка на правой щеке, и ещё целая россыпь на шее и плечах.

Словно почувствовав на себе пристальный взгляд, Том поспешно натянул льняную сорочку своего спасителя, ещё раз поблагодарив за доброту, собрал свою одежду, и медленно спустился назад к воде.

Теперь Беранже не мог думать ни о чём другом – прошлое снова превратилось в прозрачные тени, а настоящее будоражило ум, заставляя задуматься о том, что неплохо бы остаться в Сент-Мари ещё на два-три дня. У Билла не было никакого плана, и он решил просто подождать. Ярмарка будет длиться ещё несколько дней, это значит, что вполне можно заработать ещё пару десятков экю, а заодно попытаться завоевать расположение русоволосого сокровища. В том, что это – сокровище, Беранже не сомневался.

***

Дом графа де Роган встретил молодых людей с распростёртыми объятиями. Тома – потому что услышав о пожаре, все испугались за жизнь несчастного мальчика, к которому уже успели привязаться, а Билла – потому что обе дочери графа слышали вчера, как он пел, и были в числе тех, кто хотел пригласить его к себе. Накормив обоих, граф отправил слугу в Тулузу к местному мастеру музыкальных инструментов, чтобы заказать новую арфу. Счастью Тома не было предела, и Билл, наконец-то, смог увидеть его сияющую улыбку, прекраснее которой, никогда не видел. Их визит в дом де Роган закончился тем, что сёстры уговорили Беранже спеть им под аккомпанемент лютни, на которой играл Том, всё больше зачаровывая и без того теряющегося в чувствах Билла.

***

Все последующие дни, пока шла ярмарка, время молодых людей было поделено между выступлениями перед публикой, и в доме де Роган. Они по-прежнему жили вместе, но хозяину постоялого двора, по настоянию Тома, платили пополам. Биллу не терпелось услышать, как он играет на арфе, однако слуга графа всё никак не возвращался из Тулузы, а потому, всё это время, Дювернуа не расставался с лютней. Также, юноша обзавёлся шёлковой повязкой, которой прикрывал глаза, снимая её, к великой досаде своего соседа, только на ночь. Провансалец специально стал просыпаться за час до пробуждения Тома, чтобы хоть немного полюбоваться им. Билл очень ревностно относился к тому вниманию и любви, которой пользовался Том среди местных жителей. Почти каждый считал своим долгом что-нибудь предложить ему, позвать обедать к себе, а узнав о пожаре, предлагали материальную помощь. Биллу также не нравилось, когда местные краснощёкие девицы уж больно близко садились рядом с его другом, а уж когда того начинали расцеловывать сёстры де Роган, самообладание и вовсе грозилось его покинуть.

О себе Том рассказал всё, что помнил, а это было немного: мать и отец были портными и держали свой модный салон в Лионе. Семья Дювернуа жила счастливо и небедно. И когда Тому исполнилось десять, они нашли деньги на то, чтобы нанять учителя своему сыну, который мечтал научиться игре на арфе, и может быть, однажды участвовать в королевском дивертисменте. Но все мечты и надежды счастливой семьи за несколько часов превратились в ничто – в их салоне произошёл пожар, и один из подмастерьев успел спасти только Тома… Уже на следующее утро стало известно, что это был поджог, и городские власти даже пообещали заняться сиротой и определить его в какой-нибудь приют, но об этом забыли так же быстро, как и вспомнили. Мальчику было двенадцать, когда он остался один, предоставленный самому себе. На деньги, что из сочувствия дал ему спасший его портной, он купил кельтскую арфу, и чтобы не умереть с голоду, стал играть на рыночных площадях, у церквей, или просто на улицах – везде, откуда его не прогоняли. Хотя такое тоже часто случалось, и он, привыкший к любви и заботе, всё пытался привыкнуть к той участи, что по какой-то кошмарной случайности, выпала на его долю. Родных по близости у него не было, только по рассказам родителей Том знал, что родители матери – англичане, и живут в Дувре, а отец был сиротой с детства, и некогда жил у своей тёти в Кале. Вскоре, в поисках лучшей жизни, мальчик отправился куда глаза глядят, потому что жить на подаяния в городе, полноценной частью которого он был раньше, становилось невыносимым. И если некоторые постоянные заказчики его отца всегда старались дать ему хоть что-то, то их дети постоянно издевались, говоря, что такое ничтожество, как он, может жить только по милости их родителей. Так, Том покинул Лион. Из-за недоедания и частых переохлаждений он стал часто болеть, а ещё через год кочевой жизни глаза начало печь, они стали слезиться, а зрение – притупляться. Вначале Том не мог разобрать ничего с наступлением сумерек, через какое-то время мог видеть не дальше собственных рук и струн, но и то, размыто и, в конце концов, все очертания слились в едва различимые пятна света. На вопрос Билла о том, что он видит сейчас, юноша промолчал, давая понять, что не хочет об этом говорить. Он по-прежнему говорил мало, в основном слушая рассказы Беранже, впрочем, не самые правдивые, но зато интересные.

***

Погода всё ещё стояла жаркая, и в тёплом воздухе витал пьянящий аромат яблок и сена. Где-то далеко слышались весёлые выкрики, пение, удары бубна и прочие звуки, которые можно обычно слышать от веселящейся толпы. Лёжа под раскидистой яблоней, с которой ещё не успели сорвать красные плоды, Билл теребил тонкими пальцами сиреневый цветок колокольчика, и ждал возвращения Тома от графа, к которому того позвали утром. По какой причине – Билл не знал, а с ним не пошёл потому, что на ярмарку приехали бродячие актёры, которые ставили музыкальные пьесы и, узнав, что Билл умеет танцевать, позвали его участвовать. Разумеется, взгляды всех присутствующих были прикованы к гибкому, черноволосому танцору, который до этого услаждал их слух лишь своим пением. Недаром, его называли Нарциссом – холодный и неприступный, грациозный и тонкий. Танцуя, он представлял, что находится не посреди поля, окружённый невежественными крестьянами, а в Версальском дворце, и танцует перед самим королём. Билл настолько увлёкся танцем и своими мечтами, что спохватился лишь, когда музыканты перестали играть, после чего быстро скрылся в их повозке, дабы избежать назойливых просьб и прикосновений восторженных девиц. И теперь, глядя в голубое небо, по которому медленно плыли белоснежные облака, Нарцисс, забыв на какое-то время о своём прелестном друге, отдавался грёзам о Лувре, Версале и королевском балете. Размышлял о том, какие там придворные, и так ли красив некий маркиз де ля Пиконри, как о нём говорят?

– Гийом, ей!

Приоткрыв глаза, танцор увидел Жака, сына местного кузнеца, который со всей прыти бежал к нему, перепрыгивая через кочки.

– Чего тебе?

– Томá вернулся, пойдем, пойдём!

– К чему такая спешка? – Билл приподнялся, глядя на сияющего мальчишку.

– Его Светлость подарили ему новую арфу!

*включаем Alizbar – Танец фей / Dance of the fairies* http://youtu.be/LuD5TNbiML4

POV Bill:

Я теряю себя, разрываюсь, умираю, исчезаю, сгораю. Меня уносят невидимые, но такие ощутимые волны, мягко обволакивая своим теплом и сладостью. Сердце жаждет вырваться из груди, и улететь далеко вверх, туда, где растворяются звуки арфы, ЕГО арфы. Будто ангельские крылья, лёгкие, белоснежные, расправляются за спиной. Мир вокруг начинает казаться ничтожным, желания мелочными, а цели призрачными. Ненастоящее поле вокруг, невзрачные цветы, уродливые люди, тяжёлый воздух, и грязный я… Грязный потому, что таким являюсь, по сравнению с ним, но даже этому ангелу, этому безгрешному созданию не смог исповедоваться, желая казаться лучше, ибо стремительно меркну со своим сомнительным прошлым рядом с бедами, что постигли его. Том. Всё такой же чистый, светящийся, прекрасный.

О, дитя Небес, что же ты творишь? Невозможно оторвать взора от твоих изящных рук, точёных пальцев, что так нежно перебирают золотые струны. Как не смотреть и не пленяться тобою, как перестать осознавать горькую правду о том, что в этот миг образ твой безвозвратно забирает моё сердце, а музыка, твоими руками рождённая – душу?

Подобно Орфею с лирой, Том восседает на камне, лаская струны арфы, будто она – любовница, что чувствует его. И в самом деле, ведь она откликается на прикосновения своего хозяина сладкими, чарующими звуками. Его волосы сияют золотом на солнце, мягкими волнами спадая на плечи, изящные руки плавно танцуют на инструменте, и каждый новое движение рождает новый, дивный звук, завораживающий не меньше, чем тот, кто его извлекает. Его щёки покрывает лёгкий румянец, а губы приоткрыты, он напевает мелодию, повторяя её струнами, что в свою очередь отдаются эхом в моём сердце. Сердце, которое подобно тёмному, сырому лесу, глухой бесконечности, которая была ничем до сих пор. До тех пор, пока Том не пришёл в мою жизнь, вытеснив из неё всё – желания, цели, мысли. На голове его – венок из полевых цветов, что так чудесно выглядит на фоне пшеничных волос. Поднимается лёгкий ветерок, начиная развевать их, открывая взору длинную шею и изящный прогиб спины. И только одного мне не хватает – его глаз. Он не снимает повязки, и сейчас она мешает мне больше всего. Сам того не замечая, я подхожу всё ближе, и сажусь почти в его ногах, не пытаясь больше оторваться от сияния неземной красоты. Звуки льются из арфы, сладостно вздыхающей в руках Тома, заставляя меня осознавать, что я преисполнен зависти к сему удачливому инструменту.

Ах, Том, если бы ты так ласкал меня так, как любишь сейчас эту арфу! Если бы ты знал и мог видеть, как я взираю на тебя, теряя разум, как высыхает моё сердце, теряя последнюю надежду познать твою любовь, быть может, ты бы излечился, чтобы видеть меня? А возможно, и полюбил бы в ответ…

Руки его замирают, но музыка по-прежнему звучит в моих ушах, льётся нескончаемым потоком любви, которая изымает мою способность трезво мыслить, и под восторженные возгласы людей, я беру его за руку, помогая подняться. Увожу из круга зрителей, забирая себе.

Он – не для вас, он только для меня.

Его тихое: «Билл?» пускает дрожь по телу. Оставляя арфу у камня, Том послушно идёт за мной в сторону ивовых зарослей на берегу. Тихий шелест листьев и отдаляющиеся звуки праздника – всё позади, есть только я и он.

– Сними повязку, умоляю!

– Зачем? – так тихо произносит Том, что я едва могу расслышать, и щёки его покрываются ярким румянцем, пока он смущённо покусывает губы, которых так хочется коснуться.

Не прося больше, бережно стягиваю лоскут голубого шёлка, сам не знаю зачем, ведь помню, как больно смотреть в его глаза. Глаза, что слывут зеркалом души, глаза, которые призваны передавать тончайшие перемены в сердце, но имея за собой такое сокровище, неспособные показать его мне. И словно сердце кто-то вырывает, мне дурно, но взгляда я не отвожу. Душа моя безмолвно тает, но я всё пристально гляжу, и Том, читая мои мысли, прикрывает эти помутневшие драгоценные камни веерами своих ресниц. А дальше тишина, ни слова. Ни от меня, ни от него. И только два сердца громко бьются в унисон, и два дыхания, что вот-вот и прекратятся. Тону в его красоте и, нежно, будто он – цветок, поглаживаю по щекам. Застывший момент прерывается его тихим голосом с едва уловимой дрожью.

– Позволь мне увидеть тебя.

Что он говорит? Что?

– Руками, – смущённо добавляет Том, краснея ещё пуще, – ведь я даже не знаю, какой… как ты выглядишь.

Эти слова будто кнутом хлестнули. Даю согласие, зная, что с этого момента ничего уже не изменить. Воздух сгущается, становится вязким и влажным, и каждый вдох даётся с силой, и кажется, что где-то громыхает гром. Но это так незначительно, по сравнению с теми ощущениями, что обрушиваются на меня.

Подобно крыльям бабочек, порхают его пальцы сперва вокруг моих волос, а затем и лица, касаясь так легко, что сердце замирает, боясь нарушить этот миг своим биением. Тёплые кончики пальцев невесомо проходят по моему лбу, бровям, переходя на скулы, а потом…

– Родинка? – срывающимся голосом спрашивает Том, сначала заставив меня затаить дух, когда «рассматривал» мои губы, а потом спустился на подбородок, делая это своими руками так мягко, как не смог бы ни один поцелуй, – ты прекрасен, Билл, Гийом… ты небесной красоты человек…

Киваю, не в силах вымолвить ни слова, за что, за что мне это? Не видит, но чувствует больше. А его руки продолжают сводить меня с ума – вот и исполнилось желание. Но как невинно и прекрасно. Так, как может только он. Но что это? Я вижу, как сбивается его дыхание, когда он переходит на мою шею, плавно поглаживая, и спускаясь на плечи. Его лицо меняется каждое мгновение, но утопая в собственных чувствах, я перестаю понимать, что он потерян не меньше. Его лицо всё ближе к моему, так, что я ощущаю его выдохи на своих губах, в то время, как сам стараюсь не дышать, и всё любуюсь им – длинными ресницами, густыми бровями, родинками. Том снова и снова вздыхает, его тёплые ладони спускаются к моей груди, я даже чувствую, как дрожат его руки. Он делает резкий вдох и одёргивает их, вырывая меня из оцепенения.