Текст книги "«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)"

Автор книги: Unendlichkeit_im_Herz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 41 страниц)

– Прости, прости меня, – зашептал Билл, целуя руки, которые плавно опустились с арфы на его голову, а затем были взяты в плен горячих губ.

– Не нужно, Билл, ты не должен об этом думать, – мягко произнёс Том, улыбаясь, но в этой улыбке было столько же грусти, сколько в увлажнившихся глазах Гийома, которые виновато смотрели на него, будто он мог видеть плескавшееся в них раскаяние. Но оно было.

Через два часа, ещё несколько раз перепев куплеты, влюблённые принялись осваивать новый гардероб. Билл сразу же выбрал для Тома чёрный бархатный камзол с серебряной вышивкой, и того же цвета атласные штаны, а в сочетании с белыми гольфами и изящными туфельками с фиолетовыми бантами, всё смотрелось ярко, но изыскано. Билл залюбовался – Том казался райской птицей, лёгкой, тонкокрылой и яркой, а линии модного покроя бесподобно подчёркивали его точёную фигуру, не менее изящную, чем была его собственная. Сам же он облачился во всё фиолетовое, и крутился у небольшого зеркала, постоянно что-то поправляя и напоминая самому себе какого-то беспокойного мотылька – ему всё казалось, что одежда сидит не так идеально, как на Дювернуа, и весь он какой-то нескладный, хотя последнее и было далеко от истины. Его мраморно-белая кожа, с которой уже сошёл летний загар, была выгодно подчёркнута одеждами фиалкового цвета и распущенными чёрными волосами, которые плавно струились по плечам, а кремовое жабо выглядело, как чайная роза, во всём этом ансамбле. Кружевные рукава того же цвета блузы наполовину прикрывали изящные кисти, делая акцент на тонких пальцах, а бежевые гольфы и лаковые туфельки с блестящими пряжками, притягивали взгляд к стройным, точёным икрам, впрочем, как и у Тома.

– Ты неописуемо прекрасен, Том… – подойдя к арфисту вплотную, прошептал Билл ему на ухо, самодовольно наблюдая за тем, как по щеке и шее юноши пробегают мурашки от его шёпота, а сам он едва заметно вздрагивает. Достав из какого-то узелка маленький пузырёк с духами, Билл обмочил кончики пальцев в душистой жидкости, и мягко коснулся ими кожи за ухом Тома, потом висков, а затем просто провёл ванильным благоуханием вдоль его волос, что мягко ниспадали до середины спины.

– Я бы так хотел сказать тебе то же самое, – глухо произнёс Дювернуа, добела закусив губы, – Гийом…

– Тогда просто скажи.

– Нет, ты не понимаешь, это сущий ад! – громко воскликнул Том, резко отстраняясь, – Ты не представляешь, как больно сейчас мне. Я стал самым счастливым с тобой, но самым нечастным, потому что раньше я не видел и не хотел видеть, мне было всё равно. А сейчас я хочу, я безумно хочу видеть! Я хочу увидеть твои глаза!

– Том… – быстро шагнув к шумно дышащему арфисту, Беранже обнял его, тесно прижимая к себе, и шёпотом повторяя: «Ты увидишь, увидишь». Он действительно не знал и не представлял, что сейчас происходило в тревожно бьющемся сердце, которое он так внезапно получил в подарок.

***

Вечер проходил на улице, в большой круглой беседке. Виконт де Тресси приехал вместе со своей супругой и младшим братом, который сразу же набросился на Гийома с просьбой научить его танцевать. Сам де Тресси оказался привлекательным мужчиной средних лет, высоким и сильным, с голубыми холодными глазами, которые, однако, моментально вспыхнули, стоило ему увидеть Дювернуа, что не укрылось от цепкого взгляда Билла. Расположившись вокруг арфиста, все затихли, слушая его игру, и наблюдая за движениями его рук на блестящих струнах. Билл сам не мог оторвать взгляд от красоты своего прекрасного мальчика, а стоило вспомнить, что за ночь предстоит им сегодня, так и вовсе начинала кружиться голова. Однако, после нескольких композиций, арфа затихла, и наступила очередь Гийома выступать. Пока Кларисса играла на клавесине, он вдохновенно читал английские строки нараспев, даже не представляя, как его голос сейчас действует на Тома. Ведь голос был единственным, в чём тот мог его воспринимать, и Дювернуа сидел вблизи, пытаясь унять бешеное сердцебиение, и спрятать в волосах пылающие щёки, полностью превратившись в слух. Он был уверен, что все взгляды сейчас прикованы к Биллу, и даже не подозревал, что де Тресси не слышит даже красивого голоса, а смотрит, не отрываясь, на него, пожирая взглядом. Виконт же, в свою очередь, уже вовсю представлял Тома без всей этой одежды, которая только мешала разглядывать стройное тело, и строил планы, как бы побыстрее овладеть беззащитной красотой – слепой и худенький, что он сможет сделать? Де Тресси пристально следил за арфистом, за тем, как вздрагивали его плечи, как смущённый румянец разливался по щекам, как он нервно покусывал губы, то и дело дёргая мочку уха – несомненно юноша был чем-то взволнован, но чем – это виконта уже не так интересовало. Вскоре Беранже испросил позволения закончить, сославшись на ту самую несуществующую боль в горле, и наступила очередь Тома продолжать. Дювернуа, безусловно, растерялся, ведь Билл не предупреждал его, но причин сомневаться в своих способностях не было, и он продолжил декламацию сонет, подыгрывая себе на арфе. Все присутствующие застыли в тех позах, в которых находились: кто-то поднёс бокал к губам, кто-то прекратил начатый разговор, а кто-то, подобно виконту де Тресси, просто впился глазами в волшебного юношу, который пел не менее волшебным голосом, под аккомпанемент таких же волшебных звуков арфы. Если бы только Беранже знал, что именно в этот момент знатный гость графа де Роган твёрдо решил добиться своей главной цели в этот вечер, наверняка бы зубрил сонеты ночами напролёт, и ни в коем случае не позволил Томе сегодня петь. Он прожигал взглядом виконта, казавшегося ему таким мерзким, а тот, в свою очередь, скользил масляным взглядом по телу и лицу арфиста, то и дело хищно облизываясь. С уст слепого создания продолжали слетать чарующие слова, смысла которых уже никто не понимал, ведь все были удивлены тому, каким сладким был его голос, и как чудесно он сочетался с плачущей арфой – именно такие ноты избрал на сегодня Том, который был бесконечно счастлив тому, что смог открыть Гийому своё сердце, но в то же время чувствуя, как оно сгорает, лишённое возможности запечатлеть образ возлюбленного.

«Лик женщины, но строже, совершенней

Природы изваяло мастерство.

По-женски ты красив, но чужд измене,

Царь и царица сердца моего.

Твои нежный взор лишен игры лукавой,

Но золотит сияньем все вокруг.

Он мужествен и властью величавой

Друзей пленяет и разит подруг.

Тебя природа женщиною милой

Задумала, но, страстью пленена,

Она меня с тобою разлучила,

А женщин осчастливила она.

Пусть будет так. Но вот мое условье:

Люби меня, а их дари любовью.

Уж если ты разлюбишь – так теперь,

Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.

Будь самой горькой из моих потерь,

Но только не последней каплей горя!

И если скорбь дано мне превозмочь,

Не наноси удара из засады.

Пусть бурная не разрешится ночь

Дождливым утром – утром без отрады.

Оставь меня, но не в последний миг,

Когда от мелких бед я ослабею.

Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,

Что это горе всех невзгод больнее,

Что нет невзгод, а есть одна беда -

Твоей любви лишиться навсегда».

Последние куплеты Тома пел едва ли не плача, посвящая каждую строчку одному единственному человеку, о нет, не человеку – ангелу, каким он считал Билла. Голос его стал глуше, но от этого не менее приятным. Лицо было взволнованным, и он часто облизывал губы, чем только распалял две пары глаз, жадно поедавших каждое его движение.

Когда пение стихло, все присутствующие стали аплодировать и расхваливать Дювернуа на все лады. Виконт сразу ринулся к нему, начиная осыпать комплементами, и это произошло так быстро, что Гийом и опомниться не успел, как вдруг заметил, что де Тресси стоит рядом с Томом, бережно держа его за руку. Ощущая неприязнь к этому человеку, Билл направился к ним, чтобы постараться увести своего мальчика от ухаживаний назойливого дворянина, который не терял времени даром и уже успел вручить Тому бокал вина.

– Прошу прощения, мсье виконт, но мне нехорошо. С вашего позволения я хотел бы удалиться к себе. – услышал Билл, когда подошёл поближе, но только он собирался взять Тома под руку и увести, как подбежал восторженный Анри, брат виконта, расхваливая их обоих, и принялся умолять показать несколько танцевальных па. Отказывать Билл не имел права, а потому нехотя оставил Дювернуа на попечение виконта, который обязался отвести слепого арфиста наверх, а сам пошёл в дом вместе с Анри. Сказать, что де Тресси обрадовался такому повороту – это ничего не сказать. Как только его брат вместе с Гийомом скрылись в дверях дома, он учтиво предложил Дювернуа свою руку и повёл в сторону домика прислуги. Никто из присутствовавших не обратил на это внимания, поскольку каждый из них хоть раз сам помогал Тому таким образом, к тому же, слуги начали накрывать на стол, сёстры были полностью заняты обсуждением модных туалетов с супругой виконта, а сам де Роган находился в доме вместе с Анри и Биллом. Достаточно отдалившись, и осторожно оглядевшись по сторонам, де Тресси резко развернул Тома лицом к себе, прижимая к холодной стене дома. Арфист успел только испуганно ахнуть, этим самым ещё больше подогрев нездоровый аппетит виконта.

– Ну что, птичка певчая, попалась? – гадко протянул де Тресси, чувствуя, как юноша задрожал в его руках, испытывая извращённое, зверское удовольствие от того, как тот пытается выскользнуть из его хватки, и что-то увидеть слепыми глазами.

ТВС

========== Часть I. продолжение 4 ==========

Усердным взором сердца и ума

Во тьме тебя ищу, лишенный зренья.

И кажется великолепной тьма,

Когда в нее ты входишь светлой тенью.(с)Шекспир

POV Bill:

– Пятая позиция, бризе!

«Боже милосердный, неужели это правда»?

– Третья позиция, препарасьон, эшапе, четвёртая!

«Не могу продолжать. Несчастный мой мальчик. Том, неужели в этом всё дело»?

– Антурнан!

«Поэтому ты отказываешься каждый раз…»

– Снова вторая позиция. Эффасе.

«Ведь ты мог сказать мне об этом сразу. Я бы всё равно не оставил тебя, хотя… Я не понимаю ничего, не знаю, не хочу знать!»

– Препарасьон…

Ещё несколько позиций и со мной будет обморок. Анри быстрый и лёгкий, как пушинка, о таком ученике только мечтать, но у меня кружится голова и в глазах темнеет с каждым шагом. Удары сердца где-то в голове отбивают совсем другой ритм.

Когда Анри увёл меня в дом, пришлось оставить Тома на попечение де Тресси, хотя я с самого начала вечера наблюдал за тем, как этот господин разглядывал моего Тома… Моего… боже, я ведь ничего не знал…. Зайдя в дом, я осознал, что совершил огромную ошибку, оставив Тома наедине с виконтом, и решил, что неплохо бы удостовериться, что с ним всё хорошо. Спросив позволения отлучиться на несколько минут, я выбежал во двор, понимая, что и сейчас может быть поздно. Де Тресси тоже нигде не было, а значит… Едва унимая нарастающее беспокойство, я ринулся к нашим дверям, когда из-за угла сарая послышались голоса. Тихие, но я сразу же узнал ЕГО голос, хотя он звучал холодно, твёрдо, словно сталь. Это было непривычно для Тома, однако смысл слов, которые он произносил так легко, и даже с лёгкой иронией, никак не хотел откладываться внутри, будто они звучали на чужом языке. Зажав рот рукой, дабы не выдать себя шумным дыханием, я опустился на землю у стены. Благо, там был высокий куст шиповника, и раздосадованный виконт де Тресси, уходя, меня не заметил.

Почему жизнь так ко мне не справедлива, почему я не могу быть счастлив? Бедный мой мальчик, что я теперь буду делать с ним? Поэтому он пытался уйти, потому же ведёт себя так, словно страсть ему чужда.

– Вам дурно, Гийом?!

– Нет-нет, Анри, всё хорошо, я …

– Вы ужасно бледны! – всплеснул руками юноша, – Я и так вас сильно задержал. Продолжим завтра, друг мой!

– Благодарю вас, Ваша Светлость.

Поклонившись, покидаю гостиную, и наконец, оказываюсь на свежем воздухе. Но я не пойду наверх к себе, хотя знаю, что Том ждёт меня, ведь я пообещал вернуться скорее. И вряд ли он уснул после того, что недавно произошло. Но мои мысли не готовы охватить всё, и потому я направляюсь к реке, чтобы под звёздным небом рассказать ей о своей боли, с которой самому справится не смогу.

http://i072.radikal.ru/1111/ac/16f43f345d0d.jpg

Холодно. Вода серебрится в свете луны, отбрасывая блики на листья ив, что растут вдоль берега, свесив свои ветви к воде. Бессильно опускаюсь на траву и закрываю глаза. Зачем мне звёзды и бархатное ночное небо, когда нет его рядом, и мой мир, такой сказочный и счастливый, рассыпается на мелкие, острые кусочки? Я хотел привести его в это место сегодня, чтобы, наконец, отдать ему всего себя. Несомненно, тело – это так мало в сравнении с душой, которая растворилась в нём и его пении, его игре, но всё же, я мечтал принадлежать ему до конца. Потому что лишь ему одному возможно доверять и позволить вести себя, словно не он лишён зрения, а я. Вести во всём, ибо за последние дни мне стало казаться. Что он и есть мои глаза. Однако иллюзия рассеялась. Иллюзия, созданная мной самим. Как горько понимать, что в этой обоюдной лжи мы оба хотели одного лишь – оставаться вместе. Для того скрывали и приукрашали, надеялись и безоговорочно верили, пока сами говорили неправду.

Из того, что я услышал, стало очевидно, что де Тресси сделал Тому недвусмысленное предложение, а тот… Мне так страшно об этом думать, но ещё больнее было услышать гневные ругательства, которые этот неудовлетворённый, похотливый кабан произнёс. Том, бедный мой. Он не мерзость, и не… хотя, что я знаю, когда не знал даже об этом? И когда же он собирался мне об этом рассказать? Теперь его слова, сказанные таким холодным и спокойным тоном, звучат в ушах, убивая с каждой минутой: «Не думаю, Ваша Светлость, что вы пожелаете провести со мной ночь, если узнаете, что у меня врождённый люэс*. Я слеп от рождения, моя мать была блудницей и скончалась от этой хвори. Если вам угодно, я мог бы с вами поделиться». Последние слова прозвучали почти игриво, а я стоял и надеялся, что всё это мне мерещится. Не прошло и мгновения, как де Тресси громко сплюнул, выругавшись, и пошёл прочь, не прекращая сыпать тихие проклятия в сторону таких, как… Том. Его слова рвали моё сердце, но сказанное самим Томом стало смертельным. Потому что я люблю его. Уже люблю. Об этой ужасной болезни я знаю только то, что она неизлечима, а с виду Том совершенно здоров, если это не какая-нибудь скрытая разновидность. Не может быть…

Но что же я не хочу понять очевидного? Вся его скромность и нерешительность – теперь это ясно – происходит из этого. Не бывает так, чтобы живя вместе, делясь самым сокровенным, признаваясь в обожании, двое не предавались плотской любви. Природа требует своего, а Тома, как будто, и не человек. И теперь, так опрометчиво дав обещание его не оставлять, как буду исполнять? Прийти и спросить его об этом, тем самым сделав ещё больнее? Признаться, что подслушал? И когда он скажет «да», развернуться и уйти? Или заключить в объятия и сказать, что… Что ему сказать? О, луна, река, небо, хоть кто-нибудь, скажите мне!

Том, я люблю тебя, но ты не оставляешь мне выбора. Не сможем, ни я, ни ты. Уйти, оставив тебя одного, предать доверие, которое ты обратил ко мне, я не смогу. С тобой все краски вновь ожили, что ни пейзаж, что ни цветок, я вижу всё другим. Ах, если бы ты мог это всё видеть! Как я смогу забыть твоих прикосновений шёлк, и сладость уст твоих? Как буду мучиться ночами, вспоминая, как ты дарил любовь мне, а не тело? Ласка твоя меня связала, приковала сердце – ты ничего не брал взамен. Ты лишь давал, боясь во всём признаться. Сейчас бы ты был здесь, со мной, и волосы твои светились при луне. И вздохи твои частые звучали в тишине, и стоны улетали в своды неба. Растерянность твою увидеть бы ещё хоть раз, и ощутить в руках трепещущее тело, я душу дьяволу продам тотчас, пообещай он, что твоим я стану навсегда.

Тихое течение завораживает взгляд, утягивает за собой. Я и не чувствую, насколько холодна вода, которая окутывает, впитываясь в одежду. Луну закрыло облако, летучая мышь пролетела над головой, филин ухает где-то в лесу, то переходя на плач, то словно шепча сожаления.

Луна – и та напоминает мне о тебе, ты – идеальной формы изваяние, но и она скрылась за облаками. Ведь я знаю, что ты там, ждёшь меня. Не для того, чтобы забыв обо всём, раствориться в темноте, а возможно, рассказать, что этого никогда не произойдёт. Но слышать я этого не хочу, и сам не знаю, как за такой короткий срок ты стал для меня дороже моей жизни.

И снова сердце вспоминает строки, что вдохновенно так ты пел вчера. Твой голос слаще звуков арфы, чьи струны так безмерно любишь ты.

Как тот актер, который, оробев,

Теряет нить давно знакомой роли,

Как тот безумец, что, впадая в гнев,

В избытке сил теряет силу воли, -

Так я молчу, не зная, что сказать,

Не оттого, что сердце охладело.

Нет, на мои уста кладет печать

Моя любовь, которой нет предела.

Так пусть же книга говорит с тобой.

Пускай она, безмолвный мой ходатай,

Идет к тебе с признаньем и мольбой

И справедливой требует расплаты.

Прочтешь ли ты слова любви немой?

Услышишь ли глазами голос мой?

POV Author:

Пока Беранже, ошеломлённый услышанным, мучился на берегу реки, ища выход, но не находя ни единой здравой мысли, кроме обвинений и слов любви, одновременно обращённых к Тому, сам арфист почти не дышал, лёжа прямо на полу в их комнате, среди раскиданной по полу одежды Липкое чувство страха потихоньку отступало, но дышать было всё так же тяжело, а память подкидывала страшные воспоминания. За последние годы он привык к частому унижению, и к тому, что с ним могут поступить как угодно, но будучи полностью погружённым в любовь и её объект, он забыл об этом, а теперь ему снова пришлось пережить всё. Снова вспомнить о том, кем он был. Не свободным человеком, не безгрешным арфистом, каким знал его Гийом и боготворил, а….

Билл всё не возвращался, и Дювернуа беззвучно плакал, не понимая, что могло с ним случиться. Поскольку на ужин он не оставался, Луиза сама принесла еду, и сильно удивилась, что «черноволосый чертёнок», как она любя называла Билла, не приходил. Ведь Анри отпустил его уже давно, а куда он мог направиться, если не сюда? Тома стали мучить самые страшные подозрения. Насколько он понял, де Тресси был похотлив и бесчестен. А что, если..? Ведь не мог он пропустить мимо такого красавца, как Гийом! Но что Тома мог сделать?

***

http://i017.radikal.ru/1111/61/3d9278dc158a.jpg

Пока в окрестностях Сент-Мари в доме де Роган, кроме арфиста и Нарцисса, все спокойно спали, за сотни миль, в Версальском дворце шли приготовления к очередному осеннему балу, посвящённому проводам поры золотых листьев. В период правления Людовика XV балы и всевозможные увеселительные мероприятия были неотъемлемым составляющим дворцовой жизни, так удачно переместившейся из тесного Лувра на просторы Версаля. Театральные представления, выступления факиров, и конечно же, королевский балет под руководством Жана Бартелеми Лани, а также фейерверки, которыми неизменно заканчивались ночи празднеств – это Версаль тех дней. Около десяти лет назад был возведен Бассейн Нептуна, и рядом с ним часто проводили спектакли, поставленные по мотивам мифов Древнего Рима.

– Ваше Сиятельство! Ваше Сиятельство!

– Ну чего ты вопишь, как безумный? Тьери, я сколько раз тебе говорил, что у меня уши болят от твоих криков. Так чего тебе?

– Ваше Сиятельство, вас хотят видеть в покоях мадам де Помпадур!

– Святые угодники, что на этот раз?!

– Мсье, говорят, что шевалье Лани привёз отличного танцовщика, не вспомню откуда, но говорят, что прекрасен, как сам Эрот!

– Да неужели? Тогда пойдём, друг мой, такие дела не терпят отлагательств.

Александер-Этьен Бюжо, маркиз де ля Пинкори, прогуливался по оранжерее**, наблюдая за множеством слуг, сновавшим по тропинкам с корзинами фруктов, рулонами тканей, серебряной посудой, коврами, подушками и прочим хозяйством, готовя дворец к предстоящему торжеству, когда его слуга прибежал с новостями о новом танцоре. Александер был придирчивым ценителем не только танцев, но и красоты, предпочитая юношей прекрасным дамам, хотя исключения были, но лишь в особых случаях. Каждый, кто прибывал в труппу королевского балета, которой руководил метр Лани, сначала был представлен маркизе де Помпадур – великой сторонницей культурных мероприятий, и Александру-Этьену. Следует признать, что именно благодаря маркизе, урождённой Жанне-Антуанетте Пуассон, двор не был поглощён безликим пьянством и азартными играми в окружении продажных женщин. Постоянно находя новые увлекательные вещи и способы увеселения для своего короля, и пытаясь привить ему любовь к театру и искусству, фаворитка Людовика XV слыла самой безнравственной, но, тем не менее, самой блестящей и талантливой. Она прекрасно пела, танцевала, умела рисовать и сочинять стихи. Соответственно, окружала себя она себе подобными. Александер был её любимцем, поскольку король нечасто теперь бывал в её покоях, проводя больше времени в обществе юных девиц в Оленьем Парке***, учреждённом ею же.

Появляясь в будуаре де Помпадур, Александер непременно вызывал волну перешёптывания, хотя за несколько лет это превратилось в обыденность, а потому, если никто не обсуждал его отношения с фавориткой короля, то непременно трещали о новых бантах, форме шляпы, лайковых перчатках, шёлковых чулках или высоких наезднических сапогах, сделанных их самой дорогой кожи. Словом, придворным всегда было, о чём поговорить, будь то их современность, или времена правления Франциска I. Так и в этот раз, стоило Бюжо пройтись по коридорам дворца, из-за каждой портьеры доносилось перешёптывание или завлекающее хихиканье дам. Ухмыльнувшись неизменному эффекту, который он оказывал на окружающих, Александер без стука вошёл в покои де Помпадур, закрывая за собой дверь на ключ – пусть они там, за дверью, хоть лопнуть от зависти и любопытства!

http://s017.radikal.ru/i415/1111/07/fe8a028a2e5e.jpg

– Взгляни, mon cher, не правда ли – бриллиант? – обратилась Жанна-Антуанетта, изящным жестом указывая на юношу, стоявшего скромно в уголке комнаты, и тщательно скрывающему пылающие от смущения щёки за длинными белокурыми волосами.

Первые мгновения маркиз не мог и слова вымолвить, будто остолбенев, глядя на новоприбывшего, и пытаясь понять, юноша перед ним, или девушка. Костюм был мужской, не броский, но со вкусом, однако линии силуэта были невероятно плавными и утончёнными.

– Да скорее жемчужина! – заворожено глядя на белокурое чудо, восхищённо произнёс Александер, подходя к юноше ближе. Приподняв его лицо за подбородок, второй рукой маркиз убрал пряди волос со лба, чтобы получше рассмотреть лицо. Прямой нос, зелёные глаза, брови вразлёт, и беспредельно привлекательные губы, чувственные, что даже взглядом ощутима была их мягкость, пленили искушённого Бюжо с первого взгляда.

– Как зовут тебя, цветок лилии? – спросил маркиз, заставляя юношу краснеть ещё больше.

– Андрэ, Андрэ Жирардо, Ваше Сиятельство. – чуть заикаясь ответил назвавшийся.

– Откуда ты?

– Из Лилля.

– Какое милое совпадение – лилия из Лилля. И кто же был твоим учителем?

– Франсуа д`Обре, Ваше…

– Называй меня просто Александер, – мягко произнёс маркиз, подмигнув хитро улыбающейся де Помпадур, и снова перевёл взгляд на юношу, наблюдая за тем, как глаза того удивлённо распахнулись, – и конечно же, метр д`Обре – достойный учитель. Добро пожаловать в Версаль, мой мальчик!

С этими словами, маркиз приобнял Андре, обвив рукой его тонкую талию, и шутливо испросив у маркизы позволения «украсть её юного друга», увлёк его за собой.

– Шевалье де Бриссак, вы сегодня недостаточно проворны! Как так случилось, что когда я заходил к маркизе, вас не было на посту?!

Картина того, как фрейлины и их кавалеры каждый раз, отпрянув поспешно от двери, пытаются сделать вид, что предельно заняты философскими беседами государственной важности, всегда забавила маркиза, и порой он позволял себе отпустить пару колких шуточек в адрес особо назойливых господ. Шевалье де Бриссак действительно появился у покоев де Помпадур поздновато для себя, что Александер с удовольствием поспешил ему сообщить. – Это непростительно, мой друг!

Де Бриссак ничего не ответил, попытавшись одарить маркиза уничтожающим взглядом, однако это было нестерпимо комично, в силу того, что сам он был полным молодым человеком, а маленькие бесцветные глазки не обладали достаточной выразительностью. Он покраснел от негодования, под дружный смех присутствовавших дам, которые бы восторгались словами маркиза даже в том случае, если бы он сказал совершенную глупость. Щедрый ужин их умам был обеспечен, и довольный Александер повёл смущённого и взволнованного Андрэ по коридорам, чтобы показать ему его покои. Танцоры и певцы жили в отдельной, специально отведенной, части дворца, кудане разрешалось входить никому, кроме высших особ и прислуги. Оставлять Андрэ ночевать там маркиз не собирался, а потому, ограничившись поверхностным ознакомлением с некоторыми правилами и распорядком дня, он приказал подать ему карету, в которой уже через четверть часа направлялся в свой парижский особняк в обществе юного танцора.

– Что же ты так боишься?

– Нет-нет, В-ваше С… Александер, ничего такого, – ещё более испуганно пролепетал Андре.

– Но ты выглядишь так, будто бы идёшь один по тёмному лесу, ожидая, что вот-вот из-за куста выпрыгнет волк и … и скажет, что хочет тебя съесть! – весело произнёс Александер, наблюдая за губами мальчишки, уголки которых немного дёрнулись вверх, но тут же и опустились. Андрэ смотрел на маркиза, как кролик смотрит на удава, потому что в тёмных глазах этого красивого, властного мужчины он видел то, чему сопротивляться был не в силах. Он стеснялся своих мыслей, а потому было очень сложно вести беседу на равных, как хотел маркиз.

– Сейчас мы едем ко мне. Завтра немедленно отправимся к моему портному, чтобы пошить тебе несколько достойных нарядов, а когда они будут готовы, можно будет представить тебя Его Величеству. Ты ведь, любишь переодеваться? – вкрадчиво произнёс Александер, и не дожидаясь ответа, впился в манящие его губы, крепко прижимая к себе вмиг ослабевшее тело. Андрэ едва не потерял сознание, когда его обжёг такой желанный поцелуй, и отдавшись удовольствию, он стал не менее страстно на него отвечать, поражая маркиза своей прытью.

***

С трудом дождавшись первых петухов, но так и не дождавшись своего возлюбленного, Тома, всё ещё разбитый и измученный бессонной ночью, решил отправиться на его поиски. А если Гийом увидел его с виконтом, и не захотел возвращаться, решив, что они договаривались именно о встрече? Дювернуа предполагал, что со стороны они выглядели слишком недвусмысленно, поскольку виконт, прижав его к стене, сразу принялся отвратительно лобызать его шею, попутно развязывая и расстёгивая на нём дорогую одежду. Эта неприятная деталь заставила Тома снова передёрнуться. Спустившись к колодцу, возле которой стояла бочка воды, он разделся по пояс, и зачерпнул воды, чтобы смыть мерзость, на которую вчера у него попросту не было сил.

– Помочь тебе, сынок? – Том услышал голос Луизы, которая спешила к нему, – Ну что, не возвращался? – обеспокоенно спросила кухарка, принимаясь щедро лить воду. Том лишь покачал головой в ответ. – А вещи? Вещи его на месте?

Об это Дювернуа даже не подумал. А если Гийом и вправду…? Резко выпрямившись, Том поспешно накинул сорочку, и собрался вернуться в комнату, чтобы проверить вещи Беранже, но Луиза его остановила.

– Я схожу, а ты подожди меня тут. Если что, пойдём и спросим у конюхов, и у сторожа – не выходил ли он за пределы?

Кухарка поспешила наверх, а Тома остался стоять у колодца, думая о том, что если Гийом действительно ушёл, то смысла жить у него больше нет. Всю ночь он надеялся, что Билл вот-вот появится, что его задержал Анри, потом даже попытался утешить себя мыслью, что тот не хотел разбудить его и остался ночевать у Луизы и её мужа. В каком-то полубреду мерещились Тому кошмары, снова снился огонь, и снова голос, который, вне всяких сомнений, принадлежал его возлюбленному. Снова это страшное: «Том, спаси», от которого стынет кровь и сжимается сердце. И вместе с этим у него появлялось неприятное чувство, когда он понимал, что должен что-то вспомнить, но решительно ничего не находил, и когда тёмные грёзы отступали, память снова закрывалась, оставляя сердце мучиться в неизвестности.

Подумать только, вчера утром они с Гийомом разучивали сонеты и обменивались лаской, и Том был уверен, что светило солнце, ведь свет и темноту он всё ещё мог различать. Но спустя двадцать четыре часа жизнь стала казаться адом, словно сама просила с ней расстаться. Если он ушёл? Если он…

– Ты так и не притронулся к еде вчера? – тёплая ладонь Луизы, опустившаяся на плечо, вытянула из круговорота безумных мыслей.

– Я пойду его искать.

– Куда же ты пойдёшь, несчастный? Как ты будешь его искать, и где?

– Я знаю, где. Я не могу ждать.

– Храни тебя Пресвятая Дева. – перекрестив, Луиза поцеловала юношу в лоб и отпустила, вытирая фартуком слёзы. Ей отчего-то казалось, что с Биллом действительно могло случиться что-то недоброе, и если так, то она понимала, что и Тома она может больше не увидеть. Её сын сказал, что вчера ночью Беранже направился к реке и, похоже, так и не вернулся. Женщина привязалась к мальчикам за это время, и находила их отношения очень трогательными и невинными. По сути, так оно и было. Только глупец не заметил бы, как Беранже старался заботиться об арфисте и радовать его; с каким обожанием на него смотрел, как ласково к нему обращался; с каким трепетом расчёсывал и заплетал его волосы, и как заворожено слушал его игру. И точно также Дювернуа, который никогда не просил помощи, стараясь справляться со всем сам, выглядел невероятно трогательно, когда вместе с Жаком, прося того последить, чтобы их никто не увидел, на ощупь срывал георгины и мальвы для Гийома, а когда тот болел, сам носил ему еду, стирал его вещи, и при этом выглядел самым счастливым человеком на земле. Глядя вслед удаляющемуся Тому, с посохом в руке, Луиза ещё долго стояла, пока его силуэт не растворился в утреннем тумане.

http://s017.radikal.ru/i422/1111/51/b3ef4c363759.jpg

***

POV Bill:

Пробуждение кажется болезненным, тяжесть и холод сковали тело и не дают вдохнуть, но необходимо встать и заставить себя идти назад. Уходя, ночь забрала с собой смятение, позволяя мыслить яснее.

Том. Мой любимый Том. Я никогда не оставлю тебя, что бы ни происходило. С тобой я живу, с тобой умираю, с тобой приходит умиротворение и покой. Жизнь дана для чего-то, и не для удовлетворения потребностей тела, а для развития сознания, чтобы возвышаться над животным миром, в котором царят побуждения, неуправляемые и не связанные c разумом. Решение принято, я остаюсь с тобой. Я шёл в Париж, шёл к своей мечте, но мечта внезапно рассеялась и теперь кажется призрачной и мелочной, по сравнению с тем, что я обрёл в этой богом забытой деревне.