Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"
Автор книги: Prosto_ya
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 47 страниц)
Но это было далеко не так.
Изуна, настойчиво и твердо отведя плотно прижатую к губам ладонь Итачи, смотрел, как по ней стекает густая кровь, перемешанная со слюной; она стекала также и с уголков рта, соскальзывала с пальцев Итачи, как слизь стекая вниз и просачивалась в ткань его одежды, из-за слюны не пропитывая ее насквозь. Он уже не кашлял, лишь глубоко дышал, успокаиваясь и чувствуя, как по вискам катится пот. Ему было душно, каждый вздох словно сгорал в трахее, не доходя до легких, которые горели огнем, а, может, это что-то другое кололо в груди, Итачи не мог точно понять.
Изуна, схватив его за руку, быстро подвел, а вернее, его подтащил к чаше для умывания, небрежно и резко плеснув туда воды, которая из-за силы удара о дно блюда выплеснулась наружу, заливая стол, и коротко приказал:
– Умывайся.
Кровь постепенно растворялась в отмывающей пальцы и лицо воде, окрашивая ее сначала в бледный, потом уже в более яркий и насыщенный бурый цвет. Итачи опускал кисти рук в холодную воду, смывая с них слизь и вытирая ее со рта, в котором остался неприятный солено-горький привкус. Сдерживая еще один подкатывающий к горлу приступ, он начал отплевываться в чашу с водой, задыхаясь и хрипло вдыхая воздух внезапно где-то глубоко внутри заболевшей грудью.
Итачи кашлял и кашлял, ему казалось, что он задохнется или потеряет сознание от разрывающего кашля, из-за которого он не мог дышать, от которого зверски драло горло, но кровь так и не переставала отходить, заполняя рот. Темно-вишневая, густая, она выливалась со слюной, ее невозможно было отплевать из-за того, что она тянулась и тянулась изо рта, как слизь висела в воде, не растворяясь в ней.
Внезапно все кончилось так же быстро, как и началось.
Итачи пытался спокойно дышать носом, оперевшись мокрой от воды рукой о стол и отпустив свою одежду, когда резкая боль в груди, колющая при каждом ударе сердца, с левой стороны ушла. Изуна протянул пиалу с водой, Итачи прополоскал рот и прочистил горло, постепенно успокаиваясь. Дыхание медленно восстанавливалось, стало холодно, мучающий жар ушел, оставив свое место слабости.
– Не изводись так. Хорошо, будь по-твоему. Действительно, доказательств того, что твой брат умрет, у меня нет, если тебе будет так спокойнее и лучше, я сегодня же отправлю человека, который обойдет ущелье и, если понадобится, поспрашивает у местных жителей о Саске. Тебе надо лечиться, возможно, это туберкулез. Я пока оставлю тебя, утром Неджи принесет трав, – Изуна взял чашу с грязной водой, вышел, кажется, добавив что-то еще, Итачи не помнил и не понимал. Все, что он был в состоянии сейчас сделать, это прислониться мокрой от холодного пота спиной к стене и отдышаться, прикрывая глаза.
Природу такого внезапного приступа Итачи понять не мог, раньше он замечал, что в груди слева периодически что-то покалывало и ныло, перехватывая дыхание, изредка вырывался мокрый кашель, но значения этому никогда не придавалось. Сегодня все вылилось в протяжный приступ с кровью.
Итачи не мог поверить в то, что услышал, уже которую сотню раз перекручивая в голове слова Изуны. В конце концов, он и сам не знал, во что ему следует верить, ведь в любом случае при падении в ущелье, если так все и было, мала вероятность того, что ты проживешь хотя бы несколько минут, не говоря о том, чтобы выжить. Это был изначально глупый вариант, а, впрочем, не было известно, какова была глубина ущелья, но, тем не менее, в сознании Итачи пропастью была бездонная яма, на дне которой обычно бушует горная река.
Он тщетно говорил себе, что надо успокоиться, и еще не все потеряно, что надо обо всем подумать, но говорить это было легче, чем сделать. Итачи бессильно, впервые в жизни настолько бессильно закрыл глаза, чувствуя себя невероятно подавленно.
Скорее, он переживал не само известие, которое все же не казалось ему настолько правдивым, чтобы в него слепо верить; нечто другое кололо его сердце.
Итачи мог твердо и уверенно сказать, что впервые в жизни ощутил, насколько может быть хрупка человеческая жизнь. Мог твердо сказать, что впервые почувствовал до дрожи невероятный страх. Мог твердо сказать, что впервые понял, что без Саске ему не жить: не будет цели, не будет того, кому нужна твоя сила, не будет ничего, не будет места.
А если уже ничего нет?
Младшие не могут умирать раньше старших. Это неправильно, это глупо, это неестественно по природе.
Но этот итог непременно будет ждать Итачи. А может, уже все кончилось. Итачи, почему-то не обращая внимания на более светлые мысли, ухватывался за самую темную, назойливо стучащую в голове голосом Изуны.
«Вот и конец. Это конец».
В таком случае впереди не было ничего. Итачи протягивал туда руки, пытаясь за что-то ухватиться, но цеплялся руками лишь за пустоту, которую в последние дни начал бояться.
Он не шевелился и ни о чем определенном не думал. Он все понял, все осознал, соглашаясь с тем, что с реальностью глупо спорить, она всегда берет верх, всегда побеждает. Смерть все побеждает, и пусть не сегодня Саске умрет, в будущем, но этого не избежать.
Тогда кому нужна твоя сила? Тогда для чего жить? Итачи впервые так ярко, так остро почувствовал, насколько был связан жизнью Саске. Впервые понял, что всегда существовал для него, с ним, будучи его братом, врагом, другом, любовником. Впервые понял, что без Саске он ничто, он бесполезен, он слаб.
Что теперь осталось? Где хотя бы две жалкие слезы, которые непременно пролила бы мать над телом сына? Итачи не мог плакать, как бы не чувствовал себя плохо. Он молчал, ощущая, как внутри что-то вскипая, тут же замирает, отмирает и перестает существовать.
Он впервые в жизни испытывал такие острые чувства к своему брату, осознавал, что значит жизнь того в своей собственной. Чем четче было осознание, тем страшнее становилось. Выходило, что без Саске не было ничего. Выходило, что сам Итачи оказался слабым человеком. Выходило, что если все, что сказал Изуна, правда, то все кончено.
То Итачи навсегда останется наедине со своей бесконечной привязанностью и любовью к Скрытому Листу.
Наверное, все же это была его единственная из главнейший ошибок в жизни: привязывать себя к кому-то. К кому-то смертному. Существовать кем-то смертным. Выбирать кого-то смертного.
Итачи молчал, но его скорбь, выраженная в этом молчании, не могла быть выражена словами, которые кто-то скажет на богатых похоронах. Он молчал, дыхание его было спокойным, наверное, никто со стороны и не подумал бы о том, что ему просто по-человечески плохо – Итачи так ненавидел слово «человеческий».
Он пытался ставить себя выше людей, пытался думать о себе по-особенному, а в результате оказался уродливее, чем какой-либо другой человек.
Кто, как не Саске, это доказал.
«Неужели это все? Неужели жизнь может быть так коротка, я ведь ее даже не заметил, не заметил, как она просочилась сквозь мои пальцы? Что теперь? Что я оплакиваю: свою или его жизнь, наши пришедшие или будущие смерти? Впервые в жизни я испугался его смерти как глупое дитя. От меня отреклись клан, деревня, сама жизнь прокляла мое существование и всего человечества с рождения на этой земле, что мне теперь осталось? Всю жизнь скорбеть? Я должен был умереть раньше. Я заслужил. Я посмел взять то, что у меня отняли при рождении, и потерял то, что было моим светом. Прости, Саске, но похоже, что на этом действительно все».
Итачи поморщился, когда, нахмуриваясь, отнял от лица свою руку.
На кончиках пальцев что-то неуловимо блестело. Что-то мокрое и горячее.
– Надо же, – с удивлением усмехнулся Итачи, вытирая руку, – я еще способен на слезы? Я, как все меня называли между собой, чудовище? Хладнокровное и безжизненное отродье Учиха. Возможно. Я всегда этим был, всегда этим и должен оставаться. Я просто неудачник, честолюбиво пытавшийся стать мнимым совершенством, понимая, как ущербен. Почему я только вообразил, что смею не быть всем этим?
В ответ на него смотрела лишь тишина, которая не могла дать ответа на этот вопрос.
Никогда больше не будет ответа.
«Не понимаю, как внезапно человек может исчезнуть? В долю секунды, как? Скажи, Саске, мне всегда было это интересно».
В глубине своей души Итачи всегда боялся одиночества. Этот липкий страх остаться без всего, чем можно жить, потерять и себя, и окружающих, и мир, и цель жизни шиноби, а ведь теперь все потеряно или, возможно, что будет потерянно – примет ли Коноха его обратно, стоит ли идти обратно.
Кем бы Итачи был, если бы не нашел своего света, своих новых глаз, открывших чуждый мир, – он догадывался, он чувствовал, что в нем все еще живет нечто безликое, жестокое, хладнокровное. Жить дальше – это так, казалось, просто и незатейливо, но без опоры, без хотя бы жалкой мысли о том, что есть, о ком подумать, к кому обратиться мыслями, невозможно, ведь говорить с мертвецами такое безумство.
Это был страх, вовсе не слезы, оплакивающие жизнь младшего брата, который еще, возможно, жив; это был почти животный страх перед вечным одиночеством, вечным метанием, перед настолько обострившимися чувствами к брату.
А ведь завтра, уже завтра, снова, при свете дня, все станет ясно как никогда, когда солнце взойдет над домами, резко осознаешь, что все закончилось, не начавшись.
Человеческая жизнь, она так хрупка, так нежна, как цветок. Еще недавно Итачи держал его в руках, еще недавно любовался на свежие и молодые лепестки, гордясь тем, о чем он заботится, что охраняет, и внезапно этот цветок как будто вырвали с корнем или открыли глаза на то, что когда-нибудь он увянет в его же руках, а он ничего не сможет сделать.
Когда состояние дошло до критической точки, Итачи, так и не сломавшись, выпрямился; лицо его было сухо, взгляд сух.
Он знал, что это была просто слабость, осознание всего пережитого, собственной жизни, цели. Итачи до этого не мог подозревать, насколько сильно влияние Саске на его жизнь. Только известие о его смерти могло наконец-то все свести к полному понятию и принятию всех слабостей, всех пороков, всех мыслей и чувств Итачи.
Саске был единственным человеком, которым Итачи действительно дорожил, действительно любил.
Впервые он поверил всей душой в это слово.
Итачи, несмотря на свою минутную детскую и несвойственную ему слабость, все же был достаточно сильным для того, чтобы уже сидеть со спокойным лицом, тщательно и холодно обдумывая свое нынешнее положение. Внутри снова воцарилась гармония, шаткая, но она давала маломальское ощущение опоры под собой, на которую на время можно встать.
Свое внезапное спокойствие Итачи объяснял одним: он почти физически чувствовал, что Саске жив. Он ощущал, что внутри еще осталось что-то теплое, оно не исчезло, брат бы забрал это собой так же, как и дал. А значит, было еще за что бороться.
Итачи перебирал свои пальцы, пытаясь обдумать все как можно более холодным и отрезвленным рассудком. Он даже пересел ближе к столику, зажигая на нем свечу; с появлением света, рассеивающего плотную темноту, стало намного легче.
Итачи молчал, скрестив руки на столешнице, где перебирал пальцами один из небольших свитков. Глаза смотрели прямо перед собой, все так же холодно и даже еще более хладнокровно, чем раньше. Итачи не мог ничего точно утверждать или опровергать, жив Саске или умер, ведь от одного из этих слов и пойдет дальше пляска жизни, но в какую сторону – неизвестно.
Но все же Итачи был уверен, что все осталось по-прежнему, и невероятно злился на себя. Конечно, он знал, что эти эмоции само собой разумеющееся в таких ситуациях, как потрясение и конечное осознание своего конца и конца ближних, но Итачи был особенный, и делать ему это не позволялось, как и многое другое, одним из чего было чувствовать как человек. За что он и поплатился.
Его посещала идея сегодня же уйти, чтобы самому найти брата, ведь лучше него этого никто не сделает. Видеть Изуну и эти стены было больше невыносимо. Они сводили с ума, это из-за них в воспаленном сознании рождались ужасные мысли, которые в обычных условиях никогда бы не появились, даже лежи перед ним настоящее мертвое тело младшего брата. Давящие стены и скука, нагоняющая безвыходность и отчаяние, действовали на рассудок и сознание, наталкивая на безумства.
Итачи с большей уверенностью в себе строил в голове всевозможные планы, схемы, продумывал все до деталей, каждый свой шаг взвешивал и просчитывал; когда он был, наконец, уверен, что ничего не могло просто так закончится, к нему снова вошли, но уже даже без учтивого и формального стука.
Он слышал за спиной шаги, причем не одного человека, слышал, как прошуршала чья-то одежда, и, раздраженно сдвигая брови, Итачи с нескрываемой злостью кинул:
– Изуна-сан, оставьте меня в покое.
Ответа не последовало, но также никто и не уходил. Итачи, чувствуя за своей спиной чье-то присутствие, в ярости сжал кулаки, обернулся и почти дрожащим от льда спокойствия голосом повторил:
– Я не желаю никого…
Не договорив до конца, он замолчал.
Эти посетители не были Изуной.
Это были два человека в длинных черных плащах с глубокими капюшонами на головах, закрывающими их лица. Рукава, тяжелые, широкие и округлые, спускались чуть ниже запястьев, практически закрывая собой кисти рук.
Один из мужчин стряхнул с себя капюшон, и Итачи без труда узнал этого человека. Это был Хё, один из тех, кто был наиболее близок Изуне, иногда он приносил еду. Помощник хозяина дома, как и Неджи, он всегда обо всем договаривался, хлопотал и вежливо кланялся в пол перед господином; Итачи в тот момент, когда узнал лицо напротив, все же сдержался от презрительной усмешки: предатель, он везде предатель, даже если это шпион твоей же деревни.
Длинные, упирающиеся подолами в пол плащи Итачи узнал бы всюду.
Это был Корень АНБУ.
Хё по-прежнему молчал, косясь на своего напарника. Тот, наконец, пошевелился и повернулся к свету; в тенях капюшона, все еще накрывающего голову, Итачи увидел белую маску, разрисованную поперек красными линиями. Прорези для глаз были совсем узкими, виден был только блеск зрачков. Итачи не раз удивлялся, как Корень может сражаться в такой одежде, тогда как даже у АНБУ Хокаге форма была намного удобнее.
– Добрый вечер, Итачи-сан, давно не виделись, – между тем, не сдерживая насмешку в голосе, проговорил знакомыми нотками человек в маске. – Оплакиваете, верно, брата?
Итачи нахмурился. Промолчал, пытаясь вспомнить, чей это голос, и где он его уже слышал. Это был тембр мужчины в зрелом возрасте, но в нем еще не было старческих ноток. Тон, усмешка, даже злорадная улыбка, которую Итачи буквально ощутил под маской, – все это вызвало едва ли сдерживаемую ярость в крови.
Если Корень АНБУ в курсе событий, если они здесь замешаны, Изуна мог быть и прав: им ничего не стоило убить Саске.
Однако Итачи просто наклонил голову набок, внятно и достаточно громко произнеся:
– И вам добрый вечер, Торуне-сан.
Человек в маске сбросил с головы накидку.
– Вы быстро раскусили меня, я по-прежнему в восторге от вашего разума и памяти. Мы ведь не так часто виделись.
– Достаточно для того, – возразил Итачи, – чтобы запомнить ваш голос. Вы что-то сказали о моем брате? Коноха, конечно, имеет много глаз и ушей и многое знает, даже то, что я узнал едва ли не час назад. Вы приложили к этому руку, верно?
Голос Итачи немного изменился в своем тембре, в нем появились холодные и угрожающие нотки, но в целом он говорил сухо. Именно эта сухость, как ни странно, ясно давала понять, насколько серьезно настроен он и как раздражен.
Торуне засунул свою руку под широкий плащ. В это время Хё, держащий в руках непонятную по своему содержимому связку, прокашлялся в кулак, но все так же не вымолвил ни единого слова.
– А вы перешли прямо к делу, как я вижу, отлично. Мне всегда нравилась эта черта в вас: никакой воды, все четко и по делу, – Торуне достал наконец свиток из-под складок одежды и протянул его Итачи, заставляя того подняться за протянутой вещью со своего места. Он молча взял то, что ему предлагали прочитать, но разворачивать письмо, чтобы это сделать, не стал, безотрывно смотря в лицо, а вернее, на маску Торуне.
– Читайте, Итачи-сан, – внезапно послышался негромкий голос Хё; Итачи, опуская взгляд вниз, покосился на свиток, но так и не развернул его, твердо протягивая обратно Торуне.
– Говорите сразу. Что вам надо?
– Как хотите, – Торуне забрал свиток, – скажу тогда в двух словах. Мы ожидали, пока ваш брат, эта порча, покинет вас. Он лишний в вашей жизни, мы желали, чтобы вы поняли это, и ждали сегодняшнего момента. Нам известно, что ваш брат все знал, это несколько изменило наш первоначальный план, но не настолько, чтобы уничтожить его. Ваш брат все равно слишком предсказуем. Увы, сообщение о том, что Саске-сан умирает, пришло раньше нас. Но это хорошо, что вы испытали ощущение того, что вашего родственника почти нет в живых, так вам будет понятнее наша мысль. Скажу одно: он пока что жив, правда, не совсем здоров, у него серьезные раны из-за боя с нашим отрядом, кроме того, он упал в ущелье. Хотя высота была небольшая и безопасная для жизни, он получил серьезные повреждения, но его раны поправимы, более того, Корень АНБУ, – Торуне снова усмехнулся, – умеет с любовью заботиться о больных.
В какой-то жалкий миг, буквально в полсекунды Итачи прикрыл и открыл глаза; после этого он смотрел уже более уверенно, более смело. В его зрачках мелькнуло не то облегчение, не то радость, но единственное, что он не смог сдержать, так это то, как дернулись уголки его губ, едва заметно, но Саске бы сразу понял, что значит этот жест, невидимый со стороны чужих людей.
– И… – продолжил было Торуне, как его жестом, характерным для семьи Учиха, остановили:
– Подождите.
Итачи, всеми своими силами стремясь скрыть эмоции, дрожь в кончиках пальцев, медленно прошелся, скрестив руки на животе, туда и обратно по комнате, смотря себе под ноги, тогда как сердце внутри билось так, как никогда раньше, даже когда Саске был рядом с ним – рядом с Саске Итачи был более чем уравновешен и спокоен.
– Я продолжу?
– Да, – Итачи снова пошел обратно, до стены, пытаясь успокоить свои чувства, ведь как глупо было убиваться, и как теперь было хорошо, чисто, спокойно, хотя присутствие в этом деле АНБУ заставляло напрячься не на шутку, Итачи не ждал от этих двоих ничего хорошего.
Эти люди просто так никогда не вмешаются и не влезут в чужие жизни, если не видят для Скрытого Листа в этом выгоду. Им что-то надо, Итачи готов был держать пари, что брата держат как заложника и шантажировать будут его жизнью, которая за час стала дороже, чем сотни других.
Итачи остановился как вкопанный.
«Конечно, им же нужно было с самого начала, чтобы Саске вышел из моего поля зрения, как я мог поверить в эту нелепость. Подло. Подло».
Опуститься до того, чтобы прийти к преступнику, приговоренному к казни, к члену клана Учиха, все спланировать – надо было ценить размах Корня. Проблема, стало быть, была очень злободневной для старейшин, которые опустились до такого грязного способа шантажа, Итачи был уже точно уверен в этом. Особенно теперь, когда он уже почти дважды пережил известие о смерти брата, невозможно будет сделать шаг влево или вправо.
– Итачи-сан, Учиха все еще готовят восстание. Вы знаете, к чему это приведет?
Губы Итачи дрогнули.
– Да.
– Для общественности нужно было ваше изгнание, но мы решили ждать, пока вы сами одумаетесь, и хотели вернуть вас для исполнения долга, когда наступит этот час. Как шиноби Конохи, вы должны понимать, – Торуне давил своим голосом, нагнетая повисшую в комнате атмосферу, но говорил он, как заметил Итачи, тихо, стало быть, Изуна не знал, что в его доме кто-то чужой, – вы должны понимать, что деревня и люди в ней в опасности, и все из-за чего? Из-за спеси вашего бескомпромиссного клана. Переворот вот-вот грянет с оглушительной силой, времени осталось совсем немного, и вы, ярый противник войны и преданный защитник мира Конохи, будете сидеть сложа руки и смотреть, как умирает то, что вам дорого?
– Насколько я помню, – возразил Итачи, останавливаясь посреди комнаты, – для Конохи я – мертвец-предатель, но мне действительно не хочется, чтобы она хоть как-то пострадала из-за гордости и упрямости Учиха. Еще больше я не желаю войны, более того, Шимура-сама в курсе, что я всегда в этом вопросе был на вашей стороне и не раз говорил, что при случае вы можете ко мне обратиться за помощью, не вы ли отправили меня шпионом в родной дом? Я бы сделал все, что мог, будь я тем, кем был раньше, но что вам стоит теперь самим подавить восстание, раз вы пошли на такие изощренные уловки? У вас много шиноби, вы подавите при желании Учиха.
– Ваш клан в хороших отношениях с другими странами и деревнями, Итачи-сан, это не секрет для вас. Прикладывая руку к подавлению восстания, мы не только потеряем силы, но еще испортим и без того шаткие отношения с нашими «союзниками», – Торуне снова протянул вперед свиток. – Прочитайте все же, найдете ответы на все вопросы, которые я вижу у вас в глазах.
Итачи пришлось снова взять протянутый ему свиток, тем временем как Хё, оставив на полу сверток, удалился из комнаты, в которой воцарилась тишина. Торуне, ожидая, когда Итачи прочтет послание Шимуры, начал ходить туда-сюда, скрестив руки за спиной и оглядывая комнату, наполненную блеклым светом от дрожащего пламени свечи.
– Вот, значит, как, – внезапно сказал Итачи, откладывая в сторону свиток. Торуне остановился, оборачиваясь.
Итачи сидел спиной к нему у столика со свечой, где рядом лежало снова свернутое письмо с раскрепленной печатью главы Корня АНБУ.
– Вот, значит, как, – повторил он как будто сам себе, – вы – слабаки, боящиеся решить проблему, при этом запачкав свои руки кровью. У вас идеальный план, что еще ждать жителям Конохи от предателя, якобы жаждущего мести за несправедливый приговор клана. Вы ведь от Хё-сана узнали, куда и зачем уходит мой брат?
– Да, – голос Торуне звучал жестко, – и не только от него, Изуна-сан не такой великодушный, как кажется. Но вы должны прекрасно понимать, что мы все готовы отдать свои жизни ради деревни, мы должны предавать, умирать, чтобы наша родина жила и оставалось сильной в глазах других стран, это ваш долг, Итачи-сан, он родился раньше, чем мы все, и от него не уйдешь при жизни. Вы должны это сделать, чтобы искупить зло, нанесенное вашим кланом и вашим предательством нашей деревни. Помните о людях, которых вы поклялись защищать. К тому же, как фактический глава Учиха вы обязаны уберечь имя своих людей от позора. Пусть их будут жалеть и оплакивать как жертв в сердцах людей, чем проклинать и ненавидеть как грязных бандитов.
– Я согласен с вами. Но есть проблема. Вы хотите сказать, – Итачи повернулся; лицо его было спокойным вопреки всему, – я должен убить их всех? И стариков, и женщин, и детей? Это слишком, даже для меня, поднимать руку на младенцев, когда хватит убить тех, кто руководит восстанием. Да, я считаю, что нужно лишь убрать зачинщиков. В этом вопросе вы можете справиться без меня. Я не матереубийца и не отцеубийца. Мне жаль Коноху, я люблю ее и дорожу ей всем своим сердцем и всегда был предан ей, что бы она мне ни делала, она мне дороже клана, но поднять руку на невинных людей я не могу. Я могу оказать любую другую помощь, Учиха зашли слишком далеко, я согласен, и войны я точно не допущу, но не тем путем, который вы предлагаете. По крайней мере, я не могу принять такое серьезное решение так быстро, дайте мне время все взвесить и обдумать. Возможно, я найду другой путь, который удовлетворит и вас, и меня. Я обещаю, что помогу тем, чем смогу, но мне нужно время, чтобы понять ваше предложение и прийти к какому-либо решению.
Торуне пожал плечами, подходя к столику и явно недовольно забирая с собой свиток.
– У нас нет времени. Этим сейчас не разбрасываются. Что ж, прощайте. Я не собираюсь вас уговаривать, дважды предатель Конохи. Мы найдем того, кто поможет нам, а ропщущий и сомневающийся шиноби – жалкое зрелище. Однако знайте, брата вы своего не увидите, может, лишь в виде трупа. Всего хорошего, Итачи-сан.
Плащ метнулся в сторону вместе с шагом в сторону седзи.
– Подождите, Торуне-сан, – Итачи отвернулся в сторону, замолкая.
У него не было причин ненавидеть Учиха или желать им смерти. Это была его семья, его дом, его родители, место, где он вырос и стал тем, кем является. Но была и Коноха. Большинство своих миссий, иногда тайно от отца он делал по заказу деревни, он шпионил в собственном доме ради Скрытого Листа, и при других обстоятельствах, будь Итачи другим, будь судьба и жизнь его другая, он бы предал Учиха, но сейчас, когда после всего его оставили в стороне, после того, что им пришлось перетерпеть с братом, ему вовсе не хотелось связываться с грязью Конохи, с ее напрасно пролитой кровью, ведь все придется сделать не только ради деревни, а ради того, чтобы не запятнать репутацию глав Скрытого Листа.
Но и Учиха были виновны. И их чистое имя было дорого.
Корень был прав. Раз браться за дело, то убирать сорняк с его корнем. Те, кто останется после смерти зачинщиков, будут одержимы еще большей ненавистью к Листу, это нельзя будет обернуть вспять. Оставить кого-либо будет ошибкой – Итачи это прекрасно понимал.
С одной стороны клан, с другой – Коноха.
С одной стороны родители, с другой – тысячи и тысячи жителей Листа, которые едва-едва оправились от не так давно канувшей в Лету войны, чтобы переживать еще одну, еще более, возможно, разрушительную – гражданскую.
Что знать, во что все выльется, не надо было лишний раз представлять страшные картины того, во что может превратиться земля, в какое жестокое поле боя, когда сотни и сотни, тысячи невинных падут и умрут, прекратят жизнь, существование, о чем недавно в горячке думал Итачи, и не в одной Конохе, а в других деревнях; целый мир падет в хаос, опять дети, как он сам когда-то, будут страдать, переживать, замыкаться в себе, оставаться без родителей. Опять будут сироты, калеки, раненые, будут болезни от смрада трупов, разносящегося вокруг. Опять будет кровь, опять будут крики о помощи, опять будут бессилие, голод и насилие.
Итачи этого не хотел. Не хотел заставлять других переживать то же, что переживал и сам, так же думать о смерти близких, как и час назад думал он сам, от отчаяния не находя места.
А еще сильнее не хотел, чтобы имя невинных было заклеймено печатью предателей Листа.
– Мой отец до сих пор планирует заговор?
– Нет, совет клана и его новый глава. Ваши родители умерли вместо вас и вашего брата, когда вас осудили на казнь. Их уже давно нет. Я думал, что Фугаку-сан сказал вам об этом.
– Вот как… Значит, их нет? Я не знал.
Итачи нахмурился. Он не понимал, почему это известие что-то тронуло и укололо в нем, что-то по-детски трепетное к родителям, но горечь тут же была подавлена: это долг старших, давать дорогу своим детям.
Долг Итачи быть отцом, матерью, братом для Саске. Воспитывать, защищать, охранять. Это была его пожизненная миссия, других не существовало.
Саске все поймет, он согласится, когда узнает, что у его брата не было другого выбора. Итачи не хотел войны, а сотня жизней и их чистое имя взамен тысячам и миллионам – плата, достойная лживого и пропитанного насквозь кровью мира шиноби.
– Я согласен на ваше предложение. Вы правы, щадить кого-либо бессмысленно.
Торуне на сей раз довольно усмехнулся.
– Я был уверен, что такой человек, как вы, сделает правильный выбор, стоящий вашего имени. Но вы прочитали свиток до конца?
– Нет.
– Я зачитаю, – Торуне небрежно, одним движением раскрыл тонкую бумагу, отпуская один конец вниз, который упал со стуком на татами. – После совершения миссии вся вина будет лежать на тебе, и ты будешь признан преступником, чья личность будет разыскиваться во всех странах мира. Люди будут иметь право убить тебя или арестовать и привести в Коноху, где тебя осудят и казнят как убийцу. Более того, если после миссии ты не скроешься, и тебя поймают шиноби Скрытого Листа, ты будешь тут же арестован, и по отношению к тебе примут соответствующие меры, после чего тебя тайно отпустят. Всю свою жизнь ты не будешь иметь права видеться со своим братом во избежание того, что ты расскажешь ему всю правду. К Учихе Саске будет на всю его жизнь приставлен член Корня АНБУ, как и к тебе, чтобы избежать вашей встречи. В случае если Саске узнает всю правду, он будет убит, как и ты. Пойми, твой брат, если все узнает, пожелает мести, ты хочешь, чтобы или он погиб, или погибла Коноха? Смерть твоих родителей, которая не разглашена в деревне, и более того, Хокаге также неизвестно ничего, потому что по причине болезни он временно отстранен от власти, – их смерть будет официально лежать на тебе. После задания ты должен покинуть Скрытый Лист, также ты не будешь являться шиноби Конохи, лишь отступником от своей деревни, то есть предателем. Если ты откажешься от миссии, а, учитывая твою преданность деревни, такого не должно произойти, твой брат будет немедленно убит. Конечно, доказательств того, что Саске у нас, мы предоставить не можем, твое право, верить или нет, и даже если ты не веришь, подумай о Конохе и о жизнях, которые ты спасешь. Думай и решай по чести шиноби Скрытого Листа, Учиха Итачи. Глава Корня АНБУ Шимура Данзо. Что теперь, – Торуне начал собирать свиток обратно, – вы по-прежнему согласны?
Лица Итачи не было видно, он продолжал сидеть спиной, чуть наклонив голову вниз и что-то обдумывая. Его плечи едва поднимались, дыхание было спокойное, но он молчал, не шевелясь.
Торуне, снова убрав свиток под плащ, цокнул языком и тяжело вздыхнул:
– Итачи-сан, если не согласны, не будем тянуть зря время, я…
– Я же уже сказал, – Итачи внезапно спокойно, даже для Торуне, который нервно сглотнул, пугающе спокойно поднялся со своего места и повернулся. Его глаза, темные, ужасно пустые, хладнокровные, смотрели на человека напротив, как будто испытывали его на прочность. – Я сделаю это ради Конохи. Не ради вас, ради деревни. Но прошу, навсегда оставьте в покое моего младшего брата, я не буду искать с ним встреч. Считайте, что это гарантия нашего с вами договора. Что мне теперь делать?
– Одевайтесь, – приказал Торуне, кивая на сверток у своих ног. – Я подожду у двери. Бежать не вздумайте, мальчишка умрет. Как будете готовы, выходите в коридор.
Оставшись наконец наедине с самим собой, Итачи начал быстро и без промедления одеваться в предложенную ему одежду, которая оказалось формой АНБУ Хокаге. Также в одежде лежало оружие в виде кунаев и сюрикенов. У Торуне на поясе была еще одна катана, стало быть, ее выдадут на миссию.
Итачи не боялся стать преступником, он готовился дать людям шанс снова смеяться и улыбаться в мире без войны. Это был его долг.
