Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"
Автор книги: Prosto_ya
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 47 страниц)
Аристократичные черты в Саске сразу бросились в глаза всем его спутникам: и манера речи, и стиль поведения, и привычка держаться, и речь, и взгляд, и неприязнь к грязным разговорам.
Дорога оказалась, как и все скалистые дороги, узкой, и тянулась она в гору вдоль ущелья, невысокого, но достаточного для того, чтобы покалечиться или разбиться при неудачном раскладе. Внизу тек мощный поток горной реки, чье журчание не было слышно сверху; вода лишь искрилась на солнце, выдавая этим свое присутствие.
Саске и раньше уже видел горы, серые и тусклые скалы не вызывали в нем никаких чувств и эмоций, оставаясь равнодушными для его сердца.
Нанятые военные лошади и повозка шли с самого раннего утра, воинов, которые изумились, когда им сказали, что среди них есть один шиноби, на удивление Саске было немного, всего лишь пять человек, и еще извозчик. По плану они должны достигнуть места через два дня.
Саске как всегда шел позади всех, ни с кем не разговаривая и недовольно щурясь на яркое солнце, как это всегда раньше и делал вне зависимости от расположения духа. Задание было не совсем таким, каким его себе представлял Саске: оружие у него забрали и дали лук со стрелами, которые он терпеть не мог с детства из-за одной из неудачных миссий с братом, когда не смог выстрелить точно, подставляя этим и Итачи. В качестве головного убора ему предложили широкую соломенную шляпу, защищавшую от солнца, но сквозь прорехи старой соломы лучи все равно умудрялись слепить темные глаза, но зато не пекло голову. На плечи дали накинуть длинный и широкий плащ серого цвета, и он был совсем не таким, какие носят шиноби.
Раньше Саске почти не видел различий между воинами и шиноби. Лишь в экипировке: воины, как и сейчас, пользовались доспехами, вторые же, будучи шпионами и тайными убийцами, не выделялись из толпы. А теперь все было настолько налицо, что становилось противно от такой огромной разницы.
Шиноби – искусство, в котором главное уметь прятаться и маскироваться, искусство засад, битв не только оружия, но и холодного разума, а воин – скучный человек, который умеет лишь сражаться.
Быть воином – уметь нести оружие и размахивать им.
Быть шиноби – иметь мгновенные реакции, скорость и сокрушительную силу в симбиозе с осторожностью и маскировкой.
Саске всей душой предпочитал второе.
Время уже было за полдень, они шли, не останавливаясь, не один час. Солнце уже перевалило за пик горы, и стало палить не так испепеляюще прямо как раньше, скашивая лучи к горизонту.
Лошади и воины устали, Саске тоже, но он чувствовал, что может пройти еще несколько часов: выносливость делала свое дело. Его крепкий и натренированный организм пока не нуждался в воде, отдыхе и еде, трудно было подниматься в гору, иногда поправляя застревавшую в ямах повозку, но, тем не менее, Саске пока что не мог сказать, что действительно устал.
Пару раз к нему обращались, пытаясь начать разговор, но отвечал он мало, резко и неохотно, не задавая ответных вопросов, и от него, в конце концов, отстали. Саске не знал, радоваться ему или нет, но все же люди, шедшие с ним, ему почему-то не нравились. Они, несмотря на то, что в их обществе была девушка, причем из богатой семьи, воспитанная со служанками в нежности и достатке, громко смеялись, иногда пускали непозволительные при женщинах шутки, а Саске только морщился, когда его в очередной раз раздражал громкий смех.
Он не видел в их разговорах ничего интересного для себя, одни глупости, недостойные внимания. Но почему-то то, что остальные не молчали, а хоть как-то общались, немного расслабляло, нежели вокруг повисла бы атмосфера напряженной тишины. Саске чувствовал себя более менее раскованно: он посредством разговоров воином между собой был отдельно от них, но, с другой стороны, уютно ощущал себя частью чего-то намного большего, общего.
Девушка, ненадолго высунувшаяся из повозки, чтобы взглянуть на небо, снова остановилась взглядом на Саске. Немного задержавшись, она снова поспешно скрылась.
***
Лагерь разбили только с неминуемым наступлением ночи, когда стало совсем невозможно продвигаться из-за темноты. Уставшие за нескончаемо долгую дорогу лошади были проведены вниз к ущелью двумя воинами, девушка и ее служанка, так больше и не показываясь наружу ни разу, остались сидеть в повозке, судя по всему, готовясь отойти ко сну.
Высоко в небе тускло зажглись три-четыре маленькие одинокие звезды, местность вокруг начал освещать ярко горящий костер, над которым в тяжелом закоптившемся котле что-то варилось, булькая и разнося вокруг, к сожалению, вовсе не аппетитный запах. Саске, как бы ему не хотелось того, пришлось сесть со всеми рядом, увы, это было главным правилом шиноби: есть вместе. Когда во время ужина, в то время как все черпали из общего котла, чего Саске никогда не любил, предпочитая брать себе целый половник, чтобы больше не касаться общей еды, – когда во время ужина начали выбирать того, кто останется на всю ночь следить за огнем, Саске, смотря на то, как воины спорят между собой, кидая друг другу эту обязанность, подобно тому, как толкаются дети, кто первым пойдет, шипя и капризничая, – Саске, чьей презрительности к детским играм в таком серьезном положении не было конца, сам вызвался, отрезая этим дальнейшие споры. Все сразу притихли: младшего брата Итачи в нынешнем кругу уже, даже не общаясь с ним, уважали, несмотря на его возраст по сравнению с остальными: он явно выделялся среди всех не только аристократичными манерами, но и полной уверенностью в своем деле.
Мужчины, окружавшие Саске, были старше Итачи. Они, поговорив и поужинав, вяло осматривали оружие, тогда как Саске отсел ото всех, неподвижно наблюдая за вспыхивающими языками огня. Они, ярко-оранжевые и почти красные, танцевали адской пляской в его темных как уголь глазах, как будто изнутри освещая их ярким светом; пламя разбрасывало тени по его лицу, делая его невероятно загадочным и прекрасным, но иногда жестоким, а иногда и каменным. Воины начали по одному расходиться спать, во время ужина пару раз они снова безнадежно пытались обратиться к Саске, но тот отвечал сухо и формальными фразами. Один из мужчин, наиболее взрослый, насмешливо сказал, не удержавшись:
– Сколько тебе лет?
– Я сильно моложе вас.
Кто-то выдавил смешок.
– Оружие давно научился держать? – насмешливо поинтересовался другой парень.
– В том возрасте, в каком вы еще только учились ходить и говорить, – удивительно спокойно ответил Саске, однако в его голосе блеснули предупреждающие стальные нотки, и больше никто не осмелился ни что-либо спросить, ни обратиться с простым дружеским разговором.
Мальчишка, как его окрестили при первой встрече, был вынослив и внимателен, это заметили сразу. Отвечал он по делу и редко, даже с долей язвительности, что ни возразить, ни рассмеяться в ответ такому тону было нельзя.
Все легли спать, Саске наконец удовлетворенно, наслаждаясь долгожданным покоем и одиночеством, подсел ближе к костру. Несмотря на жаркие дни, ночи были довольно холодными, поэтому он зябко кутался в свой плащ, пытаясь согреться жаром пламени. Спать он совсем не хотел, а после слов, задевших гордость, лишь еще больше начал ощущать внутри себя бродящую злобу.
К брату поначалу относились еще более небрежно. Он, десятилетний мальчик-наследник клана Учиха, и отряд парней в возрасте двадцати лет. Над ним в открытую посмеивались и шутили, усмехаясь над возрастом и тем, куда смотрит Коноха, отправляя на взрослые задания ребенка, которому впору заниматься лишь со своим личным учителем с другими детьми; Итачи не отвечал и не обращал внимания, ставя всех, кто впоследствии начал его не только уважать, но и даже бояться, на место в схватке с противником.
Саске улыбнулся.
Брат никогда не велся на провокации. Он ставил всех на место делом, а не словом. Но Саске так не мог, как бы ни старался подражать Итачи.
Он прикрыл глаза, чутко вслушиваясь в обстановку вокруг, и начал расслабляться в тепле костра, знакомо трещащего над ухом. Его нос заполнил знакомый запах дыма, а привычный треск ласкал слух как давным-давно на миссиях с Какаши-сенсеем и Наруто, с братом. Тот также любил сидеть у огня, и его младший брат тоже грелся всегда рядом, соблюдая тишину. Саске наверняка не знал, действительно ли ему нравилось так сидеть или он просто перенял эту странную привычку у брата, который всегда на миссиях дежурил ночью у костра, не доверяя свою жизнь никому, но, во всяком случае, Саске так к ней привязался, составляя по ночам дежурств компанию Итачи, что на каждой миссии не пропускал ни дня, когда хотя бы перед сном сидел у огня.
Внезапно до чуткого уха дошел тихий шорох сзади, Саске тут же напрягся, инстинктивно прикладывая руку к поясу, даже не успев в привычном движении открыть глаза; он забыл, что сумки не было, тело двигалось на выработанном автоматизме. Но не успев ничего путного подумать, Саске услышал тихий шепот:
– Можно вас?
Саске, оперевшись рукой о холодную землю, обернулся.
Девушка, которая во время всего путешествия молчала и не выходила из своего укрытия, высунулась из окна своей повозки, осторожно, как будто даже робко улыбаясь.
– Что случилось? – максимально холодно и учтиво поинтересовался Саске.
– Мне кажется, что тут кто-то ходит. Вы не могли бы посидеть рядом с повозкой, я немного боюсь диких зверей и разбойников.
Мягкая улыбка.
Делать было нечего. Саске, пусть и без особого желания, с сожалением и досадой поднялся и, запахивая разметавшийся было плащ, подсел у колес повозки, не вымолвив ни слова. Девушка так же скрылась, успокоившись.
Костер был далеко, и резкая темнота вокруг вместе с нотками шума пламени неожиданно начали погружать Саске в дрему. Он распахнул плащ, чтобы холодный воздух коснулся его согревшегося тела и немного взбодрил засыпающее сознание, но отяжелевшие глаза и усталость делали свое дело. Все, что Саске мог придумать в таком случае, это как раньше заниматься подготовкой оружия, но, увы, его не было.
– Вы не спите? – снова раздался тихий голос девушки. Саске поморщился: ему всего лишь хотелось остаться один на один со своими мыслями.
– Нет.
– Я тоже не могу уснуть. Как вас зовут?
– Саске.
– Саске-сан? – девушка, кажется, задумалась, на какое-то время замолчав. – Меня зовут Курама Якумо (3). Можете называть меня по имени.
Саске ничего не ответил. Он продолжил смотреть на пылающий костер, снова кутаясь в одежду: было холодно, а ко сну постепенно перестало морить.
– Саске-сан?
Тот недовольно вздохнул, нахмуривая брови.
– Якумо-сан, вы прекрасно знаете, что лошади очень чувствительны на любой шорох и чужое присутствие, поэтому если бы здесь кто-то ходил, они бы подали знак, фыркнули, да и я бы сам услышал. Если вы хотели поговорить с кем-то от скуки, то разбудите служанку, со мной вам не о чем будет говорить.
Девушка тихо усмехнулась.
– Вы совсем неинтересный и занудный. И держитесь в стороне от других мужчин. Я хотела узнать, почему?
– Они мне также неинтересны, – Саске, подняв голову, взглянул на высунувшуюся из своего окна Якумо. Он не мог заставить себя проявить хоть какой-то интерес к беседе, пусть даже наигранный, тем более фамильярность и смелость девчонки раздражали.
На ней была дорогая одежда, дорогая даже для главной семьи Учиха, Саске понял это, когда увидел лишь край рукава высунувшейся из окна руки. Кимоно темного цвета было расшито тончайшими нитками, которые мерцали в блеске костра и наверняка были драгоценными.
Глаза Якумо по-прежнему смотрели с любопытством; она, склонив голову набок, снова спросила:
– У вас есть невеста?
– Нет, – Саске повел плечом.
– Нет? – казалось, удивлению в нежном голосе не было конца. – А почему? Даже я интересую мужчин. Или мои деньги. Но это не важно. Вы богаты?
Семья Учиха всегда была богата, братья никогда не испытывали на себе тяжесть нехватки средств. У них, у тех, кто вырос и жил при всех удобствах, всегда все было в достатке: и на обеденном столе, который устраивала мать, и в оружии, которое тщательно выбирал и заказывал отец, и в обстановке дома, где все вещи были под рукой, и в саду, главной гордости поместья. А сейчас разве были они с Итачи богаты?
– Нет, я не богат.
Якумо кивнула головой, взгляд ее потускнел.
– Ясно. То есть, вы меня не поймете. Можете пообещать кое-что очень важное для меня? – карие глаза блеснули.
– Я не даю никаких обещаний, – Саске встал с места, всем своим видом показывая, что больше что-либо обсуждать он не собирается.
– Если вы не дадите мне обещание, я попрошу отца наказать вас, не выплачивая средств. Вам же нужны эти деньги?
Губы расплылись в улыбке. Саске нахмурился, стискивая зубы и понимая, что попался в ловушку, из которой он пока не видел выхода.
– Что вам надо? – громко и с долей любопытства поинтересовался он.
Якумо усмехнулась, прикладывая палец к тонким губам.
– Сюда.
– Что?
– Поцелуй. Сюда.
Несколько секунд смотря чуть ниже линии насмешливых карих глаза, горящих самоуверенностью и любопытством, Саске отвернулся, запахивая плащ.
– Нет, простите.
– Вы обещали.
– Я не говорил, что обещаю.
– Но…
– Я четко помню, что говорю и что не говорю.
Якумо скрестила руки перед лицом, теперь уже серьезно смотря на Саске, без улыбки на губах и в глазах.
– Я знала, что вы так скажете, поэтому просто пошутила. Можете не волноваться, я не люблю мужчин, они все отвратительны, и не наступит того дня, когда я к ним или они ко мне притронутся, лучше смерть. Теперь мое настоящее желание. Выбирайте: или оно, или все-таки поцелуй, как бы мне ни было противно. Вы должны обязательно сделать выбор.
Саске молчал. Его молчание расценивалось как согласие.
– Клянитесь мне.
– Что же, мне вставать на колени или принести в знак верности свою кровь? – холодно усмехнулся Саске.
– Поверю на слово. Тогда, – Якумо уже не улыбалась, – если моей свободе во время пути будет угрожать опасность или меня возьмут в плен, а вы не сможете спаси мою жизнь, вы обязаны будете убить меня. Не спрашивайте почему, вы не богаты и не поймете, за вами нет охоты, вас не выдают насильно замуж, вы вольная птица. Вы поклялись мне и делайте то, что я вам говорю, пусть ваша совесть будет спокойна, по мне лучше смерть, чем такая жизнь. Меня клонит ко сну, – девушка, внезапно улыбнувшись, потянулась, – я лягу. Можете идти к костру, я доверюсь лошадям и вашему чуткому слуху.
Ткань, закрывающая окно повозки, снова задернулась, неподвижно повиснув в проеме.
Внезапно стало невыносимо тихо, даже ветер как будто специально украдкой и нарочно неслышно шевелил высокие острые верхушки крон деревьев, сбрасывая кое-где пожелтевшие и изъеденные насекомыми листья. Лето в Стране Огня мало чем отличалось от осени, лишь ночи были до костей пробирающими своим холодом, а зимой часто шли промозглые дожди, и солнце иногда не выглядывало несколько месяцев из-за плотных туч.
Саске сел обратно к костру, пытаясь согреться. Темными глазами, в которых все так же и даже еще ярче плясали неугомонные блики, отражающиеся алым блеском, он смотрел в темный неподвижный лес, потом на небо, все еще черное, которое просветлеет едва-едва лишь через три часа, когда вот-вот забрезжит долгожданный рассвет.
Саске машинально подкидывал в огонь хворост, с чувством удовлетворения наблюдая, как пламя нещадно пожирает тонкие и сухие ветки, с хрустом, не останавливаясь, все сметая на своем пути. Саске любил смотреть на пылающий огонь, на его танец, чувствовать его жар на своем лице. Костер в такие минуты казался живым существом, живущим своей жизнью.
Спать совсем не хотелось.
Саске искренне не мог понять, почему человек желает умереть, когда его жизнь только началась. Он злился, не понимая, почему его так занимают эти странные мысли.
Может потому, что именно его попросили запятнать руки невинной кровью?
Кто знает. Только Саске потерял шаткое ощущение спокойствия, мрачно кутаясь в серый плащ.
***
Утром, когда ставили повозку, выяснили, что у одной из лошадей открылся гной на ноге. Она не двигалась с места, когда ее упорно тянули за повода, брыкалась и громко фыркала, отказываясь ступать на больную ногу. Будучи не раз в такой ситуации, воины не стали напрасно терять времени. Саске, обернувшись через плечо, безразлично смотрел на то, как кобыле пробили голову копьем, избавив себя и ее от трудностей.
С одной лошадью движение стало более медленным и тяжелым, принудительно растягиваясь еще на день. Служанка Курамы Якумо, женщина лет сорока, худощавая и с вытянутым лицом, недовольно вздохнула, скрываясь в повозке, когда узнала, что их будет вести один конь. Процессия, растягиваясь на дороге, снова потянулась в путь, поднимаясь по склону горы. К вечеру предстояло сделать перевал через пик и спуститься, где под конец следующего дня миссия будет закончена. Снова пара дней пути – и Саске предвкушал то, как опять возьмет в руку ладонь старшего брата.
Он, несколько успокоив свои путанные мысли на рассвете и поднимая остальных, мысленно вновь вернулся к Итачи, настойчиво спрашивая самого себя: обижается ли брат из-за того, что с ним не попрощались? Если да, то это могло выглядеть забавно, Саске смешила эта мысль.
Они шли целый день, только один раз остановившись, чтобы набрать воду, вытащить из очередной ямы повозку и снова продолжить длинный и трудный путь. Солнце сегодня не палило, не заставляло путников изнемогать от жары, небо заволокли плотные серые тучи; Саске снял с головы растрепанную и прохудившуюся шляпу. Ощущая на своем лице легкий порыв холодного горного ветра, который креп и становился все более промозглым, чем выше они поднимались, Саске чувствовал себя свободным и раскованным, чего никогда не ощущал даже на миссиях на службе Конохе. Это было необычное ощущение. Река, видневшаяся вчера на дне ущелья, куда-то свернула, расходясь путями с повозкой, и теперь внизу между камней росла трава и кое-какие жидкие чахлые кусты.
Темнело, приближался вечер. Обхватывающие площадку со всех сторон горы не были скалистыми и безлесными как при первом дне пути, напротив, воины то и дело шли в тени деревьев, склоняющих дикие и разросшиеся ветви над головами путников.
Вокруг было тихо и спокойно, воины расслабились, громко болтая друг с другом и иногда подталкивая повозку, Саске лишь раз остановился, оглянувшись назад: чутье шиноби судорожно подсказывало ему, что что-то было не так в зарослях леса. То ли ощущалось неуловимое чужое присутствие, то ли просто ночь без сна и с глупыми мыслями сделала свое дело, ведь Саске сегодня держался из последних сил: он ужасно устал без сна подниматься целый день, взбираясь в гору на долгожданный перевал, после которого, возможно, их даже и встретят сегодня, отпуская домой. Приняв вспыхнувшую интуитивную опаску за разыгравшееся от усталости воображение, Саске все так же, но уже с заметной тяжестью в движениях болевших ног и с тяжелой головой продолжил подниматься вверх, следуя за повозкой.
Однако все равно пришлось остановиться: лошадь на что-то напоролась и не могла идти дальше. Пока все собрались, чтобы попытаться помочь кобыле, Саске, не горя желанием лезть в это дело и желая побыть немного наедине собой, чтобы собрать последние силы, подошел к краю ущелья и заглянул вниз.
Оно все так же, несмотря на каждодневный подъем, не было глубоким и бездонным, как горные пропасти, а в густых сумерках казалось, что ущелье затягивается синим туманом. Внизу разливалась мертвая тишина, солнце давно за тучами село за горизонт, и воздух накрывал все пологом вязкой темноты. Саске инстинктивно напрягся, не без любопытства заглядывая все ниже: пусть казалось, что не так уж и глубоко, но шаг – и мимолетный полет вниз. Что там, в этой неглубокой яме? Жизнь или смерть на острых камнях, рассыпанных в низкой траве?
Саске вглядывался все больше, как будто завороженный наблюдал за синим туманом внизу.
Внезапно он, отчего-то нахмурившись, медленно встал на колени и нагнулся ниже, как будто пытаясь что-то разглядеть: ему показалось, что что-то мелькнуло внизу, чья-то тень, там, у самого подножья скалы.
Дикое животное? Вполне возможно, что это мог быть даже медведь, но в разуме, полностью пробудившимся инстинктами шиноби, стукнуло лишь одно слово: «Враг». Прежнее неприятное ощущение чужого присутствия вернулось, но в этот раз уже серьезно тревожа Саске.
К нему вернулось чуткое чувство опасности и осторожности. Саске, оперевшись руками о край площадки, вытянул ногу вперед, проверяя, так ли крепок видневшийся внизу на склоне небольшой выступ, как кажется. Ведь можно тогда спуститься вниз и узнать, стоит ли волноваться напрасно.
Сзади люди все еще возились с лошадью, мысль о том, чтобы ненадолго отлучиться, серьезно начала одолевать Саске; он хотел было крикнуть, что спустится вниз и сейчас же вернется, как не успел сказать ни слова: сзади раздались оглушительный шум и крик.
Саске, инстинктивно быстро хватаясь за пояс и не найдя там оружия, с досадой раздраженно стиснул зубы и нахмурил тонкие брови, резко обернулся и буквально успел лишь откатиться в сторону, сразу вскакивая на ноги, как в то место, где он стоял несколько секунд назад, воткнулась горящая стрела.
Саске видел, как извозчик, трусливо закрыв голову руками и бросив от себя все поводья, с криком бросился куда-то в лес; воины, мгновенно оставив бьющуюся в огне и придавленную повозкой лошадь, отбежали от коляски, пылающей от стрел. Служанка успела выскочить с Якумо, и они все вместе осиротелой кучкой стояли, прижавшись друг к другу; воины, достав копья и луки, пытались защитить свою госпожу и напряженно вглядывались в темноту леса. Но там было так же тихо, как и раньше, и никто ничего не видел, лишь сердца как будто замирали от страха.
– Я вижу.
Семь пар глаз безотрывно следили, как Саске смело и со знанием дела, искривив губы ухмылкой, шагнул вперед, ближе к опасному лесу, доставая свои лук и острые стрелы. Он терпеть не мог это оружие, но выбора у него не было, да и в этой ситуации оно было действительно кстати. Натянув тугую тетиву и прищурившись, он снова громко повторил:
– Я вас вижу.
Саске видел мелькнувшую тень, он точно знал, что враг еще там, в зарослях густых и диких деревьев.
Стрела, пущенная сильной рукой, рассекла воздух, быстро, мгновенно и едва ли не со свистом и с шорохом скрылась между деревьями, затихая там. Саске нахмурился, продолжая вглядываться вперед: попал он или нет, сказать точно не мог, ведь не раздалось ни стона, ни глухого удара о ствол дерева.
Засаду устраивать смысла не было, как и открытый бой сейчас, когда враги прячутся, а положение у Саске не слишком невыгодное: он уязвимо стоял на открытой местности, точно не зная, где могли находиться противники. Снова доставая стрелу, чтобы выстрелить наобум лишь в предположительно верное место, так и не отводя взгляда от леса, он снова натянул тетиву, как в ветках что-то зашуршало: легкий звон, но стрела Саске полетела слишком поздно. А вот несколько кунаев, удивительно быстро вылетев из засады в лесу, изумительно метко попали в двух воинов. Раздались ожидаемые от вида крови женские крики, и Саске не помнил, что было дальше: он, ощущая азарт схватки, рванул вперед.
Им вовсе не управляло желание защитить или помочь ближним, над которыми повисла серьезная угроза гибели, тело, как только почувствовало знакомый запах сражения и опасности, само начало двигаться, вспоминая каждое движение. Он точно помнил, что вбежал в лес, успел заметить пару теней, успел почувствовать боль в районе плеча, и, подняв ранивший его кунай, Саске в этот момент, когда его руки обагрились своей же кровью, вовсе почувствовал себя в своей тарелке: не долго думая, он ловко скользнул за дерево, уклоняясь от ударов.
Сколько их, соперников, было, сказать Саске не мог: в темноте было невыносимо трудно, почти нереально сталкиваться, хорошо, что ночь еще не совсем опустилась, а скорее был поздний вечер, когда потускневшее и затянутое тучами небо еще ярко белело над головами. Уже вовсю скрипели сверчки и шуршали по лесной подстилке мелкие ночные животные; Саске, заметив, как несколько теней метнулись к ущелью, хотел было кинуться за ними, как его остановили, едва ли не попав в грудь острым клинком меча. Саске едва ли успел развернуться, пригнувшись, когда понял: он остался один на один с противником. Увы, остальных пришлось оставлять без помощи, хотя в момент собственной опасности Саске даже и не подумал о ком-то еще, и оставалось надеяться лишь на воинов. Но сейчас его волновал человек, чья тень скользила между деревьями, нападая с шорохом ног по земле.
Саске кунаем, который был довольно неудобным и плохо лежал в руке, отражал удары, пригибался и подпрыгивал, отклонялся и вырывался в сторону, позволяя лезвию разрезать воздух. Сам он пока не нападал, пытаясь разглядеть противника, понять тактику его борьбы и основные приемы, используя это против него же.
Враг часто взмахивал катаной, пытаясь ударить сверху, прорубив плечо или даже шею, в то время как о защите ног и тела, казалось, даже не задумывался. Его правая рука была развита сильнее, нежели левая, потому что последнюю он пытался не задействовать. Саске, в очередной раз отходя назад, усмехнулся: противник был слишком недостойным, чтобы продолжать дальше прощупывать его. Таких в Конохе не брали в шиноби, тогда как другие его напарники, метнувшие с такой четкостью в темноте кунаи, заставляли Саске серьезно задуматься о том, с кем ему предстояло встретиться.
Это было слишком знакомо. Слишком по-коноховски. Так обычно делали АНБУ: из засады в темноте атаковали оружием, убивая сразу, без мороки, как сейчас мгновенно перерезали лезвием горло двум воинам.
«АНБУ? Не может быть».
Эта мысль повернула нечто в душевном равновесии Саске. В нем мгновенно, как будто нажали на рычаг, что-то поднялось, глаза почти налились кровью, сужаясь, сдвинулись брови, губы исказили лицо в безумной гримасе; переставая что-то слышать и соображать, Саске понял: пора заканчивать с этим дело и выяснять, что и кому надо от них.
Уклонившись от никчемной очередной атаки, он резко и совсем неожиданно для противника выкинул ногу вперед, ударяя того в пах. Соперник инстинктивно сжался, буквально на секунду пригибаясь, но, увы, секунды – это все в жизни шиноби. Саске не стал терять времени, ударив по лицу противника так, что тот, отхаркиваясь темной кровью, ударился о ствол дерева, отпустив из дрогнувших рук катану.
Недолго она лежала в одиночестве без дела: почти в следующее мгновение лезвие с хрустом и характерным звуком безжалостно вошло в шею, из косой рубленой раны ударила кровь, брызгая на лицо и на одежду Саске: он попал в артерию.
Равнодушно смотря в искаженное гримасой боли и смерти лицо противника, он, вытаскивая свое оружие, позволил до тошноты беспомощно содрогающейся туше соскользнуть с глухим стуком вниз, замирая в траве, которая пропитывалась, как и земля, алой кровью.
Последние предсмертные судороги, и Саске совершенно безразлично отвел взгляд от еще теплого трупа. Он как в ступоре пытался отдышаться, проанализировать ситуацию, понять, что к чему, как услышал громкий и надрывный крик:
– Саске-сан!
Тот крепче обхватил оружие, лежавшее в его руках как вылитое специально для него, и сорвался с места.
Бегом преодолев короткое расстояние – или это лишь так показалось, – Саске застыл около дерева, прячась в ветках густого куста. Присев на корточки и притаившись, он положил рядом с собой на землю катану, горячей рукой стирая с лица капли полузасохшей крови и пота. Тяжелое дыхание, разрывавшее грудь в схватке, сошло на нет, и Саске с совершенно трезвым и максимально внимательным взглядом осторожно раздвинул несколько веток руками, царапая кожу колючками в попытке пробиться сквозь листву как можно более бесшумно.
Там, где он опрометчиво и эгоистично оставил воинов и людей, картина полностью и кардинально изменилась. Остались лишь мертвые тела, лошадь, чудом не убежавшая и не сгоревшая в пламени повозки, на этот раз держала на своей спине брыкающуюся Якумо, связанную и с теперь уже плотно и туго завязанным ртом. Возле кобылы, крепко схватившись за ее загривок, стояли три человека с оружием.
Саске внезапно облегченно вздохнул, инстинктивно хватаясь за катану. Это были не АНБУ, это не свои напали на него, какое счастье. Воспаленное усталостью воображение точно бредило, это не могло быть правдой.
Почему только его это так обрадовало?
«Ах да, Изуна говорил, что за девчонкой бегают всевозможные негодяи. Как же я забыл, теперь все ясно».
Саске было неприятно видеть, как мужчины, громко смеясь, трогают девичье тело, извивающееся подобно змее на каждое непристойное прикосновение грубых рук.
Внезапно, как гром среди ясного неба, в затуманенную запахом крови голову вторглась мысль о том, что надо, черт побери, защищать эту девушку, ведь клад стоит денег.
Денег, которые обеспечат их с Итачи будущую жизнь.
Все, что Саске делал до этого, все, зачем он сражался и сейчас собирался это делать, было ради старшего брата, ради своей и его свободы.
Эта мысль придала уверенности в себе.
Саске вновь стиснул катану, в готовности к действиям бесшумно поднимаясь на ноги, как сзади на спину обрушился оглушительный удар, волной разнесший по телу тупую боль, распространяющуюся по каждой клетке, по каждому мускулу.
Он только и успел, что обернуться и отразить катаной еще одно нападение. Их было пять человек в длинных, почти до пят, плащах, а он, Саске, уже истекал кровью: нож попал между его лопаток, едва ли не задевая жизненно важные органы.
Люди напротив молниеносно напали, Саске пришлось, сгибаясь от боли и пошатываясь, выскочить из зарослей, порвав одежду и поцарапавшись, на дорогу. Камни под ногами зашуршали, мужчины, связывающие девушку, разом обернувшись, схватили коня под поводы. Один из шайки быстро вскарабкался на спину лошади, стиснул ее бока, и все, что успел Саске, это, срывая с пояса оружие, выпустить последнюю свою стрелу, когда увидел почти умоляющие глаза Якумо.
Всадник ускакал невредимый, не подозревая о том, что везет с собой мертвое тело с пронзенным острием горлом.
Саске поклялся, что убьет при такой ситуации. Он не мог ослушаться. Он держал свои обещания, в отличие от Итачи.
Между тем ему и самому уже приходилось, забыв о только что безжалостно – ведь он и правда не чувствовал ни жалости, ни сожаления – безжалостно убитой его рукой Якумо, отбиваться от сыплющих на него нападений, ощущая, как по спине вниз стекает кровь, пропитывая одежду и унося с собой остатки силы. Рана невероятно жгла, колола, ныла, как будто ее то и дело снова терзали лезвия, а люди впереди – их все так же было пять человек, Саске не мог ошибаться, когда во всей красе испытал и увидел тактику боя, тактику засады, бесшумного шествия к жертве – люди впереди были коноховцами.
