Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"
Автор книги: Prosto_ya
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 47 страниц)
Организм сдавался, и Саске навзничь упал на песок, закрывая в изнеможении и слабом удовольствии глаза. Тело обмякло и расслабилось, теперь попробовать пошевелиться было уже почти невозможно.
«Вот и все. Это конец».
В какую-то секунду Саске приятно удовлетворила эта мысль.
Да, освобождение. Вечное освобождение.
Падальщики как будто ждали этого бессильного момента, их остаток, кружащий в воздухе поодаль, присоединился к собратьям, медленно садясь на землю. Они все так же кричали, встряхивая головами и отряхивая грязные перья, щелкали клювами, как будто предвкушали вкус человеческой плоти. Отбиваться от них было бесполезным занятием: они больше не боялись ни голосов, ни взмахов человеческих рук – ничего. Саске насилу скинул ногой одну из птиц, которая клюнула его в голень, пуская в плоть острые когти, но они не улетали. Лисица также подходила ближе, инстинктивно чувствуя слабость своей жертвы, Саске все еще сжимал кунай, не понимая, что творится вокруг него.
Он не мог ничего сделать.
Он умирал.
В следующую секунду на его грудь что-то прыгнуло и впилось в руку.
Острыми клещами, вцепившимися в кожу, оказались острые зубы лисицы.
До этого казалось, что Саске был как во сне: он не соображал, не мог ничего предпринять, безразлично и апатично, как будто со стороны оценивая ситуацию. Но боль, резкая и огненная, в один момент пробудила его, вливая и силы, и животную жажду жить.
Саске резко открыл налитые кровью глаза, с ревом и криком ударяя кулаком лисицу по голове. Она не отцеплялась, все так же раздирая зубами руку; Саске начал бить ее руками и ногами, протыкать ее тело кунаем, пока на его лицо сверху не брызнула горячая кровь.
Кровь.
Жидкость.
Жидкость?!
Лисица, почуяв опасность смерти, тут же попыталась отскочить, убегая, но было поздно.
Как только ее кровь, мокрая и стекающая вниз жидкость, о которой грезил Саске, коснулась его иссушенной и обожженной кожи, как только он почувствовал на себе ее влагу, как только ощутил, как она течет по его руке и лицу, как блестит на солнце металлическим блеском – он сошел с ума, обезумев от жажды и превращаясь в животное.
Лисица не успела вырваться из собственной ловушки, как кунай рассек ее вздрагивающее горло, и, увидев, как сочно брызнула из артерии кровь, Саске впился зубами в надорванную плоть, высасывая из нее жидкость красного цвета (4).
Большего наслаждения он еще никогда не испытывал в своей жизни как сейчас, когда кровь заполняла его рот, когда он глотал ее, когда она увлажняла горло и текла дальше, вниз. Нос забивал тошнотворный запах гнили, животное скулило и пищало, брыкалось, когтями раздирая и одежду Саске, и его тело, оставляя синяки, а он как безумец, закатив глаза, пил и пил, не обращая внимания на металлический неприятный вкус, почти захлебывался живительной влагой, почти стеная, почти рыча, почти раздирая жертву руками. Песок, который был в шкуре лисицы, скрипел на зубах, ее кровь залила собой все вокруг; Саске наконец оторвался, вернее, его оторвал Сай, подползший к умирающему в конвульсиях животному. Его жажда была не меньше, поэтому он так же не побрезговал, готовый пить все, что угодно.
Саске принялся слизывать кровь со своих ран, оставленных лисицей, посасывая порезы и заодно как животное зализывая слюной царапины. Кровь больше не сочилась, застыв крупными бороздами на бледной потрескавшейся коже; когда Саске начал оттирать со рта и лица полузасохшие темно-алые капли, чувствуя, как мутит у него в животе и подкатывает ком тошноты к горлу, и посмотрел на пьющего кровь мертвой лисицы Сая, то пришел в ужас.
Сказать, что это было неприятное зрелище – ничего не сказать. Отвратное, варварское, грязное, животное, тошнотворное, ужасающее, безумное, особенно для такого человека, как Саске. Они с Саем как два животных стояли на четвереньках, облизывая губы от красной крови. И Саске искренне благодарил Богов за то, что такая идея не пришла ему в голову раньше, иначе от безумия он или бы распорол себе вены, пытаясь утолить жажду собственной кровью, и умер от кровопотери, или убил бы Сая, выпив его кровь.
Однако совершенное стоило того. Падальщики набросились на лису, разрывая на куски ее остывающее тело и выклевывая потекшие и застекленевшие глаза, а Саске и Сай чувствовали, как возвращаются к ним силы и проясняется рассудок.
Они выпили совсем немного, – что могла дать мелкая лиса? – но даже того скудного пиршества хватило, чтобы вновь почувствовать в себе силы подняться на ноги.
Саске, слабо вставая с песка, напряженно начал всматриваться в горизонт. Теперь ему казалось, что зеленая полоса стала ближе, чем была.
– Можно продолжать, – Сай также встал рядом, облизывая губы. Лицо его было перепачкано кровью, как и руки, как и одежда, разнося вокруг себя дикий смрад. Саске поморщился, однако, он сам выглядел куда хуже, пропахший кровью и смертью.
– Но, – продолжил Сай, – мы должны до конца дня добраться до леса, иначе того, что мы выпили, нам не хватит.
– Да, я понимаю, – серьезно кивнул Саске.
Действительно, несмотря на слабость они чувствовали себя куда лучше. Кое-как собрав в себе вновь проснувшиеся силы, поправляя грубый плащ и шурясь от солнца, снова пошли вперед, утопая в песке, обжигаясь им, грязные, голодные, в крови как дикие звери.
***
Добраться к заходу солнца до леса им едва-едва удалось. Изнеможенные от жажды и усталости, от раскаленного песка и голода, они так и потеряли сознание в зарослях высокой прохладной травы.
Саске почти бредил. Его тошнило от крови, которую он выпил, противный металлический вкус во рту вызывал отвращение и усиленное слюноотделение. К тому же преследующий их тошнотворный запах мертвой плоти, запах, которым пропахла вся одежда, заставлял не раз согнуться в приступах рвоты; Саске казалось, что теперь всю жизнь его тело, пропитавшееся этим зловонием, будет так пахнуть.
Медленно придя в себя от прохлады влажной лесной земли и от того, что его пересохшие и запеченные губы смачивали водой, Саске неожиданно, медленно открыв глаза, столкнулся с темнотой опустившейся холодной ночи и с лицом Сая, который влажным куском грязной ткани, оторванной от чьей-то одежды, смачивал его потрескавшиеся губы.
– Идти можешь? – спросил он.
Саске, устало потерев рукой лоб и пытаясь избавиться от навязчивого бреда, ничего не ответил, только кивнул головой и кое-как встал на ватные ноги, хватаясь за ветви кустов истерзанными руками, которых, увы, не защитил даже потрепанный и порванный плащ.
Саске с трудом вслушивался в слова Сая, который, идя вперед сквозь негустой лес, подробно рассказывал, что нашел небольшой источник, берущий начало здесь. Он оказался не так далеко, как это представлялось, и едва перед глазами заблестела тонкая нить подземного ручья, который потом, вполне возможно, превратится в мощную, смывающую весной деревни реку, Саске, забыв обо всем вокруг, судорожно припал губами к воде и пил, пил, пил, смывая и перебивая отвратный вкус крови.
Ему казалось, что по его жилам засочилась в этот момент раннее загустевшая сила и энергия. Несомненно, силы начинали к нему возвращаться, а вместе с тем и прежнее стремление к своей цели.
Всю оставшуюся ночь они обрабатывали свои раны, ожоги; обнажившись, полоскали в ручье запачканную одежду, кое-где подрезали разорвавшийся у подола плащ и, наконец, ближе к рассвету, были полностью готовы для дальнейшего шествия.
Собравшись и спустившись по низкой долине, путь к которой преграждала небольшая горка, Сай и Саске вышли со стороны обратной пустыне, прошли к югу коротенькой заросшей тропой и перед тем, как выйти на проезжую дорогу к Тандзаку, сделали небольшой крюк по одной из низин.
Дорога открылась неожиданно резко, из-за двух-трех деревьев ее еще не было видно, и вдруг она простерлась перед глазами, как огромное полотно ткани. Саске, кутаясь в плащ, чтобы ветер не продувал еще сырую одежду, не просохшую холодной и влажной ночью, с упокоением и тоскливо, как будто скучающий по родному пейзажу человек, смотрел, как по другую сторону дороги простираются огромные рисовые поля, на которых трудятся крестьяне, убирая последний в этом году урожай.
Родная и, несомненно, щемящая до боли в сердце картина. Когда-то Саске так же бок о бок с Итачи возвращался домой, когда-то он так же, увидев поля, чувствовал себя в безопасности, чувствовал близкое присутствие родного дома и, услышав от кого-то из крестьян мотив старой песни, тянущейся вдоль всех дорог, едва ли не задохнулся от нахлынувших на него умиротворения и тихой греющей радости.
Родное тепло прошлого. Саске все бы отдал, чтобы было так, как раньше: он, мама, папа, брат, добрая и честная Коноха.
С ностальгическим чувством гармонии было легче идти, Саске как никогда остро ощущал, что он жив, и мысль о том, что вчера он мог бесследно исчезнуть, раствориться в вечности, возмущала своей неестественностью до глубины души.
Голод делал свое дело, живот скручивало, у Сая были лишь деньги и ни крошки в запасе, который закончился еще в пустыне.
Однако спустя час-два пути начали появляться первые низкие и бедные дома, таверны, которые все росли и росли, дорога разветвлялась, Саске сдерживал ликование: забыв о голоде, он ускорил шаг, ощущая, как все в нем напряглось.
Казалось, едва он увидит своего брата, то потеряет возможность держать себя в руках и разорвет его на куски от того, что его переполнит успокоение.
Даже на расстоянии Итачи не отпускал мысли своего младшего брата, и Саске за это его невыносимо ненавидел, панически, до дрожи в руках.
Между тем город все разрастался и разрастался, пока плавно не перетек в высокие дома и запутанные мостовые улицы, по которым ездили телеги с сеном и овощами.
Саске, теперь уже мрачно оглядываясь вокруг, пытался понять, где он очутился. Он пытливо и придирчиво всматривался в торговые лавки, в очертания улиц, в построение домов, пока Сай внезапно не остановился у одной из уютных таверен, где обернулся, протягивая на ладони мешок с монетами.
– Поешь и подожди меня в таверне, Саске-кун.
Саске так и не взял протянутые ему деньги. Неотрывно смотря в глаза напротив, он все больше чувствовал в себе нарастающий гнев, пока не прошипел, хватая Сая за воротник его плаща и осторожно притягивая к себе:
– Мы ведь не в Тандзаку, так?
Голос был нарочито холодным, едва заметная дрожь ярости прорезалась лишь в конце. Сай, повернув голову влево, а потом вправо, улыбнулся, сказав:
– На нас смотрят люди.
Саске скосил глаза: и правда, люди, идя мимо, замедляли свой шаг, смотря на двух молодых людей, которые, по их мнению, готовились устроить драку. Остыв, Саске отпустил Сая: в последнее время он чересчур много раздражался и срывался.
– Ты изначально меня вел не в Тандзаку. Ведь он не находится по другую сторону пустыни.
Сай кивнул.
– Верно.
– Какого черта?
– Мне надо встретиться с одним из АНБУ, сказать, что мы покинули мою хижину. Сбежать не пробуй. Ты можешь пока поесть и восстановить силы. Саске-кун, – Сай снова улыбнулся, делая шаг вправо, но на сей раз его улыбка была настоящей, – я знаю, о чем ты думаешь. Нет, я тебя не обманывал. Мы будем в Тандзаку завтра утром.
Саске, увидев, как ему снова протягивают деньги, небрежно и с досадой взял их, скрываясь в таверне.
***
Этот самый город трудно было назвать городом, скорее, большой деревней, немного большей, чем Скрытый Лист. Его постройки и план кварталов был типичным для деревень тех лет. Единственное, что отличало это место от прочих, то, что городок стоял на разломе, поэтому через обвалы и небольшие овраги протягивались мосты, красивые, искусно вырезанные, каждый был единственный в своем роде, рука мастера ни разу не повторила узор, украшавший ярко-алые перила. Но беда была в том, что со временем провалы разрастались, земля расходилась все больше, мосты рушились, строили новые, но в итоге рано или поздно город уйдет под землю вместе со своими прекрасными мостами.
Встреча с членом Корня АНБУ прошла без нареканий, но впервые после этого короткого разговора у Сая остался неприятный осадок. Он, погруженный в себя и свои размышления, совершенно автоматически шел по улицам, не замечая ничего вокруг, смотря себе под ноги и из-за невнимательности и рассеянности сталкиваясь с людьми. Тогда он извинялся, иногда помогал поднять упавшие вещи, иногда слышал в свой адрес брань. Но, извинившись, продолжал идти дальше, приближаясь к таверне.
Впервые форма Корня АНБУ казалась ему гадкой, ненастоящей, фальшивой насквозь, как и их безликие маски. Впервые за долгие годы он сам себе казался уродливым и поддельным, пропитанным ложью. Он смотрел на свои руки, но не видел теплой плоти, под кожей которой бьется пульс живого сердца. Только тень, безликая тень от того, чем и кем он был – хотя был ли он кем-то раньше? Корень АНБУ полностью стер и его личность, и его чувства, и его эмоции, и его прошлое.
Или же не совсем?
Иначе бы он не чувствовал неприятного колющего ощущения угрызения совести, пока шел к Учихе Саске.
На этой встрече Саю снова напомнили, куда не следует соваться с Саске, а также дали кое-какую информацию об Учихе Итачи.
Учиха Итачи два месяца назад был признан преступником класса S во всех странах по обвинению в убийстве всех членов клана Учиха. При том, что его задержали для суда и казни и даже во избежание неприятностей в виде побега лишили зрения, все равно при помощи своего соучастника Учихи Шисуи скрылся, когда его перевозили в другой город – такова была официальная информация об этом человеке. Саю так же сообщили, что Итачи угрожал Скрытому Листу тем, что все расскажет другим странам о Конохе и ее секретах. Следствие, проведенное Корнем АНБУ, установило, что в качестве улики у Учихи Итачи был свиток, написанный рукой Шимуры Данзо, в котором ясно дается приказ об уничтожении клана Учиха и вытекающими из этого условиями для убийцы. К тому же, увы, мальчишку, младшего брата Итачи, теперь надо было беречь как зеницу ока, и Саю было велено во что бы то ни стало обезопасить его и огородить ото всех угроз для его здоровья и жизни. Его старший брат не задерживался в городах больше месяца, сейчас он три дня как прибыл в крупный город недалеко от границы со Страной Земли, куда направлялся. Учихи Шисуи с ним не было.
АНБУ с невероятным трудом нашли Итачи после его побега с Шисуи, теперь с него не сводили глаз. Убивать его было бессмысленно: во-первых, это сделать было не так просто, даже невозможно, во-вторых, смерть Итачи не нужна была, он мог еще понадобиться.
Впрочем, скрывать от Саске весть о преступлении брата казалось Корню бессмысленным, если даже не на руку. Пусть братья сами убьют друг друга, один мстя, другой – защищаясь.
Тогда ни одной из проблем не будет.
Это все, что узнал Сай. И информация несколько расходилось с его прежними представлениями.
По плану брата Саске не должны были арестовывать, беспрепятственно пропуская мимо всех близлежащих постов и даря возможность скрыться в вечности.
Его не должны были лишать зрения.
Коноха нарушила все условия, и в Сае, которому должно быть все равно, вскипели неподдельная злость и жар справедливости.
Деревня заботилась только о себе и извлекала выгоду из всего, до чего могла дотянуться. Осознавать, что-то, что ты защищаешь и считаешь добродетелью, способно на низости и подлости, было неприятно и гадко.
Не все было так плохо, но темных сторон было уж слишком много.
В своих тяжелых мыслях Сай дошел до таверны, найдя в ней Саске. В первую секунду вспыхнула мысль рассказать все о пролитой крови, разбудить от глупых мечтаний, но вспоминая, как Саске рвался к брату, Сай не мог этого сделать. Наверное, будет лучше, если он узнает все сам, а там – пусть ненавидит.
Но заслужил ли это Учиха Итачи?
Сай присел за один стол с Саске, внимательно смотря на него.
Это было, возможно, жестоко, но иногда нельзя знать правду с чужих слов.
– Ты… – начал было Сай, снова натягивая на лицо маску улыбки, как Саске осторожно шевельнул рукой, напряженно и неподвижно смотря в стол.
– Тихо.
За спиной Саске за столиком на пятках сидели два шиноби, разложив оружие на столешнице и выпивая из остывших пиал зеленый чай. Они негромко разговаривали между собой, говорили о чем-то серьезном, судя по их лицам, вкрадчивому шепоту и глазам. Сай, замечая, как Саске напряженно и внимательно вслушивается в каждое слово, также прислушался, нарочно ставя локти на стол и подвигаясь ближе, как встретился со стеклянным взглядом Саске.
– Говорят, его еще не нашли.
– Учиха же были достаточно сильными. Вероятно, Коноха теперь ослабла…
– В любом случае, он просто слепой калека… пойдем.
В этот момент мужчины, собрав свое оружие и положив на стол звенящие и дрожащие монеты, встали; Саске, обернувшись через плечо, проводил их внимательным и холодным взглядом, снова отворачиваясь, когда две фигуры скрылись из его поля зрения и вышли из таверны. Он также не стал мешкать, положив деньги на край глиняного блюда, и встал, отставляя пиалу и тарелку с палочками. Сай последовал за ним, быстро перехватив небольшой кусок мяса и допив холодный чай из пиалы, едва догнал на выходе, но Саске сам ждал своего спутника, мрачно и спокойно смотря прямо ему в глаза.
– Что теперь?
Сай запахивал плащ.
– Надо добраться до Тандзаку. Можно взять телегу, так будет во много раз быстрее, или…
– Ты слышал? – перебил его Саске. Голос его был очень спокойным. Сай пожал плечами.
– Кое-какие фразы, даже просто их обрывки, что-то про Коноху и…
– Учиха. Что-то случилось с Учиха. Кажется, кто-то напал на клан, и теперь преступник в розыске, – Саске поджал бледные и сухие губы.
Он был взволнован и беспокоился, подсознательно чувствуя что-то неладное, все его мысли вновь обратились к оставленным им родителям.
Он так и не узнал, все ли с ними в порядке. Это взволновало его еще больше, нежели Итачи, и внутри заметалось нечто неприятное, странная опаска, непонятное чувство. Саске, не в силах успокоиться, вновь обратился к Саю:
– Там остались мои родители. Мои родители, ты понимаешь? Тебе что-то известно? Тебе говорил о чем-то тот, с кем ты встречался?
Сай отрицательно покачал головой.
– Ясно, – протянул себе под нос Саске, смотря вниз, на свои ноги. – Возможно, ничего серьезного, или ты просто молчишь. Но неважно. Я тем более должен увидеть Итачи, он что-то, вероятно, знает, к тому же все, что касается клана Учиха, только наши с ним дела. Пошли, я не хочу терять ни минуты.
Саске отошел в сторону, когда возле таверны остановились три воина феодала в доспехах и на конях, спрыгивая с них на землю. О чем-то пошутив и засмеявшись, они вошли внутрь, оставляя животных на улице.
Лошади фыркали и встряхивали головами, стуча копытами по земле и ударяя хвостом по крупу, Сай, поглаживая одну из кобыл по спутанной и грязной гриве, прикидывал, как им быстрее дойти до Тандзаку.
Дойти, пройти через все это, через дыхание смерти в пустыне, через многодневный путь, чтобы узнать, что все кончено. Сай чувствовал себя последним грязным подлецом, инстинктивно ощущая ничем внешне не выдающее себя внутреннее беспокойство Саске. Что потом? Разочарование, отчаяние, ненависть?
Впервые в жизни Сай так сильно ненавидел себя за то, что должен делать.
Он не был таким, как все люди. Он не жил бок о бок с людьми. Будучи не знакомым с чувствами, он не был испорчен, он как никто мог жалеть, стыдиться, желать облегчить чье-то страдание. Но пока не знал об этом, не умел этого.
В любом случае, чем Сай мог помочь сейчас? Вернее мог, но не понимал и этого.
Саске также ласково протягивал свои мозолистые и теплые ладони лошади, которая мягкими и влажными губами ее трогала, прихватывая кожу и смачивая ее слюной. Саске был напряжен, он смотрел слишком мрачно, пристально, сдвинув свои тонкие брови, но Сай ничего не мог сделать, как просто молчать, отводя глаза.
– Умеешь ездить верхом? – внезапно спросил Саске, смотря в упор на Сая. Тот кивнул головой.
– Значит, так быстрее всего добраться до Тандзаку. Бери себе лошадь и поедем, – проигнорировав обстановку вокруг и обилие людей, Саске вскочил на спину лошади, взяв ее под узды.
– Но это же воровство, – возразил Сай, но, тем не менее, сам уже сидел верхом, воровато оглядываясь вокруг.
– Плевать, – отрезал Саске и ударил изо всех сил по бокам лошади, заставляя ее двинуться с места. Та фыркнула, встряхнула головой и тут же поскакала по дороге, которую едва успевали пропускать люди.
Вдогонку слышались недовольные крики, лошадь слишком быстро неслась, но Саске как будто ничего не видел, стискивая зубы в сдавливающей его горечи и в бешеной скачке несясь все дальше.
В нем все беспокойно горело, единственное, чего он хотел, очутиться рядом с братом, в его руках, рядом с тем, с кем можно почувствовать себя в безопасности в любой ситуации.
Хороший старший брат всегда поможет и подскажет.
Хороший старший брат.
Хороший старший брат, с которым всегда тепло и спокойно.
«Плевать. Мне на все плевать. Я ни перед чем не остановлюсь, Итачи, никогда».
***
Под конец дня, практически с закатом солнца, когда до Тандзаку оставался час езды и дорога разветвлялась на две, несчастные лошади, которые, как оказалось, и раньше были вымучены, взмыленные и усталые медленно брели, упрямо останавливаясь перед непреодолимыми преградами для их нынешнего состояния. Из города получилось выехать беспрепятственно, погони не было, поэтому, располагая временем, Саске и Сай оставили лошадей на дороге, пешком доходя до разветвления пути. Никто точно не знал, куда следует идти, чтобы попасть в Тандзаку, поэтому было решено дождаться людей, которые укажут путь.
Ждать пришлось недолго: дорога оказалась людной, до этого, когда они еще были на конях, на пути постоянно встречались крестьяне, одного из которых пришлось сейчас остановить.
Сморщенный старик лет восьмидесяти вез с собой сукно и хотя ехал только мимо Тандзаку, согласился подвести Саске и Сая до поворота.
Крестьянин молчал, закрыв глаза и надвинув на лицо потасканную соломенную шляпу, чьи поля давно растрепались. Его старая коричневая одежда кое-где была в заплатках, лохмотья были подшиты и подвязаны. Старик, кажется, задремал, вол сам медленно двигался вперед, не думая обходить кочки и ямы; колеса, конечно, попадали в них, и крестьянин то и дело подскакивал, что-то раздраженно бубня и снова засыпая, как только на ровной дороге начинало укачивать.
Саске молчал, свесив ноги вниз с телеги и едва касаясь подошвами обуви скользящей под ними земли, окрасившейся в темно-серый цвет из-за красок бледного пепельного заката. Он кутался в свой грязный плащ, запахивая его ворот, как только вечерний холодок загулял под полами; смотрел в сторону. Его темные глаза, казалось, еще больше и с более жестоким выражением сузились, стали холоднее, серьезнее, тени от иссиня-черных волос, рассыпанные по бледному лицу, придавали всему его выражению взрослый и измученный вид.
Саске замкнулся в себе, не жалея говорить с Саем, который то смотрел на окружающую местность, то на притихшего и ушедшего в свои невеселые мысли Учиху.
Они оба были не в лучшем виде: с рваной одеждой, грязные, неумытые, наверняка, от них пахло кровью, засохшей на плащах, вероятно, их личности не вызывали доверия, но все же они сделали это, прошли через жестокую Ханесени, выжили и теперь едут в Тандзаку, чтобы узнать, что следует.
Жаль, что Саске едва ли не умер просто так. Но в любом случае, если бы не этот путь, Сай не знал бы ничего о местонахождении Учихи Итачи.
Однако сейчас его волновало другое. Скрестив руки и положив их на сжатые колени, он тихо, без улыбки спросил, обращаясь к Саске:
– Можно задать тебе вопрос?
– Что? – ответил Саске, не оборачиваясь. Казалось, он был недоволен, что к нему полезли, но явного недовольства он не высказал, отвечая максимально отрешенно и холодно.
– Меня удивили твои слова. Они меня заинтересовали и, пожалуй, пробудили меня. Подумав над смыслом твоих слов, я понял, что ты имел в виду: шиноби – вещь и не более, этот мир пропитан ложью и кровью, ненавистью и интригами, ведь это ты имел в виду? Что глупая, слепая преданность, воспитанная с детства, и играет роль смертного приговора в жизни каждого шиноби, и не только в Скрытом Листе? Но если все так ужасно, если все так гадко, если ты сам презираешь путь, судьбу и жизнь шиноби, почему ты сам до сих пор шиноби, почему ты выбрал это, Саске-кун, ты же не отказываешься от того, что ты – шиноби Страны Огня?
– Не отказываюсь, – подтвердил Саске.
Сай нахмурился.
– Но тогда ты противоречишь…
– Да, – Саске повернулся наконец к собеседнику. Лицо его было спокойно, глаза холодны и неподвижны. – Да, действительно, я не отрицаю ни того, ни другого, но проблема в том, что я не говорил про шиноби в целом. Скрытые деревни – вот, что для меня мир ненависти и грязи, вот, где люди не люди, а куклы, и всякий, кто попадет туда, будет выброшен. По сути, – Саске усмехнулся, – это потенциальная судьба всех шиноби, но и шиноби – живые и настоящие люди, они такие же, как просто люди, и они не куклы. Я сам никогда этого не понимал, пока Итачи не открыл мне глаза. Все, что я говорил, было адресовано системе скрытых деревень. Я действительно ненавижу Коноху и чем больше думаю и понимаю все, тем сильнее моя ненависть. Пока я могу жить с ней и держать ее в руках, – Саске поднял руку, до боли стискивая кулак. Глаза его утратили спокойное выражение, закипая злостью, губы исказились в тоскливой полуусмешке. – Но как только деревня снова перебежит мне дорогу, я не пощажу ее. Зачем я стал шиноби? Чтобы служить своему клану, чтобы быть честью семьи и отца, братом своего брата, чтобы защитить свой дом, своих родных. Я должен был дорасти до уровня Итачи и даже превзойти его, стать сильнее, чем он, чтобы быть с ним и с теми, кого я люблю, – вот, почему я – шиноби. Мне нравится эта жизнь, она создана для меня, но Скрытому Листу и АНБУ в ней не место. Я терпел Коноху, я делал для нее все и уважал ее, пока она уважала меня, но она предала меня и моего брата. За себя я не прошу, но за брата – не прощу.
Саске снова отвернулся в сторону. Больше он ничего не сказал.
Сай также молчал, раздумывая над его словами. В чем-то он без колебаний соглашался, где-то мог поспорить, где-то даже возразить, но в целом мысль ему была понятна, и так же в целом он был с ней согласен. Конечно, без разделения взгляда о ненависти к Конохе и Корню АНБУ. Сай предал последний, но без ненависти: ее стерли, как и его личность. Он предал, потому что посчитал, что поступает не как шиноби.
Мысли Саске подействовали на него. Сай проиграл.
Телега между тем остановилась, старик, поправив шляпу, хрипло буркнул через плечо:
– Вам по этой дороге. Перейдете через лес, там встанете на холм. Тандзаку сразу увидите.
Саске и Сай ловко спрыгнули на твердую и холодную землю, заплатив крестьянину монетой. Тот, тут же встав, поклонился, буквально расстилаясь по земле, благодарил господ за деньги, а Саске, в то время как Сай помогал старику встать и сесть обратно, пошел в сторону, указанную крестьянином, и вскоре его спутник его догнал.
Солнце едва село за горизонт, покрывая чащу еще почти прозрачными сумерками, Сай и Учиха обогнули небольшую поляну, поднимаясь вверх по хребту. Промозглый, непонятно откуда поднявшийся ветер раздувал их плащи и свистел в ушах, заставляя постоянно съеживаться от холода и запахиваться в накидку плотнее.
Наконец, они добрались до вершины холма, вид с которого упирался прямо в бескрайнее светлое небо, затянутое с горизонта плывущими тучами.
Саске, чье сердце нетерпеливо стукнуло и сжалось, встал как вкопанный, не в силах пошевелиться. Сай также остановился рядом.
Глазам Саске предстала до боли знакомая и открытая у подножья холма как на ладони картина постепенно готовящегося уйти в сон Тандзаку.
***
1 – шестнадцатый эндинг «Наруто» (shippuuden), и перевод примерно таков:
Лишь только сумерки оставят алый след,
Как звезды все рассыплются по небу, играя – каждая свою мелодию.
Как бы ни твердил: «Смирись!», слезы
Изливаясь вместе с мыслями, передо мной скопились в маленькое море.
Небо замерло, только солнце встает и заходит.
Земля замерла, только идешь ли ты или нет?
Полуночная песня разлилась, я не лгу, как же ненавижу, когда один, так сильно ненавижу.
Наконец я понял, что самое важное с того дня.
Счастья, какого бы ни было, достаточно и маленькой ложки,
Только есть ли в мире люди, которые готовы с ним поделиться?
2 – имя «Сай» по-японски записывается двумя слогами: Са-и.
3 – Ханесени – крылья камня.
4 – довольно неприятный, но реальный способ утоления жажды в экстремальных ситуациях. Неоднократно освещался в научно-популярных фильмах.
========== Часть 3. Месть. Глава 2. ==========
В Тандзаку ничего не изменилось. Все те же закрывающиеся с продуктами лавки, все те же услужливые торговцы, кланяющиеся последним посетителям и с улыбкой провожающие их с порога, все те же многочисленные открывающиеся таверны, все те же опустевшие рынки, все те же дома с горящими в них маленькими окнами и умолкающие дневные шум и крики. Сумерки сгущались все стремительнее, окутывая пустеющие улицы розоватой дымкой заката, постепенно рассеивающейся и превращающейся в вязкую синюю темноту позднего осеннего вечера.
Саске достаточно быстро дошел до высокого и как всегда шумного по вечерам дома Изуны, но так и остался стоять у холодной стены темного здания напротив как в тот самый день, когда Неджи привел его, мертвецки пьяного. Он не решался пока подойти ближе, не будучи уверенным в том, что двигаться дальше будет безопасно. Все-таки Саске не хотел попадаться на глаза дежурившим членам АНБУ, если они были на улице.
Однако Сай смело вышел вперед, взмахивая рукой, что означало, беспокоиться пока что не о чем. Саске, в чье сознание прокралась дымка сомнения, – может, у Итачи вообще не было охраны? – не стал лишний раз колебаться: спустя минуту они уже стояли у черного хода.
У Саске бешено колотилось сердце, почти пульсируя в кончиках пальцев, но тревога внутри с каждым шагом вперед все больше затихала. Не забывая о прежней осторожности и вооружившись кунаем, он без труда открыл щеколду легкой деревянной двери, заходя внутрь.
Саске, прислушиваясь к шагам Сая за своей спиной, понимал, что совсем забыл, как выглядит эта крепкая лестница, с которой все началось. Темная, с высокими массивными ступенями, узкая, крутая, что даже Саске, который далеко не в первый раз шел по ней, приходилось постоянно держаться руками за перила, чтобы не оступиться в темноте.
Но как бы ему ни хотелось сорваться с места и преодолеть все расстояние в несколько мощных прыжков, он все же предусмотрительно остановился, оглядываясь на Сая, который также замер, смотря снизу вверх.
