Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"

Автор книги: Prosto_ya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 47 страниц)

Возможно, Итачи не хотел лишних мучений, возможно, не желал, чтобы его брат дважды думал и колебался, убивая в нем все ростки надежды.

Но боль и горечь были. Саске сам не представлял, насколько они были сильны.

– Я тебе ничего не скажу, пока ты не успокоишься, – холодно возразил Сай. Но Саске это только еще больше разозлило.

– Я спокоен. Где Итачи?

– Зачем он тебе сейчас нужен после того, как ты узнал всю правду? Я думал, что ты перестанешь искать с ним встречи.

– Я убью его.

Сай, казалось, меньше всего ожидал такого ответа, от изумления не сразу найдя нужные слова. Не в силах ответить или возразить он удивленно уставился в глаза напротив, всматриваясь в них и все больше убеждаясь, насколько искренен был сейчас Саске.

– Убьешь? Но он же твой родной брат.

– Поэтому и убью, – грубо отрезал Саске, вставая с постели и поражаясь тому, как слабо он стоял на своих ватных ногах, – потому что он мой брат.

– Кровная месть, да? – обернулся Сай, наблюдая, как Саске, морщась, разминает свои руки и ноги.

– Да, – глухим голосом отозвался тот.

– Но ты сам говорил, – возразил Сай голосом человека, который сбит с толку, – что он тебе дорог. Ты готов его убить? Даже не поговорив?

– Я поговорю. Я заставлю его в лицо сказать мне то, что он написал. Тогда я до конца поверю. Потом убью. Не я это придумал, он сам мне это предложил.

– Вот как, – сухо прошептал Сай, отворачиваясь.

Саске замер, стоя у окна. В какой-то из моментов он четко вспомнил, что жил раньше в этой комнате, которую в начале не узнал, теперь, оглядываясь по сторонам и узнавая все вокруг себя, он все больше и больше начинал ощущать нечто иное, отличное от ненависти.

«Убью брата? Так просто убью Итачи, безжалостно и жестоко? Я это сказал вслух? Я в этом уверен?».

– Ты бы мог его простить? – внезапно спросил притихший на некоторое время Сай. Саске нахмурился, опустив плечи. Он не знал ответа.

Не знал. Отчасти не понимал вопроса. Пока что он ничего не понимал.

Он только знал, что его сдавила тоска, как раньше, как давно, как в детстве, когда Итачи отдалялся, когда почти физически чувствовал отстраненный холод и мерзкое одиночество.

Почему внутри все так мелко подрагивает? Почему ненависть не в силах до конца заглушить собой острую боль?

– Саске-кун, – внезапно снова заговорил Сай, – я понимал, что рано или поздно ты придешь к ненависти. Но я был уверен, что найду тебя подавленным, сломленным. Ты не хочешь разобраться, поговорить с ним, подумать, ты просто ненавидишь, как будто всю жизнь это делал. Я не скажу тебе о том, где Итачи-сан, хотя, верно, я – единственный, кто это знает. Я согласился помочь не потому, что ты мне нравишься, скорее обратное, ты мне очень не нравишься. Я никогда не видел таких отношений двух людей, тем более, братьев, мне это интересно, я хотел иногда искренне и даже наивно помочь, но то, что я вижу в тебе, меня поражает. Это так выглядит, как будто ты лишь искал повод убить своего брата, а жалеть не будешь? Ты о чем-то просишь меня, а сам…

– Заткнись.

Саске опустил уголки губ, прикусывая нижнюю. Он стоял спиной к Саю, тот не мог видеть его лица, но голос, которым было произнесено одно-единственное слово, все расставил по своим местам. Саске то и дело сжимал и разжимал кулаки повисших вдоль тела рук, пока снова после затянувшегося молчания не произнес:

– Что ты знаешь обо мне? О моих мечтах, жизни, стремлениях? Если ничего не понимаешь, лучше молчи. Я хочу чувствовать эту ненависть. Я цепляюсь за нее, чтобы не жалеть ни о чем. Ты ведь знаешь, что такое терять человека из-за его смерти. А знаешь, что еще тяжелее терять его при жизни и быть преданным тем, кому доверял, а, знаешь? – Саске повернулся, закричав: – Вы никто ничего не понимаете! Никогда не понимали ничего о нас с Итачи! У тебя никого нет из близких людей, ты не знаешь, что такое страдать из-за связей. Никто не посмеет упрекнуть меня в излишней ненависти и бесчувственности. Твой брат не убил твоих же родителей, не предал тебя. Ты мне никто, чтобы я делил свою боль с тобой. Я не буду убиваться или думать об этом сейчас, мне слишком нужна сила. Единственный человек, который увидит все, что я чувствую, – это Учиха Итачи. Я сохраню все для него и не позволю растрачивать просто так. Теперь поговорим о тебе, – Саске, в чьих глазах потухли всплеснувшие чувства, устало и безрадостно усмехнулся одними уголками губ. – Я не прощу того, что ты заставил меня пройти через все, не сказав правды сразу. Я буду краток: ты поможешь мне найти Итачи и можешь катиться на все четыре стороны.

– А если бы я сказал, – лицо Сая приняло задумчивое и серьезное выражение, – что Итачи был вынужден это сделать, что тогда? Ты бы так же хотел слепо его убить?

Саске молчал.

Потом, как будто опомнившись, болезненно нахмурился, в стеклянных и безжизненных глазах, угасших и жестоких, скользнула слабая заинтересованность.

– Прекрати нести чушь, или я тебя убью.

– Если я скажу, что Итачи-сана заставила деревня под угрозой твоей безопасности и ради благополучия Скрытого Листа уничтожить Учиха, а потом обвинила во всех смертях и преступлениях и запретила под угрозой твоей смерти встречаться с тобой, чтобы ты не знал правду и не захотел мстить Конохе, – если бы я это сказал, что бы ты сделал?

– Абсурд. Итачи давно разочаровался в Скрытом Листе.

– Это ты так думаешь. А если я скажу, – продолжал Сай, смотря прямо в глаза Саске, – что твои родители умерли до ночи трагедии, что тогда?

– Невозможно, – возразил Саске. – Изуна бы знал.

– А если я скажу, что это все правда?

– Я не поверю тебе, – отрезал Саске. – Я верю только Итачи. Убирайся.

Сай пару секунд молча и оценивающе всматривался в глаза напротив, становившиеся колючими и стеклянными, как невидимый барьер не пропуская дальше, окончательно огораживая пространство между собой и окружающим миром.

Саске не был общительным человеком, тяжело завязывал любые знакомства, некоторые после его тяготили, в чьих-то кругах он всегда чувствовал себя неуютно. А теперь как будто резко опустили занавес, окончательно замыкая его в самом себе и в своих с Итачи проблемах. После вспышки злости, природу которой он теперь с трудом понимал, Саске не собирался никому ничего объяснять и рассказывать, а, тем более, – какая глупость, и что этот Сай о себе возомнил? – говорить о своих чувствах и переживаниях.

Сай чем-то безумно напоминал Наруто. Они бы с такими великодушными идеями сошлись и, возможно, стали бы близкими друзьями. Но Саске не планировал больше искать себе друзей. Ему хватало одного друга в Конохе, ему хватало одного брата, и куда он уж точно не подпустил бы людей, так это к последнему и самому уязвимому месту в своей жизни – к своим отношениям с Итачи.

Мало кто мог бы поранить Саске так серьезно, быстро и глубоко, как брат, и вовсе не потому что так хорошо знал его, скорее наоборот, они не знали друг друга.

Итачи знал, куда бить: в место, где и ему самому было больнее всего.

Сай, на удивление Саске вставая с татами и улыбаясь, непринужденно и добродушно бросил:

– Как скажешь. Если тебе неинтересно слушать, я принесу поесть. Ты слишком слаб. Завтра мы начнем искать Итачи-сана.

Отстраненно наблюдая за тем, как Сай уходит, Саске внезапно остановил его:

– Подожди. Тут где-то, – он оглянулся, указывая рукой в сторону длинного шнурка, – висел шнур, которым можно позвать того парня, Неджи. Он принесет пищу и воду тебе, у меня нет желания есть. Хорошо, – Саске сел на татами, скрестив перед лицом руки и мрачно окатив холодным взглядом Сая, – говори. Я слушаю.

Так же быстро и внезапно, как начал улыбаться и неестественно проявлять неуместную жизнерадостность, Сай в секунду снова стал серьезен и спокоен, но он так и не сел, оставаясь стоять возле седзи.

– У меня нет доказательств моих слов, но все же выслушай меня.

– Почему я должен верить?

– Поверишь или нет, решай сам. Я просто скажу то, что должен. Когда я сказал, что члены Корня АНБУ хотели получить от Итачи-сана помощь по делу клана Учиха, я не солгал. Но дело в том, что Шимура-сама с самого начала считал единственным правильным выходом полное уничтожение поселка твоей семьи. Итачи-сан был единственным, кто мог бы это сделать без труда. Уговаривали его недолго; он сперва не соглашался, но, насколько я понял, он ценил безопасность деревни выше клана и его жизней, понимая ситуацию намного лучше тех, кто планировал и заговор, и убийство Учиха, поэтому и пошел на это, поставив точку в трениях между Скрытым Листом и кланом: это был лучший выход. Кроме того, у нас как запасной вариант шантажа был ты, и ему угрожали также и твоей жизнью, я бы убил тебя, если бы поступил приказ. Итачи-сану запрещается видеть тебя, чтобы ты не узнал правду, поскольку Шимура-сама тревожится насчет тебя и того, во что выльется твоя ненависть. На твоего брата взвалили убийство клана и твоих родителей, которых, и только несколько человек из АНБУ это знают, казнили вместо вас в ночь вашего побега. Итачи-сан был пойман, но он сбежал с помощью Учихи Шисуи-сана, который скрылся с ним. Это все, что я знаю. Саске-кун, – Сай снова фальшиво улыбнулся, словно пытаясь снять напряжение, – тебя пытался защитить твой брат. Можешь мне не верить, но ты встретишься с Итачи-саном, и, возможно, это тебя убедит. Я принесу ужин.

Казалось, на последние слова своего напарника Саске не обратил внимания, неподвижно уставившись в одну воображаемую точку и не замечая того, как остался один.

Не то чтобы Саске безоговорочно поверил или поверил вообще хоть на сотую долю, нет, но внутри что-то болезненно кольнуло, как только появилась нереальная и манящая возможность оправдать все – пусть Итачи хоть намекнет, хоть как-то укажет на то, что он чист, Саске готов был простить и направить свою ненависть в нужное русло: в сторону Конохи, в сторону тех, кто заставил страдать и его семью, и их клан.

Даже сейчас, когда он не верил в невиновность брата, Саске ненавидел Скрытый Лист, который постоянно встает между ним и Итачи, между их судьбами. Все ведет к этому, к взаимной ненависти, к тому, что в итоге они убьют друг друга, возненавидят – Саске прикусил губу.

Кто мог подумать, что ему не больно?

Кто мог посметь сказать, что за его ненавистью спряталась циничное безразличие?

Саске чувствовал, думал, вспоминал и слова Сая, и письмо брата, и слова Изуны – все, что знал и мог помнить в этот момент. Но так было еще хуже.

Саске нужно было увидеть Итачи вне зависимости от ситуации. Просто увидеть, посмотреть в его глаза, тогда все стало бы на свои места. Тогда все стало бы легче, проще, понятнее.

Саске пытался призывать к своей притихшей и жестоко задремавшей ненависти, пытался ухватиться за нее и нырнуть с головой в смертельный и одновременно спасительный для него омут, но то, что его поглощало и топило, было одиночеством. Друзья, товарищи, соседи – все было ничто для него, одиночество мог теперь сломать только один Итачи.

Саске был сильным, он не давал себе возможности сейчас раствориться в разгорающейся печали, все надо переживать гордо и мужественно; до боли сухие губы, до жжения бесслезные глаза, до страха спокойное лицо, до отвращения отреченный и стеклянный взгляд. Саске точно теперь не знал, дрожало ли что-то у него внутри, все вдруг стало простым, реальным и одновременно вымышленным, свои, чужие, общие мысли, весь комок чувств, все слова и воспоминания – ну почему же нельзя до конца поверить, до конца возненавидеть, до конца осознать и смириться, почему все вновь и вновь волнуется, разве так правильно, разве так легче или лучше, разве так можно? Если бы можно было убить Итачи сейчас же, если бы только можно было наброситься на него сейчас же – Саске не понимал, почему горел ненавистью и был одновременно спокоен?

Сейчас стоило быть твердым. Саске успокоил себя и свои растрепанные чувства не для того, чтобы переживать все сам с собой. Нет, он разделит все, что сейчас переживал, с Итачи, а переживать одному – так неинтересно. Нет-нет, оставить старшего брата без такого горького блюда после сладостей, которыми он пользовался все эти месяцы, – это так жестоко со стороны его младшего брата.

Саске встал, растирая лицо и глубоко дыша. Он чувствовал, он не мог не заметить, как внутри него что-то изменилось, сорвалось, замкнулось, теперь он точно смотрел на вещи вокруг по-другому, по-чужому, как будто с него сорвали маску и поставили лицом к ужасному спектаклю. Но Саске всегда был сильным, он точно знал, что не отступит от своего.

Когда-то он обещал Итачи, вдыхая запах его кожи и смотря в его глаза, что будет следовать за ним куда угодно, чтобы найти все ответы на свои вопросы. Он сделает все, чтобы их получить, так и будет. Старший брат не сможет убежать, куда бы он ни спрятался, его все равно найдут: часть одного не может быть отдельно от другой своей части.

***

Осенние дни в Тандзаку были все такими же жаркими, как и летние, лишь ранним утром прохлада сковывала своим пробирающим до костей холодом спящий город. Девушки в свободное время, вырываясь из своих бедных комнат как из тюрем, оставляя за собой все тяготы жизни, босиком бегали по прохладной траве; устав или дождавшись, когда от холодной земли замерзнут ноги, садились на веранду, начинали из тончайшей бумаги складывать фонарики или мячики, которые изредка особо сильный порыв ветра вырывал из чьих-либо неуклюжих рук и уносил прочь, маяча им в небе призрачным пятнышком.

Все любили смотреть, как шарик поднимается все выше и выше, перелетая через высокий деревянный забор. Он не поднимался настолько высоко, но если дул особенно сильный ветер, ураганный, как сегодня, то его могло унести немного выше верхушек деревьев, и все, подняв головы и замолкая, смотрели, как скрывается с глаз бумажный мячик, отлетая все дальше и дальше. В этот момент всем становилось немного грустно.

Изуна с порога своей комнаты у раскрытых седзи, из которых в комнату валил прохладный воздух, наблюдал за этим, так же грустно усмехаясь. Его давно уже не трогало то, что раньше, когда он был мальчиком или даже юношей, удивляло или восхищало, не пугало то, что раньше он боялся, он давно стал слишком сухим и бесчувственным. Он пользовался людьми, добивался своего вместе с братом. Потом уже один, и были моменты, когда он злорадствовал тому, что превзошел мертвого Мадару.

Это были особенные, ни на что не похожие моменты. После них всегда становилось неуютно и холодно, как будто дух покойника проклинал его.

Насмотревшись на играющих девушек и вздохнув свежего воздуха с сада, Изуна закрыл седзи, погружаясь в привычное кладбищенское безмолвие, верно окружавшее его всю жизнь.

Саске был сегодня немногословен и сух, в целом его настроение оставляло желать лучшего. Все утро он молча и мрачно прособирался в дорогу до города, путь к которому пешком лежит неделю.

Надо было отдать ему должное. Он держался, натягивал маску и держался, лишь стал более замкнутым, холодным, резким, агрессивным.

Изуна узнавал в Саске некоторые черты своего брата и свои собственные, прекрасно понимая, что как только он лишится опоры, которую ему постоянно давал Итачи, он превратится в то же сухое и мертвое для чужих людей, для жалости и пощады дерево, коим стал Изуна, по-другому он не мог себя назвать. В нем по-прежнему жили властолюбие, амбициозность, хладнокровие, но все настолько притерлось в серых и безрадостных буднях, подернулось рутиной и тяготами обыденной жизни, что прежние их с Мадарой мечты казались такими смешными, что их невозможно было вспоминать без грустной усмешки.

Изуна всегда ненавидел Коноху. Ему было выгодно, чтобы если не он сам, так Саске стер ее с лица земли.

Ему не надо было что-то додумывать самому, он давно знал о готовящемся перевороте, о Корне АНБУ, об их желаниях и идеях, и закрыл глаза на то, что они приходили сюда – Изуна подслушивал разговор Итачи с Торуне, но говорить что-либо Саске не собирался. Он знал все, что было необходимо для того, чтобы направить ненависть своего родственника в нужное русло, но для того, чтобы тот не сомневался в своих силах, он должен пережить ненависть к брату, заручиться ею или даже убить, да, так будет лучше, тогда его мести, после того как он убьет брата, не будет преграды, он точно сотрет Коноху с лица земли.

Изуна как беспомощный, как связанный по рукам мог только издалека наблюдать за деревней, проклинать ее, ненавидеть, накапливая в себе всю ненависть и желание отомстить. Когда он успокоился, когда потерял все надежды, появилось чудо в лице Итачи и Саске, особенно большие надежды подавал младший из братьев. Этим нельзя было пренебрегать.

Изуна сразу понял, что Саске тот, кто способен ненавидеть сильнее, чем он был способен сам. Он это мгновенно осознал, едва на самой первой встрече взглянул в холодные и способные быть безжалостными глаза, в которых уже притаилась горечь, разрастающаяся в зачаток первых ростков ненависти. Теперь лишь надо сделать так, чтобы Саске и сам, и в то же время с чьей-то помощью узнал правду, но на Сая Изуна не рассчитывал, не доверяя ему и ненавидя, как и любого из Конохи.

Учиха Изуна хотел наблюдать издалека, не шевеля и пальцем, как гибнет Коноха. Пусть не вся, пусть хоть самая жалкая ее часть, Учиха, к примеру, получили свое, спасибо, Итачи, но вот старики точно засиделись, и узнать об их смерти – лучшее торжество.

Изуна подозревал, что деревня может шантажировать Итачи жизнью его же младшего брата, и даже расстроился, когда узнал, что его надежда почти погибла на миссии, но как только он увидел, как два человека в плащах проникли на второй этаж дома, Изуна все сразу понял.

Изуна не заботился о чувствах людей, об их жизнях. Он пользовался ими так, что они сами того не подозревали, думая, что решают все сами, а на самом деле уже давно стали марионетками человека, жаждущего мести.

Изуна, удостоверившись, что седзи плотно заперты, сел за свой маленький столик, опуская руку в глубокую тарелку с персиками и давя на бока одного из них, самого зрелого и переспелого, сминая и раздавливая его, чей сладкий сок измазал пальцы.

– Саске и Сай уже собираются?

Неджи кивнул. Он сидел напротив, так же на пятках, как и сидел до этого Саске.

– Тогда и ты собирайся, – Изуна оставил раздавленный персик в покое, вытирая липкие и сладкие пальцы о край своей одежды. – Знаешь, что делать. Прислушивайся, присматривайся, делай все, как я тебе говорил, но не переборщи.

– Да, Изуна-сан.

– Когда Саске будет готов, можешь быть свободен. Я написал письмо, отдашь его в руки человека, имя которого написано сверху, и снова будешь работать как элитный шиноби Страны Огня.

– Спасибо вам, Изуна-сан.

Хьюга Неджи – еще одна из немногочисленных удач в жизни Изуны и неотъемлемое звено в его цепи мести. Когда он его увидел и узнал, что он бывший шиноби Конохи, то взял его вовсе не из-за жалости, Изуна не знал больше, что это такое. Он планировал, что именно Неджи станет его оружием для мести, шиноби, даже лишенный возможности делать что-то для своей деревни, все равно еще может стать чьим-то оружием; Хьюга стал инструментом Учихи Изуны, пока дело не изменилось так круто и внезапно. Неджи следил за братьями Учиха, был приставлен к ним как шпион, наблюдая и иногда помогая, он знал, что за план носил в себе Изуна, и был согласен с ним. Они были как временные напарники, помогали друг другу и разделяли одно общее чувство, их оружием стали братья Учиха, хотя Хьюга не испытывал к ним никаких негативных эмоций.

Его история вовсе не была такой, какую он рассказал Саске и Итачи. Хинату действительно похищали как наследницу главной ветви, но Неджи сам отправился ее спасать, как должен был делать любой из побочной семьи, однако поплатился за это своей свободой. Это были не разбойники, а люди из Страны Земли. Когда Неджи ждал помощи от Конохи, она не явилась: Скрытый Лист не хотел ссориться с Землей, с которой и так отношения были чрезвычайно напряжены, деревня бросила его.

У Неджи была причина ненавидеть главную ветвь клана и деревню и желать им мести.

Его избили до полусмерти, в таком состоянии его нашли люди Изуны и привели к нему.

Итачи был одним из тех, в чьей преданности деревне Изуна не сомневался. Это было ему на руку, однако дергать за ниточки в этом деле он не хотел, ему интереснее было играть и наблюдать за его отношениями с младшим братом.

Неджи встал, низко поклонившись. Его ждал впереди небольшой рывок, и он стал снова бы тем, кем хотел быть: просто шиноби, защищающим свою страну.

Изуна, подбрасывая в руках сдавленный и истекающий сладким соком персик, мечтал о том дне, когда скажет покойному Мадаре, что отомстил за их жизнь.

***

Сай с опаской оглядывал с ног до головы Неджи, которого как будто для дополнительной безопасности приставил Изуна. Саске же было все равно: он спокойно и равнодушно обернулся через плечо, взял свое оружие и не сказал ни слова, выходя со двора дома Учихи Изуны.

Его волновало другое.

Это был последний день в его жизни, когда он ступал на порог этого дома и шел по улицам большого торгового города. Он никогда не будет жалеть, что оставил это место навсегда позади, за своими плечами.

Саске совершенно не прислушивался к разговору Сая и Неджи за спиной, не смотрел по сторонам, не думал о том, как лучше и быстрее добраться до города на границе со страной Земли. Все, чем были заняты его мысли, это бесконечными самокопаниями и поисками выхода из запутанного лабиринта, в котором он очутился. Было много белых пятен, недопониманий, неясностей, и ключом ко всему был Итачи.

Саске рвался к нему душой, телом, всеми чувствами и переживаниями.

Итачи в любом случае узнает и примет все, что ему скажет брат вне зависимости от обстоятельств.

Саске шел вперед, мрачно смотря перед собой и запахивая на себе развевающийся на ветру плащ. Он не мог точно сказать, способен ли будет отвечать за свои поступки и действия в будущем; если ярость и ненависть оглушат его как тогда, когда он не мог ощутить боли, ничто не сможет остановить его от рукоприкладства и вытекающего из этого братоубийства.

Тандзаку оставался позади; оглядываясь по сторонам в слабо знакомой местности, Саске смотрел на него сверху, с того самого холма, с которого жил и дышал близостью возможного свидания с братом. Саске не узнавал в этих воспоминаниях себя, изумлялся, как будто сегодняшний он и тот, другой, были совершенно разными людьми, не имеющими ничего общего, кроме как почти безумной одержимости одним и тем же человеком.

Саске, последний раз бросив взгляд на Тандзаку и как будто попрощавшись с ним и прошлым собой, который вечно остался жить в стенах одной из комнат дома Изуны, ушел дальше, догоняя Сая и Неджи, споривших о том, как быстрее добраться до Отафуку (1).

Вечерело. Снова начали тянуться поля, дикие и распаханные, залитые переполненными реками и пересохшие. Снова начал опускаться колючий осенний холод, ласточки, которые низко-низко вились над землей, что-то оглушительно, громко и пронзительно кричали, их крик разносился далеко-далеко, что казалось, дойдет до самых небес. Снова небо бледнело и покрывалось на этот раз скудными красками заката из-за дымки далеких и высоких облаков, месяц висел полупрозрачным белым серпом, не давая еще солнцу полностью скрыться за горизонтом, как вступил на вечернее небо. Одна и та же картина из года в год, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие, вечность, которая жила и будет жить с людьми, после них, до них. То, что никогда не подвластно людским чувствам, но, тем не менее, рождает их; то, что никогда не изменится, будет ли Саске ненавидеть, будет ли идти по этой дороге с Итачи – все будет одно: небо, печальный крик ласточек, поля, крестьяне.

Учихе Саске было больно. Впервые за последние часы ему стало так нестерпимо больно и головокружительно одиноко.

Ласточки продолжали разрезать острыми крыльями похолодевший и застывший воздух и кружить с песнями над огромными полями, разнося по всей округе свой громкий и тоскливый крик.

Солнце, вспыхнув, наконец село за горизонт.

***

1 – Отафуку – город по манге, где состоялась в гостинице встреча братьев Учиха.

========== Часть 3. Месть. Глава 3. ==========

Саске считал, что потеря родственных или любых других крепких связей грозит не только одиночеством, но и потерей всякой опоры. Все равно как эквилибристке закачаться, но главное вовремя выровняться и не потерять равновесие окончательно, иначе это закончится неминуемой гибелью. Однако до этого Саске не знал, что ему было бы тяжелее пережить: потерю или предательство. Потеря связей и родственников – суть природы, ее ход, который нельзя остановить: смерть предписана каждому. Но предательство – это уже выбор самого человека, судьба, которую он держит в своих руках.

Саске мог смириться и пережить то, что его родителей не стало. Пусть даже посредством убийства. Но смириться с тем, кто это сделал, то есть, закрыть глаза на предательство, он не мог. Не был способен, не умел, не знал, не понимал, что такое может быть возможно. Предатели во все времена считались людьми хуже, чем самые заклятые враги.

Враги – они в открытую враги, ты знаешь, кто они и как действуют против тебя. Хитрости и интриги – другое, но подвоха ты ждешь всегда.

Предатель – он ударяет со спины, в тыл, в беззащитное место. Он нарушает твое шаткое равновесие, он меняет представление о друзьях, людях, мире. Он хуже, чем убийца. Он хуже, чем враг. Он палач спокойствия и доверия.

Врагов надо обыгрывать, предателей – убивать.

Уничтожать, стирать с лица земли, предавать забвению. Эти люди грязнее последних отбросов.

Так думал Саске. Что он еще мог думать? У него отняли все: семью, дом, жизнь, работу, покой, друзей. Его лишили опоры, его опустили в вязкое болото одиночества, ведь это одиночество не зависит от общества: оно съедает целиком вне зависимости от того, кто тебя окружает теперь.

Это внутренняя пустота.

Но Саске смог сохранить равновесие. Ему еще рано было падать. Ему еще надо было отомстить за свое доверие, за доверие к людям, за одиночество, за боль, за горечь, за потерю.

Ненавидеть и убить, так ты сказал, да, Итачи?

Что ж. Твое слово – закон. Ты умрешь, обещаю, брат, но я не сделаю твою гибель легкой. Мы вместе насладимся нашими ненавистью и болью сполна, слышишь? Разделим нашу чашу до конца и посмотрим, кто ее все-таки осилит.

За неделю, проведенную в изнурительном пути теплыми днями и холодными ночами, то по дорогам, то по чащам леса, Саске сменил кучу таверен, несколько гостиниц, хороших и плохих, но в итоге последние два дня, чтобы не остаться без средств, пришлось сэкономить на постоялых дворах и спать в ближайшем лесу, дежуря по очереди у костра. Однако несмотря на некую первую напряженность в общении друг с другом, каждый был словно в своей тарелке: Саске чувствовал себя более менее свободно среди Сая и Неджи, пусть и замкнулся в себе и своих мыслях, перекидываясь за день двумя-тремя незначительными фразами; ему было некогда играть в «детские игры», развлекаться, он тщательно продумывал в голове детали встречи с Итачи, вспыхивая, когда внезапно вспоминал о своих теперь навсегда запретных мыслях, но о многом он уже навсегда забыл. Сай впервые оказался настолько близок к жизни простых штатских шиноби, впервые не прятался за белой маской АНБУ, спокойно сидел возле костра, наслаждаясь его теплом, и по-простому вел беседу, с удивлением замечая, как ему начинает это нравиться. Неджи иногда придерживался задумчивой и мрачной позиции Саске, иногда расслаблялся во время ужина, разговаривая с Саем, однако когда все отходили ко сну, возле костра каждую ночь дежурил один Саске, отказываясь уступать кому-либо это место. Он часами, опустив подбородок на колени и задумчиво сузив глаза, холодно смотрел на пламя, которые отражалось и вспыхивало в его темных зрачках, оттеняло каждую черту лица, освещало позу, в которой ноги были сплетены между собой, а крепкие руки обхватывали их. В такие моменты слабый ветер, терявшийся в ветвях деревьев, играл с его волосами, перебирая мягкие пряди, складывая их непослушно на одну сторону.

Саске не мог спать. Его мучили тяжелые сновидения, почти мучительные своей реальностью, и вновь и вновь переживать холодный ужас потери он не желал.

Он не высыпался, но если по дороге удавалось поймать повозку крестьянина, беспокойно дремал в ней, укачиваясь и слушая ритмичный топот ног вьючного животного, вдыхая его запах деревни, казавшийся домашним и своим.

Саске не любил молоко, которое изредка ставила на стол мать, с улыбкой заставляя своего младшего сына выпить его. Сейчас он бы с наслаждением глотнул его, с горечью насладился бы нелюбимым с детства вкусом, но при этой мысли в нем вспыхивала лишь тугая искра сожаления.

Дорога в Отафуку не была трудной, на пути не встречались непроходимые болота, пустыни или заросшие и дикие леса. Наоборот, в отличие от той глуши, из которой Саске пришлось идти в Тандзаку, в город вела пусть и нескончаемо длинная, но дорога между полями, заброшенными, поросшими травами и сорняками. Для большей безопасности днем они шли в лесу, чтобы не наткнуться на нежеланных приятелей.

Саске нравилось идти пешком по пыльной тропе, нравилось снова ощущать в себе дрожащее наслаждение от тоскливого чувства ностальгии, ежесекундно цепляющего душу. Он с удовольствием шел навстречу закатам, щурился на солнце, прикрывая неподвижные глаза рукой, встречал холодные рассветы, мок под дождями, которые плотно затянули небо в последние несколько дней. Стояла осень, а это значило, что дождь на пару с холодом может теперь затянуться на два месяца, с маленькими перерывами в день или иногда в полдня.

Хотя с виду Саске был абсолютно спокоен и холоден, внутри в нем все постоянно болезненно дрожало и кипело как масло под крышкой, и чем дальше, тем было хуже. Он ежеминутно думал о том, что ждет его через пару дней, его лихорадило от злости и ненависти, одновременно с этим он не знал, куда деваться от боли, он ликовал, что поставит брата на место, но при этом, что будет, если он встанет перед его мертвым телом с руками, испачканными в крови Итачи, – Саске не знал и знать не хотел. Все, что ему хотелось, наконец-то столкнуться лицом к лицу с этим человеком и сделать все, чтобы узнать как можно больше правды. Если им предстоит серьезный разговор, Саске готов был выслушать брата без единого слова. Он клялся себе, что ни разу не перебьет, что бы он ни испытывал в этот момент.

Шел очередной проливной дождь, размывая мягкую дорогу и пачкая ноги, усталые и истоптанные, в грязи. Идти по разбитой тропе стало почти невозможно, варадзи скользили по размякшей земле; они все продрогли, понимая, что в промокшие до последней нитки плащи кутаться совершенно бесполезно: холодный ветер пробирал до костей. Повисла серьезная угроза простудиться и слечь в постель, Саске уже глухо подкашливал в крепко сжатый кулак, убирая со лба слипшуюся от дождя челку. Его отяжелевшие от воды волосы постоянно липли к лицу, закрывали глаза, но больше всего его бесило то, что спина была мокрая, и как только дул ветер, казалось, она вот-вот покроется коркой льда.