Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"

Автор книги: Prosto_ya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 47 страниц)

Бесполезно размышлять о будущем, которого не будет. В итоге Саю достался удел любого шиноби – смерть.

– Учиха, я предупреждаю, – прохрипел Данзо, сильнее врезая клинок в горло Сая, вздрогнувшего всем телом и инстинктивно схватившегося бледными бескровными руками за одежду Шимуры. Его глаза, выпученные и лихорадочно заблестевшие, отражали в себе нестерпимую физическую муку, но все же он старался молчать, стиснув зубы и закусив себе губу, чувствуя металлический вкус крови, появившейся во рту.

– Убери оружие или я убью его, – Шимура не мигая смотрел на Саске, но тот не шевелился, молчал, пока внезапно не сказал резким выдержанным тоном:

– Говоришь о чести и мире, а сам берешь заложников? Жалкая сцена. Я ничем не могу помочь. Даже если я брошу оружие, ты все равно его казнишь как предателя. Ведь вы только и можете, что казнить и судить, да? Ведь казнишь его, да? Или, – Саске вспыхнул, – выжжешь клеймо на лбу и изгонишь из деревни, а?

Некоторое время Данзо молчал.

– Ясно, – после молчания коротко изрек он. – Ты прав.

Катана сильнее прижалась к горлу Сая.

Смерть была неизбежной, Сай с отчаянием чувствовал ее ледяное дыхание, смотрел в ее бездонные зрачки, внезапно судорожно начав вырываться.

Но, раскрытыми от ужаса глазами наблюдая, как катана отрывается от его шеи, замахиваясь, Сай застыл.

«Я не могу умереть. Не могу, но никто меня не спасет. Саске ничем мне сможет мне помочь. Он прав. Сотни раз прав».

Как же так, Саске? Почему же так получается в этом мире?

Лезвие же все ближе, острое и беспощадное. Оно же убьет меня!

Почему у шиноби такая судьба, Учиха Саске! Почему люди так неблагодарны?

Почему у тебя есть силы бороться, Саске, почему наша судьба шиноби не будет и твоей тоже?

Будь проклята жизнь шиноби!

Сай изо всех сил дернул руками, вырываясь вперед и закричав во все горло, так громко, что оглушил темный пустой лес, что оглушил всех, кто бы рядом с ним; с хрипом, с надрывом он как сумасшедший выкрикнул:

– Будь она проклята!..

В этот момент острый клинок забрал с собой его жизнь.

Он разрезал шею быстро, буквально одним движением старой, но крепкой руки. Плоть и ткани, надорвавшись, обнажили окровавленную бьющим под давлением потоком крови трахею, которую с хрустом разрубила острая катана, безжалостно, как будто ликуя, как забилось в агонии последних секунд жизни тело, откинутое вперед и упавшее на землю, начавшую впитывать в себя еще неостывшую кровь.

Тело беспомощно дергалось в предсмертных судорогах, скривившиеся пальцы с поломанными ногтями, забитыми грязью, ковыряли сырую от влажности землю, как будто пытаясь спастись от безумной и обжигающей боли разорванного горла.

Холодящие кровь хриплы с пузырящимися звуками то и дело оглушали своих немых слушателей.

После этого Сай больше не шевелился.

Он не мог продолжать дышать и, пронзенный мукой боли, умирал, уткнувшись лицом в холодную землю, сырую и плотную как в могиле.

Он слышал шаги рядом с собой, шаркающие и тяжелые. Чувствовал, как острый клинок дотрагивается до его спины, проверяя: мертво ли тело?

Сай с широко раскрытыми глазами и перерезанной шеей умирал, почему-то вспоминая о своем брате: странные мысли перед кончиной, но никакого страха, только спокойствие. Когда-то Шин тоже лежал на земле, кашляя и вырываясь кровью, когда-то он тоже так в одиночестве спокойно и с чувством выполненного долга прощался с жизнью, потому что его трусливый названный брат сбежал, решил променять свою Жизнь на «жизнь» члена Корня АНБУ.

Когда-то Шин так же умирал, только смотря в небо, а не в землю. О чем он тогда думал? Боялся ли? Проклинал ли как я долг шиноби?

С этой смешанной и путанной мыслью наступила вечная тьма.

Убедившись в том, что Сай мертв, Шимура выпрямился, смотря на Саске, который не отводил изумленного остановившегося взгляда от погибшего.

В какой-то момент в нем что-то дрогнуло и зашевелилось, нечто знакомое, как раньше, как давным-давно, когда на миссиях Сакура или Наруто оказывались в критическом положении, на грани жизни и смерти.

Но Сай сам понимал, что не справился, оказавшись слабым и став обузой. Саске видел на своем веку много смертей товарищей, много страшных ранений, более жестоких, чем разрезанное горло, поэтому быстро оправился от оцепенения и уже так же смотрел на Данзо тем же холодным взглядом, полным ненависти.

О Сае и его смерти он предпочел забыть, молча проглотить, как бы внутри ни начинало зарождаться сожаление собственным поступком, а, вернее, бездействием.

Но что он мог сделать?

Попытаться спасти Сая, бросив катану на землю, – неминуемо погибнуть обоим. Пожертвовать меньшим ради большего – ведь так ты учил, да, Итачи?

Но было в этом безжалостном и хладнокровном убийстве почти своего же ученика нечто-то, что сбило Саске с толку и привело в некое удивленное замешательство, а именно: Шимура оказался силен и быстр, а не дрябл и беспомощен, как предполагал Саске. Он был вооружен и находился в прекрасной для своего возраста форме, к тому же был силен и опытен, недаром стал старейшиной и главой огромного отряда одних из лучших воинов Скрытого Листа.

Шимура мог сражаться и был настроен решительно, Саске же это в каком-то смысле было лишь на руку: ему не доставило бы особого удовольствия убивать дряхлого, никчемного старика.

Они молча смотрели друг другу в глаза, сжимая оружие, и готовясь к неизбежной смертельной схватке: Шимура также понимал, что без этого не обойтись, поскольку выхода было лишь два: смерть Саске или своя собственная. Решительность и уверенность в себе Учихи давили на него. Но Шимура также и понимал, что просто обязан убить его, чтобы Скрытого Листа не коснулась опустошающая все на всем пути месть Саске.

Конечно, он прекрасно помнил ненавистное ему удивительной красоты лицо, которое возненавидел еще там, на суде, когда Саске осмеливался что-то говорить без разрешения, когда набросился на него, когда, смотря в глаза, клялся убить. Что ж, видимо, он был из тех, кто держит свое слово. Саске всегда стоял у него на дороге, он сбил Итачи с его многообещающего пути шиноби, он разрушил его идеальное совершенство как воина, теперь решив уничтожить Коноху – насколько много он знает, что именно рассказал ему Сай или Итачи, неважно кто из них? Смотря в глаза Саске, Шимура читал лишь то, что пощады ему не стоит ждать.

– Учиха Саске, – проговорил он, поднимая катану, с кончика лезвия которой упала капля полузасохшей крови, – ты был навсегда изгнан из Скрытого Листа. Что теперь привело тебя сюда?

Саске холодно фыркнул.

Он был в пяти-шести шагах от Шимуры, два хороших прыжка разделяли его от долгожданной мести, но прежде чем слепо напасть, Саске сглотнул слюну, громко и четко говоря:

– Я давно решил тебя убить. Но перед этим я хочу задать один вопрос: совет Листа действительно приказал Учихе Итачи уничтожить весь мой клан?

Шимура молчал.

Не то чтобы он не ожидал этого вопроса, просто в какую-то секунду ему показалось, что правды Саске все же не знает и мстит лишь из-за приговора и изгнания, но все же правда была ему уже известна, причем, Шимура не мог быть точно уверен в том, от кого, кроме, разумеется, покойного предателя Сая. Вполне возможно, что перед прибытием в Коноху Саске успел найти Итачи, но мог ли тот рассказать все своему брату?

Спустя еще полминуты, сдерживая нарастающую ярость в руках, Саске уже более неспокойным и напряженным тоном переспросил, на сей раз пропуская в голосе угрожающие и шипящие нотки:

– Спрошу еще раз: совет Листа действительно приказал Учихе Итачи уничтожить весь мой клан?

Ответа на вопрос так и не последовало.

Зато последовало нечто другое.

Внезапно размахнувшись длинным лезвием меча, Шимура в несколько прыжков преодолел небольшое расстояние между собой и Саске и ударил клинком в область его живота. Но оглушительной силы удар так и не достиг своей цели: перехватывая молниеносный маневр, Саске быстро и крепко схватил Шимуру за его сухое запястье силой, заставившей того сморщиться от боли. Яростно смотря вмиг обозлившимся взглядом в глаза напротив, Саске, срываясь в бешенстве, крикнул:

– Я спросил, правда ли это?!

Лицо Саске неестественно побледнело, зрачки, в которых плескалась стальная злость, сузились, рука еще крепче, едва ли не грозясь сломать, сжала тонкое запястье старика, причиняя ему еще большую боль и почти упиваясь ею как никогда прежде в этой жизни.

Да, это было великолепно, просто великолепно, Саске казалось, что ненависть к этому человеку сейчас разорвет его тело на куски, как тот, едва шевеля старыми губами, прохрипел:

– Не думал, что он так поступит…

Эти несколько слов еще больше разозлили Саске. Он не понял смысл сказанного, все, что он хотел услышать, это слово «да» или «нет», пусть оно бы не изменило того, что он уже твердо решил, но судьбу Итачи оно бы решило в одно мгновение. Тряхнув Шимуру за руку сильнее, сдерживаясь от порыва разбить его голову рукояткой катаны, Саске снова прокричал трясущимися от гнева бледными губами:

– Отвечай же!

– Не думал, что он так поступит. Черт возьми! – Шимура с усилием вздохнул, казалось, раскаленный воздух, когда Саске, убрав свободной рукой свою катану, сдавил его шею; ведь ему ничего не стоило сломать ее, он знал это, когда чувствовал, как пульсируют его пальцы, готовые раздавить. Он был невероятно зол и силен в этот момент. – Сай рассказал тебе обо всем. Или… Итачи это сделал? – Шимура неприятно сухо усмехнулся. – Похоже, ты действительно особенный.

Саске на секунду разжал свои ледяные пальцы, вздрогнув.

Особенный?.. Да, особенный.

Итачи тоже когда-то это говорил.

Говорил, что его брат всегда был особенным среди всех людей.

В тот момент голос Итачи был осторожен и вкрадчив, как будто он пытался сказать это так, чтобы ему поверили, и в то же время боялся испугать, или слишком сильно надавить, или боялся признаться в чем-то самому себе.

Едва ли не до отвращения дорогое воспоминание, неожиданно вызванное словами Шимуры, как раскаленный уголь прожгло и до того болезненно уязвленное сердце Саске бушующим огнем. Он, почти задыхаясь от внезапно нахлынувшего всей силой ощущения потерянности и горя, хрипло выдавил дрожащим от злости голосом, продолжая еще сильнее сжимать горло Шимуры, пока тот не начал беспомощно раскрывать рот, наполненный слюной:

– Отвечай же, отвечай мне! Совет виновен, совет?!

– Я и не мог подумать, – задыхаясь, прошептал Данзо, сморщивая покрасневшее и раздувшееся лицо, – что они раскроют тебе все секреты.

Саске в какой-то момент перестал владеть собой, с отвращением отталкивая от себя Шимуру, который, потеряв равновесие, упал на землю, широко раскрытым ртом пытаясь отдышаться и отплеваться от переполнившей рот слюны; Саске, выдержав небольшую паузу, выронил:

– Значит, это была правда?

Вопрос, на который не требовалось ответа.

Отступив на шаг назад, неловко и слабо, как будто боясь оступиться, Саске рукой прикоснулся к губам, тихо и тяжело дыша ртом в бескровную и влажную от холодного пота ладонь.

Больше всего его ужасало то, что опоздай Сай на несколько минут, он бы убил своего брата.

Убил бы Итачи.

Своего Итачи.

– Быть шиноби – означает жертвовать собой, – Шимура встал с земли, крепко держа оружие в руках и смотря на то, как Саске не шевелится, застыв все в той же позе, с закрытыми рукой губами. – Закрыть глаза от солнечного света, скрываться в тени – вот, что значит быть настоящим шиноби. Итачи лишь один из бесчисленных воинов, которые кончают жизнь так же, как и он. Такова горькая правда этого мира, – Шимура коротко пожал плечами. – Но именно благодаря им царит мир. Но как я вижу, ты отказываешься принять волю и мотивы Итачи, тебе ничего не понять. Сай, как и Итачи, раскрыв тебе секреты, предал Скрытый Лист. И Итачи предал его.

Саске отнял руку от губ.

Его бледное лицо выражало спокойную и холодную ярость, в то время как лихорадочно блестевшие в темноте зрачки, неподвижно остановившиеся в глазах, почти обжигали своим недвусмысленным выражением.

В эти минуты ненависть Саске была максимально сильна. Он так явно ощущал ее присутствие рядом с собой, что казалось, готов был от удушающего огня, разливавшегося по рукам и не дающего даже вздохнуть без внутреннего стона, рвать на себе одежду, чтобы впитать в себя холод, и убивать. Убивать, убивать, убивать. Мстить.

За каждую секунду одиночества, которое временами оглушало Саске, которое обхватывало его крепкими руками и смеялось в лицо, обжигая холодным и омерзительным дыханием, заставляя силой смотреть в свои пустые глаза, пугающие до отвращения, до ледяного крика в душе, – отомстить.

За каждую секунду позора родителей перед людьми, которые шли за ними, за их волнения, за их ни в чем не повинную кровь, пролитую подло и нечестно, – отомстить.

За то, что заставили ненавидеть собственный дом, собственных друзей, отречься от них, забыть их, предать их; за то, заставляли его же, Саске, товарищей убивать своего собрата, за то, что перечеркнули прошлое, взгляды на мир, уничтожили все и заставили ненавидеть после стольких заслуг, преданно и бескорыстно отданных деревне; за разорванную связь с родным и – Саске не мог этого отрицать – дорогим Скрытым Листом, – отомстить.

За Итачи, за его страдания, за его мучения, за то, что его заставили поднять руку на своих же родственников, заставили оставить своего брата, заставили того ненавидеть его, приговорили к смерти, лишили всего, изгнали, убили, затоптали его жертву, будь она проклята! – отомстить.

Саске, шагнув вперед, вскинул перед собой катану и последнее, что он выкрикнул саднящим от ненависти голосом, это:

– Не смей даже произносить имя Итачи!

Шимура, перед тем как ответить на нападение, прошипел:

– Хорошо.

Клинки столкнулись.

Лезвия, звонко ударяясь друг о друга, с непримиримой ожесточенностью играли между собой, сталкивались, нападали и оборонялись, почти достигали своей цели, стараясь дотянуться до горячей кожи, чтобы разрезать ее и почувствовать железный привкус крови на своем холодном металле. Но пока ни одна катана не достигла своей цели: одна из них, обхваченная старой сухой рукой, постоянно оборонялась, принимая на свою гладкую сталь все удары и царапины вражеского острия, а другая постоянно нападала, злилась, отчаянно стучала все сильнее, иногда натиском своей ярости заставляя отступать врага на шаг назад. Саске задыхался от злости, когда его нападок снова отражали: откуда у чертового рассыпающегося старика столько силы?

Его катана, вечно верная, преданная и любимая спутница жизни, найденная в доме Какаши, вновь и вновь, как оса защищает свой улей, бросалась подобно злой собаке на противника. Но пока она ничего не смогла сделать, поэтому Саске дал ей секундную передышку, резко, когда Шимура выбросил вперед руку для смертоносного удара, присев и выкинув вперед ногу, чтобы сбить старика.

Глаза Саске вспыхнули ожесточенным огнем, но все, что ему осталось, – это сплюнуть и встать с земли: Шимура увернулся от удара, когда нога почти задела его, почти сбила на землю, почти приговорила к смерти, но месть, сладкая и манящая, в очередной раз ускользнула из рук.

Озверев от своей очередной неудачи, взбесившись, что все удары проходят мимо цели, Саске бросился вперед, теряя от нарастающей в нем злости голову.

Его разрывали ненависть и чувство близкой мести, кружившей рассудок; это была удивительная и горькая, опустошающая смесь эйфории, безумства, запах скоро прольющейся крови, подрагивающая дрожь в кончиках пальцев, которые то и дело пульсировали, и почти детская злая обида. Саске бросало в жар и холод, его охватывала неудержимая жажда убить, затмевающая сознание, он как слепой с хрипом, вырывающимся из пересохшего рта и потрескавшихся губ, ударял и ударял своим лезвием, смотря в глаза напротив; чем больше он смотрел, тем сильнее становилась его дрожь, тем неудержимее и сильнее становилось желание разбить, уничтожить, раздавить, разорвать.

Отомстить.

Саске еще никогда не чувствовал настолько физического и реального ощущения своей ненависти, она как будто наполнила его сосуды, его сущность.

Как только она достигла своего апогея, когда она обрушилась как волна на сонный берег, в ту секунду, когда Шимура споткнулся, теряя опору, Саске, забывая об оружии, схватил его за ворот одежды и изо всех сил толкнул ногой в живот, откидывая к недалеко стоящему дереву. Шимура ударился о него спиной, оседая вниз и из-под полуопущенных от тупой боли век смотря на Саске, который, согнувшись пополам, рукой зажимал рану на правой стороне груди, неглубокую, но широкую и длинную: в ослепившей его жажде мести он даже не вспомнил о том, что не бессмертен, и что ему пора бы защититься самому.

Но ни боль, ни порез его сейчас не волновали; отняв перепачканную кровавую руку от груди, он, оттерев со лба пот и оставив на нем отпечаток собственной крови, только с еще большей решительностью сжал катану и кинул из-под мокрой челки уверенный и холодный взгляд на Шимуру.

Тот также, преодолевая боль, встал на ноги, громко прохрипев:

– Ты действительно брат Итачи.

Саске стиснул зубы, с яростью выкрикивая:

– Разве я не говорил тебе перестать упоминать имя Итачи?

Но Шимура только устало покачал головой.

– Правда об Итачи и ее значение не важны для тебя. Ты тонешь в ненависти и желаешь только разрушать. Ты приводишь жертву Учиха к нулю.

Катана в руке Саске вздрогнула, когда ее сжали сильнее.

– Ты…

Ноги напряглись, и Саске сорвался с места, в озверении бросаясь на Шимуру, который только и успел, что вскинуть свой меч для защиты.

– Ты не имеешь права говорить об Учиха!

Снова слепое столкновение.

Шимура только холодно усмехнулся. Он прекрасно читал во взбешенных глазах Саске его желание отомстить не только главам деревни за все, начиная с ареста, но и Конохе, да-да, своему дому, тому, что Данзо готов был защищать ценой своей жизни и жизни других. Проиграть в этом бою означало предать тысячи судеб невинных людей.

Никто из членов АНБУ не показывал действием своего присутствия. Не надо было обладать сверхразумом, чтобы понять, что они мертвы, ведь на груди Саске еще в самом начале боя красовались свежие пятна крови и, скорее всего, как раз-таки их крови.

Нет, Шимура не жалел о том, что уничтожил клан Учиха, и не пожалел бы об этом никогда. Коноха и весь мир шиноби, который он наконец взял в свои руки, были дороже ему в сотни раз, чем самый сильный и старый клан Скрытого Листа.

Раз его нет, так не должно быть и тех, кто выжил лишь по милости Конохи, тем более, если это относится к Учихе Саске, чья жизнь сама по себе опасна и вредна для спокойного существования деревни.

Шимура так же сильно ненавидел этого человека, как и тот его. Друг для друга они были воплощением зла, и в исчезновении друг друга видели окончание всех своих исканий и мучений.

Саске в схватке был горяч и чрезвычайно быстр, он успевал своей катаной не раз ранить Шимуру, не смертельно, но тело того и без этого уже начинало слабеть и заходиться тупой болью, но в обоих противниках еще плескалась сила, особенно в Саске, который смело бросался вперед, ведомый ненавистью и только ненавистью.

Именно этой ослепленностью и планировал воспользоваться Шимура. Все, что ему надо было, – это заставить Саске открыться, после чего закончить историю самого гордого и печально известного клана Страны Огня.

Итачи не проживет долго после смерти своего брата. Больше никакой важной информацией он не владел, и даже если и мог рассказать ее на словах, Итачи не успеет узнать о том, что его брат мертв, даже если, как он и говорил, у него есть надежный человек, безотрывно следящий за Саске.

Итачи убьют следом, буквально через десять дней. На этом можно будет поставить точку.

Коноха будет жить.

Имя Учиха будет стерто с лица земли.

Саске отразил последующий удар, слишком сильный, слишком жестокий, но его катана как всегда не подвела его, пресекая смертельный выпад противника.

Показалось, или выражение взгляда старика несколько изменилось?

Во всяком случае, его левая рука, все это время бездействующая, напряглась и неожиданно быстро ударила вперед с сокрушающей силой, но Саске успел перехватить ее, отклонившись назад и зажав своей рукой ладонь Шимуры.

Однако одновременно с этим, замешкавшись и на горячую голову не сообразив, он подставил себя под удар – под чудовищный удар ногой в живот.

Саске, втянув в себя воздух сквозь крепко сжатые зубы от оглушившей его боли в животе, согнулся пополам, однако не разжал свой кулак и продолжил отодвигать катаной напирающей на него меч.

«Ни за что… ни за что!»

Он не понимал, что происходит.

Шимура снова собирался его ударить, однако Саске уже не наступил второй раз на те же грабли: он ушел от удара, отпустив руки противника и отскочив назад, но, увы, вечная и единственная ошибка, которую он почти всегда совершал, снова свершилась.

Смотри, что у тебя за спиной. Смотри, что у тебя за спиной. Смотри. Смотри.

На этот раз за спиной было дерево, о которое с размаха Саске приложился затылком, разбивая в кровь себе голову и едва стоя на ногах от оглушившей его волны шума и боли; он сделал все, чтобы не сползти вниз по корявому стволу. Ему казалось, что глаза залили чем-то черным, вязким, мутным, что нельзя было видеть ничего, кроме прыгающих под веками пятен; холодок пробежался у него по спине, когда удар в живот, достигший его из-за кратковременной слепоты, заставил упасть на колени; Саске только, морщась, приоткрыл тяжелые, словно налитые свинцом веки, когда его, грубо выбив из руки катану и наступив на бледное запястье, схватили за волосы, снова прикладывая затылком о дерево и насильно поднимая вверх окровавленное лицо, по виску которого стекала кровь.

Сверху вниз на Саске смотрел Шимура. Смотрел с нескрываемым спокойным торжеством во взгляде.

Саске прекрасно понимал, что как бы ни кружилась от боли его голова, как бы ни темнело у него в глазах, как бы ни ныло обездвиженное болью тело и ни надрывалось дыхание, но что угодно – ударить, отползти, впиться зубами в держащую его руку – он должен был сделать сейчас. Однако пошевелиться ему не дали: к горлу подставили острый клинок. Саске застыл, наконец в тишине слыша каждый удар своего бьющегося сердца.

Пот, холодный и тяжелый, градом катился у него со лба, влажная спина с прилипшей к ней рубашкой невероятно раздражала до тошноты неприятным ощущением. Колени, стоящие на земле, ныли из-за того, что оперлись о нечто твердое и острое, кажется, какой-то грубый камень, и наверняка саднили и кровоточили. Правая ладонь распухла и покраснела от того, что ее почти раздавили, клинок у горла постоянно напоминал: одно движение – и им с Итачи придется умереть.

Все, что Саске мог делать в своем положении, это, не шевелясь, снизу смотреть на Шимуру, прожигая его ледяным взглядом, жестоким и полным ненависти. Но тому, казалось, было абсолютно все равно: он чувствовал победу в своих руках.

Криво усмехнувшись, Шимура, крепче схватив Саске за волосы, заставил того приподнять подбородок выше, чтобы сказать прямо ему в лицо, прямо в его отчаянные, ненавидящие глаза:

– Вот и все, Учиха Саске. За свои преступления и предательство надо платить.

Саске в ответ промолчал.

– Я никогда не пойму одного, – Шимура встал в стойку, отодвигая катану от горла Саске, но лишь с той целью, чтобы размахнуться для удара, который мгновенно убьет его. – Почему Итачи решил отдать свою жизнь тебе, никчемному мальчишке?

Саске вздрогнул.

Как же так?

Как же так? Ему придется умереть сейчас? Умереть сейчас, умереть как слабак от руки какого-то старика? Это невозможно, это смехотворно, это же низко. Это позор для клана Учиха, это унижение его достоинства и гордости, это унижение Итачи и его жертвы.

Все люди, которых Саске постоянно видел на улицах Скрытого Листа, – они смеялись, они радовались, не зная, что стоит за их радостью и легким смехом. Каждая улыбка была для Саске как издевка, как плевок в лицо, как ранение ножом в спину, как насмешка над сотнями жизней клана, над жизнями его родителей, над его собственной жизнью, над жизнью Итачи, которого смешали с грязью за все, что он сделал.

И эта грязная свинья снова называет его имя? Эта грязная свинья снова говорит что-то о Коноху, обязанной всем Итачи и только Итачи?

Никогда.

Никогда!

Саске почти не дышал, но все, что билось и перемешивалось с чудовищно быстро растущей ненавистью, – это мысль о том, что он не умрет.

Его выбрали мстителем. Его выбрал мстителем из тысяч и миллионов Итачи, а его воля – это приказ. Погибнуть можно только после свершения мести.

– Если бы только Итачи посмотрел, во что превратился его драгоценный брат, – в голосе Шимуры скользила усмешка. – Ты – его единственная ошибка. Но не переживай, Саске. Скоро к тебе отправится Итачи и почитает тебе свои нравоучения.

Закрытые веки Саске дрожали.

Он всей душой желал сохранить для Итачи то, что ему было дороже всего. И он только сейчас осознал, насколько сильно его жизнь важна для его старшего брата.

Итачи будет больно, очень больно, если он узнает, что вопреки всем стараниям его младший брат все же умрет, причем так глупо, так легко, так жалко.

Наверное, ему будет теперь нестерпимо горько узнать об этом.

Никогда Саске не позволил бы, чтобы жертва брата канула в прошлое просто так, чтобы ему снова было больно.

Войны нет, и ее не будет, цель, эта мерзкая и простая цель достигнута стараниями Итачи, неважно, будет ли существовать Коноха или нет, сама Страна Огня, остальные Великие страны – они освободились от угрозы войны, они, а не Скрытый Лист.

Он мелочен, жертва Итачи после полного уничтожения деревни не будет сведена к нулю. Никогда.

Она будет тогда ничего не значить, когда жизнь Саске оборвется.

Но он не намерен был ни прощаться с ней сам, ни позволять кому-то помогать ему расставаться с ней.

То, что его вот-вот собираются убить, не лишило сил, не обездвижило и не наполнило отчаянием. У тех, что парализован стразом смерти, нет настоящей и твердой цели, нет самого главного, того, что важнее и сильнее всего, нет безумной одержимости.

Ненависти и желания отомстить.

Поэтому Саске с внезапно, как будто дарованными свыше силами закричал так оглушительно громко, так яростно, как ревет пораненный и взбешенный дикий зверь, давая себя на секунду ранить охотничьей стрелой, и в эту же секунду с хрипом набросился голыми руками на Шимуру, прокричав в его лицо:

– Не говори имя моего брата!

Руки, горячие от температуры и цепкие, ухватились за жилистое и дряхлое горло, вцепились в него пальцами, побелевшими от силы давления, и они оба, выронив свое оружие, упали навзничь.

Однако лишь Шимура из них обоих не мог больше шевелиться: Саске, одной ногой придавливая его костлявое плечо, сидел на его худой груди, выкрутив чужую правую руку.

Шимура напрасно вырывался и хрипел, пытаясь сбросить тело сверху: когда он смог ногой ударить Саске по бедру, тот не стал церемониться. Сила, почти разрывающая его своей чудовищной мощью, с легкостью вывернула правую руку с характерным неприятным звуком.

Шимура сморщился, хрипло втянув в себя воздух, но Саске смотрел холодно и бесчувственно, с каменным выражением лица, как будто не замечая сопротивления и чужой боли, лишь его глаза блестели.

– Ты, – прошептал он, – умрешь. Но не мы с Итачи.

– Твоему брату все равно осталось недолго…

Договорить Шимуре не дали. Саске, сжав кулак, ударил его в лицо, разбивая бледную сморщенную губу.

Он тяжело и хрипло дышал, иногда казалось, что он сдерживает крик, долгий и яростный, крик, который разорвет его связки, но смотря в лицо напротив глазами, наполненными злостью, Саске наслаждался тем, что сейчас он уничтожит зло.

На его рвалась почти улыбка почти наслаждения.

– Итачи… – снова прохрипел Шимура, – Итачи не примет этого, не позволит тебе мстить Листу… как ты не поймешь! Его жертва… он – калека, ему осталось недолго, ему, слепцу. Как только все узнают, что я мертв, твоего брата убьют.

Слабый пинок в грудь Саске.

Силы оставляли Шимуру, а Саске по-прежнему давил твердой ногой на его левое плечо, не давая возможности даже двинуть им: возраст все же дал о себе знать.

К тому же, правая рука больше не двигалась, вывихнутая.

– Да, – Саске спокойно и неспешно полез к себе в сумку шиноби, доставая небольшую глиняную банку, в которой женщины обычно хранили дорогие масла для церемоний, – я помню, что ты лишил моего брата зрения. Но, к счастью, он неизвестным мне образом видит. Не знаю как, но видит. Но как бы то ни было, это не его глаза, они чужие, тех уже не вернуть. Зря ты трогал их, его глаза мне были дороже всего на свете.

Саске коротко и холодно усмехнулся, большим пальцем сбрасывая крышку, слабо перевязанную грязной белой лентой.

– Ты заплатишь за это, – его взгляд внезапно стал живее, странно блеснув.

– Ты не можешь! – Шимура попытался встать, но свободная рука Саске железной хваткой сдавила его горло, лишая возможности думать о побеге.

– Бесполезно, – прозвучало твердо и спокойно, как приговор, как тогда, таким же тоном, каким их, братьев, приговорили к смертной казни.

Саске нагнулся ниже, одной рукой придерживая горло и голову старику, а пальцами другой безжалостно раскрывая верхнее и нижнее веки, обнажая покрытое сетью сосудов белое глазное яблоко.

За те глаза, которыми Итачи смотрел на мир вокруг, не было прощения.

Шимура не мог не кричать. Вернее, этот стон не был похож на крик, но он так же был чудовищно леденящим и страшным, однако Саске, держа в окровавленной руке глаз и смотря в пустую, наполненную кровью глазницу, чувствовал себя великолепно.

Со вторым глазом он поступил точно так же. Саске выдирал его с нервами и сосудами, слышал, как он отрывается, ему хотелось сдавить в руке этот горячий, гладкий и плотный комок, но лицо его врага, залитое кровью и искаженное мукой, было в сотни раз приятнее созерцать.

– Ну, что? – Саске вдруг усмехнулся. – Тебе больно? Больно? Я прав? А ему? Ему так же было больно? – стальная угроза в голосе. – Отвечай! Итачи так же было больно?!

Да, Саске знал, что это было настолько больно, что даже Шимура, силы которого оставили, смог под давлением настолько оглушительной муки столкнуть с себя Учиху, который ослабил свою хватку. Несмотря на то, что он ослеп, несмотря на свое истерзанное тело, Шимура встал на ноги, пока Саске сидел на холодной земле, бесчувственно, пусто и отстраненно смотря ему в след и наблюдая, как он спотыкается, встает, падает, но бежит, как последняя задыхающаяся грязная и трусливая собака бежит с поля боя. Он, с повисшей как плеть правой рукой, с надорванной и грязной одеждой Хокаге, с лицом, залитым кровью, пытался убежать, тогда как Саске слепо дотянулся до упавшей катаны, своей преданной любимицы, и встал, хотя и сам ощущал дрожащую слабость в своих ногах, но он видел перед собой только свою месть во плоти – о, как ему было хорошо, как правильно он чувствовал себя, вставая на ноги и медленно идя по чужим кровавым следам, смешивая их с грязью на своих подошвах.