Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"

Автор книги: Prosto_ya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 47 страниц)

Если точнее, то Корнем АНБУ.

В плащах и масках, закрывающих лица.

В темноте их фигуры казались призрачными, похожими на духов, Саске хрипло дышал, судорожно соображая, что ему делать. Если Корню АНБУ было приказано его убить, то вряд ли они отступятся, и это удивительно, что он до сих пор был в состоянии драться и отбиваться; все лишь только потому, что он был Учиха Саске, один из лучших шиноби деревни.

Но умирать сейчас он не хотел ни в коем случае, хотя о том, что будет теперь в Тандзаку, Саске думать не мог. Или убить, или быть убитым. Для шиноби лишь два пути. Саске все же прельщал первый.

Собрав последние силы, едва ли не на открывшемся втором дыхании, он с ревом и криком бросился к врагам, уже нападая на них сам. Пусть их было больше, пусть они были сильнее, но Саске руководило лишь одно: ненависть к Корню АНБУ за все, во что они вмешались. Поэтому, как только лишь разъяренный ударами раненный зверь, который от каждого ранения испытывает больший прилив силы, он продолжал бросаться в ярости, хрипя, не замечая того, как его разрезают удары ножей и мечей; одного из противников Саске убил, второго – тяжело ранил. Третий был уже так близко, так хотелось увидеть, как брызнет его кровь, кровь, которая предала их с братом, их семью, честь, верность Конохе, которая обрекла их на массу неприятностей, но Саске опрометчиво, соблазненный целью убить, повернулся спиной к другим и не успел замахнуться, как его толкнули в спину, и он, потеряв равновесие, поскользнулся.

Итачи часто любил заканчивать совместные тренировки с братом одной фразой.

Не забывай о том, что у тебя за спиной. Там могут быть чужие ноги, которые способны преподнести сюрприз, глупый брат.

«Конечно, Итачи, прости, я никогда не признавался, но это моя самая частая ошибка, ты так и не приучил меня помнить о ней».

Саске попросту как подкошенный без сил упал на дорогу; по пыли и мелким, впивающимся в тело камням, сдирая кожу рук и ног, проскользил к ущелью, там, едва ли в силах шевелить дрожащими ногами, встал на них, судорожно понимая: катаны у него, как и другого оружия, больше не было.

Взгляд скользнул назад.

Нет, там, в ущелье, его точно ждала бы смерть. А, впрочем, какая разница теперь, как умереть, если там, внизу, хоть один на миллион шанс? Саске смотрел, как люди медленно подходят к нему, кажется, один из них хотел откинуть капюшон; и ему внезапно стало безумно страшно: вдруг на него поднял руку кто-то раньше знакомый, кто-то ранее близкий, друг ли, учитель ли, это было бы слишком трудно осознать.

Саске невольно, словно до смерти не жалея видеть лица своего убийцы, отступил назад на выступ, который прежде еще видел и хотел испытать. Но тот громко треснул, и Саске, в секунду потеряв равновесие, только и сделал, что беспомощно взмахнул руками и полетел вниз. Напоследок пущенный в него сюрикен бесшумно вошел в живот, потом перед глазами стало темно, Саске ничего не помнил и не знал, кроме боли, которая как взрыв разлилась по телу.

***

1 – Бэндзайтэн – богиня удачи, мудрости, искусств, любви и тяги к знаниям, изображается в виде девушки с бива – национальным японским инструментом.

2 – имена всех членов Корня АНБУ не вымышленные мной и упоминались либо в манге, либо в аниме.

3 – Курама Якумо – персонаж одного из филлеров.

========== Часть 2. Резня. Глава 5. ==========

Заточение в темницах и тюрьмах было опасно одним: не темнотой, не сыростью мрачных углов, а одиночеством или даже бездействием в четырех мрачных и гнетущих стенах, где даже те, кто до этого боготворил одиночество и блаженную лень, испытывали на себе всю тяжесть скуки и уныния. Это действовало едва ли не как самая действенная пытка, направленная на сведение с ума, но, однако, стоит заметить, что были те, кто справлялся с этим, но первых натисков почти удушающей тоски никто не умел избегать.

Тот, кто ежеминутно и ежесекундно проводил свою жизнь и каждое мгновение в ней в головокружительном и шумном обществе окружающих его людей – семьи, друзей, приятелей, знакомых, – тот, кто не смыслил своего существования без общения и шуток, без улыбок и споров, без нахождения с собой других людей, те вряд ли поймут стремление человека к одиночеству, идеальному и спокойному как гладь ледяного океана; те будут недоумевать, когда им расскажут, что кто-то на свете очень хочет насладиться тишиной и лишь своим обществом.

Однако и те, кто стремится к одиночеству, будут пожимать плечами, видя, как кто-то изо всех сил борется с ним.

Итачи оказался в таком положении, что принадлежал к лагерю первых и вторых, и в этом его нельзя было упрекать: ему нужно было одиночество, но оно подразумевало под собой нахождение рядом младшего брата.

Ежесекундно, ежеминутно, ежечасно, ежедневно находиться в четырех стенах, вид которых уже заставлять желудок сжиматься в приступе тошноты, – Итачи больше не мог сидеть в этой комнате в одиночестве и без дела, без того, чем мог занять себя, он сдавался под давлением безделья. Ему, человеку, который всегда жил свежим воздухом, оружием, волей, было невыносимо трудно терпеть, ждать непонятно чего, несмотря на то, что Итачи был невероятно усидчив и терпелив. Он почти забыл, что это, когда ветер касается волос на голове; что это, когда видишь перед собой просторные луга, или леса, или пусть даже пыльные дороги; что это, мычание волов, крик диких ночных птиц, запах молока, которое так не любил Саске.

Итачи в последнее время наедине со своими бесконечными мыслями часто вспоминал о Конохе, постоянно возвращаясь к ней мысленно: что там теперь, что делают отец и их клан, может, власть уже захвачена, и провозглашен новый Хокаге или восстание давно подавлено, и имя Учиха лежит лишь на плечах двух людей в этом мире? Это было горько и неприятно осознавать, как и то, что могла пострадать и все такая же дорогая деревня. Ведь как бы то ни было, кто бы бы ни возглавлял шиноби Скрытого Листа, как бы люди ни злословили и ни смеялись, Итачи все так же любил жителей своей деревни, ради которых ходил на задания, охраняя их жизни и жизни их детей, и до сих пор дорожил спокойствием своего дома, не в силах ничего сделать с этими чувствами, преданно воспитанными в детстве; как бы отец ни пытался заставить больше всего любить клан, у них с его страшим сыном было слишком много расхождений в миропонимании.

Если бы все было по-прежнему, если бы Итачи как наследник клана был все еще там, в Конохе, он бы сделал все, чтобы предотвратить грозившую междоусобицу и войну. Что угодно, но лишь бы не дать пережить ничего не знающим об этом людям ужас, грязь, отвратность кровавой войны. Итачи не остановился бы ни перед чем, и брат бы поддержал его, понимая всю сложность ситуации, по крайней мере, хотелось бы надеяться на это.

Но сейчас Итачи был здесь, и он погибал от скуки в своей полупустой комнате. Сколько он не выходил на улицу? Без оружия – даже та пыльная катана в углу своим присутствием и духом жизни шиноби грела душу, – перечитавший все свитки подряд, без дела Итачи чувствовал себя умирающим, и практически так оно и было. Шиноби не имел права постоянно жить жизнью обычных людей, хоть даже и те тяжело переносят такие испытания, а Итачи с трудом представлял себе, сколько еще его здесь продержат, и что теперь делать. Ему казалось, что он сойдет с ума, как дикий зверь, запертый в клетке. Иногда он думал, что его не удержат здесь ни жизнь Саске, ни тем более жизнь родителей, ничего, и он в безумии, как утопающий, вырвется отсюда, но куда и зачем? Что теперь будет ждать его в этом мире, где теперь будет его место, все изменилось, у него не было больше дома и имени шиноби Скрытого Листа? Что охранять, что защищать, где, куда идти? Итачи не хотел быть бездомной собакой, не находящей своего пристанища, но и выхода он не видел. Это был тупик, темный лабиринт, где блуждал Итачи, не видя пока ни своего места, ни света.

Совет выбрал отличное наказание для их с Саске преступления, они как шиноби лучше всех знали, что тяжелее всего будет даваться таким людям. Лишить жизни – мелочно и легко, это не наказание, в чем-то даже облегчение и покой. А заставить известись от беспомощности, заставить страдать, не зная, куда деть свой холодный разум шиноби, – это мудро.

Раньше Итачи никогда не задумывался о своем будущем, оно не было каким-то определенным или интересным, но и сильных изменений он в нем не видел, равно как и того, чего можно было опасаться. Сейчас, заглядывая вперед, Итачи понимал, что видит там.

Свою смерть.

Он всегда знал или даже чувствовал, что не доживет до старости, это не его судьба, умереть своей естественной смертью, но это его не так волновало, как сейчас, потому что он был уверен, что умрет как шиноби – погибнет на миссии. Но от болезни из-за скуки, в комнате, где он один, – это было позором.

Итачи всегда думал, что это его стезя и призвание – вечное одиночество. Но что означает на самом деле это слово, он до конца не понимал до сих пор. Когда раньше он был один, его все равно окружали люди, жизнь, где он дышал и существовал, сейчас же – почти мертвая тишина четырех стен.

Идеальное одиночество, но оно же и самое страшное на свете.

Итачи наедине с собой не раз задумывался о том, что его заставляет постоянно заботиться о брате даже до того, как он подумает о причинах и последствиях своих шагов. Для него это так и оставалось загадкой. Когда-то он уверенно утверждал, что не способен любить, но теперь… теперь он не мог говорить об этом с такой уверенностью.

Итачи жаждал попробовать, как это, ощущать себя человеком, как это, любить чье-то тело, и он действительно в какой-то степени пользовался братом, но на этот шаг его толкнуло неудержимое и почти животное желание помочь Саске и подарить ему настоящую человеческую жизнь. Родственная привязанность ли, забота ли или что-то еще вовсе непонятное заставляло Итачи быть ласковым и защищать своего брата прежде, чем его разум осознает, что происходит.

Сколько раз он думал, что такое Саске, что они значит друг для друга? Просто брат, просто родственник по крови, просто еще один человек из бесконечной вереницы лиц, как те, которых Итачи убивал хладнокровно, без дрожи в руке? Как те, что жили в доме напротив? Да, Саске – обычный человек из плоти и крови, с пороками, недостатками, достоинствами, прелестями, но раз за разом нечто глубоко в душе настаивало на том, что Саске необычный. Но почему именно он, именно он, простой человек среди других простых людей, необычен? Итачи не знал, не мог понять и сколько бы ни ломал голову, сдавался.

Он знал лишь одно: рядом с Саске он чувствовал себя и слабым, и сильным, он знал, что может защищать и быть защищенным, доверять.

Брат был спасением и лекарством от всего, что убивало Итачи, и это заставляло его жить дальше.

От всех этих размышлений его отвлек стук в седзи. Итачи обернулся и увидел Изуну, небрежно облокотившегося на ширму крепкой спиной.

Итачи смотрел спокойно и холодно, ожидая того, что ему скажут.

– Скучаешь? – не дожидаясь ответа, Изуна продолжил: – На твоем месте я использовал бы время с толком для себя.

Итачи промолчал, отворачиваясь. Разговор его не интересовал. Однако Изуна не спешил уходить, наоборот, сделал шаг вперед.

– Что, совсем нечего делать? Сочувствую. Я знаю, что это за дрянное ощущение бессилия, – он медленно прошел по комнате, встал перед Итачи, но отвернулся от него к решетчатому окну, щурясь на солнце, готовящееся к закату и окрасившее стены в красные и оранжевые тона. Изуна еще немного помолчал, безмолвно наблюдая за садом и закатом, словно чего-то ожидал. Итачи также ничего не говорил, но ему стало неожиданно спокойно в обществе другого человека.

Это было ужасное одиночество, и только в нем Итачи понял, как ему важно жить для брата, защищать его, по любви или без, не важно. Когда ничего внезапно не осталось, когда не стало дома, семьи, заданий, места, только то, что сохраняешь ему жизнь и судьбу, грело. Ведь это так приятно, чувствовать тепло, отданное на заботу о ком-то, что Итачи раньше не мог себе позволить – позволить думать о ком-то одном, позволить кому-то думать о себе – это же помогает жить и дышать.

– Изуна-сан?

– Да?

Итачи встал с татами.

– Можно мне погулять по вашему саду? Вы же знаете, что я не убегу. Все знают, что я не убегу.

Изуна, как будто только и ждавший этой просьбы, повернулся и внимательно посмотрел в темные глаза напротив.

– Да, я думаю, что можно. В моем присутствии.

Итачи кивнул.

– Мне это не так важно.

***

– Хочу тебе кое-что сказать или даже поговорить о нескольких важных вещах, – Изуна шел по широким плоским камням, ведущим к веранде дома; шел он медленно, засунув кисти рук в широкие рукава косодэ. Итачи, впервые настолько искренне наслаждаясь запахом улицы и чувствуя в себе вновь ожившие силы, брел за ним, смотря себе под ноги, утопающие в высокой траве.

– Ты хочешь пройтись или просто посидим? – Изуна покосился через плечо. Итачи в ответ только пожал плечами.

– Как вам удобнее.

– Тогда присядем, я не люблю говорить на ходу, – Итачи, поправив широкую и свободную одежду, сел на деревянный настил веранды и мимолетно поднял свой взгляд в небо, не задерживаясь на нем более пяти секунд.

Итачи сейчас, при свете заходящего яркого солнца, как никогда казалось, что Изуна слишком молодо выглядит для своего пожилого возраста. В его глазах еще не потух энергичный, расчетливый, жестокий, хладнокровный и амбициозный огонек, лицо его выглядело свежим, само его тело источало еще живую силу и уверенность пусть и без той самой юношеской искры, что давно угасла.

Итачи не знал, что пережил этот человек, какой прошел путь, но значит, было то, что помогло ему выжить вдали от жизни шиноби, но это что-то не было другим человеком. Неужели есть какой-то секрет в том, как не стать зависимым от смертного, который имеет такое же свойство умирать, как и сам Итачи? Если и есть, хотелось ли его узнать и освободиться от мыслей о брате, терзающих постоянно? Скорее, как запасной вариант, ведь использовать брата, жить им – это пользоваться его теплом, телом, чувствами, а Итачи считал, что раз сам не понимает себя до конца, то не имеет право пользоваться всем этим, что пусть и добровольно отдано ему.

– Итачи, ты знаешь, что я не должен выпускать тебя из комнаты до того момента, когда поступит приказ?

– Знаю.

– Надо ждать. Тебе остается только ждать. Тем более, я недаром отправил Саске так далеко. Пусть думают, что он покинул тебя, что у меня получилось это сделать, и мне интересно, во что это выльется.

– Зачем вам это?

– Не твое дело. Вернемся к другому. Я говорил, что здесь работает один из Корня АНБУ, давно работает, кто – я не могу выяснить, сколько бы ни пытался. А теперь, скажи, ты понимаешь, что ничего хорошего от Скрытого Листа ожидать в дальнейшем не стоит?

– К чему вы клоните?

Изуна пожал плечами.

– Пока ни к чему определенному. Просто будь осторожен. Не просто так они хотели, чтобы твой брат порвал с тобой все связи. Они придут за тобой, но ты должен раз и навсегда сделать свой выбор: Коноха или Саске. Вместе это не дано.

Итачи немного помолчал.

– Скажите, – внезапно прервал он тишину, – я сразу понял, что вы бывший шиноби. Что помогло вам выжить без этой жизни?

Изуна только усмехнулся.

Сад был небольшим, без роскошных цветущих и ароматных клумб, потому что гости тут не бывали, а девушки и женщины не имели в запасе столько времени, чтобы ухаживать за растениями. В нем росли уже давно отцветшие сливы и низкие кусты, разросшиеся по небольшому участку. Смотреть было не на что, только вот над головой раскинулось великолепное своими закатными красками небо, простирающееся высоко и далеко, что захватывало дух. Где-то пели девушки, смеясь и надувая бумажные фонарики воздухом изо рта, где-то кричали взрослые женщины, напоминая своим воспитанницам о том, что пора готовиться, где-то под легким ветром шуршали опавшие желтые листья; Итачи смотрел на Изуну, терпеливо ожидая ответа на своей вопрос.

А Изуна только пожал плечами.

– Я прожил долгую жизнь и пережил всех врагов. Я старше Третьего Хокаге, но по мне не скажешь, да? Наверное, вечная молодость – мое проклятье. Не знаю, как я привык к такой жизни, мы с Мадарой привыкали вместе. Я не говорил, что у меня был старший брат? Так вот, потом, когда я остался один, я продолжил жить так, как и с ним: улучшая условия своего существования, делая все, чтобы встать на ноги и выжить. Да, кстати, твой брат вернется уже завтра. Два дня назад они должны были пройти через перевал. Я могу задать тебе личный вопрос?

– Какой? – приподнял брови Итачи.

– Насколько сильно ты его любишь?

Итачи выдержал паузу, отводя взгляд в сад.

– Я не люблю Саске.

– Правда? – Изуна, казалось, не удивился. – Тогда я не понимаю, почему ты предал деревню?

– Не знаю, – просто и спокойно ответил Итачи.

Его ответ, пусть холодный, был искренним, Изуна не колебался перед тем, как поверил в его слова.

– Не спрашивайте у меня этого, не на все вопросы у меня готовы ответы, – продолжил Итачи, смотря вверх на небо, отражающееся в его темных глазах. – Я не знаю, почему не выбрал путь отца или своего лучшего друга, предпочтя их всех Саске. Я хотел иметь и одно, и другое, но сейчас я понимаю, что это было невозможно. Возможно, я всегда это знал. Я знал, да, но я все равно выбрал Саске и из-за нашей с ним неосторожности потерял жизнь шиноби. Выбирая, я что-то теряю, то, что мне особо дорого. Без чего именно я не смогу жить, мне трудно понять. Самое главное, что я знаю, почему жажду быть шиноби, что меня в этом привлекает, и не знаю, почему и для чего сейчас мне нужен Саске, когда я попробовал, чего хотел, и понял, что это. Ради чего и для чего – я тоже хотел бы знать ответ на этот вопрос. Любовь – слишком громкое слово для меня, тем более, разве я кого-то любил, кроме Скрытого Листа – я его и продолжаю любить. Я привязан к Саске, он – мой брат, но…, но что бы там ни было, это страшнее любой любви.

– Ты интересный человек. Мне интересно в тебе все, – глаза Изуны были холодны, – начиная от того, что ты боишься признать свою никчемность как шиноби и полный провал в том, чему тебя учили, заканчивая отношениями с братом. Также я знаю, что такие, как ты, хорошо не кончат свою жизнь. Тебе стоит определиться с ней, определиться со своим выбором, выбрать между деревней и им, ведь…

– Изуна-сама!

Неджи, запыхавшись и задохнувшись в крике, остановился у веранды. Его волосы были распущены, тонкая лента, на концах перевязывающая их, то ли слетела, то ли ее просто не надели, но во всяком случае было видно, что Хьюга спешил. Он тонкими пальцами ухватился за опору крыши и едва склонил голову.

– Изуна-сама, к вам пришли.

– Да? – тот выпрямился, оборачиваясь к Итачи. – Иди к себе, довольно на сегодня. Тебя проводит Неджи.

Итачи точно не мог сказать, чем удивили его слова Учихи Изуны. С одной стороны, они задели его гордость и самолюбие, но, с другой, они во всем попали в точку. Итачи и сам знал, что он – ничтожество, и делает его таким его же несовершенство.

Итачи никогда не понимал, почему люди не видят в нем его очевидного уродства? Почему считают, что отличное знание основ учения шиноби, воспитание, успехи на заданиях, конечно же, – Итачи никогда не принижал своих качеств, – гениальность делают его лучшим? Наверное, люди бы не приняли его уродства. Наверное, только Саске принял его как должное, как и то, что делало брата в его глазах человеком, досягаемым совершенством.

«Глупо, все-все, что здесь и со мной творится, глупо. Я не понимаю простых вещей, я бегу от них, я их боюсь, и Изуна прав, когда говорит, что я должен сделать выбор. Я не должен сомневаться, ведь я не чувствую себя никчемным или слабым, ведь я всегда знал, что раз у меня есть чувства, то я несовершенен как шиноби, что я неудачник в этом поприще, что я провалился, еще только начав. Тогда почему я так боюсь? Чего я больше боюсь? Потерять себя или боль, которую я могу испытывать, которую я бы мог избежать, будучи шиноби, чего? Одиночество? Если бы не Саске, не было бы этого одиночества, которое я испытываю, ничего бы не было. Была бы бессмысленная пустота. Это не то умиротворение, которое я так искал. У меня больше нет места в жизни, кроме того, что рядом с Саске, с ним я силен. Когда он придет, я не скажу ему ничего. Ты все поймешь лучше меня, глупый маленький брат».

– Итачи-сан?

Итачи, рассеянно взглянув на Неджи, кивнул головой и поднялся с веранды.

«Я поклялся, что буду с этим теплом для того, чтобы охранять его, и я сохраню его. Навсегда. Любой ценой. Люблю ли я? Что за глупые вопросы вы все любите задавать. Я не люблю его. Я живу ради него, и любовь по сравнению с этим ничто».

***

Итачи чувствовал себя лучше после короткой прогулки, когда снова подышал свежим воздухом. Неджи перед тем, как уйти, открыл окно, впуская в комнату ветер и запах травы.

Итачи так и остался стоять возле оконного проема, смотря вперед. Солнце только что село за горизонт, но еще было достаточно светло, а улицы постепенно пустели. В воздухе, хоть под окном был зеленый дикий сад, даже тут витал запах большого торгового города. Странный и тяжелый запах каменных и деревянных домов, многочисленных рынков, все было не так, как в Конохе. Она также считалась крупным городом, хоть и называлась жителями Скрытого Листа и Страны Огня деревней, но, тем не менее, Итачи не жил в ней, а жил в поселке клана Учиха, около дикого леса, который приятно и успокаивающе шумел во время дождя.

Тандзаку был городом в полном смысле этого многогранного слова.

С наступлением сумерек стало заметно холодать, Итачи отошел от окна, плотно закрыв его. Делать по-прежнему было нечего, время нельзя было ничем занять, оно в такие моменты тянулось особенно медленно и неподъемно.

Итачи медленно погибал в своей клетке. Задыхался, умирал, слабел, а ведь когда в руках были кунаи, хоть даже те, купленные Саске, они так долго, тщательно и со знанием дела точились, Итачи нарочно растягивал это удовольствие, поглаживая металл как тело любовника, так же восторженно, внимательно и ласково, инстинктивно обхватывая рукоятку.

Его рука настойчиво потянула шнурок, которым всегда звала к себе Неджи. Он обычно приносил что-то почитать, иногда даже свитки о каких-либо техниках, которые Итачи изучал на досуге.

Немного, совсем немного осталось скоротать времени до того момента, когда придет Саске.

С глупым маленьким братом не скучно, казалось, никогда не надоест слушать его глупости, пусть некоторые в последнее время злили Итачи. Но это вполне можно было простить, как и многое другое. А еще пора было признать то, что Саске прав, говоря, что надо бежать отсюда. Да, надо. Надо, Саске как всегда прав.

Наконец, кто-то вошел; Итачи, взглядом останавливаясь на окне, где под ним, в саду, играли молодые девушки, босиком бегая по траве и бросаясь друг в друга соломой, не обращая внимания на пожилых наставниц, махнул рукой:

– Неджи-сан…

– Это не Неджи, Итачи.

Тот, опомнившись, отвел взгляд от окна, медленно проходя к своему обычному и так полюбившемуся месту, где чаще всего сидел: на подушечке возле столика, где лежала небольшая стопка уже потрепанных временем и потемневших свитков. Положив руки на стол, гладкий и холодный, Итачи поднял свой взгляд вверх:

– А, это вы. Что вы хотели на этот раз?

Изуна твердо подошел к Итачи, показывая костлявым пальцем – только по-старчески сухие ладони указывали на истинный возраст – на свободную подушечку рядом со столом:

– Я присяду?

Итачи коротко кивнул. Изуна сел неподалеку, но на достаточной дистанции, чтобы не причинять неудобств своему собеседнику и не стеснять общение. Он смотрел мимо лица Итачи, чуть ниже линии его лба, в стену, его взгляд был серьезен, без былой надменности или усмешки в нем. Это был спокойный взгляд и мудрый, все такой же хладнокровный и безжалостный.

Изуна постучал пальцами по столу, наконец начиная говорить:

– Ко мне пришел один человек и передал известие, что неизвестные люди во время миссии напали на отряд, и все погибли. Твой брат ввязался в драку, упал с обрыва и теперь умирает, не приходя в себя.

– Умирает?

Итачи, безразлично уставившись в стол, не до конца понимал, что имеет в виду Изуна. Он не понял, что за брат, чей брат, какой брат, тем более, слово «умирает» да и, вообще, все предложение Изуна сказал настолько непринужденным и повседневным тоном, каким говорил со всеми всегда и везде, что у Итачи не вспыхнула скорбь, как вспыхивала тогда, когда на миссиях погибали его товарищи или даже другие незнакомые шиноби из деревни.

Брат умирает.

«Брат» и «умирает» – эти слова прошли сквозь Итачи, как стрела мимо обозначенной мишени, не вызвав никаких эмоций. Он даже не понял, о ком идет речь.

– Да, – продолжил Изуна, – его тело сразу после смерти сожгут, поэтому оплакивать будет нечего, если только косточки, ну, или если я попробую вернуть его тело для кремирования здесь, в Тандзаку. Твой брат был ранен, он упал в пропасть во время сражения, его достали, но шансов, что он выживет, мало, он уже отходит к вечному сну, тем более, сказали, что в итоге погибли все. Это все видел управляющий конями, который просто сбежал. Ну, что ж, иногда, как мы видим, тоже хорошая тактика. Ладно, – Изуна встал, – по такому случаю мне стоит написать в Коноху.

– Хорошо, – тихо проговорил Итачи, нахмурившись.

Он все еще не понимал, о чем и о ком шла речь, как будто половина слов так и не были услышаны и восприняты. Итачи прокручивал слова Изуны в своей голове, пытаясь понять, что и зачем ему сказали.

Кто-то умирает.

Не приходя в себя.

Чей-то брат.

Напали на миссии. На миссии… напали…

«Брат?»

– Подождите, – окликнул Итачи уже стоявшего на пороге Изуну, – вы говорили о моем брате?

Изуна, казалось, лишь сейчас удивился. Он думал, что Итачи настолько отлично владеет самоконтролем, что не показывает скорби. Но теперь, когда в его глазах появился огонек осмысленности, Изуна понял: он только что говорил с пустыми глазами, которые не поняли смысла слов.

– Да, Итачи, я говорю именно о твоем брате, о Саске.

Итачи промолчал в ответ. Он отвел свой взгляд вниз, к татами, как будто обдумывая весь смысл услышанных им слов, так до конца и не доходивших до него, потому что сама мысль о смерти Саске казалась настолько абсурдной и невероятно смешной, что ее нельзя было рассматривать серьезно. Но еще раз взглянув в безразлично застывшее лицо Изуны, Итачи не без замирания сердца понял: тот говорил серьезно.

Но как можно говорить серьезно такую чушь?

Это же неудачная шутка.

Такого не могло никак быть. Итачи был уверен в этом и готов был ставить на кон все, утверждая, что это одна из ошибок. Когда-то давно и его семье доложили, что он погиб, а он явился едва ли не на свои мнимые похороны, где все не без слез и радости кинулись ему в ноги. Итачи был изможден, потрепан, потерял много крови, но выполнил миссию и вернулся живым один из всего отряда десяти человек, но это еще раз доказывало, что такие ошибки часто встречаются.

Только внутри все замерло, отчаянно замерло, хоть разум и не верил в происходящее.

Итачи, подняв голову, твердо и четко сказал:

– Мой брат будет жить.

Изуна смотрел почти с уничтожающей жалостью.

– Он умирает, Итачи. Смирись. Возможно, он уже мертв.

– Он выживет.

– Не будь ребенком.

– Он не умрет, я знаю, – судя по чудовищно спокойному голосу и тону, которым Итачи это сказал, сомнений у него действительно не было на счет такого варианта.

Но Изуна неожиданно разозлился.

– Прекрати! В этой жизни ты должен принимать такие известия, ты ведь не впервые сталкиваешься со смертью близкого человека. Почему я должен уговаривать тебя и в чем-то убеждать? Если я сказал, что Саске умрет, значит, он умрет или умер, его больше нет, смирись с этим. Возможность того, что он выжил бы при падении, слишком мала. Его смерть тебе на руку, слышишь? Его гибель пойдет лишь на пользу тебе. Ты должен радоваться. Если Коноха узнает об этом, тебя могут отпустить, смысла держать вас тут больше нет, вряд ли, ни за что не поверю, что ты будешь так дорожить родителями, что останешься все это терпеть. Сбежишь сегодня же, а, впрочем, скорее всего, тебя заберут. Ты будешь радоваться, что главная проблема решена в секунду.

Немного остыв, Изуна потер свой лоб, покачивая головой.

– Боюсь, что смерть моего брата, – тем временем начал возражать Итачи, спокойно и уверенно, – в любом случае не решила бы мои проблемы. Я согласен, что многие неприятности были завязаны на Саске, но скорее моя смерть решила бы его проблемы. Я не желаю больше слушать от вас таких предложений. Мой брат будет жить, и ничто этого не изменит.

– Люди рождаются и умирают, приходят и уходят, они не постоянны и привязываться к кому-то, дорожить кем-то себе дороже, помни об этом. Это твой шанс начать все заново, пользуйся им и радуйся, что теперь наконец-то свободен.

– Что ж, – Итачи усмехнулся, – если и так, то мне теперь вовсе все равно кем быть и куда идти.

– Я понимаю, – Изуна кивнул головой, – ты еще не принял смерть близкого человека, но когда осознаешь, тебе…

– Прекратите! – Итачи внезапно резко и яростно крикнул, едва ли не задохнувшись. Изуна удивленно приподнял брови: Итачи был зол, действительно разозлен и не на шутку, в его глазах как никогда дрожало что-то жестокое, такое, что видели лишь те люди, которых Итачи безжалостно убивал. Он был бледен, слишком бледен, и голос нельзя было передать словами: почти железный, который нельзя сломать ничем. Даже Изуна не мог не признаться себе, что почувствовал неподдельный холод.

– Прекратите мне это говорить. Даже если что-то случится, я первый узнаю об этом, вы не переубедите меня, я твердо уверен, никто не сможет просто так отнять у меня мой свет, мои глаза, и…

Внезапно запнувшись, Итачи коротко и хрипло вздохнул, схватился рукой за одежду на груди, как будто от чудовищно нечеловеческой боли сжимая ее и перекручивая, чуть не разрывая на куски. Поджав губы и судорожно прохрипев, он согнулся пополам в приступе кашля, который рваными хрипами вылетал из него. Казалось, что он, подавившись во время разговора, задыхался, как рыба без толку хватая ртом воздух; Изуна хотел было уйти, как, присмотревшись, наоборот, подошел и присел у Итачи, кладя руку ему на плечо и сдвигая в изумлении брови:

– Что с тобой?

Итачи, как будто не слыша то, что к нему обратились и подошли, продолжал трястись в лихорадочном приступе, хрипя широко раскрытым ртом, зажатым бледной рукой; по звукам, которым он издавал, казалось, что он безутешно и судорожно рыдал, захлебываясь в собственных всхлипах.