Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"
Автор книги: Prosto_ya
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 47 страниц)
Он еще и сам не знал, какую роль ему придется играть, кем рядиться в очередной раз. Не знал, как будут издеваться над ним, как ему самому придется издеваться над братом.
– Молчишь? – Саске фыркнул. – В таком случае я никуда не намерен идти.
Итачи с опаской посмотрел в сторону, нервно сжимаясь в приступе озноба. Отец собирался уходить, провожатый тоже взмахивал своей рукой. Кажется, они о чем-то договаривались с этим человеком, но в любом случае, незнакомец собирался возвращаться, что значило – другого шанса не будет.
– Прости, Саске, – Итачи ловко перегнулся через тюк и, игнорируя застывший в изумлении взгляд младшего брата, плашмя ударил его по основанию шеи, поддерживая за спину, чтобы тот не упал. Вздрогнув, Саске безвольно повис, теряя сознание, и Итачи ничего не оставалось сделать, как столкнуть его с телеги вниз, искренне надеясь, что с братом все будет в порядке. Кое-как набросав тюки и накинув сверху на Саске какое-то темное покрывало, Итачи снова уселся на место, опуская голову и закрываясь капюшоном.
Больше он не мог позволить себе играть с братом.
Это было его окончательным решением.
Внутреннее потрясение от дыхнувшей на Саске смерти сделало свое дело, сдернуло пелену с глаз.
Возница подошел к телеге, прыгая на нее. Можно было убежать, можно было ударить его сзади и уехать, но куда они пойдут? Везде стоят патрули Корня АНБУ, а Итачи был слишком слаб, чтобы что-то сделать против них, не имея при себе оружия.
Саске найдет выход из положения. У него остались те, кто предан ему. Сейчас он был сильнее, чем его старший брат.
– Туман… ничего, сейчас мы минуем патруль, там уже у равнины к Тандзаку будет лучше. Где второй? – кинул возница, оглядываясь на телегу. Итачи невозмутимо покосился на тюки, спокойно и тихо говоря:
– Заснул.
– Ну и пусть спит. Пошла! – удар хлыстом.
Лошадь, вздрогнув, лениво и медленно пошла вперед, фыркая носом и встряхивая гривой. Большие колеса телеги заскрипели, тяжелым движением поднимая под собой пыль, и путники медленно поехали, подскакивая на кочках.
Лошадь шла степенно, не спеша, продолжая фыркать губами, набирая темп и стуча копытами по земле. Возница что-то тихо засвистел себе под нос, легкомысленно и весело болтая ногами, а Итачи уныло смотрел в темноту, хмуря лоб.
Слишком пусто было где-то глубоко внутри. Почти безжизненно пусто.
– Стойте! – раздался сзади голос, возница притормозил, Итачи не смел шевельнуться, парализованный голосом сзади.
Топот. Кто-то с грохотом и скрипом вскочил в телегу, садясь рядом с Итачи. Возница, прищурившись, подозрительно фыркнул:
– Разве ты не спал здесь?
– Я упал, когда проезжали одну из кочек, – несколько раздраженно и даже агрессивно сказал Саске, потирая шею.
– Ну, так осторожнее, малец. А ты, старший, на что? Смотри за ним!
Лошадь снова пошла, телега скрипела, большие колеса проворачивались тяжело и вяло, но как ни странно они быстро набирали скорость, отъезжая все дальше от Конохи и квартала Учиха, потерявшиеся в тумане и погашенных темных домах.
Итачи не повернулся к младшему брату, продолжая смотреть в одинокое рисовое поле. Саске сам сел рядом, пальцами отодвигая капюшон брата и шепча:
– Я же сказал, что найду тебя, где бы ни был. Зря ты это.
Итачи повернулся, сталкиваясь с темными упрямыми глазами, раздраженными и злыми, но почему-то до сих пор ужасно любимыми.
«Что же ты заставляешь меня делать с тобой, брат?».
– Глупый, – только и сказал обреченно Итачи; Саске, помешкав, положил голову на его худое плечо, прикрывая налитые усталостью глаза.
– Брат, что бы ты ни прочитал в том свитке, – тихо продолжил он нашептывать, – ты же знаешь, я все равно не отстану от тебя. Это ты глупый, раз думаешь, что так легко можно отделаться от меня.
Итачи молчал, смотря в лицо своему брату. Он не сводил с него взгляда, с любопытством разглядывая блуждающую спокойную улыбку Саске, покоившуюся на его еще по-мальчишечьи нежных губах.
– Ладно, Саске. Как знаешь.
Возница продолжал насвистывать себе под нос незнакомый никому мотив, а где-то далеко на горизонте загорелась бледная полоска наступавшего рассвета: они выехали из Конохи, оставшейся позади в тумане. Впереди их ждала лишь охрана АНБУ.
***
1 – город по манге, где Наруто и Джирайя нашли Цунаде.
Комментарий к Часть 1. Изгнание. Глава 7.
вследствие небольшой правки фика 17.07.2016 г. выдуманные мной имена некоторых персонажей были изменены на имена, используемые непосредственно в аниме или манге. сюжетная линия за счет этого не изменилась.
========== Часть 2. Резня. Глава 1. ==========
Anata ga omou koto wo sameru koto nakutemo to ni tsukamitai no ni
«Hito» dearu bokutachi wa sono kimochi wo wakachi aenai mama
Kotoba ga hanatsu imi wo
Tatoe no nai omoi wo
Kotaeru koto no nai kanjou wo
Mitsumeaeba tsutawaru koto ga dekitara ii no ni na
(No Regret Life – Nakushita Kotoba)(1)
***
Тандзаку был большим и шумным торговым городом с множеством рынков, несравнимым с Конохой и ее пригородами. Чем ближе лошадь подъезжала к нему, тем чаще и чаще попадались навстречу бедные крестьяне, путники в сандогаса (2), дорогие повозки с закрытыми тканью проемами окон в них.
Саске, тайно опасаясь того, что брат опять попытается каким-либо образом спихнуть его с повозки, всю ночь, как бы ни хотелось спать, не смыкал глаз и теперь жмурился на утреннее солнце, всеми силами держа свинцовые веки открытыми и чувствуя под глазами тяжелые затекшие круги. Возница был прав: за Конохой туман бесследно растворился.
Но Саске напрасно волновался. Итачи, оперевшись на широкую и крепкую спину брата, и сам же первый заснул, как только они отъехали чуть дальше от деревни. Правда, спал он недолго и беспокойно: кочки встречались слишком часто, да и утренний холод заставил теснее жаться друг к другу, и уже было не до сна.
Саске со взрослым холодным любопытством оглядывал плавно меняющиеся перед глазами постройки домов, высоких, каких в Конохе почти не было. Тандзаку открывался во всей своей красе: широкие дороги, дорогие дома с множеством таверн, огромные рынки, кишащие людьми, каких не было в Скрытом Листе; здесь не было родного тихого сельского очарования – все шумели и сновали туда-сюда, всюду были огромные толпы жителей. Казалось, что трудолюбивые и измученные посевами и уходом за урожаем крестьяне здесь не встречались, иссякнув в поле зрения уже на подъезде к пригороду.
Тандзаку промышлял торговлей и развлечениями, ему не нужны были поля.
Саске не мог понять, нравится ему здесь или нет. Раньше во время миссий ему случалось бывать в крупных, несравнимых по размерам с Конохой городах, но жить там приходилось буквально одну, самое большее – две ночи. Саске не успевал привыкнуть к шуму, к крику торговцев, к стуку лошадей воинов феодала, для него все проходило мимолетно. Сейчас представляя себе жизнь здесь, ему все больше и больше не нравилась неприятная, почти циничная суета, он все сильнее ностальгировал по тихому поместью, где родился и жил всю жизнь, где на заднем дворе было пронзительно тихо, только птицы и ветер могли прервать эту тишину и периодические удары бамбуковой трубки фонтана о камни.
Итачи тоже не сиял восторгом, как, впрочем, и любопытством. Он спокойно и со скучающим видом разглядывал город, но Саске заметил притаившееся в его едва заметно сдвинутых бровях недовольство.
На границе Конохи встретив отряд АНБУ, возница передал им какой-то свиток, и шиноби, прочитав его, без лишних слов пропустили вперед телегу, даже не посмотрев, кто там. Итачи в это время уже дремал, а Саске чувствовал в себе нарастающую слепую ненависть, когда услышал в рядах АНБУ тихое: «Шимура-сама».
Но все осталось в прошлом, Саске весь путь убеждал себя в том, что дороги назад нет, что все теперь будет по-другому, и неизвестно лучше ли, хуже ли, чем раньше; но как бы то ни было, в настоящем у них была в руках реальная возможность вырваться на свободу, пусть даже если не сейчас, но в будущем они с братом точно достигнут этой цели. Вопрос о том, как теперь жить, беспокоил не только Саске, но и Итачи, который слабо представлял свою жизнь без искусства шиноби. По дороге ему не раз приходила в голову мысль о побеге, но, понимая, что в ослабленном состоянии, без оружия, усталые, они с братом не смогут ничего сделать против человека с луком и стрелами, готовым их тут же пустить, – с этим заключением приходилось забывать о любой мысли о побеге.
Будущее оставалось покрытым дымкой неизвестности, а телега уже остановилась возле огромного двухэтажного дома с торжественным парадным входом. Возница спрыгнул вниз, разминая затекшие ноги и устало кидая в повозку:
– Приехали.
Братья Учиха скинули со своих голов капюшоны походных плащей.
Уже въехав в город, они отодвинулись друг от друга как чужие, сев по разные концы телеги, поэтому переговариваться не успевали, стесненные обществом вечно свистящего себе под нос провожатого.
Саске, ступив ногами на твердую и пыльную дорогу и слушая, как сзади раздается звук короткого и глухого прыжка Итачи, поднял голову и посмотрел на то, где им предстояло жить, а вернее, где им предстояло находиться в пожизненном заточении.
Это было, как уже сказано ранее, огромное здание, широкое, с высоким входом, из приоткрытых парадных седзи которого выглядывали женщины, тут же спрятавшись, когда возница обратил на них внимание. Глаза, привыкшие к пейзажам деревни, не могли найти привычного очарования жилых домов Конохи: впереди не оказалось разбитых живописных клумб: высокий забор прямо и сухо упирался в парадный вход.
Это был не жилой дом. Саске сразу понял это.
Итачи, остановившись рядом, также без явного интереса рассматривал свой новый дом, где им придется существовать весь остаток дней их жизней; лицо его выражало холодное равнодушие, он даже не потрудился выдавить слабую и совсем неласковую улыбку Саске, который повернулся к нему, расстегивая от жары плащ.
– Куда нам идти? – уставший от духоты весьма сухо кинул он вознице. Тот, распрягая взмыленную лошадь, пожал плечами:
– Изуна-сама не давал по этому поводу никаких указаний.
«Изуна-сан. Учиха Изуна-сан, никогда не слышал о таком человеке в нашем клане», – Саске снова перевел свой блуждающий взгляд на Итачи.
Единственное, чего он сейчас по-настоящему желал, – это заснуть в чистоте и уюте впервые за все эти дни, чтобы набраться сил, все понять, осознать, начать что-либо делать. Но сначала смыть с себя все, что связано с Конохой, потому что это слово неожиданно резко поднимало необыкновенно сильное отвращение в душе, что казалось, оно чувствовалось физически, и пот на коже был свидетельством налета проклятой деревни. Саске больше не видел связи между своей прошлой жизнью и, как он думал, предавшим их с братом Скрытым Листом.
Жизнь полна иллюзий, жестоких и сладких, вечных и кратковременных. Одни разрушаются и падают вниз подобно обломкам скалы, чья потрескавшаяся порода с потоком бушующей воды стремится с грохотом обвалиться на дно ущелья, разбиться на острые и мелкие камни, обратиться в пыль; другие же рождаются, пробиваются наружу как растение, едва его семя чувствует над собой палящее горячее солнце.
Иллюзия честной жизни шиноби и их мира была самым частым заблуждением в жизни почти всех ниндзя. Рано или поздно по какой-либо, к сожалению, зачастую трагической причине шиноби оказывались один на один с режущим глаза светом правды. Не стоило идеализировать и бесконечно поклоняться миру скрытых деревень, его устоям, законам, но многие, да что там многие, никто не думал об этом, и истина, даже если учесть, что она была и закономерной, и обыденной для жизни, – истина начинала казаться главным разочарованием, разрушающим все собой.
Плохие и хорошие, грязные и миротворческие стороны – шиноби должны были видеть все.
Итачи выглядел неимоверно устало и истощенно: бледный, с впалыми щеками; глаза, с нескрываемым равнодушием разглядывающие пространство вокруг, потеряли свой прежний внутренний блеск. Саске, который, впрочем, выглядел не лучше, молча и с застывшим неопределенным выражением во взгляде смотрел на него, забывая на секунду, что хотел спросить у провожатого. В его голове не укладывалась мысль о том, что сейчас они могли уже быть мертвыми, не видеть яркого летнего солнца, не чувствовать его тепла. Так странно было об этом думать и почему-то холодяще ужасно.
Саске не мог понять, что сейчас чувствует. С одной стороны, удручающую тяжесть перед практически законченной для него жизнью, с другой – ликование манящей свободы, которую придется достичь любым способом. Он никогда не думал о ее существовании, он всегда был доволен своей жизнью и не размышлял об этом, а сейчас возможность свободы свалилась на голову Саске как гром среди ясного неба. Не за горами момент, когда никто не посмеет управлять его жизнью, жизнью брата, что-то указывать, запрещать и заставлять, что одновременно и опьяняло, и вводило в недоумение: как же теперь так?
Что бы ни было впереди был один путь. Их общий с братом; Саске, украдкой смотря на Итачи, позволил себе мысленно облегченно вздохнуть, упиваясь пугающей эйфорией. Что бы ни было дальше, где бы они ни жили, все пройдет и будет одна дорога.
Итачи, давно чувствуя на себе взгляд младшего брата, только сейчас соизволил снизойти до него своим, встречаясь с его усталыми и вопросительными глазами, ужасно упрямыми, с долей холода, напряжения и неожиданной ласки.
Они читали в глазах друг друга одну и ту же, к сожалению, тяжелую и темную мысль. Но это почему-то и успокаивало, и напрягало, и вселяло уверенности, что все пройдет.
У них была опора. Так всегда должно было быть: на расстоянии ли, в любви ли или в ненависти, но точно всегда.
– Ого, какие мальчики, – по-развязному цинично и вульгарно протянул хриплый женский голос. Саске и Итачи посмотрели в одну сторону.
У парадного входа, оперевшись роскошным бледным плечом о тростниковый забор, стояла молодая женщина; рукой она поправляла огромный пучок волос на макушке. Ее покрытое первыми морщинами и броской косметикой лицо выражало похотливую усмешку; губы, обхватившие краешек длинной трубки, вульгарно ухмыльнулись, в то время как глаза беспардонно заинтересованно разглядывали прибывших узников. За высокой фигурой женщины, облаченной в длинное пестрое кимоно с огромным красным оби, связанным неприличным и вызывающим бантом за спиной, стояли две девушки, одетые так же ярко, но носившие на лице меньше белой пудры и не красившие губы в ярко-вишневый цвет. Они перешептывались и, кажется, даже по-девичьи робко поглядывали на братьев, тогда как старшая женщина сладко улыбнулась, снова спросив охрипшим от курения голосом:
– Какие сочные и молоденькие, вы откуда и к нам ли? – губы, вытянувшись в трубочку, выпустили дым.
Вульгарность и бесстыдность, да просто даже невоспитанность и неприличие заставили Саске невольно с досадой поморщиться, внутренне съеживаясь: чего он совсем не желал, так это жить с женщинами, причем, с такими.
– Доброе утро, – кратко и невозмутимо отозвался Итачи, cклоняя голову. Женщина, как будто даже от удивления приподняв подведенную бровь, так же поклонилась, вытащив трубку изо рта.
– Доброе утро.
Это была проститутка, Итачи ни секунды не сомневался, едва увидел ее пышный бант на спине. Возникший почти хищный интерес в ее глазах не исчезал, а даже увеличивался, и она, явно не намереваясь оставлять в покое братьев, на ощупь строго и важно отдала трубку одной из девушек; сама, грациозно и величаво шурша складками бесконечно длинного и пышного кимоно, подошла к братьям, останавливаясь взглядом на Саске и разглядывая его.
– Какой прелестный парень. Может быть, ты ждешь чьей-либо помощи? – усмехнулась, женщина, протягивая к Саске сухую и костлявую руку, которая совсем не гармонировала с пышными плечами. Саске, невольно нахмуриваясь, шагнул назад и сухо бросил:
– Нет, госпожа.
Женщина ухмыльнулась. Но теперь она смотрела на Итачи; Саске, невольно перехватив этот взгляд, напрягся, отслеживая каждое движение незнакомки.
Но она не успела ничего сказать или сделать, как ее осек голос сзади:
– Займитесь своими делами, а если таковых нет, то все равно не стоит совать свой нос куда не следует, Гурен-сан.
Женщина что-то заворчала, закатив глаза, но все же, последний раз оглядев Итачи с ног до головы, послушно отошла по каменной дорожке обратно ко входу, кивая застывшим на пороге в ожидании девушкам:
– Пойдемте.
Саске проводил взглядом неприятную своей бестактностью незнакомую особу, но так и не расслабился, переключая, как и брат, свое внимание на новое лицо.
Это самое лицо, также проводив взглядом женщин в дом, словно пытаясь удостовериться, что они послушно уйдут, поклонилось братьям Учиха в ответ на их поклоны и сказало:
– Вы Учиха Итачи-сан и Саске-сан? Извините, что заставили вас ждать. Пройдемте, но только через черный ход, этот вход не для вас, я помогу вам устроиться в вашем новом доме. Мое имя Неджи.
– Приятно познакомиться, Неджи-сан, – Итачи изобразил учтивую улыбку, какую научил его выдавливать в детстве отец, и многозначительно посмотрел на застывшего брата. Тот, словно опомнившись, что-то так же невнятно буркнул в качестве приветствия, не спуская глаз с фигуры нового знакомого.
В этом Неджи было что-то такое, что Саске уже видел раньше. Может, цвет его бледно-фиалковых глаз, необычный, но запоминающийся цвет, который нельзя забыть, если раз увидишь. Может, спокойный и твердый голос, рассудительность речи и некая надменность, похожая на свою собственную и отчасти старшего брата. Или каштановые волосы, длинные, густые и прямые, до талии, у самых шелковых кончиков перевязанные маленькой белой лентой. Неджи был невысок ростом, примерно ровесник Саске. Он выглядел абсолютно спокойным и уверенным в себе, когда общался с незнакомыми ему людьми, в каждом его жесте читалась сила и твердость духа. В этом человеке жили и гордость, и благородство, и нечто утонченное, аристократичное. Он был чем-то похож на Саске и его брата, скорее, невозмутимостью и уверенностью. И неуловимой утонченностью.
Неджи был приятен, даже красив собой, Саске то и дело всматривался в его фигуру, никак не понимая, где мог его видеть. Бледная кожа указывала на аристократичные корни, черты лица, резкие, но, тем не менее, более мягкие, чем у Учиха, были в своем роде идеальными. Он был строен, ухожен и в его фигуре неумолимо чувствовалась сила шиноби. Грацию тела подчеркивало полотно белого хлопкового косодэ, ноги обволакивали складки черных хакама.
Саске не мог сказать, где уже видел этого человека или слышал его имя. Не внешность, а именно само имя казалось ужасно знакомым, как старая и забытая мелодия, отдающаяся в сознании обрывчатыми нотами.
В это время Неджи открыл седзи черного хода; снимая обувь и оставляя ее у порога, он зашел в дом, остановился и обернулся на братьев, так же разувающихся у ширмы.
– Пожалуйста, проходите, – повторил он, дожидаясь, пока Учиха сдвинутся с места.
***
Подобные дома, как правило, были обустроены по всем критериям жилищ современных городов. Большие, без традиционных клумб перед входом, с внутренним двориком, чей сад выглядел более скупо, нежели в частных домах. Окна располагались на втором этаже, на первом ими служили раздвижные ширмы, которые крепко запирались на ночь.
Как всегда у подобного рода сооружений был непременно черный ход с чрезвычайно узкой и темной лестницей, ведущей сразу на второй этаж. Этаж выглядел скучно, как и все здание в целом: длинный просторный коридор с множеством раздвижных ширм-проходов в отдельные комнаты, в которых кроме как футона и умывальной чаши не было ничего. Типичная гостиничная обстановка, ничего лишнего, впрочем, обилие вещей люди никогда не переносили, но вот отсутствие пышного сада вполне могло огорчить сельского жителя. В комнате помещалась уборная с деревянной трубой, ведущей ко двору, внизу особняком стояла купальня.
Итачи давно не знал такого блаженства. Наслаждение от прикосновения к коже чистого юкато, от мягких подушек для сидения на полу и чистого светлого помещения, в углу которого приютились катана и маленький письменный столик с подушечками у него – небывалая роскошь в подобных домах. В другом конце комнаты на подносе стояла глубокая круглая чаша для умывания и красный фарфоровый кувшин с узким горлом.
Блаженство простоты нового дома давало возможность расслабиться и подумать о будущем.
Неджи, коротко объяснив по дороге где и что, проводил братьев в их будущее пристанище на втором этаже, где Саске и Итачи уже ждали чистые юкато и огромные полотенца: Изуна как в воду глядел, прекрасно понимая, что было нужно в первую очередь его гостям. Неджи, проводив братьев в купальню, дождался, пока они отмоют от себя грязь и пыль, пот и смертельную усталость, и проводил их обратно, обещая вернуться с обедом.
Саске немного оживился, Итачи же не видел никаких причин радоваться. Его не устраивала вечная участь птицы в клетке. Он не видел смысла того, что пришлось сделать: от одной зависимости к другой, не более легкой от того, что к Саске можно теперь беспрепятственно испытывать влечение – к чему оно, если его надо вырвать с корнем? Итачи бы выбрал смерть на казни, чем то, на какие трюки и уловки он сейчас обрек себя. Но жизнь оказалась невероятно нужной его брату, поэтому Итачи уже ничего не видел, никаких собственных целей, которых внезапно не стало из-за того, что они достигнуты, да и некоторые невозможны, кроме одной: просто помочь Саске выжить. Неважно, что за цена на кону, пусть даже его доверие и отношение. Отвернется – так лучше, останется – это будет тупиком, безысходностью, и в любом случае придется вернуться к первому варианту. Все равно Саске сделает все по-своему, он, познавший сладость запрета, свободу и ненависть, теперь-то уже не примирится с тем, что его попытаются вогнать в рамки.
За это Итачи и любил Саске.
Но он был глупым братом, ходящим под иллюзиями по кругу.
Сейчас стоило задуматься о другом. Постараться понять, на кого здесь стоит и не стоит полагаться. Встретиться с этим человеком, с Изуной – кто он, чего он захочет, что он скажет сделать, какую маску прикажет надеть? Но более всего необходимо было подумать о Саске. Итачи до сих пор чувствовал на себе вину из-за того, во что он вовлек брата, и снова подставлять его под удар из-за своих глупых желаний, из-за своих слепящих стремлений показать, что ты способен быть человеком, из-за эгоизма – нет, Итачи больше не использовал таких слов в отношении младшего брата, их просто не существовало для младшего брата.
Существовало только самопожертвование.
Итачи всегда учили быть сильным для защиты кого-то от чего-то. Но кого и чего?
Деревни? Клана?
Итачи давно знал ответ на этот вопрос и, как мотылек за светом, следовал так же по своему пути. Ему было не жалко себя, он всегда был лишь оружием, его приучили к этой мысли с детства и о своей судьбе его отучили беспокоиться.
Своя жизнь ценна, но жизнь – это Саске, новый свет, который доказывает обратное тому, чему всю жизнь учили и говорили, это настолько дерзкое и неправильное отрицание связывало Итачи по рукам и ногам.
Новый свет – это тот самый Саске, который стоит у круглого решетчатого окна и смотрит вниз, во двор, тяжело и мрачно всматриваясь в сад; чье тело стянуто льняным юкато, чьи волосы, еще влажные, отливают глубоким иссиня-черным цветом.
Вовсе не глупый, совсем не маленький брат.
Мудрый и взрослый.
Саске, как будто почувствовав на своей спине чужой взгляд, повернулся, усталым движением скрещивая руки на груди.
– Что такой невеселый?
– Я? – Итачи пожал плечами, отворачиваясь, чтобы продолжать заниматься прерванным занятием. – Как будто ты веселее. Тебе всего лишь кажется.
– Нет, мне не кажется. Я понимаю, что дело – дрянь, но мы придумаем что-нибудь. Или ты думаешь окончить свои дни в четырех стенах?
– Не приставай.
– И не собирался, – Саске отвернулся резким и неприятным движением. Пару секунд помолчав и отвлеченно разглядев комнату, он уверенно подошел к Итачи, как будто нечаянно и вовсе не специально садясь рядом с ним. Тот подвинулся, но ничего не сказал, лишь посмотрел с доброй усмешкой, которую успел прочитать его младший брат.
Саске, запахнув юкато крепче, поправил нательную рубашку. Итачи видел, что брат как будто пытается что-то сказать или спросить, но мыслей своих вслух он так и не озвучивал. В конце концов, Саске, подвинувшись ближе к брату, все же с уверенностью в голосе мрачно кинул:
– Это ведь публичный дом, так?
Уверенное утверждение, не вопрос. Итачи кивнул головой, рукой обнимая неожиданно облокотившегося на него младшего брата.
– Черт подери.
– Что?
– Мне не нравится тут. Эти все падшие женщины, это место… оно грязное, я не испытываю симпатий к подобным заведениям.
– Что поделать, – Итачи взъерошил Саске волосы, – тюрьму не выбирают.
– Мы сами давно ее выбрали. Но теперь надо думать о другом, да? – Саске уткнулся носом в плечо брата, фыркая в него и, наконец-то, замолкая.
Ответа, разумеется, не последовало. Итачи, как будто проигнорировав жест ласки, опять впал в глубокую задумчивость, пока Саске не потерся лбом о его юкато, привлекая к себе внимание. Итачи, как будто недовольный тем, что его опять отвлекают, приложил палец к закрытым губам своего брата, шепнув или, скорее, тихо приказав:
– Подожди.
Саске больше не смел шевелиться, как вкопанный вглядываясь в черные, смотрящие сквозь него глаза напротив. Он молча разглядывал Итачи, его спокойное, но в то же самое время чем-то обеспокоенное лицо, задумчивое, грустное, покрытое дымкой серьезности, что никак не могло оставить Саске в покое, поэтому он бережно, но настойчиво убрал со своих губ тонкий палец, строго покачав головой:
– Так не пойдет. Выкладывай.
Итачи укоризненно и снисходительно посмотрел в серьезные упрямые глаза Саске, качнув головой, нагнулся к его лицу и сказал:
– Что за упрямец. Молчи, я же сказал.
Саске задержал дыхание, когда его губы накрылись губами Итачи, сухими и горячими, родными. Запах знакомого с детства тела, его совсем рядом блестящие глаза – Саске, упиваясь ожидаемым ответом на свою ласку, смял плечи Итачи, сбивая его юкато и нательную рубашку, не смел вздохнуть воздуха и стремительно отдавался ощущению бурлящей внутри себя крови, по своим жару и молодости жаждущим намного большего.
Но Саске был настроен серьезно, ему не нравился вид брата, его беспросветное уныние, которое со вчерашней ночи не исчезло, не подернулось тенью надежды на нечто хорошее, – Саске интуитивно чувствовал, что что-то не так. Поэтому он отстранился, прокашливаясь.
– Что такое? – спокойно поинтересовался Итачи, пытливо вглядываясь в глаза напротив.
– Мне нужен ответ на мой вопрос.
– Тогда я буду продолжать целовать тебя, чтобы у тебя не хватало времени на вопросы, а у меня – появилось на раздумья, – Итачи, взяв в руки лицо брата, приблизил его к себе, снова целуя.
Его руки еще перебирали складки ткани на спине Саске, легко, но настойчиво, завораживающе, он дышал так близко, вкус его губ сводил с ума, как и их ласковые и настойчивые прикосновения к уголкам рта; но Саске все равно отстранился:
– Я развею твои темные мысли, я заставлю тебя думать о том моменте, когда мы сбежим, – почти угроза в серьезном голосе.
– Хорошо, если заставишь.
– Мне показалось, – Саске откинулся на футон, закидывая руки за голову, – что где-то в Конохе я уже слышал имя Неджи.
Итачи задумался.
– Да, возможно.
– Ну, – криво усмехнулся Саске, – если уж тебе кажется то же самое, то сомнений нет.
Так и не дождавшись ответа, Саске лениво вытащил руки из-под головы, растягиваясь на футоне и закрывая глаза. По телу разливалась невероятно приятная усталость, хотелось вечно лежать так с плотно закрытыми глазами, проваливаться в тишину и чувствовать, как натруженные работой и жизнью стопы мягко массажируют руки брата, разминая каждую подушечку и удивительно расслабляя прикосновением к себе.
Саске казалось, что он вот-вот провалится в зияющую яму сна, манящую своей сладостью и безмятежностью, но задумчивый голос Итачи заставил вынырнуть из состояния забытья, когда веки казались уже налитыми тяжелым свинцом, который сегодня уже ни за что не поднять:
– Эти глаза. Клан Хьюга.
Саске тяжело перевернулся на бок, подкладывая руку под голову. Сейчас, когда тело совсем обмякло, согрелось и уютно разнежилось в купальне, когда нервы, наконец, успокоились, и пришло странное состояние ирреальности – сейчас больше всего хотелось тепла рук брата на ногах и сна. Но при упоминании Хьюга, сознание не заснуло, словно что-то вспомнив, пробудилось. Саске, тяжело привстав на локти, опустил глаза вниз:
– Хьюга Неджи. Я вспомнил. Но он мертв.
Итачи выдержал паузу.
– Как знать, мы тоже мертвы, – он убрал со своих колен ноги младшего брата. – Ведь ты согласишься, что у каждого своя реальность?
Саске, однако, не улыбнулся и посмотрел в сторону.
– Интересно, – сказал он серьезным тоном, – как наши мать и отец? Мне бы хотелось еще раз увидеть их когда-нибудь. Мы отплатили им злом, а они снова подарили нам жизнь. Я не знаю, что делать, чтобы вырваться отсюда, из этого проклятого места, ведь ты понимаешь, что отсюда так просто не выбраться: нам и шагу ступить не дадут. У нас с тобой нет даже оружия. Помнишь мой первый кунай, который купил на ярмарке отец? Я всегда носил его с собой, но никогда не пользовался. Он был моим талисманом, символом моей жизни шиноби. А сейчас? Я не вижу ничего впереди. Надо как-то выбираться, ни ты, ни я не сможем без жизни шиноби.
Итачи сидел на пятках, взгляд его во время всего разговора был устремлен в окно.
Чем он мог сейчас помочь? Что он мог сказать, если думал и чувствовал то же самое?
Отвратительное бессилие.
Однако Саске в этот раз, чутко ощущая растерянность брата, не стал настаивать на ответе. Он только мрачно замолчал и поморщился, принимая сидячее положение: сон прошел так же внезапно, как и нагрянул.
Увидев, что его слова погрузили Итачи в задумчивое уныние, ведь он и так не был весел, он вообще, казалось, не радовался тому, что избежал смерти, Саске не мог спокойно лечь и заснуть, такое поведение его раздражало и напрягало.
О чем он только думает, знать бы, чего боится или пытается избежать, что его беспокоит, что не устраивает. Ведь он всегда молчит, все держит в себе, решает и переживает сам, принимает решения порой даже за остальных. Саске терпеть не мог в брате лишь одного – его скрытного молчания.
Он уже готов был прервать слишком затянувшуюся паузу, которая его напрягала и беспокоила, особенно если посмотреть, как медленно остекленели глаза Итачи, его вечно спокойные глаза, теряющие свою невозмутимость слишком редко, лишь в бою и в постели, как в седзи тихо постучались, и они открылись, представляя братьям Учиха фигуру Неджи.
