Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"

Автор книги: Prosto_ya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц)

Убедившись, что своим появлением он никому не помешал, Хьюга, держа на руках огромный поднос с закрытыми блюдами, опустил свою ношу на пол, и сам сел там же, на ощупь закрывая раскрытые седзи.

– Как вы? Не думайте, что это тюрьма. Это ваш новый дом, в котором вам просто не везде можно ходить, – не дождавшись ответа, Неджи открыл блюда, под которыми остывала еда. – Я не захватил кувшин с водой, поторопился… сейчас принесу.

– Не стоит, – остановил его Итачи. Он поднялся с футона и взял в руки огромный поднос, относя его на маленький столик в углу. – Мы не так голодны, – Итачи снова повернулся, – верно, Саске?

«Говори за себя», – Саске промолчал, отведя свой холодный взгляд на Неджи. Тот молча рассматривал Учиха, без стеснения или неловкости, как будто привык быть в их обществе.

– Неджи-сан, – начал Саске, как его перебили:

– Можно на «ты». Мы почти ровесники, я лишь на год старше тебя.

Саске дернул плечом.

– Хорошо, Неджи. Так…

– Ты Саске? Учиха Саске, да? – Неджи снова перебил того, замечая, как в глазах Саске блеснуло раздражение. – А вы… Учиха Итачи-сан, верно? Я слышал о вас, мне уже кое-что успел рассказать Изуна-сама. Он был несказанно удивлен, что получил письмо из Конохи, а тем более от Учиха. Изуна-сама был уверен, что все думают, будто он уже давно мертв. Верно, ваши родители были хорошо осведомлены о членах клана, живущих вне Конохи.

– Отнюдь, – возразил Итачи, усаживаясь на пол и скрещивая свои ноги, – знали старейшины Конохи, но не наши родители, писали не они.

– Старейшины? – Неджи криво усмехнулся, складывая аристократичные руки на груди. – Да-да, они все знают. Но то, что до сих пор помнят об Изуне-сама, еще больше удивляет меня. Обычно этим людям свойственно забывать многие вещи.

– Вижу, вы – я не привык говорить с людьми на «ты» – хорошо осведомлены о Скрытом Листе и его главах, не живя в Конохе. Хьюга Неджи, так? Я тоже немного удивлен, учитывая то, что вы числитесь мертвым. Что вы здесь делаете? – Итачи вел себя раскованно и говорил небрежно, словно давно и наперед знал, что кто скажет. Саске слушал обоих почти с мальчишечьим любопытством. Он, брат своего брата, житель Конохи, и так мало знал обо всем этом, даже о связях старейшин Листа, опутавших всю страну. Он не вмешивался в разговор, со спокойным и внимательным любопытством следя за дискуссией.

Хьюга недолго дал себе времени обдумывать ответ, твердо произнеся:

– По приговору старейшин, как, впрочем, и вы, да?

Саске нахмурился. Легкие намеки ему вовсе не нравились. Его раздражало то, что какой-то незнакомый человек смеет лезть в их, и только в их с Итачи жизнь, до которой никому не должно быть дела.

– Возможно, вам многое известно о нас от Изуны-сана, – Итачи внимательно смотрел на Неджи. – Но нам нечего скрывать, а что насчет вас? Я когда-то слышал о Хьюга Неджи, гении клана Хьюга. Говорили, у вас потенциал. Так что же?

– Я также слышал и до сих пор слышу о братьях Учиха, лучших воинов Конохи. И вы, так же как и я, здесь. Я не думаю, что в моей истории будет что-то интересное для вас, к тому же я не собирался с вами разговаривать. Я принес вам ужин и хотел сказать, что Изуна-сама не сможет принять вас сегодня, только завтра днем. Он приносит свои извинения и просит вас располагаться как дома. Боюсь, выйти в город вам будет нельзя уже никогда, ужин я принесу, уборная справа от входа, – Неджи указал пальцем на седзи в центральной стене комнаты. – Если что, здесь висит шнурок от колокола, позвоните, я приду к вам. Всего хорошего и приятного аппетита, – Неджи собрался встать, грациозно приподнимаясь с пола, как Саске остановил его:

– Постой-ка, всезнайка.

– Что? – нахмурился Хьюга, как будто ослышавшись.

– Саске…

– Подожди, Итачи. Я терпеть не могу, когда я не знаю о тех, кто знает обо мне то, что должен хранить в себе только я. Я хочу узнать, что из себя представляет этот Изуна, – Саске замолчал, когда Неджи снова уселся на место, скрещивая руки на груди как человек с уязвленной гордостью, и с нескрываемой злобой во взгляде принялся рассматривать Саске, но так ничего и не сказал, видимо, решая не ссориться или попросту считая это ниже своего достоинства.

Но Саске был прав. Неприятно, когда незнакомцы копаются в твоем грязном белье, и тактичное упоминание об этой щекотливой детали немного отрезвили сперва вспыхнувшего злостью Неджи. Он успел рассмотреть Саске, разглядеть его манеру говорить, увидеть уголок одной из сторон его характера и волей-неволей почувствовать уважение к нему. Итачи также не мог не вызвать уважение к себе, но в нем было что-то ужасно спокойно-хладнокровное, почти, на первый взгляд, мертвое, как у любого истинного шиноби, но во взгляде Саске читался не только твердый и характерный холод: в нем была упрямая искра настойчивого, сильного и независимого человека.

– Ты прав. Но обо мне, – Неджи немного расслабился: ему не совсем нравилось общество Саске, но чувствовал он себя раскованно, – нечего рассказывать. Наш клан делится на две ветви: главную и побочную. Дело в том, что у моего деда было два сына-близнеца: дядя и мой отец. Мой отец родился на несколько минут позже, но это уже определило всю судьбу нашей семьи. Наследником стал дядя, наша ветвь стала его слугами. Мы живем для главной семьи. Думаю, вы слышали о наследнице Хьюга, Хинате-сама. Она старшая дочь моего дяди. Вы понимаете, что такое наследник клана, Итачи-сан. Постоянные опасность и угроза жизни из-за положения в обществе, а Хината-сама… робкая и слишком слабая и бесхарактерная для лидера и шиноби Хината-сама легкая жертва. Ее похитили, взяли в плен, и никто не мог найти ее. Не знаю, как главная семья с помощью Конохи, АНБУ и Хокаге вышла на след похитителей, но те отказались отдавать Хинату-сама: им нужны были деньги или девчонку бы продали. Конечно, что могли еще придумать эти люди? Побочная семья всегда была мусором. Меня продали за Хинату-сама, отдали с соглашения старейшин и Хокаге, а за меня, шиноби и гения клана, была большая цена на рынке. Я не смог сбежать: меня лишили всякой способности двигаться. Меня продали. Сюда. Изуна-сама заплатил большую сумму. Он дал мне свободу, но в Коноху возвращаться у меня не было ни сил, ни желания. Глупо сопротивляться своей судьбе, тем более, когда тебя гложет слепая ненависть. Изуна-сама поддержал меня в моих мыслях: он не любит Коноху и все, что с ней связано, называет это место гнездом гнили и лжи, и я отчасти согласен с ним. Что я могу сказать об Изуна-сама? Вряд ли он сам знает, что он за человек. Он дал мне свободу, дал мне путь, свое доверие, место своего помощника, крышу над головой, еду. Это все, что мне известно. Вам повезло, что вы попали сюда. Изуна-сама хотел посмотреть на тех, кого так хвалят в мире шиноби. Он заинтересовался вами, еще читая послание из Конохи. Саске, я удовлетворил твое любопытство? – Неджи холодно приподнял бровь.

– Вполне, – сухо кинул Саске, отворачиваясь в сторону.

– Тогда, – Неджи встал, – я удаляюсь. Захотите есть, звоните в колокол. Поднос можете поставить у седзи в коридоре, его заберут. Всего хорошего.

Хьюга, зашуршав своей свободной одеждой, поклонился братьям Учиха в ответ на их поклоны и открыл ширму, скрываясь в ее проходе. Каштановые волосы мелькнули в темном коридоре и исчезли, скрываясь за задвинутыми седзи комнаты.

История Неджи как история сильного гения своего клана не была правдоподобной, но никто не стал уличат его в этом. В конце концов, не так важно, как он сюда по-настоящему попал, и какова была его жизнь до этого момента. Он лгал, но лгали все, поэтому никто не раздувал из-за этого пожара.

А, впрочем, личные проблемы, мысли, переживания, идеи, поступки – они бывают слишком грязны, слишком гадки и постыдны даже для самого себя, даже для того, чтобы самому признать их, поэтому человек всегда прячет в себе нечто, что принадлежит лишь ему. Это всегда считалось нормальным, это человеческое «я», и никто не в праве его осуждать.

Как Саске не хотелось бы говорить о себе, так и кому-либо другому не хотелось бы рассказывать ему о своей жизни.

Во всяком случае, Итачи для себя решил, что до конца доверять Хьюге все же не стоит, его явная ложь не вселяла доверия. Иногда он не знал, стоит ли утаивать что-то от своего брата, пытаться отодвинуть Саске с его переживаниями на второй план, разве это правильно, это ли не эгоизм, это ли не то самое, из-за чего начинают себя ненавидеть и презирать? Но Итачи посчитал, что не ввязывать брата сюда будет уместнее, чем вплетать его в свои трения и проблемы, поскольку решение оной из них Итачи взвалил на себя и только на себя, со всей готовностью к ненависти, боли, – больше забивать брату голову глупостями он не собирался и рисковать его жизнью тем более: кто знает, на что пойдет Корень АНБУ, но младший брат должен быть в безопасности.

Ценой чего угодно. Это для Итачи не было жестоко.

Вечная ошибка Учихи Итачи: недооценка своего брата.

Саске, поднимаясь с футона, прошлепал босыми ногами по татами, потягиваясь и в то же время недовольно хмурясь; сел у столика с едой, но к палочкам не притронулся, поворачиваясь к рядом сидящему Итачи, который так же смотрел в глаза своему брату, словно настойчиво ожидая того, что он скажет. Так как старший брат молчал, пришлось делать шаг навстречу самостоятельно:

– Поздравляю с началом новой жизни в нашей новой тюрьме. Тебе не кажется, что разумнее воспользоваться этой катаной на стене и убрать все препятствия с пути? – Саске, закончив свой недолгий монолог, ждал ответа от брата. Настойчиво, упрямо смотря тому в глаза.

– Не кипятись, – Итачи в этот раз не заставил себя долго ждать. – Не ссорься с кем не попадя. Ответы на вопросы раскрываются сами. Завтра все увидим.

– Почему ты боишься этого завтра?

Итачи покачал головой, обрывая разговор.

– Ешь, ты голоден, истощен. Никаких вопросов на сегодня, чем больше будешь болтать, тем больше буду я молчать.

Саске холодно повел бровью, отворачиваясь.

– Конечно, съем даже твое. Больше не думай о том, чтобы лишить меня обеда из-за какого-то Неджи. Ты поешь или мне тебя заставить?

– Поем, – кивнул Итачи и принялся за еду, не лезущую в рот, ведь надо было успокоить Саске, потому что тот начал есть лишь после того, как к нему присоединился старший брат. Из-за упрямых детей постоянно приходиться давиться тошнотворной едой.

– Приятного аппетита, – между прочим сказал Саске, не спуская глаз со своего старшего брата.

«Это ты истощен, Итачи».

***

Саске думал о том, что чаще всего человека беспокоит не столько молчание ближнего, сколько его задумчивый и грустный вид, особенно когда не знаешь причины этого состояния. Равнодушие – что еще может ранить более и сильнее всего? Особенно, если оно такое внезапное. Оно не может не вызвать вспышки ненависти и потом апатии, угасание интереса к равнодушному к тебе человеку, но как только вновь это самое равнодушие колет, сразу начинает вспыхивать прежняя святая ненависть – ненависть, основанная на нежности.

Саске давно не испытывал такого неприятного ощущения скуки и беспокойства, как сегодня. Вчера Итачи не лег спать, сказав, что уже отоспался в телеге, но когда Саске упрямо настоял на своем, он лег с ним в одну постель; однако, полежав немного и решив, что младший брат уже спит, хотя тот не спал, поскольку сам погрузился в тяжелые раздумья, встал, бесшумно прикрыв Саске одеялом; сам Итачи где-то затих. Саске не помнил, когда он успел провалиться в своих неприятных и раздражающих мыслях в сон, но когда проснулся, встретил все то же молчание и холодное отдаление, природу которого понять не мог.

Итачи, находясь в постоянных раздумьях, намеренно держал дистанцию. Подтверждал он это предположение своим молчанием и ненавистным его младшему брату равнодушием.

Точно такое было уже и раньше, когда они только начали ходить вместе на миссии, проводя все время бок о бок: без родителей, без друзей, только они и их товарищи по миссии, которых они по возможности избегали. Тогда было совсем тяжело находиться рядом друг с другом в постоянном молчании, поскольку только в тот момент Саске, наконец, ясно осознал, что слишком мало знает своего брата, как и тот – его; казалось, что их соседи знают больше о них, чем они, родные люди, друг о друге. Итачи все так же отмалчивался, Саске же, находясь в постоянных чувствах неуюта и раздражении, не находил себе места от напряженной тишины, судорожно пытаясь найти хоть один повод, хоть одну тему начать разговор, хотя бы для того, чтобы доказать самому себе, что они как-никак братья. Но о чем? О чем им было говорить? Саске не знал, все их разговоры оканчивались после пары-тройки реплик ни о чем, и снова молчание, снова затишье, пока это не стало пыткой. Единственный верный выход, который Саске находил, – многочасовая прогулка по деревням или по городам, в которых они останавливались, а когда он возвращался, Итачи уже укладывался спать, и можно было вздохнуть с облегчением, незаметно для себя нахмуриваясь.

Сегодня это ощущение вернулось. Оно было не таким тяжелым, как раньше, это молчание даже могло быть довольно уютным, Саске научился наслаждаться обществом брата без его слов, но то, в каком состоянии тот сейчас находился, не могло не напрягать. Итачи постоянно впадал в глубокие размышления; когда его звали, встряхивал головой как после пробуждения ото сна; был хмур и замкнут.

Беспокойство и молчание плавно перетекало в крови Саске в навязчивую злость. Его просто-напросто стало раздражать такое отношение к себе.

Поэтому, подобрав под себя ноги, он в очередной раз громко и серьезно позвал:

– Что с тобой? Ты сам не свой.

Итачи, все еще сидящий у окна, не повернулся:

– Мне скучно. Умираю от скуки.

– Не верю, – упрямо настаивал Саске. Прежде он отступал перед силой равнодушия и холода в голосе, но сейчас и не думал идти на попятную, слишком многого он перестал бояться и слушаться, и в чем-то это было благодаря стараниям старшего брата.

Итачи обернулся.

Его сдвинутые брови явно выражали недовольство и усталость.

– Ты слишком шумный.

– Ты слишком молчаливый. Если тебя что-то беспокоит, скажи же уже, что бы ты ни говорил, тебя-то я уж всегда слушаю в любом случае.

Привкус горечи и обиды в голосе младшего брата задели Итачи укором совести. Он прекрасно понимал, что значит его поведение для Саске, понимал, как это раздражает брата.

Но ведь родным людям приятно делать больно.

Саске не отстанет, поэтому Итачи не нашел ничего лучшего, кроме как очередного своего бессильного жеста – приподнять правую руку, плавно и медленно, чтобы широкий рукав, ниспадая, воздушно повис в воздухе, и ладонью поманить к себе брата, с легкой, ненавязчивой, но усталой улыбкой.

Саске никогда не мог устоять перед этим жестом. Он всегда знал, что за этим последуют разочарование и обида, но искра надежды на хоть маломальское сближение за счет этого жеста неумолимо поднимала Саске, и он встал, прикусив губу и шагнув навстречу протянутой ему руке.

Да, пусть он снова поддастся на обман и еще одну иллюзию, неважно.

Да, пусть снова он получит глупый щелчок по лбу, когда цель близка, когда кажется, что вот-вот тебе скажут что-то хорошее или, наконец, обратят внимание на тебя, – неважно.

Это была вечная непреодолимая дистанция. Пусть маленькая, пусть расстоянием в два вытянутых пальца, но она есть, и всегда была, и какие бы отношения ни были, она никогда не пропадет, и выражается она именно в молчании Итачи.

Саске машинально, по привычке тер свой лоб, неподвижными глазами наблюдая, как рука брата опускается вниз, а уголки его губ шевелятся, снова повторяя заезженную фразу:

– Прости, Саске. В другой раз.

Саске не шевелился, хмуря брови, молчал, так и не убрав руку ото лба, покрасневшего от щелчка. Итачи смотрел с некоторой скукой, незаинтересованно, как будто делал одолжение.

И в этот момент в Саске вспыхнула злость.

Злость и обида, тянущиеся с детства. Они не уйдут, пока будет расстояние в два пальца.

Саске протянул вперед свою кисть и нашел ею холодную ладонь Итачи. Ту самую, которой получил глупый щелчок, всегда являвшийся точкой в их дальнейших взаимоотношениях. Он сжимал ее, щупал как слепой, давил на каждую жилку, косточку, не отрывая тяжелого взгляда от брата, от его темных глубоких глаз, которые выражали искреннее удивление и неоткуда взявшееся глубокое спокойствие.

– Брат, – Саске смотрел серьезно, его взгляд не бегал, застыв на лице Итачи; он не играл, – почему ты опять так далеко? Что ты не договариваешь, скажи же.

Итачи молчал. Руку свою не выдергивал, но молчал.

Едва ли не впервые Саске ударила ревностная, эгоистичная и собственническая мысль о том, что теперь никогда и ни за что он не разделит брата с кем-то еще: с другом ли, с воздухом ли, не важно. Саске чувствовал в своем теле небывалые силы, которыми он мог раздавить Итачи или подчинить, но это вызывало только острожный трепет, ведь брат где-то глубоко внутри может быть очень хрупким, как тонкий фарфор в деревянном ящике матери.

– Саске, – Итачи нагнулся вперед, прислоняясь своим лбом к горячему лбу брата и ловя его застывший взгляд, – что ты хочешь услышать? Ответ на вопрос, что со мной? Просто мне иногда страшно за тебя. Ты бываешь неуправляемым, можешь пойти не по той дороге, ослепленный чем-то большим, чем обычные человеческие стремления, я всего лишь иногда безумно боюсь за тебя. Но если пообещаешь, что все будет хорошо, я успокоюсь.

Итачи выпрямился, напоследок пальцами мимолетно пригладил пряди волос Саске, который задумчиво кивнул головой.

– Да.

Снова молчание, снова ощущение стоящей между ними преграды.

Саске не понимал, почему им овладел внезапный порыв почти безумного страха перед отчуждением, разделяющим их. Он только, казалось, задохнулся и схватил отвернувшегося было брата на воротник его юкато, привлекая к себе.

– Нас с тобой всегда разделяла вытянутая рука, твои стеклянные глаза, даже когда мы вместе, нас постоянно что-то разделяет, – Саске так же быстро и резко отпустил Итачи, как и притянул. – Скажи, что опять может испортить нашу жизнь? Я уничтожу эту преграду.

У Саске были решительно-холодные глаза. Итачи любил этот сильный взгляд, и бывали моменты, когда он боялся его уверенности.

Но ответить он ничего не успел, поскольку в седзи постучались, и братья отодвинулись, садясь на татами. Они ждали Неджи, но человек, вошедший в седзи, не был им.

Это был незнакомец, совершенно свободно и по-хозяйски уверенно вошедший в комнату, плотно закрывая за собой раздвижную ширму. Он был одет в серое косодэ, черные хакама, перетянутые широким поясом так же черного цвета. Поверх рубашки было надето темно-коричневое хаори (3), свисающее в рукавах до линии бледных, сухих и жилистых запястьев. Мужчина в возрасте был худощав и высок ростом, но, несмотря на это, его тело источало дух крепкого здоровья и силы, как у настоящего шиноби: ощущение, которое не спутаешь ни с чем.

Длинные, почти до талии темные, но заметно поседевшие волосы, рваной челкой обрамляющие лицо, были завязаны белой лентой в тонкий хвост. В острых чертах лица прежде всего обращали на себя внимание темные глаза, в которых отражались замеревшие братья Учиха. Во внешности статного мужчины не было ни изъяна, все точно отмерено, настолько неестественная идеальность даже стала казаться неприятной, особенно после его спокойного оценивающего взгляда.

Незнакомец, слабым и надменным кивком отвечая на низкий приветственный поклон братьев, осматривал их с головы до ног: сначала Саске – тот напрягся под пристальным взглядом, – а потом Итачи, и как будто в чем-то удостоверившись для себя, коротко и неожиданно живо оглянулся вокруг в поиске того, куда можно сесть, и, в конце концов, сел на татами без подушки, удивительно просто и приятно на изумление обоих братьев улыбнувшись бледными тонкими губами:

– Ну, здравствуйте, дорогие родственники.

Саске и Итачи достаточно было взглянуть на этого человека один раз, чтобы сразу понять, что в нем течет гордая кровь Учиха. Причем, самая настоящая, самая сильная, наиболее выраженная во внешности. Взгляд семейный, родовой, который ни с чем не спутаешь: самоуверенный, гордый, но удивительно холодно-спокойный, как будто отрешенный от мира и возвышенный над ним. Сейчас он смотрел с добродушным интересом, наигранным или нет, но это в любом случае было удивительно: Изуне, а ведь это был именно он, вероятно, было также невероятно любопытно увидеть других Учиха.

Скрестив свои ноги и оперевшись руками о колени – Саске про себя изумлялся этой раскованности и непринужденности, – Изуна ожидал ответа, пока Итачи, как старший, не прервал молчание:

– Здравствуйте, Изуна-сан.

Итачи насторожился: эта встреча должна была расставить все точки над «и», но что скажет человек напротив, что вообще можно сказать в этой ситуации, и как Изуна повлияет на то, что надо будет сделать, Итачи не знал, что его и беспокоило.

Изуна с неким холодом фыркнул, глаза его не улыбнулись.

Это был один из тех людей, которые с рождения были переполнены собственной амбициозностью и уверенностью в себе и в своих взглядах. Чаще всего они были жестокими и целеустремленными, властолюбивыми, подчиняли себе, покориться или проиграть для них равнялось потере чести. Такие, как Изуна, чаще всего не обзаводятся семьями. Они холодны, решительны, но в то же самое время, несмотря на сухость и некое бесчувственное хладнокровие, неимоверно дорожат близкими людьми, могут помогать тем, кто разделяет их мнение, кто может приблизить их цель. Такие люди умели пользоваться всеми вокруг, но не давали пользоваться собой; любили наблюдать со стороны, обращать чужие судьбы в собственное поприще развлечений, и как бы они ни были сильны, они всегда были одиноки и замкнуты в себе и своих слепых стремлениях. Чаще всего к концу жизни характер становился более жестоким, сердце – черствым, взгляд – суровым. Кроме того, такие люди всегда были почтительными, воспитанными, аристократично утонченными, умными, прозорливыми, честь и самоуважение были для них на первом месте. Нельзя сказать, что такой сорт людей принято считать плохим, вовсе нет, именно такие люди достигали высот, но и чаще всего они становились диктаторами. Но их склад характера не был таким, каким принято считать зло. Это были особенные люди, сильные люди.

– Вы отдохнули с дороги? Как поживает Коноха, клан Учиха? Давненько я не слышал оттуда вестей, а тут вы как снег на голову.

– Мы вас не стеснили? – Итачи, казалось, был заинтересован этим человеком, чего Саске никогда за ним не замечал: брат недолюбливал новые знакомства и общение с малознакомыми людьми. Но от Изуны веяло тонким холодным обаянием, поэтому Саске так же расслабился, неосознанно чувствуя интерес и даже уважение к этому человеку.

В конце концов, это была его кровь, его круг, в котором он вырос, который привык видеть день ото дня с рождения.

Клан Учиха всегда считался кланом наивысшего почтения к традициям. Кроме того, вне зависимости от положения в родовой линии люди с этим именем ходили с гордо поднятой головой и холодным, почти надменным взглядом – честь Учиха словно рождалась раньше них.

– Нет, вовсе нет, – заверил их Изуна, скрещивая руки перед лицом. Его взгляд внезапно потерял свою ненавязчивость, сделавшись серьезным. Уже без всякого дружелюбия, он железным тоном, который был у него обычно, произнес:

– Кто из вас Итачи?

– Я, – ответил тот. Изуна пристально оглядел его с ног до головы. Потер переносицу, но теперь настойчиво смотря на Саске.

– А ты, Саске, я вижу, еще тот парень.

Саске, сбитый с толку внезапной и совершенно не подходящей к месту репликой, выжидающе смотрел на своих родственников, не находя слов в ответ.

– Что ж, – продолжил тем временем Изуна. – Я вижу, претензий по поводу вашего нового дома у вас нет, поэтому перейдем сразу к делу. Шимура-сан уже сообщил мне обо всем, что случилось. Скажу сразу: я не буду читать нотации и осуждать вас, это не моя проблема и не мое дело, мне все равно, что у вас, что вы делаете и как живете, вы мне не дети, и, стало быть, меня это не волнует. Я считаю, что жизнь сугубо ваша, вам ее жить, и вам решать, как ее жить. Откровенно скажу, что я не понимаю, почему вы не сбежали до ареста. У вас было столько возможностей. Неужели вы думали, что Скрытый Лист никуда без вашего драгоценного общества? А может, это вы никуда без него? Наверняка вы оба или кто-то один из вас готовы туда вернуться. Но я ничем не могу помочь. Поздравляю, вы попали в идеальные сети Шимуры, лучше не бывает. Итачи, вам же уже все объяснили?

«Объяснили? Что он имеет в виду?» – но вслух Итачи произнес:

– Да.

Саске молчал.

Изуна как будто даже удивился, приподняв левую бровь. Его темные глаза насмешливо сверкнули.

– Надо же, ты действительно отличный, надрессированный Скрытым Листом шиноби, хотя и мало ценящий себя, раз позволяешь такое, – Изуна посмотрел на Саске. – Ладно, мне не понять вашу… кхм… связь или что там между вами. Вы действительно выглядите внушительно, как о вас и говорили. Теперь, Итачи, перейдем к главному: снимай юкато, я должен знать насколько идеально твое тело.

Повисла пауза.

Итачи в ступоре безотрывно смотрел на Изуну, не в силах придумать ответ, как его размышления прервались весьма неожиданно:

– Подождите, – Саске казалось, что на какую-то долю секунды он потерял дар речи от изумления, ничего другого в этот момент он не испытал. Нет, слова Изуны не вызвали в нем злость или ревность, это не вызвало ничего, кроме как ступора, когда язык говорил за своего хозяина, выдавая его одну-единственную мысль.

Изуна строго нахмурился, взглянув на Итачи.

– Ты сказал, что вы в курсе событий. Он что, не знает?

Итачи молчал, все еще изумленный: что он мог сказать, если и сам ничего не понимал? Единственное, что ему нужно было делать, это кивать головой на все, что ему здесь прикажут, но скрыть то, что он сам был сбит с толку, получалось трудно. Но медленное осознание ситуации, когда взгляд Итачи внезапно пересекся со взглядом Изуны, в котором он прочитал ответ на свой вопрос, – осознание всего проникало как яд, заставляя нечто внутри холодеть. Можно было ожидать чего угодно, но не ту ложь, что предстояло преподносить младшему брату.

Конечно, возненавидеть так сильно, как может его душа, он способен лишь после того, что он никогда не прощает, – предательства.

Вот только ненависть Саске была его свободой.

Он, до всего нервничающий из-за Итачи, из-за недавнего приговора, из-за беспокойства за родителей, из-за перемен в жизни, из-за слов Изуны, выпалил, смотря по очереди на каждого из родственников:

– Да что происходит, в конце концов?!

Итачи хотел что-то сказать, хотя он и сам не знал, что, но Изуна властным взмахом руки прервал его, с серьезными нотками в голосе говоря:

– Нет, Итачи, я сам. У тебя было время, но ты не решился, стало быть, сам отдал все в мои руки. Ты – шиноби, впредь будешь знать то, что людям, особенно близким, желательно рассказывать все из ближайших уст. Кто кому из вас не доверяет, теперь будет ясно. А ты, Саске, внимательно и желательно молча меня послушай. Тебе известно, что ваша жизнь стоила немалых унижений и прошений ваших родителей. Милость надо уважать, ты не мальчик и знаешь, что это. У наших старейшин есть одна маленькая, но очень неприятная привычка: дарить исковерканную жизнь. Один человек из Корня АНБУ круглосуточно наблюдет за вами, и ты не сбежишь, Саске, как и твой брат.

«Член Корня? – Итачи поджал губы. – Это труднее, чем я думал, вряд ли даже я найду его».

– Однако я не тюремщик, – продолжал Изуна, – я могу дать тебе относительную свободу, но твоего брата я не могу отпустить, если, конечно, он не согласится поменяться с тобой местами. Что бы ни было, но на одной из чаш весов всегда лежит твоя жизнь. Вам никогда не вернуть полную свободу, но и содержать Коноха вас не будет, у меня не так много средств, чтобы кормить вас, поэтому будьте добры зарабатывать на пищу и воду. Прости, Саске, но боюсь, брата придется поделить с другими. Не моя воля была оставлять вас тут, не смотри на меня так. Твой брат это знал, согласился, у него был выбор. Видимо, твоя жизнь дороже, чем собственное тело. Вы мне нравитесь. Но помочь я не в силах, потому что вы – два глупца, пусть в мое время не было чести, зато была хитрость, которую вам надо бы занять. Итачи…

– Я не верю.

Саске покачал головой, уверено и твердо, смотря в лицо своего старшего брата.

– Да, Итачи, ложь? Он же лжет, ты бы не согласился на такую гадость. Это ниже Учиха.

«Ниже? Да, возможно, но тебе стоит так думать, а мне стоит быть жестоким с тобой, чтобы спасти тебя».

– Нет, Саске, это не ложь. Прости, – Итачи тут же перевел взгляд на Изуну. – Я думаю, нам лучше поговорить наедине.

Изуна ничего не успел ответить.

– Стойте, – Саске поднялся с татами. Ледяными сухими губами он тихо прошипел, угрожающе сужая глаза. – Постойте, – голос обрел ужасающе спокойные нотки, – постойте. У меня будет лишь парочка вопросов.

Итачи поджал губы.

Он прекрасно понимал, что повлиять на события не в силах, возможно, стоило все рассказать Саске, действительно, рискнуть, но риск казался почти кощунством, а Итачи поклялся отцу, что защитит брата.

Ярость тем временем клокотала в Саске все с большими силами, несмотря на дьявольски спокойное, как маска покойника, лицо.

Ненависть пустила свои корни. Оставалось ждать побегов и цветка цвета крови.

Иногда молчание Итачи лишь вредило. Увы, но он не доверял силе своего младшего брата, к ужасу для себя своими руками взращивая в нем ненависть.

***

1 – 9ый эндинг Наруто:

Я хочу ухватить все вещи, которые ты любишь,

Своими руками,

Никогда не позволяя им остудиться.

Вопреки тому, что мы, как люди,

Не способны разделить это чувство.

Смысл твоих слов прощания, неоспоримой любви,

Чувство, что не имеет ответов,

Если бы только мы могли передать всё это,

Просто смотря на друг друга.

2 – сандогаса – круглая шляпа для путешественников, с широкими загнутыми вниз полями и почти плоской вершиной.

3 – хаори – накидка поверх рубашки, юкато или кимоно.

========== Часть 2. Резня. Глава 2. ==========

Саске действительно был в ярости, однако все же пытался благоразумно себя сдержать, почти силой заставляя свои мысли течь как обычно хладнокровно и рационально. Но это оказалось не так-то и легко, если учесть, что Саске приходилось ежесекундно бороться с желанием, навязанным разрастающейся ненавистью, размазать по стене первое, что попадется ему на глаза. Пока он смотрел на Итачи, ему становилось невыносимо отвратно; Саске переставал понимать, кого ненавидит в данную минуту сильнее: брата, Изуну или Коноху. Хотя всех вместе, каждого одинаково сильно по отдельности.