Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"
Автор книги: Prosto_ya
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 47 страниц)
– Что случилось, Саске-кун?
– Где АНБУ? Если не на улице, то у его комнаты?
Сай смотрел в сторону.
– Знаешь… мне, вообще-то, надо было сказать тебе кое о чем сразу, наверное.
– Что еще? – нахмурился Саске, снова ощущая внутри себя тот самый всплеск тревоги.
Взгляд Сая на этот раз был более чем серьезный.
– Когда я встречался с человеком из АНБУ, мне сказали, что ты обязан прийти сюда, чтобы кое-что узнать.
– Обязан? Обязан прийти сюда? Я ничего не понимаю. Ты говорил, что…
– У Учихи Изуны-сана должно быть письмо, которое написал тебе твой брат перед уходом отсюда, как показало следствие. Итачи-сана здесь давно нет.
– Нет?.. Как это нет?
Саске цокнул языком, подавляя вздох и прислоняясь спиной к стене. Пожалуй, в этот момент ему как никогда хотелось убить Сая, но он, взяв себя в руки, ответил, стараясь говорить как можно холоднее и спокойнее:
– То есть, я мог сбежать из хижины, так ведь, и брату бы ничего не было? Ты меня надул, заставил едва ли не умереть в пустыне и все ради чего? Почему ты мне сразу не сказал, что Итачи здесь нет, зачем ты меня заставил терять попусту столько времени? К черту письмо, мне не нужно никакое письмо, мне нужен Итачи живым или мертвым. Ты, ублюдок, – со вскипевшей злобой прошипел, окончательно срываясь, Саске, хватая Сая за ворот его плаща и встряхивая, – скажешь, куда мне идти, чтобы увидеть Итачи, и скажешь, что вы с ним сделали.
– Ты не мог сбежать, а за Итачи-саном следуют люди из Корня. Я тебе ничем не помогу и сказать тебе тоже ничего не могу. В том письме ответы на твои вопросы, – руки Сая спокойно и крепко отстранили нахмурившегося Саске.
Тот сдвинул брови, быстро поднимаясь по лестнице вверх. По некоторым ступеням он ловко бежал, через некоторые перепрыгивал, седзи в коридор уже были близки, до них можно было дотянуться рукой, как тут же они, едва Саске остановился перед закрытой ширмой, открылись, из коридора упала тень, и раздался громкий и очень знакомый голос:
– Что здесь за шум?
Саске поднял голову, встречаясь со взглядом вошедшего человека и тут же опуская свои глаза одновременно с ним.
Изуна выглядел в первую секунду недовольным шумом на лестнице и собирался высказать свое недовольство, но как только увидел, кто стоит перед ним, невольно отступил назад, в удивлении сдвинув брови и внимательно оглядывая Саске с головы до ног, как будто видел впервые в жизни. В его взгляде промелькнула секундная искра непонимания, потом вспыхнуло изумление; Изуна, как будто не веря своим глазам, после минутной тишины невольно спросил:
– Саске?
***
Обстановка в комнате Учихи Изуны ни в коем образе не поменялась, по-прежнему оставаясь неподвижной и застывшей в своем первоначальном облике. Огромная и пустая приемная все так же напоминала Саске его старый дом, здесь было все так же уютно и тепло, несмотря на отсутствие какой-либо мебели, и невольно вспоминались все хорошие моменты, пережитые здесь: и тепло футона брата, и запах волос Итачи, и его гладкая и горячая кожа, и низкий спокойный голос, и холодные глаза. Саске больше не мог и не хотел ждать встречи с братом, она была нужна ему именно сейчас, в эту же минуту, когда он погрузился в то, что кольнуло его огнем прошлого.
Изуна молча вертел в руках один из запечатанных свитков, сидя на своем месте и скрестив ноги и руки. Он был одет просто, в свободное хлопковое юкато темно-синего насыщенного цвета; смотрел достаточно серьезно и холодно, оглядывая с головы до ног Саске, сидящего на пятках ровно напротив. Глаза Изуны ни о чем не говорили, отражали только ледяное спокойствие.
Затем Изуна перевел свой пристальный взгляд на Сая, сухо и коротко приказывая:
– Назовись.
– Сай.
– Фамилия?
– У меня нет фамилии.
– Ты из АНБУ?
Сай кивнул.
– А если быть точнее, Изуна-сан, то…
– Хватит, – пресек дальнейшие разговоры Саске.
Изуна, видимо также находя лучшим вариантом сразу перейти к делу без любезных знакомств и вопросов о здоровье, кивнул головой, кладя руки на колени и выпрямляясь в спине. Свиток, все это время находившийся в его руках, он положил рядом с собой, снова прожигая Саске насквозь своим внимательным взглядом.
– Надо же. Так ты действительно жив.
На секунду в Саске что-то опасливо остановилось.
– Жив? – побледнел он. – О чем вы?
– Нам приходило сообщение о том, что ты умираешь. На миссии сорвался вниз с обрыва и разбился. Однако, – Изуна усмехнулся, – Итачи не поверил. Кроме того, на прощание он написал тебе одно любопытное письмо, а после этого случилось кое-что неприятное.
Саске был напряжен до того предела, когда в голове не осталось ни единой целой мысли, но он все еще сохранял способность держать себя в руках и не поддаваться на нечто, что колотилось внутри все больше и чаще, заставляя холодный пот выступать на ладонях.
– Я был тяжело ранен. Меня держали два месяца в хижине на болотах, говорили, что у Итачи охрана и нам нельзя видеться. Я хочу увидеть своего брата. Я…
– Успокойся, – холодным отрезвляющим голосом отрезал Изуна. Но Саске не намеревался так просто замолкать.
– К черту спокойствие! Я и так спокоен. Где мой брат, что с ним? Это дело рук Конохи? Итачи понадобился Скрытому Листу? Вы же должны знать.
– Саске-кун, позволь начать мне, – вмешался Сай. Саске хотел было не обращать внимания на его слова, но что-то, какая-то потусторонняя сила заставила его замолчать.
– Изуна-сан, – Сай говорил серьезно, складывая бледные ладони на острые колени, – вы знаете, что два месяца назад ночью в этот дом проник один из членов Корня АНБУ, другой же, Хё, тут давно работал и был нашим шпионом в вашем доме. Моя цель – защитить младшего брата Итачи-сана любой ценой, чтобы он, возможно в будущем по собственному желанию, помог нам найти преступника, виновного в трагедии в Скрытом Листе, поскольку только Саске-кун может найти беглеца. Ситуация в Конохе была очень напряженной последние годы, особенно это обострилось два месяца назад: клан Учиха, недовольный своим многолетним притеснением и создавшимся положением после позора и смерти обоих наследников, готовил переворот, что могло бы привести к междоусобице в деревне и к войне между странами.
– Переворот? Клан готовил переворот? – Саске был искренне изумлен. – Нет, это… это просто невозможно. Это ошибка. Я ничего не знал, я впервые слышу об этом, я был бы в курсе, если в этом деле замешана главная семья, то есть мои родители. Ты ошибаешься.
– Нет, Саске, все верно, – кивнул Изуна, скрещивая руки перед лицом. – Трения между Учиха и Конохой были и в мое время. Вечная вражда двух сильнейших сторон… я знал, что рано или поздно это случится, причем именно с таким исходом.
Саске, чье лицо было бледнее полотна, молча смотрел в пол.
«Так вот о чем хотел рассказать брат. Вот, что его так всегда беспокоило».
– Я продолжу, – Сай прокашлялся. – Так как Третий Хокаге и старейшины, двое из которых погибли, не видели никакого пути решения проблемы, они решили спросить совета у Учихи Итачи как у наследника клана Учиха, к тому же он был в курсе этих дел. Он знал все о напряженной ситуации между кланом и Скрытым Листом, он был не на одном совете старейшин деревни. Члены АНБУ разговаривали с Итачи-саном здесь, в этом доме, когда Саске-куна принесли в мою хижину, чтобы он не мешал, но совета они так и не получили. Потом твой старший брат сбежал, Саске-кун.
Тот все так же молчал. Внутри него с последними словами что-то сжалось, и он, еще не до конца понимая ситуацию, ответил, хмурясь:
– Ты говорил мне другое.
– Я лгал, потому что это надо было для твоей безопасности, – уклончиво ответил Сай. – В следующую ночь в Скрытом Листе случилась трагедия. Думаю, Изуна-сан расскажет тебе сам.
– Трагедия? В Скрытом Листе? Но меня не волнует Коноха. Я не понимаю, что вы хотите всем этим сказать. Если клан Учиха действительно притесняли, правильно, кто бы не поднялся на бунт? Но зачем пытаться впутать сюда моего брата, особенно сейчас? Он уже не наследник, – Саске покачал головой. В нем все сильнее пробуждалась тревога, что леденящей рукой сковывала чувства и рассудок.
Тяжелое предчувствие, заставляющее пульс невольно участиться.
– Нечего там рассказывать, – отрезал Изуна. – В следующую ночь Итачи перерезал всех членов клана Учиха вместе с детьми, женщинами, стариками и вашими родителями и сжег ваш поселок. Его нашли на месте преступления, но он избежал казни, сбежал из Скрытого Листа и теперь скрывается неизвестно где.
Как только слова оборвались, наступила тишина, в пустоте которой Сай отвел свой взгляд, смотря в другую сторону. Хотя Саске молчал, по-видимому от недопонимания ситуации не находя слов, его взгляд, лицо – они были чудовищно спокойны, но именно на их отрешенность было неприятно и почему-то больно смотреть.
Понимание приходило постепенно.
Саске поджал губы, поднял на присутствующих тяжелый взгляд. Его бледное лицо замерло неподвижной маской, голосу насилу удалось придать спокойный тон:
– Что за глупая шутка? Это нонсенс.
Ответа не последовало. Саске его и не ждал, смотря перед собой чужим взглядом, словно не в силах опомниться.
В нем не клокотала ожидаемая ярость, не кипела бешеная злость, не бурлило больше непонимание.
Нет, напротив, удивительно, но он был абсолютно спокоен, он сам себе удивлялся, почему его охватила чудовищная невозмутимость, почти апатия, бесчувственность, словно все это происходило вовсе не с ним и его не касалось.
Ведь нет, Итачи не мог этого сделать ни под каким давлением кого бы то ни было. Он не мог сам, по своим соображением предать, покинуть, уйти так, внезапно, беспричинно, без объяснений. Он не мог поднять руку на их родителей, на их бесценных родителей, на их мать и отца, мать и отца, которые дважды подарили им жизнь. Это ошибка, это еще одна ложь, это чья-то цель – поссорить их, это злой умысел, но никак не правда.
Возможно, клан Учиха, действительно, уничтожен, почему-то в этом не было сомнений. Но сомнения были по поводу того, кто приложил к этому руку, – у Итачи не было мотивов.
Тем не менее, кончики пальцев у Саске вздрогнули; ему стало холодно, невыносимо холодно, а по спине пробежала стайка мурашек.
– Нет, это ошибка. Всему должно быть объяснение, – продолжал бессмысленно повторять это его рассудительный и спокойный тон.
Ошибка, ошибка, ошибка.
Брат, любимый и хороший брат, не способен на такое, он не чудовище. Почему все смеют думать, что он способное на такое чудовище? Он же не чудовище, не чудовище, почему вы все считаете его чудовищем! Он – человек, он человечнее всех вас!
Брат, почему ты позволяешь им так думать о тебе?
Он не предатель, он по своей природе, по характеру, по сущности не может быть им. У него могли быть какие угодно мысли, но не такие.
Мысли?!.
Ах, да. Сладкий яд его запретных мыслей.
Нет. Брат бы не дошел до такого, даже если он и думал плохо о папе и маме, о нашем клане, о наших традициях и порядках, все ведь было хорошо, он не мог. Или я пытаюсь отречься от того, что сам понимаю, что он как раз из всех тысяч людей мог?
– Вы лжете.
Да, да, да, лжете, сотни раз буду повторять, я не буду верить!
Немыслимо. Невозможно. Итачи не мог все внезапно бросить, кинуть, забыть, оставить своего младшего брата одного в мире, который тот даже не познал как следует, в мире, в котором очутился как чужак, без дома, без семьи, без работы, без всего, что нужно человеку и шиноби.
– Слышите? Вы мне лжете. Это неправда. Брат бы не предал меня. Не предал бы наших родителей.
– Это правда, Саске, – сказал Изуна голосом, который явно не давал права сомневаться в себе.
– Но я тогда ничего не понимаю, я не понимаю, зачем ему это делать! – Саске не выдержал и ударил кулаками по полу.
Если бы он был маленьким мальчиком, способным зарыдать, он бы почувствовал, как с его щеки сорвалась слеза и страх пронзил сознание. Но сейчас Саске не думал о страхе, ему совсем не хотелось плакать, он не мог плакать, ему хотелось трезвым рассудком понять, что происходит вокруг него, откуда накатила тяжелая слабость, откуда появилась чудовищная злость на Изуну, на Сая, на брата? Где он, он должен все объяснить, сказать, что это грязная ложь, пусть даже все вокруг скажут, что это правда, но если Итачи будет настаивать, что он не виновен, – Саске готов был ему безоговорочно верить. Он защитит своего старшего брата от клеветы, не позволит никому пачкать его имя грязью.
Никто не смеет осквернять этого человека. Никто не смеет говорить такое. Это невозможно.
«Они лгут, лгут, они хотят разлучить нас. Не позволю, никому не позволю».
– Не смейте так говорить о моем брате! Это клевета! – крикнул Саске. Теперь он не на шутку трясся из-за ярости, из-за злости, ненависти, его мутило, от усталости и многодневной нервотрепки кружилась голова. Он превращался в неуправляемого.
– Брат знал тебя куда лучше, чем я мог представить, – отрезал строгим голосом Изуна. – Я не знаю, почему ты не веришь, зная твоего брата, я ничему не удивился. Держи свиток. К нему была приложена записка, чтобы я отдал тебе, если ты не поверишь. То, что написано рукой твоего брата, должно тебя убедить или разубедить, не знаю, что там сказано. Я не читал и не вскрывал печать.
Саске поймал летящий к нему свиток, пальцами, в чьих кончиках остро покалывал неровный пульс, разрывая на нем твердую печать. Словно отгородившись ото всего мира, он развернул бумагу, напрочь забывая о своей невозмутимости и судорожно впиваясь глазами в родной с детства почерк, в знакомые слоги, иероглифы, вчитываясь так же жадно, как пил кровь лисицы, умирая от жажды.
Сай, поджав бледные губы и поддавшись незнакомому раньше ему порыву внутри себя, протянул было руку к Саске, чтобы отнять этот свиток, но его тут же остановили:
– Оставь его, – Изуна встал, отходя к окну.
– Что… это?
Изуна и Сай обернулись в сторону Саске.
«Мой младший брат, я знаю, что рано или поздно ты придешь сюда в моих поисках, но хочу тебя разочаровать: вместо меня тебя будет ждать этот свиток. Я так же знаю, что со слов чужих людей ты никогда не поверишь в то, что обо мне скажут, но если тебе так важно услышать это от меня, то знай – все правда.
Я действительно уничтожил Учиха, даже наших с тобой родителей. Я убил их, как и остальные сотни, ударом своей катаны. Я пронзил сердце нашей матери лезвием, я разрезал горло нашего отца. Мне не было их жаль, я безжалостно уничтожил все и доволен этим. Доволен, что сделал то, что должен был давно. Мне всегда было безумно интересно, на что я способен в этой жизни. Раньше мне любопытно было испытать себя и свои силы шиноби, потом я думал, решусь ли перейти через границу кровосмешения, а сейчас мне вдруг захотелось посмотреть, смогу ли я убить близких мне людей.
Смогу, маленький брат. Все, что я хочу от этой жизни, проверить свои силы и стать лучшим из людей и сильнейшим в истории Скрытого Листа и нашего бесполезного клана.
Саске, прошу тебя, не ищи меня напрасно и не отнимай моего драгоценного времени, которое я и так растратил впустую. Ты мне больше не нужен, мне не интересно то, чем мы с тобой занимались. Я не способен проявлять чувства – вот, что я понял, пока пока мы были рядом друг с другом. Я не убью тебя, ты слишком жалок для этого и это слишком скучно для меня. Но если ты попадешься на мои глаза, прости, вдруг мне захочется испытать себя в очередной раз? Кто знает. Если хочешь, ненавидь меня, проклинай, презирай, мне все равно, я пересытился историей с тобой, ты мне больше не нужен. От тебя всегда слишком много проблем, я не создан для этой жизни. Скрытый Лист хотел, чтобы ты ушел, не мешал мне увидеть то, что я не видел из-за твоей спины. Я прозрел. Благодаря их решению я понял ущербность своих поступков, я понял, что мне нужно было в жизни. Я увидел, я обрел новое зрение.
Я знаю, ты сейчас полон ненависти, ты читаешь и не веришь своим глазам, думаешь о том, что мысль убить меня не такая уж и дурная, меня, предателя, убийцу наших родителей, преступника и лицемера. Посмотрим, куда она тебя приведет. Мне интересно, возможно, ты будешь одним из проверяющих моих сил, а, Саске? Как ты на это смотришь? Может, признаешь, что пора бы решить в нашем вечном соперничестве, кто имеет право носить имя Учиха? Сможешь ли ты превзойти меня в этой жизни или думаешь, что уже это сделал? Ты всегда был слишком самонадеянным. Это наша судьба, убивать и ненавидеть друг друга, судьба всех братьев Учиха».
Изуна напрягся, словно готовился к тому, чтобы в случае необходимости принять меры.
«Братья в клане Учиха никогда не могут быть вместе. В итоге, один из них умирает прямо от руки или по косвенной вине другого. Они десятилетиями убивали друг друга, смирись с этой действительностью.
Но, Саске, во всяком случае, ты еще слишком слаб и пока не представляешь для меня интереса ни в какой сфере. Хочешь выяснить отношения, тогда взращивай ненависть ко мне. Если она будет так же жалка, как и сейчас, когда ты это читаешь, мне будет неинтересно убивать тебя в таком положении.
Беги и цепляйся за свою жалкую и ничтожную жизнь, брат. Продолжай это делать, только это ты хочешь и умеешь делать.
Прощай, Саске. Ты помог мне пройти испытание и снова превзойти их всех. Я вел себя с тобой так, потому что хотел проверить твои возможности, потому что ты хотел иметь брата, а мне всегда приходилось играть разные роли. В тебе есть потенциал, очень привлекательный для меня, я больше не хочу видеть тебя как своего брата – я прозрел. Хочешь сблизиться – стань достойным соперником своего старшего брата и отомсти мне, убив меня. А ты сможешь поднять руку на близкого человека?
Ты жалок и слаб, если отвечаешь: „Нет“. А ты именно так и отвечаешь.
Либо пользуешься ты, либо пользуются тобой».
Бумага в свитке, едва почувствовала свободу, сразу же свернулась обратно. Скрутилась, сжалась и застыла.
У Саске было в эту минуту страшно спокойное и холодное, почти нечеловечное лицо, какое не может быть у человека в его состоянии, потерявшее всю свою ярость и злость. С каждой секундой он становился все невозмутимей и отрешенней, но в его глазах не было сомнений или колебаний.
Единственный человек, которому поверил Саске в этой комнате, – это Итачи, что было еще ужаснее.
Непонимание и шок, вызванные в первую минуту после осознания правды, медленно перерастали в ярость. Саске клялся, что в его глазах в эту минуту потемнело, в голове застучала и забушевала кровь, его руки, которые никогда раньше не изменяли себе, задрожали.
Как же они чудовищно дрожали!
Но лицо, подернутое серостью, словно окаменело.
Он ненавидел. О, как он ненавидел того, кто предал его полное и безграничное доверие.
Кажется, Саске несколько раз тяжело вдохнул воздух. Кажется, он превратил свиток в руках в ничто, в безобразный кусок, откуда у него взялась такая сила, он не знал. Режущее на куски бешенство, ярость – они затмевали все, даже боль, даже обиду.
Но в итоге его кто-то крепко схватил сзади за руки, перехватив их, и, получив сильный удар ладонью по основанию шеи, Саске потерял сознание, наконец оседая на пол.
Изуна был вынужден это сделать. В таком состоянии Саске не понимал, что в ярости и желании убить не смог бы контролировать себя.
Сай, державший его под внезапно расслабившиеся руки, отпустил их, позволяя обмякшему телу растянуться на татами. Сам он молчал, но в глазах его было неподдельное сожаление.
– Я знал, что нас ожидает такая реакция, – сказал Изуна. – Он мог бы и убить нас, кто его знает.
– Изуна-сан, – Сай смотрел на него прямо, чуть ниже линии темных глаз, – что теперь с ним делать?
Изуна, потирая аристократично узкие ладони и усаживаясь на свое место, махнул рукой в сторону седзи.
– Отнеси его в комнату, последнюю с правой стороны коридора. Скажи: я действительно не сомневаюсь ни секунды в том, что Итачи убил их всех, но ведь все не так просто, верно? Расскажи ему правду.
Сай молчал, поднимая Саске и сажая его на свою спину. Он и так был поражен тем, что увидел, по правде, он не ожидал такой реакции.
А теперь, словно ошеломленный увиденным, мельком посмотрел на Изуну и вышел за седзи.
***
Перед той минутой, как потерять сознание, Саске действительно перестал что-либо понимать. Все, что он знал и чувствовал в этот момент, это одновременные веру и неверие. Сознание и понимание тогда жили отдельно от души, словно Саске в эту минуту раскололся напополам: одна половина отказывалась верить, не до конца понимая, что произошло, другая – не выдержала осознания правды.
Тогда внутри Саске все сжалось и сдавилось, как будто палач стиснул его шею, затягивая на ней петлю. Он не понимал, что делает, не понимал, как подрагивают его пальцы и губы, как застыли в одной точке глаза. Все, что он помнил, это звон в голове и одновременную с ней пустоту.
Ни мысли. Ни чувства.
Ничего.
Потом темнота.
Лицо и тело жили отдельно от разума и души.
Сам Саске омертвел от горя и постепенного осознания потери.
У него в один момент не стало ничего. В это трудно было поверить, почти невозможно, почти нереально, но поверить нужно было, другого выхода не было.
Когда Саске очнулся, он не помнил, что произошло и где он находится: перед глазами какое-то время все расплывалось, пока зрачки не сфокусировались на окружающей его обстановке.
Взгляд сразу ударился о темноту, которая с наступлением ночи как воришка тихо и крадучись проникла в комнату, затаившись в ней. Но оставаться наедине с Саске она не хотела, поэтому захватила с собой тишину, прерывающуюся тихим стрекотом поющих похоронную песню цикад, доносящуюся с опустевшей улицы. Кажется, было открыто окно или даже седзи, потому что по полу гулял холодный сквозняк, однако плотное одеяло, которое Саске обнаружил у себя на плечах, согревало его уютным теплом и не давало замерзнуть. Только кончики ног, легкомысленно высунувшиеся из-под покрывала, онемели.
Однако Саске было жарко, удушающе душно. Шумно и тяжело сглотнув слюну из пересохшего от нарастающей жажды рта, он еле-еле открыл потрескавшиеся губы, морщась: у него зверски болел затылок и область шеи у основания головы, однако пробовать шевелиться или даже встать, как делал это обычно, он не стал: слабо и равнодушно потрогав сухой лоб и опустив безвольную руку снова на футон, он в изнеможении закрыл глаза.
Длительный сон безусловно пошел на пользу. Сознание окутывали безмятежность и спокойствие, больше не было того самого мечущегося отчаянного чувства, только абсолютная усталость.
Саске мучительно пытался вспомнить, что было до того, как он внезапно, по непонятной причине отключился, он до конца не помнил этого момента, его кто-то оглушил? Ему почему-то казалось, что он все время находился в бреду, скользя и балансируя на бредовой грани сна и реальности, где между собой переплетались множество мыслей, настоящих и выдуманных больным сознанием, тревожных, беспокойных, мучающих, но память, пробуждаясь, постепенно складывала обрывки картины, соединяя их друг с другом; как только мозаика собралась, Саске окончательно пришел в себя.
«Ах, да, я у Изуны».
Сквозняк, задумав своим холодом вызвать бег мурашек по теплой коже, начал поддувать под одеяло, Саске пришлось перевернуться на бок, подогнув ноги под себя и почти с головой заворачиваясь в покрывало. Его рука легла на футон прямо перед глазами; Саске неосознанно впился взглядом в свою расслабленную ладонь, разглядывая ее.
Она до сих пор сохранила на себе скользящее и трепетное ощущение прикосновения к волосам и коже Итачи, эти ощущения казались настолько живыми и реальными, точно вот-вот, только что пальцы пропускали пряди темных волос, тыльная сторона ладони касалась теплой и гладкой щеки, но и свиток, чьи жестокие слоги и иероглифы так же услужливо всплывали в памяти, не мог не оставить после себя отвратительное ощущение.
Чем больше и дальше Саске погружался в воспоминания последних минут перед потерей сознания, тем сильнее и сильнее в нем разгоралась ненависть и к себе, и к Итачи.
Жалкая ненависть? Так он сказал?
О, нет, брат, нет, ты не понимаешь, во что превратил мою прежнюю ненависть к тебе.
Саске, крепко сжав в руках край одеяла и подтянув его к груди, с горечью прикусил губу, закрывая свои глаза.
Ему хотелось сжаться в комок, но тело почему-то не двигалось, обмякнув, словно оно противилось проявлению слабости.
Что ж, старший брат совершенно бездумно и легкомысленно просчитался в этом, если, конечно, его слова не должны были восприниматься как провокация. Ненависть Саске сейчас уже не была той самой необузданной и безумной вспышкой, ослепившей в первые минуты его разум. Она теперь медленно, но верно питала и сковывала его своим холодом и сдавливающим одиночеством, чем дольше он остановившимся и пустым взглядом смотрел на свою раскрытую ладонь.
«Ты убил нашего отца и нашу мать. Ты посмел тронуть их. Моих маму и папу».
Саске казалось, что это одно из немногого, что он не сможет простить Итачи никогда. Что угодно, даже убийство так же предавшего и покинувшего их в трудную минуту клана, но не родителей, не свое обманутое доверие.
Он ежеминутно, как будто издеваясь над самим собой, вспоминал, как безоговорочно верил этому человеку, как готов был следовать за ним куда угодно, готов был предавать, бросать, менять в корне свою жизнь, что и сделал: он сломал свою прежнюю жизнь, выкинул на помойку, позволил людям топтать ее и издеваться над ней, когда его заставили поверить в то, что все по-настоящему. Как глупо все это теперь казалось, как стыдно было сейчас Саске, ведь он перед родителями, перед Наруто, на суде вел себя как мальчишка, находящийся в иллюзии брата, говорил смешные и постыдные вещи и, что самое грязное и удивительное, верил в них. Искреннее верил, а они все знали, что он всего лишь глупый, поверивший в сладкую ложь мальчик. Саске сейчас не хотел думать и вспоминать то, что делал, о чем думал, его воротило и передергивало, он закрывал глаза и стискивал зубы, пытаясь обо всем забыть, молясь о том, чтобы все забыть.
В эту минуту он ненавидел Итачи так сильно, как мог. Так сильно, как любил и его, и родителей.
Саске безумно жалел о просто так легкомысленно кинутой им жизни, к которой всегда стремился, вспоминал о том, чего мог добиться, каких головокружительных высот и признаний, и что у него отобрали. Итачи всегда все у него отбирал, все слова похвалы и признание, с детства, Саске чудом не начинал его ненавидеть черной завистливой ненавистью с колыбели. Да, он иногда безумно ревновал к всеобщему вниманию, да, обижался, да, даже бывали моменты, когда он завидовал, причем вовсе не безобидной завистью, Итачи был прав сотни раз, но как только он, старший брат, звал с собой, улыбался, садился рядом, начинал о чем-то говорить – неужели было так не заметно, что все ревности и обиды уходили прочь?
Ненависть еще никогда не была так сильна, как в эту удушающую минуту.
«Он предал меня, моих родителей, которые пожертвовали своей честью ради нас, чьи ноги я должен был целовать в благодарность всю жизнь и защищать, я же любил их, всегда любил, они мне были дороги. Такому слепому глупцу, как я, надо было это заслужить, чтобы понять, что я променял взамен на несколько месяцев иллюзии. Я был опозорен, был выставлен посмешищем, думал, что брат терпит все ради меня, был убран навсегда из своей же жизни, был приговорен к казни, едва не умер, говорил что-то про жертвы и кому, ему? Тому, кто про себя смеялся над моими словами? Ему всегда было плевать на нас всех, всегда, я просто глупый слепец, наш отец был так прав. Итачи, и ты был прав, я всегда был непростительно слаб и жалок в твоих глазах, но не потому что у меня не хватало силы, а потому что я был ослеплен тобой, твоим совершенством, твоими лживыми и фальшивыми словами, я любил в тебе все, думал, что разгадал тебя, но на самом деле я никогда не знал ничего, кроме твоего имени. Я ничего не знал и не знаю о тебе, я не знаю, кто мой брат и что это, существовал ли когда-то такой человек, как мой брат. Я ненавижу тебя. Ты узнаешь, как опасно предавать мое доверие и заставлять ненавидеть. Ты узнаешь, что такое моя ненависть, ты испытываешь ее силу. Если участь братьев Учиха смерть одного из них, то эту участь постигнешь только ты».
Саске горько усмехнулся пополам с хрипом, в приступе очередного ударившего по сознанию бреда наслаждаясь своими же мыслями. Он слишком ненавидел, чтобы обращать внимание на боль.
Сейчас не время было бездейственно переживать и вспоминать о прошлом.
Правда, я соберу свои силы или мне предначертано сломаться? Итачи, как думаешь, ты сломаешь меня или я выживу? Кто скажет мне, способен я выжить или нет? Не оставляйте меня без ответа. Если я держусь, это не значит, что я не страдаю, Боги, вы хотели увидеть меня таким? Вы хотели увидеть меня ревущим как волчица, у которой убили волчат? Увидеть, что сделаю, когда потеряю все? Но никогда вам не суждено того увидеть. Только Итачи я покажу это, слышите, жестокие Боги?!
Ненавижу, ненавижу, ненавижу вас!
Остановите это. Я отдам все, чтобы вернуть мое прошлое, все, но остановите же, я умоляю.
Остановите мои руки, которые уничтожат все, чем я жил.
Саске тяжело поднялся на локтях и выпрямился, сев и сбросив с груди одеяло.
В эту минуту в его воспаленном и напрочь затуманенном сознании не было колебаний. Он как фанатик горел одной идеей: найти и убить брата.
Убить, избить, растерзать, выпить его кровь, предать, сделать больно, поранить, уничтожить – такова участь братьев Учиха.
– Саске-кун, ты в порядке?
От стены, как только Саске пошевелился, тут же отделилась длинная темная тень; Сай подсел рядом на корточки, зажигая небольшую свечу, которую держал в руках. Саске с неприятным выражением лица поморщился, когда свет от вспыхнувшего с треском огня ударил в его глаза; отвечать на вопрос он не стал, спросив прямо в лоб то, что его интересовало более всего:
– Где Итачи?
Сай хотел спросить что-то еще, но как только мельком заглянул в глаза напротив, осекся, поджимая губы.
У Саске были слишком жестокие глаза. В них притаилась как кобра, осторожно высунувшая кончик раздвоенного языка и обнажившая два зуба, наполненных ядом, холодная неприязнь, но еще не всеразрушающая ненависть. Она хранилась и разрасталась как огонь в костре для другого человека, Саске и сам не понимал, что творится сейчас у него внутри. Он как заведенный маниакально повторял про себя слова, написанные братом, словно пытаясь себя в чем-то заверить, как будто резко, впав в беспамятство, забыл обо всем, что ранее связывало их вместе, как будто забыл о других, более сильных чувствах к этому человеку. Его ослепила ярость, она не проходила, лишь сильнее кипела и росла.
Саске не хотел думать и разбираться в произошедшем. Итачи знал, куда следует бить и не прогадал: он своими словами сразу пресек возможность прочувствовать боль, поставив преграду потоком ненависти.
