Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"

Автор книги: Prosto_ya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 47 страниц)

Та, как будто недовольная грубостью, строптиво фыркнула и заражала, но все же, ударяя копытами землю, поскакала, быстро унося Саске навсегда прочь от окраин Скрытого Листа, в котором немногие выжившие пытались спастись и спасти своих товарищей.

Среди тех немногих выживших была Команда семь.

***

Чтобы добраться до места своего назначения Саске потребовалось на сей раз не так много времени: с кобылой он смог доехать до маленького города на границе Страны Земли за четыре дня, учитывая ночи, которыми почти насмерть загонял лошадь, доводя ее до того состояния, когда она, крупно дыша и вздрагивая мокрыми округлыми боками, останавливалась, отказываясь ступать дальше даже под ударами плетью.

Саске тревожило не только свое внутреннее самочувствие, неприятное состояние отрешенности, негармоничности и опустошенности, которые не сглаживались ничем, даже временем. Но его при этом волновало больше другое.

Когда-то Саске очнулся и почувствовал, что он – мститель. Это неизгладимое ничем ощущение не отпускало его и сейчас, становясь главной проблемой его состояния и причиной чудовищной опустошенности внутри, граничащей с жестокостью.

Саске понимал, что вряд ли теперь изменится, но в то же время он всегда знал и чувствовал, что эта черта всегда жила в нем глубоко внутри, просто он ей не жил за ненадобностью. Возможно, и сейчас, когда Итачи будет рядом, он, наконец, перестанет ей существовать?

А еще Саске волновала и другая вещь: найдет ли он Итачи, и главное, в каком состоянии?

И что тот скажет, когда обо всем узнает?

Следуя указаниям Неджи, Саске нашел тот самый город, нашел разлитую реку по полям и огромные заросли репейника. Чтобы сократить путь, он не останавливался ни в одной деревне по пути, только один раз снова в Отафуку, и то, потому что запас еды закончился. Там в таверне, где было темно и сыро, и ужасно навязчиво пахло сухими травами, какие-то люди в полголоса обсуждали трагедию, которая случилась в Конохе: нового Хокаге убили, а во время грозы, не выдержав напора воды, рухнула старая дамба, позволив реке, переполненной дождями, смести Скрытый Лист и затопить все его постройки с жителями. Очень многие погибли, некоторые выжили, сейчас же, ходили слухи, что там зарождались эпидемии от сырости, грязи и трупов. Саске было, с одной стороны, злорадно безразлично, а, с другой стороны, отчего-то неприятно это слушать, поэтому, поев, он быстро ушел, чтобы больше не слышать ничего о Конохе.

Он не жалел и не начинал о чем-то раскаиваться. Однако неприятный осадок после услышанного все же остался. Просыпающиеся давние чувства к Скрытому Листу? Воспоминания о детстве, проведенном там, о годах учебы и веселья в Команде семь? Кто знает, но Саске стало все сильнее тревожить нечто колючее и едкое, не раскаяние, вовсе нет, а внутреннее сопротивление его жестокости и холодной расчетливости, с которой он уничтожил все, что когда-то любил и чем жил.

Интересно, убив Итачи, он ощущал бы то же самое? Это чувство опустошенности и смутной горечи? Или было бы в сотни раз хуже?

Саске снова, как будто вымещая всю свою злость на себя же за эти глупые мысли, скакал во весь опор, бешено, дико летя по дороге и достигая города, где был или должен был быть Итачи, всего лишь за полдня.

По утоптанным и широким дорогам он решил пройти пешком; оставив лошадь у одного из заборов бедной хижины, у бедняка, который утром потеряет голову от радости при виде такого подарка, Саске отправился бродить по поселку, выискивая то место, которое ему описал Неджи.

Найти постоялый двор не составило большого труда: один из местных, улыбчивый мужчина преклонных лет с маленьким сыном, которого держал за грязную руку, сказал, что здесь не так уж много приезжих, в Страну Земли обычно переходят через крупный торговый город на юге, где находятся посты АНБУ, здесь чаще всего из страны в страну скитаются беглые шиноби, которые и останавливаются в их четырех постоялых дворах. Под описание Саске – «широкое двухэтажное здание с таверной у черного хода» – подходила только одна-единственная гостиница, расположенная за основной чертой города: ею владела чинная вдова, дряблая старуха, наследницей которой была ее внучка, уже жившая со своей семьей и нетерпеливо ожидавшая того момента, когда постоялый двор перейдет в ее руки после смерти гадкой и жадной до денег старухи.

Найти гостиницу оказалось не так трудно, как казалось на первый взгляд. Саске, мельком оглянув широкое и темнеющее в сумерках пасмурного дождливого неба здание, не стал стоять на его пороге, снимая свою шляпу и решительно входя внутрь: ему не верилось, что все произошло так быстро и скоро; сердце, как только мысль о том, что в одной из комнат сейчас сидит его Итачи, последнее в мире близкое существо, глухо и почти болезненно ударилось: Саске казалось, что как только он снова увидит своими глазами этого человека, очищенного от позора и крови, как тут же вцепится пальцами в его волосы и будет дышать ими, переплетать со своими и ничего большего, ничего.

Он прижмется и затихнет, будет сидеть так целую вечность, молча, не двигаясь. Живое ли будет тело рядом с ним, мертвое – не важно, главное, что оно будет принадлежать его старшему брату.

Саске встретили радушно и расторопно, сама старуха, выползшая из своих покоев, сегодня встречала гостей в темно-лиловом шелковом кимоно, глубокого цвета, насыщенного, с массой тяжелых складок. Всех гостей она знала в лицо, и узнать по описанию в них Итачи для нее не составило труда: она, немного подумав, так же добавила, что господин был болен, но уже поправился и должен покинуть их завтра рано утром.

У Саске едва ли не упало сердце: задержись он хоть чуть-чуть, на час, два, все было бы кончено.

Впрочем, думать о том, что было бы, не найди он Итачи здесь, ему не хотелось.

Саске, прибывая в чрезвычайно необычном состоянии, одновременно был беспокоен и умиротворен, волновался перед встречей и пытался быть хладнокровным, однако в просьбе позволить подняться к брату наверх ему отказали.

Даже слова о том, что они родные братья не подействовали на старуху. Однако при виде денег она все же что-то невнятно пробормотала, пряча их к себе в складки темно-лилового кимоно и низко кланяясь гостю.

– Добро пожаловать, господин, – прошипела она, пропуская Саске вперед. Тот ответил поклоном и, почти сдерживая желание бежать, быстрым шагом начал подниматься вверх по лестнице, чувствуя, как с каждой пройденной ступенью внутри него все больше и сильнее замирает неотвратимое предчувствие встречи с чужими глазами родного Итачи.

Но чтобы там его ни ждало, Саске желал их снова увидеть, столкнуться с их холодом и узнать всю правду из уст Итачи: только ее он мог признать как самое верное на этой земле, только услышав ее от брата, мог окончательно успокоиться и убедиться, что все сделал правильно.

Ступени мелькали перед его глазами – Саске казалось, что их тысячи и миллионы, – и он вошел в длинный и узкий коридор, в стенах которого располагалось шесть раздвижных дверей; зная по словам старухи, за которой из них его старший брат, Саске застыл перед ней, напряженно ощущая, как быстро бьется его сердце.

Как мелкая дробь.

Саске не мог сдвинуться с места. В самые важные и переломные моменты его жизни он всегда стоял перед наглухо закрытыми седзи, за которыми всегда был его Итачи: и тогда, в поместье, когда сам разрешил положить начало всему, и в первую их ночь, и тогда, в Отафуку, когда, как и сейчас, горел желанием узнать правду, и теперь, практически чувствуя в себе все то же, что и тогда в заброшенном доме, где его избили, сказав жестокие слова.

Но Саске не колебался. Его волнение почти перерастало в пылающее лихорадочное возбуждение, впервые за столько дней в нем вспыхнуло что-то обжигающе знакомое, нечто горячее, ласковое и одновременно беспокойное и до холода в крови тревожное, ведь между ним и Итачи такая пропасть, как бы не свалиться в нее, как бы смочь перепрыгнуть через нее.

Снимая с себя рывком шляпу, Саске с быстро бьющимся в груди сердцем открыл седзи, не глядя, вошел внутрь, снова запирая их и поднимая блеснувшие глаза на слабо освещенную сумерками наступающей ночи комнату.

В полутемном помещении, освещенным помимо блеклого вечернего света от решетчатого окна маленькой потухающей свечой, на разобранном футоне спиной к седзи сидел Итачи, укрыв ноги одеялом и собирая разложенные вокруг вещи: оружие, аптечку, мелкие незначительные безделушки, никак не пригодные делу шиноби. Его огромная шляпа из соломы, широкая и плотная, лежала рядом с ним, на татами, поверх нового темного плаща и походной одежды, сам же Итачи был переодет в черное гостиничное юкато. Он услышал, как зашуршали седзи в его комнате, раздались быстрые шаги, поэтому, мгновенно сжав в руке свой кунай, лежащий на коленях, обернулся, но двинуться не успел: к его горлу тут же подставили лезвие ножа.

Пару мгновений Итачи, совершенно не ожидавший такого, оцепенело и даже как будто изумленно вглядывался в бледное исцарапанное лицо напротив; Саске отнял любую возможность пошевелиться, сидя на расстоянии вытянутой руки и подставляя тот самый кунай со своим именем на его рукоятке к горлу своего старшего брата.

Глаза в глаза.

Итачи был спокоен, смотря в них. Быстрым и опытным взглядом осматривая Саске, он не мог не заметить на нем многочисленные синяки и порезы, в том числе тот маленький на шее, оставленный катаной покойного Четвертого Хокаге Скрытого Листа.

Саске тоже молчал, но его старший брат все читал по глазам того, горящим и лихорадочно блестящим, однако смотрящим с взрослым, зрелым выражением.

Они оба так и молчали, пока Итачи, наконец, не сказал спокойным и холодным тоном, едва сдвинув брови:

– Опять ты. На этот раз решил не церемониться? Ты не думаешь, что этот способ убийства слишком подлый?

– Итачи, – Саске, сидя на пятках, отрицательно качнул головой, голос его был, несмотря на блеск глаз, холодным, железным и даже строгим, – прежде чем мы начнем выяснять наши с тобой отношения, ответь мне на один вопрос: правда, что совет Листа отдал тебе приказ уничтожить Учиха? Если ты снова скажешь мне то, что сказал тогда, – я зарежу тебя как животное, и это не будет подло.

В глазах Итачи промелькнуло нечто похожее на удивление, но он только слегка отодвинулся назад, нахмуриваясь.

– Ты сошел с ума.

Но Саске не дал ему возможности отстраниться еще дальше, сильнее прижимая к горлу острие куная. Спокойным как прежде он оставаться больше не мог: напряжение последних дней, переживания, стеклянные глаза Итачи, его голос, снова лживые слова добили – и Саске закричал:

– Не лги мне! Не лги, Итачи! Я все знаю, почему тебе сложно сказать мне правду, я хочу ее услышать от тебя! Признайся, тебе больше нечего бояться. Я убил Шимуру Данзо, я уничтожил Скрытый Лист, поэтому не надо, не лги мне после этого, ты не знаешь, что я пережил, – Саске почти хрипел, не в силах держать себя в руках. – Я повторю свой вопрос: совет приказал тебе убить Учиха? Да или нет? Ответь мне! Итачи!

На последнем слове Саске поперхнулся своим же голосом, захлебнувшись в своих же криках, но он видел, смотря в бледное и худое лицо брата, осунувшееся, как и его слабое тело, что в глазах того застыло неопределенное выражение.

– Что ты сделал, Саске?..

Тот молчал, не в силах больше говорить.

Саске был на той самой грани, когда он не понимал, что творится в его голове; она была наполнена кашей из кучи бессвязных мыслей, а его твердая, не дрожащая рука у горла старшего брата готова была перерезать его после того, как он снова скажет те самые ужасные слова: Саске второй раз бы их не пережил. Он почти сходил с ума, он был на грани нервного расстройства, срыва, он готов был умолять Итачи сказать что-нибудь, что-нибудь, что угодно, хоть одно слово, да даже пусть силой заставить его это сделать, вцепиться в длинные волосы и с грубостью принудить, принудить его сказать хоть что-то!

Саске не понимал, насколько сейчас было страшно его искаженное холодом лицо; не понимал, как он глубоко, но спокойно дышал; он безотрывно смотрел в глаза Итачи, пытался найти там ответ и не находил ничего, а брат, который был рядом, родной, близкий брат казался самым далеким, чужим и незнакомым в мире существом, и Саске не мог пережить это понимание наяву, в реальности.

Ничего не будет как раньше. Близость стала огромной и непреодолимой дистанцией, Саске только сейчас с ужасом понял безвозвратность прошлого; он до последнего наделся, хотя и знал все наперед, что ему станет хорошо рядом со старшим братом, но нет, его взгляд лишь стал еще холоднее, Саске лишь еще сильнее почувствовал разрыв между ним и собой. Его старший брат просто молчал, его вечная недосказанность и недоговоренность, ложь даже сейчас отталкивала, все больше отдаляла их друг от друга; Саске в отчаянии не хотел верить этому, не хотел поддаваться леденящему ощущению расстояния, ведь оно вселяло дикое, животное отвращение.

Но наконец Итачи дернул плечом, пристально взглянув в глаза Саске. Он больше не умел смотреть по-другому, чужие глаза, невероятно чужие вселяли в его младшего брата страх.

«Вот и все?» – Саске поджал губы. Судя по всему, Итачи не собирался оправдываться или что-то говорить, стало быть, все будет по-прежнему, но ненавидеть Саске больше не мог: стискивая зубы, он сжал рукоятку куная, решаясь взмахнуть рукой и убить, как застыл, когда рука Итачи поднялась, медленно приближаясь к нему.

В рассеянном свете комнаты она казалась невероятно тонкой и костлявой, худой и хрупкой, почти восковой, как у мертвеца; выражение усталого лица Итачи с плотно сжатыми губами и пустыми глазами не изменилось. Его рука все тянулась и тянулась, приближалась к Саске, брови которого сдвинулись к переносице, а глаза застыли в напряжении.

Что это значит? Итачи, да что же ты такое?!

Рука старшего брата остановилась возле чужого бледного лица, застыв как будто в нерешительности на секунду, и тут же Саске затаил дыхание, крупно и резко вздрогнув: длинные пальцы осторожно захватили темную прядь его мягких волос, ласково, осторожно отведя ее со скулы назад; Саске как завороженный смотрел в лицо Итачи, когда губы того двинулись:

– Вот как. Ты не должен был этого делать. Коноха ни в чем не виновата.

Пальцы осторожным и обреченным движением сжали мягкий локон; губы Саске дрогнули, его грудь едва поднималась, глаза неподвижно смотрели в лицо брата, исказившееся теплой знакомой улыбкой.

– Мне, в таком случае, бесполезно что-то скрывать. Прости, Саске. Делай так, как будет тебе лучше: ты же поднял руку на ни в чем не повинных людей, а ведь только лишь один я заслужил смерть от твоей катаны. Если хочешь, убей меня, я в твоих руках.

Рука Итачи, отпустив прядь темных волос, упала вниз, на футон, мимолетно скользнув по грубой одежде младшего брата. Сам Итачи выпрямился под давящим на его шею кунаем: он смотрел смело и без страха, уже не улыбался, в уголках его губ застыло нечто грустное, но невероятно твердое и стальное, волевое. Саске, небрежно усмехнувшись, опустил свою руку с оружием, упираясь ладонями в футон и опуская голову вниз, глубоко и спокойно вздыхая всей грудью.

Облегчение окатило его тяжелой волной.

Саске с трудом сглотнул густую слюну, краем глаза смотря на почти недвижимую грудь старшего брата, неживую, застывшую в слабом дыхании; а потом Саске, закрывая веки, нагнулся вперед и наконец-то уперся лбом в надежное и крепкое плечо.

Ему показалось, что Итачи напрягся, но все же не пошевелился, не обнял и не положил руку на голову своего маленького брата – никакой реакции от чужого Итачи.

Холодного и чужого.

Саске с замиранием сердца снова прислушивался к тихому дыханию, но в ответ не получил ни ласки, ни улыбки, ни всего того, что было раньше – в ответ он видел только абсолютно безответную пустоту. Ни единого слова, как будто все это время они действительно были чужими. Саске ждал, что брат как всегда поймет его без слов и придет на помощь, но нет; Саске по-прежнему прижимался лбом к родному плечу, а Итачи не двинулся с места, продолжая ровно сидеть как равнодушное изваяние статуи.

Саске нахмурился.

Неужели это было итогом всего того, что ему пришлось пережить? Все это, чтобы услышать признание в невиновности и не более того?

Саске почти задохнулся от нахлынувшей злобы.

«Не молчи, только не молчи, если бы ты знал, как я сильно ненавижу твое молчание».

– Брат.

Саске изо всех сил, на которые еще только был способен, подняв свои руки, стиснул плечи Итачи, как можно сильнее прижимая его к себе и утыкаясь своим лицом в складку его шеи, почти не дыша; как утопленник, схватившийся за последнюю возможность выжить, он так же цеплялся за Итачи, надеясь снова обжечься его вниманием, снова ощутить то самое спокойствие и умиротворение, которое ждал, тихое и приятное ощущение того, что все позади; Саске обнимал, прижимался сам и прижимал к себе почти отчаянно, почти удушающе, болезненно сильно.

– Не молчи, брат, – тихий, но твердый и даже угрожающий шепот у самого уха старшего брата и цепкие, оставляющие после себя синяки, объятия.

Итачи как будто пробудила эта умоляющая просьба, и он едва заметно пошевелился, но не для того, чтобы с теплом и усталостью в движениях ответить на ласку брата, прижавшегося к нему как в поиске защиты и силы, а только для того, чтобы слегка отодвинуться, чтобы увидеть лицо Саске и отрезвляющим холодным взглядом заглянуть во внимательные глаза напротив.

Их взгляд, поймав тот самый холод, померк, остекленев.

В эту секунду Саске все понял.

– Послушай меня внимательно, – тон Итачи был как у отца, когда тот что-то объяснял, такой же формальный, Саске с изумлением угадывал эти не предвещающие ничего хорошего нотки. – Послушай меня внимательно один раз в жизни. Был момент, когда я решил, что наказание за причиненный мой вред Учиха я должен понести от твоей руки. Я хотел использовать твою ненависть, чтобы ты не рисковал собой, но, – Итачи криво усмехнулся, – просчитался. Глупо просчитался, недооценив силу твоей ненависти. Она стала такой большой, что тебе стало тесно жить с ней бок о бок, и ты решил превратиться в преступника? Твой голос никогда не дрожал, и даже сейчас, хоть ты и нервничаешь, и волнуешься, он тверд как сталь, ты уверен в себе и своих поступках, но я хотел, чтобы ты больше не шел за мной и пошел своим, верным путем. Ты пошел не по той дорожке, сделав то, чего я никогда не желал для своей родной деревни, чье доверие я предал, позволив тебе уничтожить ее. Я сам виноват, что своими молчанием и ложью сделал это, и теперь ничто не поправить. Я погубил тебя. Тогда, когда мы приехали к Изуне-сану, я начал понимать, что все, что я пытаюсь сделать для тебя, обращается против тебя же. Надо было тогда еще оттолкнуть тебя, но я не смог, и я погубил тебя. Да, у деревни есть темная сторона, но я никогда бы не позволил тебе поднять на нее руку, Саске. Я вижу и чувствую, кем ты стал, и эта ответственность лежит на мне. Я хотел, чтобы Скрытый Лист существовал, я так сильно желал сохранить его ценой своей жизни и жизни клана – и что ты наделал? Зачем и для кого это нужно? Глупый младший брат.

Саске расцепил руки, отодвигаясь, и с неопределенным выражением лица начал всматриваться в спокойную маску Итачи, опустившего свои глаза вниз, пустые и холодные.

Брови Саске дернулись.

Он был готов услышать что угодно, но не это. Не то, что его ненависть сравняли с грязным преступлением. А, впрочем, он подозревал, что Итачи не одобрил бы этого, но что сделано, то сделано, и Саске не без раздражения в голосе ответил:

– Конохи больше нет. И нет смысла говорить о ней.

Итачи с нескрываемой усталостью спросил:

– Зачем тогда ты пришел ко мне?

Саске побледнел.

– Зачем?.. Как зачем?! Чтобы услышать правду от тебя! Чтобы быть с тобой. Куда мне еще, по-твоему, иди? Куда? Ты – все, что у меня осталось. Или ты меня теперь ненавидишь? Ты меня ненавидишь из-за Конохи? Ты, ты, ты и только ты во всем виноват, ты их всех убил ради чертовой Конохи! Ты с самого начала во всем виноват, и я буду винить тебя всю жизнь.

– Так ты пришел, чтобы быть со мной? – Итачи усмехнулся. Он слишком часто усмехался, что начинало раздражать Саске все больше и больше. – Я боюсь, – уже мягче продолжил Итачи, – что наши пути разошлись. Или разойдутся в скором будущем. Я понимаю тебя, но ни тебя, ни меня прежних не вернуть никогда. Я говорил, что не наступит того дня, когда я возненавижу тебя. И это правда. Я не прогоняю тебя, я просто указываю на реальность, с которой нам придется столкнуться.

– На реальность? Я скажу, в чем твоя реальность. В Конохе. В том, что между нами опять чертова Коноха, даже после ее гибели, вечно Коноха, вечно, черт ее побери! – Саске отвернулся в сторону, поджимая бескровные губы.

Действительно, многое было уже непоправимым, Саске понимал, что в который раз захлебнулся в нарастающем ощущении одиночества и пустоты: Итачи от него отрекся. Отрекся от его мести и ненависти.

– Саске, – Итачи протянул к нему свою руку, нагибаясь вперед и встречаясь с колючим и пронзительным взглядом из-под иссиня-черной челки, взглядом жестоким, холодным и отталкивающим, ненавидящим, – неужели ты, зная правду, не понимаешь, что я счастлив, что могу видеть тебя без страха перед твоей смертью?

Итачи никогда не думал отрекаться от своего брата или прогонять его после узнанного; сама весть о том, что сделал Саске, изумила и ошеломила его, ведь он никогда бы не мог подумать, что его брат узнает всю правду, что пойдет на такое. Что угодно, могла бы повториться даже та встреча, только уже со знанием всего, но чтобы уничтожить Скрытый Лист?.. Какова должна быть сила ненависти, чтобы сделать это, чтобы даже начать мыслить об этом серьезно?

Да, Итачи боялся. Боялся, что его маленького брата никогда не вернешь, боялся прикасаться к нему, чужому и незнакомому, способному на такие преступления, боялся что-либо сказать; слова Саске злили, глаза напрягали, прикосновения жалили, жесткость и ненависть отвращали.

Их пути слишком разошлись, они сами слишком изменились. Как им теперь быть вместе?

Да, Итачи скучал. Теперь, когда они свободны, когда наконец-то после всего принадлежат лишь сами себе, без угрозы смерти или суда, изгнания или позора – Итачи жаждал бы вдохнуть терпкий запах иссиня-черных волос, насладиться бы их прохладой и снова бы охранять, но было поздно думать об этом.

Можно ли сейчас думать об этом?

Саске колебался, молча и с настороженностью смотря на своего старшего брата, не поддаваясь к его рукам, к его телу, вообще не шевелясь, как будто не желал после всего приблизиться к нему. Но Итачи и сам внезапно остановился в своем порыве, нагнувшись к брату: он внезапно нахмурился и спросил:

– Откуда ты узнал обо всем?

Саске выдержал короткую паузу.

– Из свитка, который был с тобой.

– Из свитка?..

Теперь пришла очередь Итачи побледнеть и слегка отодвинуться назад.

Забавно.

Забавно все-таки, да, Саске?

– Он был у тебя? Все это время был у тебя?!

Саске с непониманием кивнул. Он не понимал, почему Итачи сейчас смотрел так ошеломленно и даже с испугом, почему внезапно расширились и потемнели его зрачки, почему он как будто судорожно задохнулся, почему он приложил руку к своей груди, сморщиваясь и тяжело начиная дышать приоткрытым ртом, резко опираясь о свое колено рукой и внезапно закашливаясь, громко, с рвущимся звуком, вздрагивая всем телом.

Саске в тот же мгновение обнял его за плечи, нагибаясь к Итачи, и не без испуга начал вглядываться в скорченное как будто болью лицо:

– Что с тоб…

Его голос оборвался на полуслове в тот момент, когда с ладони Итачи, закрывающей в приступе рот, сорвались бардовые капли, падая на футон.

Кровь.

Итачи продолжал глухо откашливаться, почти задыхаясь и начиная рваться кровью и слюной, Саске ничего не мог сделать, не мог ничем помочь, только в оцепенении смотрел на то, как его брат корчится в приступе, хрипит, как будто всхлипывает, изо всех сил зажмурившись; как только кашель прекратился, а Итачи отнял руку ото рта, из которого тянулась пропитанная кровью слизь, он тут же оказался смятым и прижатым к неподвижной груди, в которой судорожно и испуганно билось родное ему сердце.

Саске не думал о том, что грязная ладонь Итачи и его окровавленный рот испачкают его одежду и кожу; не думал о том, что брату надо оказать какую-то помощь и дать воду, чтобы он умылся и прочистил горло, саднящее от горькой слюны; Саске прижимал его голову к своей груди, обхватывал руками все еще трясущееся в приступе тело, утыкался носом в теплые волосы, закрывая глаза.

Это была та болезнь, о которой говорил Неджи.

Смертельная.

Время.

Брат, нам не хватило времени. Еще тогда я понял, что нам не хватит времени, что мы растратим его на ненависть и вражду, на месть и междоусобицу, а ты в это время умрешь, мой брат.

Нам не хватило времени.

Саске не отпускал Итачи, обнимая его и наслаждаясь теплом его тела, даже запахом его крови, не обращая внимания на то, как внутри снова всплывает то самое чувство отчужденности, неродное и странное чувство к Итачи, почти ненависть, он все равно не отпускал его, в чем-то стараясь убедить себя и привыкнуть к этому новому, нужному ему брату, тихо говоря, скорее даже нашептывая, как мать успокаивает своего ребенка:

– Все кончилось. Я с тобой. Я буду с тобой несмотря ни на что. Ничего больше нет, нет больше прошлого, это конец, конец, понимаешь? По крайней мере, я так пытаюсь убедить себя. Я пришел к тебе и не уйду без тебя. Я прощаю тебя. Ненавижу, но прощаю. Теперь есть только ты и я, забудь об Учиха, о Скрытом Листе, я сам завершил эту историю, просто будь моим братом, я не прошу ничего большего, только избавь меня от этого ужаса, Итачи, я выгорел изнутри, я обожжен, как наше поместье.

Итачи осторожно пошевелился, выбираясь из объятия и смотря на своего младшего брата странным, но, несомненно, знакомым взглядом, но где Саске уже видел этот взгляд – он не помнил.

– Почему твои глаза снова видят? – вдруг спросил Саске, протягивая к лицу брата руку и отодвигая челку. Тот, вытирая рот от крови и выпрямляясь, встал, не давая Саске возможности прикоснуться к своему шраму на лице.

– Это глаза Шисуи.

Раздался плеск воды в умывальной чаше: Итачи смывал с себя кровь, полоская рот. Он безотрывно, так, чтобы пряди волос закрыли его горящее лицо, смотрел на волнующуюся от его прикосновений порозовевшую воду, потом перевел свой взгляд в окно: темнело.

Небо было пасмурным, дождливым и тяжелым, оно темнело на фоне засыпающего города как огромное фиолетовое пятно, вот-вот грозясь разразиться холодным дождем и громом. Все вокруг увядало, даже листья, пусть они не опадали, с каждым днем все больше блекли, становились слабыми на ветру и срывались, уносились вдаль, далеко-далеко, пока не падали, пока не сгнивали в грязи.

Итачи не знал, что ему сказать, как объяснить брату причину своего внезапного холода, который сбил с толку даже его самого, как уладить это ужасное впечатление первых минут встречи. Он должен был идти в Акацки как можно скорее, он уже все решил для себя, но Саске как всегда все изменил, все перевернул, и теперь Итачи колебался.

Что лучше для них обоих? Для двух преступников?

Мне тяжело называть тебя преступником, Саске, если бы ты только мог это знать. Ты делаешь своими поступками мне больно и одновременно хорошо, я тебя так ненавижу за них и восхищаюсь одновременно.

Его брат уничтожил Скрытый Лист. Но Итачи не за что было прощать, скорее, он сам мог бы попросить прощение за то, что не сказал обо всем раньше, когда мог все изменить.

Саске правильно тогда сказал. Я – трус. Трус, погубивший то, что мне доверили охранять ценой всего, что у меня есть.

Между ними обоими даже в моменты близости все равно была незримая, но крепкая преграда. Всегда была, и в поместье, и в Тандзаку, а сейчас особенно. Итачи молчал, его брат молчал, оба молчали, думая, что понимают друг друга без слов, но Итачи только сейчас понял: они никогда не понимали и не знали друг друга. Никогда.

Они всегда были друг другу незнакомыми Саске и Итачи, чужими братьями, они смотрели лишь на маски и думали, что все ясно поняли, но это была лишь иллюзия: они находились в иллюзии друг друга.

Это недопонимание сдерживало Итачи от любого следующего движения и поступка. Разрушить недосказанность – как? Он не знал. Не оставить в их отношениях пробелов – каким образом? Что рассказать? Зачем? Итачи не привык открываться перед людьми в своих чувствах, даже перед Саске – как теперь это ясно, разве он бы когда-нибудь стал бы все ему рассказывать, – он уже и так слишком о многом ему сказал, слишком многое позволил и показал, но как быть сейчас – он не знал.

Его брат сам подсказывал путь, но колебания и сомнения затмевали близорукие глаза Итачи.

Саске тем временем хмыкнул.

Так холодно, так резко и неприятно, почти с надменностью.

Что с тобой, мой младший брат? Ты ли это, мой младший брат? Я не узнаю тебя, это не ты. Но и я сам уже давно не я, а нечто, чему я не могу дать названия.

– Шисуи? Так ты и его простил, – голос, вопреки желанию хозяина, получился язвительным.

Итачи невозмутимо дернул плечом, спокойно поведя бровью.

– Почему бы и нет? Он попросил прощения, умер и оставил мне свои глаза. Я понимаю его мотив, я сделал то же самое.

– Пока будут такие слепые патриоты скрытых деревень как ты, будут такие же истории как с нами! – Саске раздраженно цокнул языком, со злостью во взгляде сверкнув глазами.

– Да, может быть. Но я всегда любил Скрытый Лист, любил больше, чем клан, я всегда был против восстания, – возразил Итачи, повернувшись к Саске. – Я не знаю, что ты сейчас выберешь или уже выбрал, какой путь, со мной или без меня. Я скоро умру, я не знаю, насколько скоро, но моя болезнь неизлечима. Я не пугаю тебя, ни в коем случае, и не отталкиваю от себя, просто хочу, чтобы ты понимал, насколько мы плохо знаем друг друга, чтобы ты перестал жить в иллюзии.

– Я уже не живу в иллюзии, – заметил Саске.

Его брат только пожал плечами.

– Кто знает, Саске. Возможно, ты снова прав. Я заметил, ты чаще всего прав, и прислушивайся я к тебе больше, мы бы избежали много проблем. Я признаю это как свою ошибку, я признаю тебя и твои силы, признаю, что ты стал сильнее, чем я, что ты превзошел меня, я горд и одновременно подавлен этим. В тот день, когда меня не станет, я не знаю, что останется тебе, кого опять ты будешь ненавидеть за мою гибель и свою жизнь – я не знаю. Ненавидеть за все ты можешь лишь меня, я лишь приму твою ненависть, и я лишь способен ей насладиться. Все, что я желаю, чтобы тебе было хорошо – это моя цель в жизни, у меня больше ничего нет. Я завтра утром ухожу в Страну Земли, в Акацки, организацию наемников шиноби-отлучников. Я больше не буду решать за тебя, как тебе жить. Что ты решишь, то и будет. Захочешь – пойдем; если ты попросишь, я протяну тебе свою руку, я всегда готов был протянуть тебе свою руку. Если нет – значит, со мной тебе будет хуже, чем одному. Выбирай сам, я больше не хочу ошибаться и вредить тебе. Твое слово будет законом. Но хочу, чтобы ты знал одно: если бы у меня была возможность помочь Скрытому Листу еще раз, – Итачи сел на футон, откидывая холодное одеяло и укладываясь в постель, несмотря на то, какими глазами прожигал его младший брат, – я непременно бы сделал снова то, что сделал. Ради тебя и ради Конохи. Это мой дом, который я готов был защищать до смерти.