Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"
Автор книги: Prosto_ya
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 47 страниц)
За окном продолжало светать все стремительнее и стремительнее.
На горизонте что-то вспыхнуло бледной, но яркой линией. Кажется, сегодня уже не будет дождя.
***
Итачи запахивал свое косодэ, безотрывно смотря в окно на с каждой минутой все больше светлеющее небо, укрывшееся еще плотными облаками, но сквозь них уже кое-где торчали куски бледного, как будто выцветшего и холодного неба.
Им обоим не пришлось долго лежать. Не сейчас. Не здесь. Почти сразу встали, начиная неохотно одеваться.
Привычка шиноби выходить как можно раньше.
Воздух был влажным и холодным, после дождя какое-то время стоял густой туман, оставаясь на побитой ливнем листве тяжелыми и прозрачными каплями воды. Еще было совсем тихо, сельский городок мирно спал, возможно, только сонные пастухи снова повели свои стада на луга, пока еще можно было там пастись. Ни сверчка, ни цикады – все живое как будто разбежалось по углам.
За окном проезжала старая телега, покачиваясь с боку на бок и скрипя огромными треснувшими колесами, накручивающими на себя комья грязи, разбивая и без того размытую ливнями дорогу. Возница, чье лицо было скрыто под огромной соломенной шляпой, ежился, натягивая толстый плащ: было холодно. Уже по-зимнему.
Итачи, затянув на поясе ножны с остро отточенной катаной, потянулся за плотным плащом, который спасет его от холода.
Саске оделся намного быстрее и раньше и уже в теплой накидке и экипировке шиноби собирал лекарства, разложенные по комнате, убирал все еще влажный и теплый футон, складывал оружие в сумку старшего брата.
Никто из братьев не исключал той возможности, что Корень АНБУ, незнающий о трагедии в Скрытом Листе, до сих пор может следить, но почему-то обоим казалось, что слежки все же опасаться не стоит: Итачи бы заметил ее за собой еще по дороге сюда. К тому же, возможно, еще один член Корня был занят расследованием убийства Фу, но, во всяком случае, у Итачи была новая одежда, и он был не один: под широкополой шляпой и со спутником за него вряд ли зацепится глаз АНБУ.
Итачи запахивал на себе плащ, из-под челки кидая взгляды на еще серую и пустую улочку, темные окна крепко спящих домов. Если раньше невинная кровь детей и стариков, пролитая им, мучила его и не давала покоя, то сейчас, когда он получил прощение Саске, все стало легче, чем было. Он еще слепым вместе с Шисуи испросил прощения в храме, затем у монаха, принося жертву и молясь так же за родителей.
В тот момент Итачи как никогда ощущал давно забытые нежные и трепетные чувства ребенка к родителям.
Он был им благодарен. Особенно отцу.
Итачи продолжал запахивать плащ, как твердая и крепкая рука обвила его талию, горячее и спокойное дыхание обожгло его скулу. Итачи кинул косой взгляд через плечо, осторожно кривя уголки губ: нетерпеливый младший брат.
– Ты скоро уже? Хватит наряжаться.
Так было всегда. Так все и останется.
Отпустив темно-серый край плаща, рука Итачи скользнула вниз, задевая грубую и плотную ткань, и повисла, а сам он, разрывая объятие, повернулся, сверху вниз смотря на своего младшего брата, застывшего в недовольном ожидании.
Итачи до сих пор был выше его. Совсем чуть-чуть, но это позволяло ему смотреть на Саске таким взглядом.
Тот поднял правую руку, которая крепко сжимала сугэгаса (1) старшего брата, пальцами отодвинул с его лба пряди волос, закрывших темные глаза, и выдавил смешок, надевая на чужую непокрытую голову шляпу, которую держал в руках.
Саске все еще стоял без своего головного убора, поэтому, твердо сжав плечи Итачи, он беспрепятственно потянулся к его лицу и жадно обнял за шею, стискивая ее изо всех сил.
Итачи охнул, отступая назад под давлением сильного младшего брата.
– Со своей привычкой душить ты когда-нибудь добьешься моей смерти.
Саске, уязвленный столь грубой реакцией на свою ласку, что-то раздраженно буркнул, но все же послушно отодвинулся, с холодом во взгляде начиная завязывать под подбородком старшего брата ремешки его сугэгаса.
Итачи лишь с легкой усмешкой наблюдал за действиями своего брата: откуда же такая забота?
Глупый.
Итачи мягко, но в то же время настойчиво перехватил руки Саске, встречаясь с его непонимающим и даже колючим взглядом.
– Я сам. Одевайся. Кто-то очень спешил.
Саске промолчал, нагибаясь за своим головным убором.
Брат всегда останется таким: холодным и недоступным, сухим и немногословным. Что ж, пусть так и будет, во всяком случае, Саске мог теперь проникать под эту маску, мог теперь смотреть через нее.
Он научился видеть сквозь иллюзии своего старшего брата.
***
Дорога оказалась легко проходимой и пустой; лежала она между двумя полями, оставленными после сбора немногочисленного урожая: этот год выдался скудным по количеству собранных круп, овощей и фруктов. То избыточные осадки, то засуха, даже жертвы не помогали. Только ароматного меда в диких ульях было чересчур много, и сейчас в лесу часто можно было встретить покусанных роящимися и разъяренными пчелами крестьян, пытающихся достать сладкое лакомство своим детям.
Солнце все еще продолжало всходить, небо было рябым, покрытым тонким ажурным слоем облаков, закрывающих собой весь простор и пропускающих лишь небольшие искры встающего светила.
Воздух после дождя и далекой грозы был чист и прохладен, когда дул ветер, особенно ощущался промозглый холод наступающей зимы. Снегов тут никогда не было, лишь холод и бесконечные дожди, а высоко в горах, возможно, опять будут завалы и снежные бури, редкий путник попадется там в такое суровое время.
Саске, продрогнув, ежеминутно ежился в плаще, снова недовольно щурясь на восходящее солнце, бьющие своими лучами прямо в лицо: они шли на восток. Снова, как очень давно идя рука об руку с Итачи, как всегда молчавшим и погруженным в себя, он ощущал прежние теплые чувства, искру нетерпения во время возвращения домой. Саске вдыхал полной грудью холодный воздух, несмотря на холод расстегивая плащ и позволяя ветру продувать себя насквозь, играя с волосами и складками теплой зимней одежды.
– Заболеешь, – заметил Итачи: он кутался в свой плащ, прищуриваясь, когда смотрел на горизонт: впереди на дороге чернело небольшое пятно, кажется, чьей-то телеги.
Саске ничего не ответил, но и не застегнулся, продолжая идти дальше.
Только после продолжительного молчания он вдруг спросил:
– Тебе можно еще работать шиноби с твоим здоровьем? Мне кажется, что это небезопасно. Может, стоит…
– Все хорошо, – Итачи коротко улыбнулся.
Саске, помедлив, кивнул головой.
Да, пусть будет так. Итачи будет легче умереть на задании от переутомления или даже погибнуть, чем как больному и немощному человеку в постели, окруженному заботящимися родственниками и врачами.
Пусть умрет по тому предназначению, для которого был рожден: как шиноби. Пусть не в бою, так после него.
Это будет посмертной честью.
Саске знал, что ему будет нестерпимо больно, но ради брата он не будет долго скорбеть.
Он сильный, он все сможет и все переживет. Поэтому Итачи был спокоен и не волновался напрасно, косясь на своего младшего брата с одобрением во взгляде темных близоруких глаз.
Над полями пронзительно кричали стаи быстрых ласточек, собирающихся улететь на юг. В этом году они задержались, теперь собираясь наконец-то покинуть свой дом на зиму.
Бледно-голубое холодное небо все так же оставалось покрытым плотным слоем серо-белых облаков, пышных, как будто взбитых, порванных в клочья с их краев, которые розово-персиковыми цветами прожигает восходящее над Страной Огня солнце. Пятна на облаках были невероятно яркими, как будто светящимися сами по себе, независимо от восхода, дня или заката, а в проемах между облаками красовались размытые и неаккуратные разводы золотистого цвета.
Ласточки вились высоко и кругами парили над землей, крича и разрываясь своими немного печальными, звонкими и неповторимыми трелями.
Итачи покосился на Саске.
Его брат украдкой улыбался, всеми силами пытаясь спрятать в уголках губ свою улыбку.
Он чувствовал на себе взгляд Итачи, и ему это нравилось.
Все будет не так, как раньше. Возможно, хуже, в чем-то лучше. Саске не жалел о пути, через который прошел с поднятой головой, сойти с которого помог брат; старался не сожалеть о том, что сделал со Скрытым Листом, возможно, это даже пойдет на пользу деревне, Наруто сможет сделать тот мир чище; неуют ему приносила лишь мысль о бессмысленной смерти Сая.
Однако тот и так многое сделал в никчемной жизни члена Корня АНБУ. Глубоко в душе Саске был ему благодарен. Как и навсегда для него пропавшему в прошлом Неджи.
Саске фыркнул, поворачиваясь лицом к Итачи, хотел ему что-то сказать, что-то пустяковое, но тут же старший брат указал рукой вперед, заставляя своего обратить внимание на горизонт: так и есть, впереди все же ехала телега, и ехала она в сторону Страны Земли.
– Хочешь догнать и попросить, чтобы нас подвезли? – Саске снова перевел свой взгляд на старшего брата. Тот кивнул.
– Да, иначе наш путь растянется на пару дней, а ночевать в поле сейчас очень холодно и небезопасно.
– Ладно, – Саске пожал плечами, – а деньги? Придется платить.
Итачи смотрел так, как смотрят взрослые на ребенка, пытаясь его надуть.
Для него Саске, чтобы он сам ни говорил и в каких ошибках бы ни признавался, всегда будет тем самым ребенком, которого он впервые увидел в плетеной корзине в своем доме. Маленьким, теплым, пахнущим молоком матери, хрупким и беззащитным, тем, кого надо защитить и беречь. Во что бы то ни стало. Пусть эта ошибка будет вечной, и так недолго осталось жить.
Что ж, пожалуй, надо научиться предоставлять ему большую самостоятельность и давать право на решение всех серьезных проблем.
Одним словом – доверять и прислушиваться.
– Это не твое дело, Саске.
Но хотя бы начиная с завтрашнего дня.
Саске фыркнул, недовольно пожимая плечами.
– Мне все равно. Но если ты собрался подъехать до Страны Земли, то мы так никогда не догоним телегу. Что делать? Побежим?
Итачи в какой-то момент поджал бледные губы, опуская свой взгляд вниз, а Саске поежился: действительно, сердце брата могло не выдержать напряжения. Конечно, вряд ли это бы случилось, но все же Саске слишком опасался за дорогую ему жизнь. Поэтому, заботливо и невероятно нежно смотря на старшего брата, он хотел дотронуться до его плеча и ободрить, как Итачи сорвался с места, мельком кидая холодный взгляд, каким смотрят только на соперников, на своего младшего брата, и побежал по дороге вперед, заводя выпрямленные руки назад и пускаясь догонять телегу.
– Не отставай, иначе уеду без тебя!
Показалось, или в голосе проскользнула насмешка?
Саске, не ожидавший такого поворота, как вкопанный застыл, с изумлением во взгляде провожая быстро удаляющегося брата, что-то крикнувшего вознице.
Как так?
«Не позволю ему бегать быстрее, чем я!»
Смело и самоуверенно ухмыльнувшись, Саске, хмыкнув, так же побежал вперед, за Итачи, догоняя и его, и телегу.
Крестьянин, отзываясь на голоса братьев, остановил своих волов, ожидая, когда шиноби догонят его.
Небо рассеивалось и становилось ясным, поднимался промозглый северный ветер.
Телега отъезжала все дальше и дальше, щедро подвозя с собой еще двух разгоряченных от бега путников, беглых шиноби и преступников класса S, теперь и членов организации Акацки.
А за ними по пятам бежала зима, неся с собой связку дождевых облаков.
***
1– сугэгаса – обыкновенная коническая шляпа из тростника, соломы или бумаги.
========== Эпилог. ==========
En ma fin estmon commencement.
В моем конце мое начало.
Мария Стюарт.
***
Город был шумным и чрезвычайно большим, пыльным, в удушающей жаре июня, казалось, невыносимо было ходить по грязным дорогам, обходить кричащих и бегающих детей бедняков, поправлять широкополую соломенную шляпу со спускающимися с нее лентами запыленной и засаленной ткани; громоздкий черный плащ с алыми облаками на нем просто был создан для того, чтобы умереть в его драпировке от жары.
Веселил только маленький бубенчик, звенящий на шляпе.
Саске морщился, расстегивая первые две петли на воротнике и сжимая в руках снятую шляпу: теперь пекло голову. Он шел уже долго, миссия его была выполнена, рана от ножа одной из девчонок была перевязана и зашита.
Чертов кунай.
Все, что Саске сейчас хотелось, – это снять небольшую комнату в самом дешевом постоялом дворе, где он бы смог переждать утомительную дневную жару и поспать, а ночью, в прохладе, продолжить путь. Впрочем, гостиниц на горизонте пока не было, а есть хотелось не меньше, чем хорошего отдыха. Поэтому от предложения Кисаме отобедать в одной из таверен Саске не стал отказываться.
Итачи не было пять лет. Новым напарником двадцатисемилетнего Учихи Саске стал Хошигаке Кисаме.
Итачи прожил после вступления в Акацки пять лет, умерев в возрасте двадцати семи. Его сердце не выдержало и отказало, в последние годы приступы мучили его все чаще и чаще, были все болезненнее, настолько, что в глазах темнело, и в последние двенадцать месяцев своей жизни Итачи терял сознание после приступов; однако это не мешало ни выполнять задания организации, ни жить более менее нормальной жизнью. После последнего в жизни боя Итачи прожил неделю: он мучился от болей и умер в одной из гостиниц на руках своего брата, который был рядом, пытаясь облегчить страдания старшего брата всевозможными лекарствами и холодными компрессами, хотя Саске понимал, что это конец, давно понимал, что он близок.
У него была мысль убить брата, чтобы тот не мучился, но все разрешилось скорее, чем можно было ожидать.
Итачи долго и сильно кашлял, схватившись за грудь и отплевываясь кровью как никогда в большом количестве; иногда терял сознание, бредил, слабел. Потом пришли конвульсии, жар, но Итачи до последней минуты не жаловался: он умер со слабой улыбкой, и она пропала лишь тогда, когда его тело навсегда застыло, обмякнув.
Саске тогда еще не понял, что перед ним лежит просто тело, похолодевшее и неестественно обмякшее, побледневшее. Не понял, что после того, как он осторожно позвал: «Брат?», ему больше никто не ответит, не пошевелится на зов, не качнет головой, не улыбнется.
Никогда больше.
Какое-то время Саске лежал рядом, прижавшись ухом к груди Итачи, чтобы понять: все ли кончено? Но даже когда понял, что все кончилось, не отошел, не перестал сильными руками держаться за твердеющие плечи. Не смог, не был в силах. Глаза Итачи были мутными, спокойными, даже в чем-то умиротворенными – он всегда был таким, даже после смерти у него остался тот же вымученный жизнью взгляд. Потом Саске встал, и началась новая жизнь.
Итачи сказал, что вернется, и Саске верил в это. Он не пролил ни единой слезы ни когда брат и одновременно его вечный напарник умирал, ни когда обмывал его тело, ни когда его сжигали на костре.
Саске взял немного его праха с собой, в чем-то это его успокоило.
Братья в клане Учиха никогда не могут быть вместе. В итоге, один из них умирает прямо от руки или по косвенной вине другого.
Оставался последний Учиха. После смерти Саске никто на свете больше не вспомнит, что был такой клан с печальной судьбой, никто не вспомнит об Итачи и его брате, как будто их и не было. Как будто ничего из их жизни не было.
Пройдет время, и от Саске также останется лишь пепел, как от его клана, родителей, брата. Истории Учиха больше не будет на свете. Как будто и не было.
Время, это нечестно, позволять забыть обо всем. Нечестно было давать нам с братом так мало часов. Нечестно превращать после смерти наши жизни и мысли в ничто.
С Кисаме Саске ходил на миссии пять лет и был этим удовлетворен. Работа в Акацки была сложной и во многом смертельно опасной, преступной, не раз приходилось сталкиваться с отрядами из Великих Стран и из Конохи, но это занятие приходилось как раз по Саске, оно было интересным, пропитанным настоящей жизнью пусть и беглого, но шиноби. Когда Итачи умер, его объединили с Хошигаке Кисаме, так как напарник того погиб незадолго до смерти Итачи, и двух осиротелых членов Акацки поставили вместе. Саске устраивала такая постановка: Кисаме был хладнокровен, чрезвычайно силен, надежен и не был навязчив; он был опытным и зрелым мужчиной, старше Итачи, оказался сносным собеседником, к тому же он был в Акацки еще до того, как братья Учиха вступили в организацию.
К настоящему времени Коноха немного восстановилась после наводнения и войны, но былого могущества не смогла возродить: пока она заново отстраивалась теми самыми немногими выжившими, на границу Страны Огня напали соседние с ней страны, опустошая земли. Новый Пятый Хокаге Узумаки Наруто не смог вернуть славу пятой Великой деревне. Конохе был нанесен непоправимый ущерб.
Иногда Саске было невыносимо одиноко; иногда от тоски, когда он, подготавливаясь к завтрашнему пути, сидел в своем номере, перематывая перевязочными бинтами ноги и раскладывая перед собой оружие, его сердце сжималось так, что руки застывали, не в силах двинуться. В такие моменты он собирался и уходил гулять по деревне или городу, в котором остановился. Гулял до темноты, до глубокой ночи, иногда до рассвета, не ложась потом спать, проветривая свои мысли и освежая голову. Иногда воспоминания об этих пяти лет были слишком тяжелы для него, а иногда казались легче перышка.
Вначале Саске было тяжело мириться с тем, что больше он никогда не сможет дотронуться до длинных теплых волос Итачи, которые он мог трогать только тогда, когда в ночной тишине пели цикады, или стучал дождь, или гремел ветер; когда рука старшего брата касалась его и любила его.
Саске мирился с этими воспоминаниями и жил дальше: ему было всего лишь двадцать два, когда он остался один на один с целым миром, а теперь, спустя пять лет, он уже достаточно привык к этой мысли.
Он мог жить и жил без Итачи. Тот бы не сумел этого. Саске только после кончины брата понял, что всегда, всю жизнь был сильнее его.
Он сидел на широкой деревянной лавке, вытянув ноги вперед и дожидаясь, когда вернется Кисаме с двумя стаканами чая и едой. Щурясь на беспощадное июньское солнце, Саске оттирал пот со лба: то, что он расстегнулся и снял шляпу, ему не помогло, едва ли не напекло голову сильнее.
В итоге, услышав за собой тяжелые и громкие шаги, Саске холодно покосился через плечо, взяв в руки протянутую ему пиалу с едва теплым чаем и покосившись на тарелочку с данго, которую Хошигаке поставил между ними, грузно садясь рядом.
Он был крупным и сильным, Саске приходилось смотреть на него снизу вверх. Но сейчас его внимание занимали цветные шарики данго.
Ненавистного сладкого данго. С ненавистными сладкими воспоминаниями.
– Другого не было? – с недовольством отчеканил Саске, сухими и обветренными губами отпивая прохладный чай, разливающий по телу загустевшую энергию и силу.
Саске по-прежнему был красив и не потерял юношеской стройности и крепкости тела, девушки до сих пор влюблялись в него с первого взгляда; лишь морщин на лбу намного прибавилось: возраст, проблемы, жизнь.
Кисаме, вытаскивая из огромного рта палочку, на которой подавалось данго, широко ухмыльнулся.
– Вы сами согласились отобедать тут.
Саске поморщился, косясь на сладкое. Но поспорить с этим он не мог, потому что прекрасно знал, куда предлагает ему сходить его напарник.
Именно в ту таверну, где делают исключительно данго.
После недолгих колебаний Саске все же взял одну из палочек, аккуратно откусывая кусок шарика и слизывая соус, потекший по его губе вниз.
– Саске-сан, – снова начал Кисаме. Тот на него покосился, ожидая продолжения.
Вытянув вперед свои огромные ноги, Хошигаке поморщился, глядя в небо: он не любил засуху и жару.
– А не пора бы вам взять ученика? В вашем возрасте шиноби даже в нашей организации берут к себе в напарники мальчишку, тренируя его и делая из него нового члена Акацки.
Саске пожал плечами, небрежно откидывая на блюда палочку от данго.
Гадость.
– Я еще не так стар, чтобы тратить силы на что-то помимо миссий и тренировок.
– У меня был ученик. Правда, погиб, на первом же серьезном задании, – Кисаме почему-то жестоко усмехнулся. Саске иногда не понимал его, но лезть в его прошлую жизнь не хотел, как и понимать этого человека. Тот отплачивал той же монетой.
Просто напарники, просто сотрудники, и не более того.
– Идем? – Саске встал с лавки, подхватывая в руки шляпу и оправляя складки широкого плаща. Кисаме, судя по всему, не спешил уходить, снова поглядывая в сторону таверны.
– Я еще выпью чая: такая засуха, горло пересохло. Вы будете?
Саске отрицательно покачал головой, внутренне нахмуриваясь: опять ждать.
В последнее время он ненавидел ждать.
Вскоре Кисаме скрылся в тени таверны, а Саске, разминая ноги, начал медленно прогуливаться по двору между играющих в пыли мальчишек, вспоминал свое детство, о чем-то невесело размышлял, задумчиво смотря в землю перед собой, пока его сзади не потянули за край плаща, несколько раз дергая его, крепко и настойчиво, но в тоже время робко.
«Что еще?» – раздраженно подумал Саске, нехотя оборачиваясь, но только затем, чтобы строгим взглядом окинуть наглеца, решившегося полезть к нему.
Однако эту идею пришлось оставить.
Перед Учихой Саске стоял ребенок не более пяти лет, протягивая в своих маленьких руках катану и смело, даже как будто решительно. Его фигура еще была крошечной, детской, но крепкой, прямой и, что особенно поразило Саске, он смотрел серьезным недетским взглядом черных глаз прямо в глаза напротив.
Саске неприятно передернуло, когда он оглядел ребенка. Тот, отступив на шаг назад и задрав голову, прищурился, говоря удивительно четко и внятно, не так, как дети его возраста:
– Вы забыли это у таверны, господин.
Саске перевел взгляд на протянутую ему катану.
Точно. Он оставил ее второпях на лавке, но взял ее из маленьких рук не глядя, не отрывая глаз от лица ребенка.
Его поражало в нем все: темные волосы, глаза, серьезный взгляд, четкость и рассудительность в речи и голосе, в нем было что-то такое, что завораживало и заставляло перехватывать дыхание, нечто, что изумляло и одновременно заставляло стайки мурашек бегать по коже.
Лицо ребенка было чужим. Приятное, с детской припухлостью, грязное в районе щек, но совершенно незнакомое, а Саске показалось, что он знает его всю свою жизнь.
Сдержанно улыбнувшись, Саске присел перед мальчиком на корточках, заглядывая ему в глаза, как будто пытался что-то в них найти. И, к своему ужасу, находил нечто-то, что не мог объяснить словами.
Ребенок не шевелился и молчал, кажется, он был сбит с толку и даже немного напуган. Но потом, переминаясь с ноги на ногу, он тихо и робко спросил:
– Вы шиноби?
– Да, я шиноби, – твердо ответил Саске. – Ты измазался. Мать отругает. Где твои родители?
Мальчик покачал головой.
– У меня их нет.
– А кто у тебя есть?
– Никого.
Сирота?
Саске дернул плечом. Почему-то это его обеспокоило, ребенок ему показался приятным, и то, что он – бездомная сирота, вынужденная жить в нищете и голодать, его огорчало.
– У кого ты живешь?
– Я живу, где придется, где сухо и не прогоняют, – мальчик замялся, как будто то, что он говорил, было позорно. Потом, снова взглянув на Саске, он осторожно спросил: – Я знаком с вами?
– Со мной? – Саске искренне удивился, дернув плечом. – Нет, я в этом городе впервые.
– Да? – кажется, ребенок чему-то огорчился, нахмуриваясь и отводя взгляд в сторону. – А мне показалось, что я вас знаю. Увидел вас с другим господином и подумал, что знаю.
– Подойти ко мне, – Саске поманил мальчика рукой к себе. Тот, поколебавшись, все же подошел, пряча руки за спиной и исподлобья с настороженностью смотря в лицо напротив.
Саске в упор разглядывал этого мальчика, мягко дотронувшись до его худых плеч. Он как будто судорожно пытался что-то узнать в чертах лица, в голосе, во взгляде совсем недетских глаз. Это были удивительные глаза, бездонные, пронзительные, вызывающие дрожь где-то глубоко внутри, и чем больше Саске всматривался в этого ребенка, тем стремительнее внутри него все переворачивалось и трепетало, каждый нерв, каждая клетка – все как будто проснулось, зашевелилось, и страх, и удивление, и ужас; Саске, верно, выглядел подозрительно, всматриваясь в лицо напротив, но ребенок не испугался, продолжая ожидать неизвестно чего.
Как же этот мальчик был похож, невероятно похож на покойного.
Наконец, Саске наклонился к самому лицу ребенка:
– Кто ты такой?
Мальчик молчал, кажется, в этот момент он не на шутку испугался.
Саске все больше и больше поражало одно: они, два незнакомых друг другу человека, против всех правил смотрели друг другу в глаза, как родные люди, как давно знакомые, даже с Кисаме он отводил свой взгляд, даже с матерью, только со старшим братом он мог себе это позволить.
Что о себе возомнил этот ребенок, почему Саске сам не мог оторваться от его глаз?
– Как тебя зовут? – он уже более ласково заглянул в лицо мальчика.
Тот сглотнул слюну.
– Имя мне никто не давал, я жил то в приютах, то у разных людей. С некоторых пор меня называют именем, – мальчик запнулся, – животного.
– У тебя нет имени? – изумился Саске.
Ребенок покачал головой.
– Есть, но скорее это кличка. Когда одна женщина пожалела меня и взяла к себе, у нее умер ребенок. Тогда она сказала, что я проклят и несу с собой только смерть, поэтому я всегда один. Эта женщина назвала меня Итачи (1), люди подхватили это и зовут меня как животное.
Саске отодвинулся, но плечи мальчика так и не отпустил, в немом ступоре смотря на него, в его черные глаза, на его темные волосы, на его крепкое тельце.
– Итачи?..
В какой-то момент Саске показалось, что он легкомысленно ослышался, слишком увлекшись тем, что ребенок походил на его старшего брата. Но после того как тот уверенно кивнул головой, продолжая безотрывно смотреть в глаза Саске, тот почувствовал, как внутри него все похолодело и сжалось.
– Слушай, – тихо начал он, внезапно бережно поглаживая ребенка по голове, – а ты не хочешь быть шиноби?
– Шиноби? – глаза мальчика загорелись, и он уверенно кивнул: – Хочу. Очень хочу.
– А хочешь, – Саске туго сглотнул слюну, чувствуя, как у него все затряслось внутри: он едва говорил, – чтобы я тебя учил? Хочешь быть моим учеником?
Мальчик смотрел заинтересованно и по-детски наивно, но его глаза загорелись еще больше, и он невероятно мягко и приятно улыбнулся, выдавливая смешок:
– Хочу, господин.
Большего Саске не выдержал.
Не выдержал этой улыбки.
В какой-то момент он сжал холодные руки мальчика, осторожно, но крепко, до неприятного цепко и требовательно.
Мальчик затих, но тут же, когда прошло оцепенение, попытался высвободиться, вздрогнув: он испугался, очень испугался.
– Тише, – прошептал Саске, аккуратно поглаживая узкие ладони, – не бойся, все хорошо. Я не сделаю тебе плохого, не бойся. Пойдем со мной. Я буду твоим братом, хочешь, чтобы у тебя был брат?
Ребенок застыл, показалось, что он перестал на секунду дышать.
– Брат? – мальчик нахмурился: – Я смогу называть господина братом?
Саске мягко усмехнулся, наконец-то отпуская чужие руки и смотря в глаза мальчику.
– Да, я буду твоим братом. Пора передать кому-то свои умения, а ты, я верю, станешь хорошим шиноби. Я – Учиха Саске, ты, наверное, меня не помнишь, и не вспомнишь никогда, но это неважно.
– Но вы же сказали, что мы раньше не виделись, и я не могу вас помнить, – мальчик наклонил голову набок и робко улыбнулся. – Учиха Саске-сан, – повторил он. – Вы правда думаете, что из меня получится хороший ученик? – мальчик дотронулся до чужого плаща, смотря прямо в глаза Саске, когда его пригладили по голове. – Но мне все равно кажется, что я видел вас раньше.
– Кто знает. Итачи, значит, да? Не переживай. У тебя замечательное имя, – Саске потрепал мальчика по плечу, взяв его за руку и вставая на ноги; новоиспеченный брат смотрел снизу вверх, замирая в слабой улыбке. Его глаза были полны доверия и ожидания.
Саске держал его ладонь в своей руке, маленькую и хрупкую, но довольно сильную, смотрел в его глаза и не мог насмотреться; какое-то старое забытое чувство тихого покоя и удовлетворения вспыхивало у него в груди, рождая нечто новое, странное, раньше не испытанное.
Забота старшего человека по отношению к младшему?
Итачи, ты испытывал то же?
Теперь он, Саске, был старшим братом, а Итачи – младшим. Как забавно.
Теперь он будет учить своего маленького брата, позволять спать с собой во время грозы, ночного кошмара, будет, когда его ноги устанут, брать на спину, рассказывать о шиноби, об Акацки, об Учиха, о мире и щелкать по лбу.
Он будет лучшим шиноби, он будет самым умным и смелым, как Итачи, как родной и давно умерший брат.
Саске с трепетом и замиранием сердца наблюдал, как мальчик осторожно сжимает свою ладонь, что-то с улыбкой шепча едва шевелящимися губами; откуда такое доверие к незнакомому человеку, особенно от того, кто вырос на улице, кто видел с колыбели обманы и жестокость? Откуда?
Неужели что-то в этом было?
Но Саске было уже неважно. Он сжал ладонь мальчика крепче, поглядывая в сторону таверны, где задерживался Кисаме.
«Вот мы и встретились снова, Итачи, мой брат».
***
1 – Итачи переводится как «ласка», а это животное по поверью предвестник смерти и несчастий.
