Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"

Автор книги: Prosto_ya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 47 страниц)

– Я надеюсь, что вы позаботитесь как следует о моем брате. Пусть Коноха не беспокоится, я ничего ему не сказал. А если Шимура-сама все же мне не поверит, я хочу напомнить, что для такого случая у меня есть оружие. Окажите моему брату первую помощь, возможно, у него будут проблемы. Всего хорошего, – рука отпустила плечо, а Сай, не успев ничего сказать, беспомощно смотрел, как человек в плаще и с капюшоном на голове отдаляется все дальше.

Все ясно. Ясно!

Он не понял сразу, что этот тот самый Учиха Итачи, худой, невысокий, казалось, слабый и беспомощный. Неужели это тот самый человек, убивший около трехсот человек за одну-единственную ночь?

И главное: его глаза по-прежнему видели.

– Итачи?! Почему ты его не остановил? – Неджи, выскочив из своего укрытия, тряхнул Сая, повернув его к себе лицом.

– Свиток, у Учихи Итачи есть свиток. Не его смерть, а именно эта вещь пробудит в Саске-куне истинную ненависть, – промямлил тот, едва шевеля бледными губами.

– Какой свиток?

– Послушай, – Сай серьезно посмотрел в глаза Неджи, – кажется, Саске-куна нужна помощь, он ранен, и вряд ли он теперь откажется от мести. Но у Итачи-сана есть свиток, он у него с собой, я уверен.

– Но что за свиток? Что в нем?

– Потом скажу, но мне он нужен, срочно.

Неджи кивнул головой.

– Ладно, хорошо. Тогда ждите меня в гостинице столько, сколько потребуется. Я попробую добыть его.

Уверенно улыбнувшись, Неджи, пока еще видел впереди удаляющуюся спину Итачи, поспешил рвануться вперед, как услышал сзади слабый оклик:

– Неджи…

Тот, не останавливаясь, обернулся.

– Не волнуйся!

Сай, неловко и смущенно кивнув головой, не стал смотреть, как Неджи отдаляется и растворяется в толпе людей, идущих в сторону рынка. Невольно дернув плечами, он бегом, мысленно представляя себе страшную кровавую картину, которую мог учинить со своим братом Учиха Итачи, влетел в дом, в несколько шагов преодолел ступени, которые никак не могли пройти братья Учиха, и крикнул:

– Саске-кун!

Но ответа не было.

«Не мог же он его убить, не мог! Даже я знаю, что не мог!» – Сай, влетев в одну-единственную комнату на втором этаже, замер в ее проходе, облегченно вздохнув.

Никакой крови не было, ни капли. Ни единой вещи не валялось на полу, указывая на ожесточенную схватку. Только Саске сидел на полу с закрытыми глазами на бледном как лист бумаги лице, вытянув вперед обмякшие ноги и безвольно опустив вдоль тела руки.

Сай присел рядом с ним на корточках, нахмурившись. Дотронулся подушечками пальцев до коричневых синяков на шее и искренне удивился, как только Итачи не задушил своего брата, если с такой страшной силой стискивал его горло. Пожалуй, шея еще будет мучительно долго болеть.

Кое-как усаживая Саске себе на спину, перекинув через плечи его повисшие руки и подхватив его под расслабленные ноги, Сай выпрямился и крепче подхватил отнюдь не легкую ношу: Саске, несмотря на подтянутость фигуры, был тяжел. Хоть он был и младше, его крепкое тело, особенно такое безвольное, было трудно нести.

Безрадостно продумывая, что скажет и как будет реагировать Саске на дальнейшее развитие событий, Сай медленно понес его обратно в гостиницу, почему-то чувствуя на своей душе неприятный осадок.

Он всего лишь понимал, что Учиха Саске не будет больше никогда тем самым Учихой Саске.

Никогда в своей жизни.

***

В мире ненависти нет ничего кроме ненависти. Кроме, наконец, распустившегося во всей своей красе цветка, чей головокружительный запах, чьи темные насыщенного цвета лепестки, обманчиво хрупкие и невероятно обжигающе, острые, завораживают – этот цветок сведет с ума, заставит задохнуться от его удушающего аромата, погрузиться в темные и жестокие грезы своего плода – мести.

Холод, понимание, решительность, спокойствие, осознание.

Ничего большего. Все предельно ясно.

Саске, в отличие от прошлого раза, все ясно и четко помнил до малейших деталей, и, несмотря на неслабое нервное расстройство, он больше, очнувшись, не нашел в себе прежних колебаний, сомнений или неуверенности, вызванных слабой надеждой. Встреча с Итачи и его слова теперь не казались жестокими, они лишь расставили все по своим местам. Саске чувствовал себя не просто опустошенным, выжженным глубоко внутри, как опорожненный глиняный сосуд; не просто ощущал смертельные усталость и подавленность, что казалось, нельзя было пошевелить рукой и открыть глаза, налитые кровью.

Равнодушно и отрешенно смотря в потолок и греясь под теплым одеялом, Саске наконец-то понял, насколько он сейчас одинок. Он, казалось, был оглушен этой внезапной мыслью.

Противное и до боли мерзкое одиночество, в которое его толкнул брат.

Саске как будто очнулся ото сна, ясно и трезво оценивая всю ситуацию. Все прежние иллюзии, которыми он жил, больше не имели на него никакого влияния.

Ни иллюзия спокойной и счастливой жизни, ни иллюзия дружбы, ни иллюзия благородного и честного мира шиноби, ни иллюзия счастливой семьи, ни иллюзия надежды, ни иллюзия любимого и доброго старшего брата.

Самая жестокая иллюзия.

Саске не мог понять, где он оказался и как, но все же не стал продолжать отлеживаться, несмотря на подавленность и слабость, время не ждало ни его, ни кого-либо другого, оно семимильными шагами отсчитывало одиночество Саске, его ненависть, набирая все это по капле в огромный сосуд, готовый лопнуть над головой Итачи.

Его мертвое тело, наконец-то мертвое, холодное, твердое, истерзанное, изуродованное будет высшей наградой за все мучения. Саске как никогда желал своей рукой уничтожить то, что было ему дороже всего. Это была и его ошибка, ему за нее следовало платить тоже.

Пальцы, ватные и горячие, потрогали шею, нащупывая на ней теплую влажную тряпку. Компресс?

Шея ныла, что было для Саске неудивительным открытием, учитывая то, что его пытался убить родной брат.

Рука соскользнула вниз, застыв рядом с головой бледным восковым силуэтом.

Саске был согласен с тем, что до этого дня все еще был слабым, но теперь он не будет колебаться, он заставит Итачи взять свои слова обратно.

Ненависть? Сила? Желание уничтожить и убить? Месть? Жестокость? Бессердечность?

Саске не имел ничего против этого.

Только бы любой ценой выбраться из засасывающего в свои темные углы одиночества, только бы собрать силы, только бы вырваться из плена бессилия и опустошения.

Теперь он – мститель. Мстителю чужды другие чувства кроме ненависти. Мстителю чужда слабость.

«Верно, – Саске слабо приподнялся на локтях, неловко садясь, – я не хочу больше быть слабым и зависимым от кого-либо, никогда. Я не хочу ослабеть после удара Итачи. Он как всегда прав: то, что мы разорвали наши узы, сделало меня сильнее, конечно, сильнее. Я сделаю свои ненависть и боль своей силой. Я докажу ему, насколько он жалок и омерзителен со своим уродливым совершенством».

Однако слабость от голода и переутомления давала о себе знать; Саске покачнулся, откидываясь назад и теряя равновесие, но его аккуратно поддержали под лопатки, осторожно укладывая обратно на футон. Саске недовольно поежился, когда его накрыли одеялом.

– Тебе еще надо полежать, – Сай положил обратно на шею соскользнувший с нее компресс. Саске тяжело отвернулся в сторону, молча прожигая взглядом соседнюю стену.

Заметив, что его сейчас не интересует ни общество другого человека, ни слова того, ни компресс и ноющая шея со спиной, Сай присел рядом и, собравшись со своими мыслями, осторожно и нетребовательно спросил:

– Как ты?

– Нормально, – сухо пошевелились губы в ответ.

– Неджи пошел за Итачи-саном, так мы узнаем, где он будет останавливаться. Что теперь будешь делать?

Саске медленно повернул свою голову, смотря на Сая. Тот невольно отвел свой взгляд: ему неприятно было смотреть в жестокие и холодно-равнодушные глаза напротив.

– Нечего, – жестко ответил Саске, снова вставая с постели и откладывая компресс в сторону, – нечего носиться со мной, я терпеть этого не могу. Меня всегда бесила излишняя забота. Что я буду делать? – Саске выдержал паузу. – Убью Итачи.

– Вот как. Я так и знал.

Несколько обреченный и даже сожалеющий о чем-то тон, которым только что сказал Сай, окончательно вывел из себя Саске. Стискивая зубы, он громко и четко сказал, не без злости в стальном голосе:

– Это не Итачи, а ты виноват, что я стал на что-то надеяться, он еще в письме разорвал все наши связи, но ты ведь заставил меня сохранить их. Как же ты меня раздражаешь, даже больше, чем все эти придурки из Конохи в свое время!

Сильный толчок в грудь, почти удар, после которого дыхание в трахее на секунду перехватило, и Сай, всплеснув руками от неожиданности, упал назад, не успев защититься: вскинув вверх руки, он не закрыл своего лица и получил удар кулаком в челюсть, заставивший сморщиться от тупой боли.

Саске не пожалел своих оставшихся сил.

После этого, усевшись Саю на грудь, он жестко и бесцеремонно, под давлением распирающей его ненависти ко всему, что посмело ранить его, и несмотря на то, что его напарник пытался вытереть кровь с уголка разбитой губы и тяжело дышал, – Саске подтянул его за ворот рубашки к себе и посмотрел холодным и жестоким взглядом в помутневшие от боли и тяжести глаза.

– Отпусти…

– Отпустить? – губы Саске скривились. – Если бы не ты, я бы убил его. Я бы не колебался сегодня, я бы не стал ничего у него спрашивать и не сказал бы то, что сказал. Ты знаешь, что я ему сказал? Знаешь, что я ему сказал! То, что делало меня всегда слабым рядом с ним – вот, что я ему сказал! Вы все, – Саске разжал пальцы, и Сай резко опустился на пол, едва ли не ударяясь об него затылком, – какого черта вы все думаете, что можете вселять в меня какие-либо надежды или изменять мою жизнь, а? Что вы все знаете обо мне? Вы никто ничего не знаете обо мне. Мне плевать, заботишься ты о моем состоянии или нет, я теперь сам по себе, я могу убить тебя, ты мне больше не нужен. Я пользуюсь людьми, ясно? Мне не жалко их для достижения целей, ясно? Ясно тебе или нет?

– Ясно, Саске-кун, – с трудом прохрипел Сай, тщетно пытаясь восстановить сбитое дыхание. В глазах Саске остаток спокойствия испарялся так же быстро, как бежит сейчас на всех парах время. – Только слезь с меня.

Саске, выплеснув порывы своей ненависти, молча встал, едва ли не качнувшись на слабых ватных ногах. Прикладывая руку к холодному сухому лбу, он с трудом подавил подкатывающий к горлу тугой ком, заставляющий грудь сжиматься от тошноты.

«Я не должен этого чувствовать, я ничего не должен чувствовать, – Саске дотронулся до шеи, которая на прикосновение ответила протяжной болью. – Чертов выродок! Выродок, Итачи, выродок!»

Да, замкнуться в себе и в своей цели навсегда Саске считал лучшим выходом для своей ситуации.

Пусть одиночество, пусть вечное одиночество, кому легче? От переживаний и боли, которая своей силой будет пытаться сломать все, что угодно, пополам, лучше точно не станет. Сейчас надо о них забыть, а потом, когда Итачи умрет, уже можно будет все, но преодолевать стену между собой и миром Саске уже никогда не собирался.

Он сам по себе. Сам себе доверяет и сам себе помогает. Людьми надо пользоваться, а не привязываться к ним.

Не привязываться к ним. Не создавать уз. Никогда. Спасибо, что научил, Итачи, этот урок я усвою навсегда, уж будь уверен! И в первую очередь – по отношению к тебе!

Снова нечто тяжелое сдавило грудь, но Саске не позволил себе больше вспоминать о чем-то хорошем.

Есть вещи, о которых нужно забыть. И теперь он не смел вспоминать об Итачи.

Растерев шею, Саске оглянулся вокруг, словно пытаясь понять, где он: точно, их гостиница на прошлую ночь.

– Ты хочешь убить своего брата? Но он же твой брат. Вспомни о своем добром брате, – хрипло проговорил Сай, садясь на колени. Молниеносный и злой взгляд Саске на него не подействовал и не сбавил его решимость.

– У меня нет брата. Я не знаю того человека, с которым встретился. Он – убийца моих родителей и моего клана. Грязная убийца. А я – мститель.

– Но, Саске-кун…

– Заткнись, ты меня раздражаешь своими проповедями. Ты ничего не знаешь, поэтому тебе лучше помолчать.

– Да, действительно, я ничего не знаю, и уже когда-то ты мне это говорил, – согласился Сай. – Но я не понимаю, – серьезно продолжил он холодным и твердым тоном, – как можно убить того, кто был дороже всего? Ты настолько бездумно веришь словам человека, который непрост даже для Корня АНБУ, почему ты слепо веришь его словам? Не думал ли ты, что он играет на этом доверии? Я не знаю ваших отношений, но если бы на его месте я имел над человеком такое безгранично сильное влияние, мои бы слова так сильно действовали на него и убеждали без доказательств, я бы пользовался этим не только для себя, но и чтобы защитить этого человека от меня же. Я говорил правду! Ему приказали. Он жертвовал всем ради мира и тебя. Это была миссия.

Саске долго и как будто недоумевающе всматривался в Сая, словно пытаясь понять: в ответ ему рассмеяться или просто врезать?

Но сил смеяться уже не осталось.

– Ты – идиот. Знаешь, почему такие как ты подыхают чаще всего? Из-за таких слов. Самопожертвование? – Саске хмыкнул. – Что за уродство! Несуществующее, жалкое слово, которым прикрывается слабак, не способный предпринять ничего стоящего. Который только и может, что сдаваться. Только знаешь, чего на самом деле не понимают такие идиоты, как ты? Что никому к черту не нужно это гребаное самопожертвование. Никому к черту не нужна ваша жизнь, хоть отдайте ее сто раз, всем плевать, всем! Цена самопожертвования низка и жалка. А такие люди, как вы, еще более жалкие.

– Но, Саске-кун, – Сай задохнулся и почти что всплеснул руками, – почему ты не веришь мне? Я говорил тебе правду! Твой брат лжет, чтобы защитить тебя, он боится, что ты можешь обернуть все против деревни и своей же жизни.

– Итачи пытался меня убить, своими руками пытался задушить меня, что, не видишь этого, мне надо умереть, чтобы ты понял, что он желает моей смерти, что он хочет убить меня, убить, черт тебя дери! – голос Саске сорвался.

– Но ведь ты жив, – возразил Сай.

Но Саске был непреклонен.

– Хватит. Все, что ты говоришь, уже не важно. У тебя нет никаких доказательств твоих слов. А у него – есть. И они на моей шее. Поэтому я убью его. Я не обязан верить тебе. Кто ты, вообще, такой? – Саске смерил Сая гордым взглядом, доставшимся от отца и поражающим своим хладнокровием. – Мой родственник? Может быть, друг? Нет. Ни то, ни другое. Ты – идиот из АНБУ, которое я ненавижу, и я не собираюсь дальше слушать этот бред. Я не собираюсь больше кого-то слушать, кроме самого себя и своего брата.

– Я просто пытаюсь открыть твои глаза, – возразил Сай.

Он ожидал снова услышать насмешливый холодный тон, увидеть циничность и бесчувственность в темных миндалевидных глазах, ожидал получить кулаком в живот, но вместо всего этого Сая ожидала другая реакция на его слова: Саске смотрел уже не равнодушно и раздраженно, а с интересом во взгляде.

– Скажи, – четко, спокойно и тихо прошептали его бледные губы, единожды судорожно вздрогнув в начале слова: Саске был очень зол, – чем выгодно Корню, чтобы я оставил в покое Итачи?

Сай сначала растерялся от абсурдности заданного вопроса, но тут же взял себя в руки, покачав головой:

– Нет, наоборот, совсем не выгодно. Они хотят, чтобы ты убил его, а потом убьют и тебя, и угрозы от Учиха больше никогда не будет. Вот, чего они хотят!

– Тогда почему ты его защищаешь! Почему?! – крикнул Саске, окончательно теряя самообладание. – А? Почему его? Почему он – жертва, с какой стати этот преступник – жертва, которой надо посочувствовать? Он же убийца, он же зло, само зло, зачем тебе это нужно?! Неужели ты не понимаешь, Господи, неужели ты не понимаешь, что он убил наших с ним родителей, возомнив, что он избранный, великий, достойный, Бог – что там в его больной голове?! Хотел убить меня, своего брата! Убил моего папу и мою маму! Если у тебя нет родителей, это еще не значит, что для меня это пустое слово.

Сай скрестил свои руки на груди, терпеливо ожидая, когда Саске приведет свои чувства и мысли в порядок.

Вскоре буря успокоилась, и после продолжительного молчания с обоих сторон Сай твердо начал:

– Я не знаю, почему я это делаю. Возможно, потому что у меня был старший брат, и испытывать ненависть к такому человеку – для меня это звучит так же дико, как если бы я говорил, что ненавижу своих родителей. Возможно, потому что я сам испытал боль от его потери или потому что возмущен неблагодарностью Скрытого Листа, который выкидывает людей, отдающих деревни все. Итачи-сан один из них, поверь мне. Не важно, веришь ты мне сейчас или нет, но Неджи принесет вещь, которая убедит тебя в моих словах. У меня есть доказательства, и они вернее, чем слова Итачи-сана. Если ты не поверишь и этому, то я все равно не позволю тебе убить его, потому что он сделал то, на что у меня не хватило сил: пересилил всю свою сущность человека и убил близких ему людей. Я, познакомившись с тобой и Неджи, и окунувшись в ваш мир, в вашу жизнь, понял, что тоже хочу быть среди друзей, работать как штатский шиноби, жить в Конохе и бесконечно гордиться тем, что я один из вас. Я против того, чтобы ты трогал деревню и не позволю тебе поднять руку на Скрытый Лист, но Шимура-сама, я считаю, должен получить свое. И я, и Неджи, и Изуна-сан так считаем. Я хочу жить в том мире со своими верными друзьями и быть наконец-то счастливым, – Сай улыбнулся. – Я научился чувствовать. Итачи-сан не виноват, я не хочу, чтобы человек погибал за то, за что его должны благодарить. Особенно ты не имеешь на это право, потому что все было для твоего и почти только для твоего блага.

Сай замолчал, по-видимому удовлетворенный тем, что только что сказал и признал для самого себя. Он не лгал ни в чем, он действительно так думал и чувствовал, но, кажется, Саске не разделял его мнения, безотрывно и как-то странно смотря ему в глаза.

Внезапно он подавил грубый смешок, опуская голову на свою грудь. Плечи его резко вздрогнули, кончики пальцев пронзила судорога.

Сай, не понимая реакцию на свои слова, хотел что-то добавить, как его оглушил громкий и раскатистый смех, пробирающий до костей.

Саске смеялся громко и сильно; он смеялся раскатистым, грубым и насмешливым тоном, даваясь собственным голосом и рвущимися урывками злыми смешками, закинув голову назад и зажмурив глаза. Он смеялся нездоровым смехом, больным, жестоким, таким, каким смеются душевнобольные в припадке, раздирая горло до потери голоса и хрипя после этого, не в силах нормально говорить. Его глаза болезненно заслезились, и, еще не успокоившись от трясущего его в лихорадке смеха, Саске громко крикнул, сверкнув сумасшедшим, животным взглядом:

– Коноха, Коноха, Коноха – в каждом твоем слове голос проклятой Конохи, ее черная кровь, которую не выжечь ничем! Сколько раз я слышал подобную чушь про друзей, семью и узы прекрасной жизни шиноби. Сколько раз я это слышал. Верил в это. Но потом понял, что всего этого нет. Вот так взял и понял, после того, как об меня вытерло ноги все дорогое мне. Ничего этого нет! Слышишь? Нет! Ни-че-го! Все эти идиотские наигранные мечты о дружбе – бредни, потому что тебя предают, когда назначают за твою голову деньги, когда ты делаешь не так, как хотят от тебя твои друзья; все эти сказки о счастливой жизни шиноби – все это бредни, потому что кроме как ненависти и неблагодарности ничего на самом деле нет, один сильный завидует другому сильному и только. Посмотри на меня, посмотри, я, имевший лучшего друга, семью, слывший одним из лучших шиноби Скрытого Листа, я, веривший во все это – я счастлив? Счастлив? Вы все в глупой иллюзии, в идиотских мечтаниях о будущем, а для меня оно в прошлом: все мои мечты, желания, мысли. Впереди только моя месть, и я не позволю кому-либо стоять у себя на пути. Если кто-то будет мне мешать, – Саске перестал смеяться, напоследок лишь коротко усмехнувшись, с холодом заглядывая в темные глаза Сая, – я убью его. Оставь себе свои бредни и тешь ими себя, слабак. Достаточно я повеселился с вами, тратя драгоценное время на детские игры, довольно. В моей будущей жизни нет ни Конохи, ни тебя, ни тем более каких-то там друзей. В твоей крови течет яд Скрытого Листа, мне противно ощущать его близость: я больше не один из вас, я сам по себе, я – Учиха Саске, младший сын Учихи Фугаку, главы клана Учиха. Я не намерен слушать тебя. Если еще раз услышу подобное, то дам тебе два выхода: или ты проваливаешь, или я убью тебя. Повторю в последний раз: это моя месть, я сам решу, что лучше для нас с Итачи, без глупых советов от тех, кто мне приходится никем. Я дал ему шанс, я дал ему возможность оправдаться, я готов был поверить и понять, ты думаешь, мне было так весело от мысли, что мне придется его прикончить как собаку? Нет, я дал ему шанс, несмотря ни на что. Несмотря на то, как ненавидел его. А он взамен попытался убить меня. Вот и все. Вот и все твои идиотские мечты постигнет та же участь. Поэтому если кто-то и имеет право на убийство Учихи Итачи, так уж точно я, только я, никто больше в этом мире не посмеет коснуться Итачи. Учиха убьет Учиха, и это закон.

Саске отвернулся, собираясь подойти к столу с умывальной чашей, чтобы ополоснуть лицо, как услышал:

– Если то, что принесет Неджи, тебя не убедит, – Сай поднялся, холодно и равнодушно сверкнув глазами, когда заметил, что Саске недовольно покосился через плечо, – делай, что хочешь.

– Я не помню того, чтобы просил твоего разрешения на то, что мне делать. Мне не будет никто указывать, – спокойно и сухо бросил Саске в ответ на внезапную лжеулыбку Сая.

Больше он не колебался.

Итачи умрет, и тогда все будет хорошо. Пусть он забирает все – воспоминания, боль, ненависть – с собой на тот свет.

========== Часть 3. Месть. Глава 5. ==========

Напасть на след Учихи Итачи и найти его фигуру в немноголюдной толпе не составило Неджи большого труда. Гораздо сложнее продолжать на открытой местности за городом следовать за ним, где Итачи, возможно заметив слежку и почувствовав опасность, может и убить того, кто представляет для него угрозу. Поэтому, что предпринять тогда, когда они выйдут за черту города, Неджи еще не придумал. Он никогда не был на заданиях по слежке и проходил лишь инструктаж учителя на одном-единственном примере, который под силу был любому генину, но объектом не был Учиха Итачи, и ситуация была до смешного другой. Однако упускать из виду брата Саске Неджи также не собирался.

Итачи точно намеревался покинуть Отафуку, чем дальше он шел, плутая по тихим улицам, тем ближе они подходили к противоположной окраине города, где редели дома и становилось все безлюднее и труднее следить, но Неджи держался на расстоянии, к тому же он не шел прямо за Итачи, а иногда делая петлю, чтобы лишний раз не показаться на глаза. Сельская местность все чаще и живее начала проскальзывать в чертах домов и их дворов, постепенно городская линия перешла в маленькую деревеньку, обрывающуюся на горизонте и сливающуюся с полями и лесами.

Вечерело, ничего хорошего это не предвещало. Продолжать следить ночью, когда местность кругом объята темнотой и тишиной, что слышится малейший шорох листвы или хруст самой маленькой ветки под ногой, было просто невозможно, к тому же дорога тянулась вдоль огромного затопленного пустыря, утонувшего в разлитой от дождей реке. Все было против удачной слежки; Неджи приостановился, издали наблюдая за тем, как спина Учихи Итачи все отдаляется и отдаляется, превращаясь в маленький и неясный силуэт. Дождавшись того момента, когда тот отошел на еще более далекое расстояние, Неджи свернул в высокие кусты репейника, попадая в зарождающееся гнилое болото и пробираясь по нему: пусть это был не самый удачный выбор и путь, но наиболее безопасный и многообещающий в его невеселом положении.

Однако что предпринять тогда, когда на пустынное поле опуститься ночь, Неджи так и не придумал. Скорее всего, Итачи сделает привал, наверняка для этого свернет в лес, не будет же он, опытный шиноби, рисковать своей жизнью, оставаясь на открытом участке в таком уязвимом положении, к тому же он и так сильно рисковал, расхаживая по тропе. Он шел медленно, как будто не торопясь, если мимо него проезжали телеги, он пропускал их вперед, не прося о помощи или не принимая ее, было не ясно. Он ни разу не остановился за весь путь, не перекусил, не смочил губы водой из фляги, только откинул с головы капюшон и тут же накинул обратно, как будто на секунду хотел ощутит дуновение прохладного ветра, под которым без удовольствия мерз Неджи.

Его ноги промокли, ступая по стоячей воде молодого болота. Кое-где он по щиколотки проваливался в топь, но в основном поверхность была более менее твердой и не издавала хлюпающих звуков.

Вечерело. Солнце так и не выглянуло, поэтому без ярких закатных вспышек день, и так серый и промозглый, плавно перетек в такую же мрачную и неприятную ночь, славящуюся своим осенним холодом.

Учиха Итачи внезапно остановился посреди дороги, вглядываясь в сторону горизонта, потонувшего в поле, залитом разлившейся рекой.

Небо на этой линии каким-то незаметным образом соединялось с гладью воды, переплетаясь с ней воедино и образуя одно неотделимое целое; казалось, что в озере продолжались серые облака и небо, легшее у твоих ног. Смотреть на это сверху – все равно что заглядывать с вершины горы далеко вниз, все равно что стоять на краю самого мироздания.

Немного задержавшись, Итачи продолжил свой путь. Неджи также двинулся за ним, гадая, куда заведет его путь Учихи. В Страну Земли? В последний пограничный город Страны Огня? Куда?

В своих размышлениях Неджи едва ли не пропустил тот момент, когда Итачи внезапно поменял свое направление, поворачивая не куда-то в другую сторону или обратно, а как раз-таки в те заросли репейника и сорняков, где надежно спрятался Хьюга. Тот, замерев, притаился в колючих кустах, с холодком в крови понимая, что если его сейчас найдут, то о слежке можно смело забыть или даже о самой жизни, кто знает, что за это время случилось с Учихой Итачи, раз своего родного брата он не стал щадить, судя по его же словам.

Его шаги были чересчур громки, как будто нарочно он так неосторожно перешагивал через кочки, тогда как Неджи за все время не издал ни шороха; шаги приближались все ближе и ближе, пока не хлюпнули где-то рядом.

В ту же секунду внутри что-то болезненно ухнуло и сжалось. Показалось, что на какое-то время остановилось дыхание.

Неджи судорожно сглотнул, ощущая, как его сердце подпрыгнуло, замирая и останавливаясь на секунду. Колени беспомощно дрогнули как у новичка, как у ребенка: перед Учихой Итачи все были детьми.

Но тот вопреки безрадостным ожиданиям прошел мимо, все так же хлюпая по воде и раздвигая руками заросли репейника, царапающего кожу и впивающегося в одежду, как жадный зверек набрасывается на добычу.

Неджи до сих пор не смел шевелиться, все еще не понимая, что его так напугало, и, ледяной рукой стерев холодный пот со лба, он осторожно высунулся, пытаясь найти взглядом Итачи. Искать его долго не пришлось: перейдя через репейник и теперь очищая свою одежду от многочисленных колючек, он устало сидел, откинувшись на ствол одного из деревьев небольшого прозрачного леска; как только что-то шумело в листве или в кронах деревьев раздавался шорох, Итачи сразу же открывал глаза, крепче сжимая ладонь: он спал с кунаем в руке.

Однако Неджи вскоре обнаружил, что у него нет ни шанса подойти ближе, потому что Итачи не спал: он сидел с закрытыми глазами, отдыхая, но заснуть он почему-то не мог или же попросту опасался расслабиться сейчас. И это было ужасно для Неджи: теперь он потерял способность свободно шевелиться, чтобы не быть успешно найденным, а о том, чтобы подойти и обыскать Итачи в поисках свитка, вообще можно было не думать. Неджи мок в болоте, простужая ноги и дрожа от холода и сырости. Грязная стоячая вода, в которой гнил репейник, пахла неприятно.

Учиха Итачи отдыхал, а для Неджи это была самая тяжелая ночь.

***

Продрогнув и промокнув насквозь, он встретил еще одно серое и туманное утро в самом плохом расположении духа. Итачи недолго собирался: встав с земли и отряхнувшись, он продолжил свой путь, пересекая репейник и выходя на дорогу, освещенную первыми лучами бледного и холодного рассвета.

Над гладью воды и над тропой опустился густой и плотный туман, кутая местность вокруг себя в вязкое серо-белое облачко, влажное и холодное. Оно простиралось далеко вперед и назад, глаз не видел ни конца, ни начала плотного, как дым от пожарища, тумана. Видимость от этого сильно упала, пришлось постараться, чтобы не упустить Итачи из виду.

Он умывался, нагибаясь к разлившейся реке и брызгая воду на свое бледное и осунувшееся лицо. Его фигура казалось хрупкой и маленькой, слабой и беззащитной, уязвимой на фоне бесконечного величественного тумана и необъятного простора, и между тем в тишине раздавался его хриплый надрывной кашель, приглушенный ладонью, прижатой ко рту.

Скорее всего, это была обычная житейская простуда, Неджи, зябко поводя плечами, этому не удивлялся. Его и самого неприятно колотило, в горле скручивался плотный, дерущий покрасневшие стенки рта комок.

Репейник кончался, дорога сворачивала прочь от поля, залитого водой, а там, где путь поднимается в небольшую горку, можно спрятаться в сухом и темном лесу, незаметно захватившим едва ли не заболоченный участок.

Они продолжали идти целый день, Неджи постоянно удивлялся тому, что Итачи, как и вчера, ни разу не перекусил и не передохнул за все время; возможно, все дело в том, что он шел медленно, чтобы не устать так быстро. Все, ради чего Итачи останавливался, так это для того, чтобы вытащить из своей сумки шиноби небольшие плетеные коробочки и флягу с водой; кажется, он запивал ею лекарства, иногда глухо прокашливаясь почти в рвотных приступах.

В своей слежке Неджи преуспевал, ему не надо было беспокоиться о том, что Итачи его увидит: инстинкты шиноби, выработанные с детства, играли свою роль, не подводя собой их обладателя.

В итоге, голодный и уставший, продрогший и утомленный головной болью и резью в горле, Неджи добрался до первого встретившегося им на пути поселка, который грозился по мере приближения к нему превратиться в небольшой городок сельского плана, без высоких зданий Тандзаку и Отафуку, без шумных рынков торговых поселений.

Веяло деревней. Снова вечерело, скот, чье унылое и затяжное мычание разносилось по округе, медленной толпой переходил дорогу, меся под круглыми и крупными копытами грязь дороги. Становилось все люднее, крестьяне, медленно тянущиеся не то с последних плодоносных полей, не то из ближайшего городка, где работали осенью и зимой, постепенно наполняли город, последний пограничный пункт со Страной Земли.