Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"
Автор книги: Prosto_ya
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 47 страниц)
Смерть, смерть, смерть.
В конце концов, Саске вышел к своему дому, смотря на него застывшим взглядом и не решаясь сделать шаг вперед. Стены поместья, уже без крыши над ними, одиноко чернели, калитка, сорванная и рассыпанная в прах, вела в пустой погоревший сад, сквозь выжженную землю которого пробивалась молодая трава, маленькая и хилая.
Тигровые лилии за беседкой, роскошные и так сильно любимые матерью, теперь были уничтожены огнем, превратившись в прах; Саске разулся и ступил босыми ногами на сухую землю, наступая на острые обгоревшие доски, трещавшие так громко, как будто судорожно стонали, ухватываясь за своего хозяина.
Пожар был почти три месяца назад, последним летним месяцем, а Саске казалось, что вчера: он не мог поверить своим глазам, не мог понять разумом, что это – его дом, стены, где он вырос и стал тем, кем сейчас был.
Смело, как это делал всегда раньше, без страха ступив на веранду, грозившую сломаться под ним, Саске, тоскливо взглянув в черный зияющий проход дома, который сохранил свои стены, тихо и осторожно сказал:
– Я вернулся.
«Мать, отец, я все-таки вернулся сюда, как и обещал. Я пришел к вам, ваш младший сын, ваш младший ребенок, Учиха Саске. Мама, почему ты не встречаешь меня теперь?»
Но ему никто на этот раз не ответил, не сказал радостно: «С возвращением!». Только дерево вверху в ответ треснуло, как будто приветствуя своего родного жильца.
Рука Саске обхватывала одну из немногих сохранившихся балок, отчаянно, как утопающий цепляется за любую тростинку, чтобы выжить. Он трогал и гладил дерево, прогоревшее, оставляющее черную краску на бледных ладонях.
Саске безотрывно смотрел вглубь дома, смотрел на проход в гостиную, где сидел его отец, на уголок их длинного коридора, а там, за поворотом, была его собственная комната.
Казалось, что мама вот-вот выйдет, шурша своей простой, но как всегда элегантной одеждой, улыбнется и растопит купальню, снимет с очага маленький чайник, но ни ее, ни отца, ни Итачи тут не было. Были сотни смертей и ничего другого.
Саске больше не мог ждать и сдерживать свою ненависть. Внутри него все дрожало, он переставал контролировать себя, едва представлял, как горел его дом, как умирали его родители, как разливалась кровь их соседей, как больно было Итачи, когда палач выжигал его глаза.
Внезапно сзади него что-то шаркнуло и скрипнуло, нечто живое, Саске, мгновенно вооружившись кунаем, резко обернулся, готовый напасть и отразить удар, но тут же опустил руку вниз, нахмуриваясь: перед ним стоял Какаши, примирительно подняв обе ладони вверх и сузив глаза в добродушной улыбке.
– Ну-ка, сбавь обороты, дружок.
Тот небрежно фыркнул, убирая оружие обратно.
– Откуда вы узнали, что я здесь?
Теперь Какаши не улыбался. Он серьезно смотрел на Саске, облокачиваясь о балку напротив, прогнувшуюся и глухо треснувшую внутри от давившего на него веса.
– Нетрудно было догадаться, что из всех мест ты придешь именно сюда, – ответил Какаши.
Саске отвернулся.
– Я хочу побыть один в своем доме.
– Это уже не твой дом, Саске.
– Мой. Даже если от него останется пустое место, это мой дом.
Какаши коротко пожал плечами, скрещивая руки на груди. Саске молчал и явно не скрывал свое недовольство на лице, раздраженный тем, что ему помешали.
– Я все знаю, – неожиданно сказал Какаши. Саске нервно дернул плечом.
– Что все?
– Об Итачи.
Саске поморщился, раздраженно цокая языком.
– Чертов Сай!
– Ты должен был мне первым делом все рассказать, кому-кому, а мне и Команде семь ты должен доверять как своей семье, – серьезным и не терпящим возражения тоном ответил Какаши.
Саске холодно усмехнулся, также прижался спиной к балке и скрестил на груди руки, с вызовом и холодом смотря в глаза напротив.
– Вы мне не родитель, увы.
– Но я – твой учитель, – возразил Какаши. – Учитель – второй отец. И как твой второй отец я очень переживаю за тебя и, конечно, желаю лишь добра и вечного счастья, ты знаешь это. Знаешь, что мне дороги ваши с Сакурой и Наруто жизни. Ты зря замыкаешься в себе, не говоря о таких вещах по-настоящему близким людям, которым ты дорог: Команде семь и мне ты не менее родной, чем своему старшему брату, я считаю тебя своим родным и драгоценным сыном, ты – любимый старший брат для Наруто и Сакуры. Мне жаль, что так все вышло.
– Мне тоже было жаль, – выдавил Саске. – Но жалостью себе не поможешь, уверяю вас.
– Поэтому ты решил мстить? Выбрал удел сломавшихся?
Саске прикрыл глаза, с легкой холодной улыбкой покачивая головой.
– А, Какаши-сенсей, и вы туда же. Я знал, что вы мне это скажите, но я не хочу от вас это слышать. Я не хочу слышать это от Команды семь. Не хочу.
– А ты уверен, что все, что говорят о невиновности твоего брата, это правда? – Какаши поправил указательным пальцем маску, требовательно смотря во вспыхнувшие злостью и раздражением глаза Саске.
– Так узнаю, – небрежно бросил тот в ответ.
– Хорошо-хорошо, не сердись, мне вообще ничего не известно, твое право верить или нет. Я вот, что хотел тебе сказать, – Какаши, отходя от балки, подошел ближе к Саске, который нахмурился, но не отодвинулся, смело заглядывая в серьезные и строгие глаза напротив. – Саске, брось ты это дело.
Тот едва ли не задохнулся.
– Что?!.
Какаши остался так же раскован и уверен в себе, несмотря на дрогнувшие брови Саске.
– Я видел столько точно таких же парней, как ты, что уже сбился со счету. Те, кто идут по пути мести, не придут никуда. Перестань отдаваться жажде мести. Загляни в свою душу, прошу тебя. Я же знаю, что в конце концов становится с такими, как ты. Те, кто добивался своего, не получали удовлетворения, и все оборачивалось трагедией. Трагедией для них самих первую очередь. Ты будешь страдать все больше и больше. Сумеешь ты отомстить или нет, останется только полное опустошение. Я понимаю, что ты чувствуешь, но я против, чтобы ты действовал животным и низким для тебя путем. Не опускайся, не уподобляйся тем, кто сломал твою жизнь. Будь выше их.
– Да вам откуда знать, что я чувствую? Тоже мне, самый всепонимающий! – не выдержал Саске.
– Эй, успокойся, остынь, – Какаши развел руки, примирительно взмахнув ладонью, однако даже глупцу видно было, как серьезно он был настроен. – Не знаю, что у тебя на уме, но Коноху ты не тронешь, понятно?
– Почему? Кто-то остановит меня? – фыркнул Саске.
– Да, – кивнул Какаши. – Я не хочу поднимать руку на своего самого любимого ученика, но сделаю это, если ты не одумаешься. Я понимаю, что тебе плохо, но и ты также пойми, что винить в своем горе тех людей, которые даже и не знают ничего ни о тебе, ни о твоей семье, по меньшей мере, по-детски глупо.
Но Саске упрямо покачал головой. В темноте его зрачки блестели как у сумасшедшего, который перестал понимать ситуацию и потерял способность держать себя в руках. Его губы, на секунду дрогнув в по-животному жесткой улыбке, исказились злостью, когда он крикнул:
– Да что вы знаете?! Вы все мне это говорите, все до одного, но никто не хочет поставить себя на мое место! Невинные люди, которые не знают обо мне и моей семье? Это те самые невинные люди, которые закидали нас камнями и облили наши имена грязью? Те самые невинные люди, плевавшиеся в моего брата, когда его вели ослеплять за то, что он убил всех своих родных ради них, ради этих неблагодарных мерзавцев? Вы говорите мне про этих невинных людей? Боже мой! Именно за то, что они пользуются тем, чего не знают, что им дали просто так, они не будут иметь права это делать, Коноха захлебнется в своей крови и по своей же вине. Скрытый Лист же любит справедливость, так он ее и получит! Вы просто не понимаете, вы никто… ничего… никто…
Пальцы, судорожно сжимающиеся в кулаки, в кровь раздирали кожу у ногтей о деревянную прогоревшую балку, в то время как Саске прошипел с нескрываемой злостью в голосе:
– А если бы я убил всех, кого вы любите? Вы бы продолжили все это утверждать? Разве не горели бы безумным желанием стереть с лица земли улыбки тех, из-за кого это произошло, а? Что, я бы уже не выглядел в ваших глазах таким мерзавцем? Я могу дать им всем почувствовать эту боль, – Саске коротко рассмеялся громким и небрежным смехом, в упор, с нескрываемым вызовом смотря в темные изумленные глаза Какаши. – Ну же, Какаши-сенсей, скажите, вы бы не поклялись меня убить, наплевав, ученик я ваш или посторонний человек?
Какаши, пару секунд серьезно смотря в глаза напротив и с ужасом читая в них уверенность в каждом сказанном слове, внезапно улыбнулся, заставляя Саске от непонимания и раздражения нахмуриться и даже отодвинуться, в то время как Хатаке, озадаченно потерев рукой затылок, тихо и без злости ответил:
– Может, и так. Только вот незадача. У меня нет близких людей. Их уже убили.
Саске не нашелся, что ответить, и отвернулся в сторону, мрачно смотря в свой заброшенный сад, пустой и одинокий, покрытый многочисленными следами от пожара, случившегося здесь.
Саске, злясь на то, что не смог вовремя совладать с собой, выставляя напоказ все уязвленные места, угрюмо насупился, но сказанное и услышанное только придало ему уверенность в себе и в своих желаниях. Ни воспоминания о веселых и беззаботных днях Команды семь, ни чистый воздух Скрытого Листа, ни порог родного, почти рухнувшего дома – ничто больше не держало Саске от его мести. Он тонул в ее пучине, делающей его сильнее.
Итачи прав: ненависть делает сильнее.
Казалось, своим холодным и испепеляющим взглядом Саске мог убить каждого, на кого взглянет, но ему не нужны были смерти, ему нужны были муки большие, чем свои.
– Саске, – Какаши, обрывая повисшее молчание, начал говорить более мягким и примирительным тоном, осторожно кладя руку в перчатке на крепкое плечо Саске, которое сжалось от прикосновения, – послушай меня. Не стоит так идеализировать своего брата. Раз он пошел на это, то, как и любой другой человек, оказался несовершенным и слабым под давлением долга перед деревней. Я понимаю, что тебе хочется отомстить и за него, и за родителей, и ты, конечно, прав, ты имеешь право желать это и чувствовать боль. Но ты не думаешь, что если твой брат подарил по своей воле мир Конохе, ему может не понравиться твой замысел, и как он к этому отнесется – неизвестно? Он может отказаться от тебя или возненавидеть. К тому же, я не думаю, что Итачи желает Скрытому Листу твоей мести, скорее наоборот, он пытается защитить деревню от тебя, ведь он направляет всю твою ненависть на себя. Он пошел на это по своей воле, не надо менять то, что он выбрал сам. Он вернее нас всех знал, что лучше для тебя, и месть – точно не выход.
Саске поморщился, с раздражением вскидывая лихорадочно блестящие глаза на Какаши.
– Сенсей, для меня Итачи вне зависимости от того, враг он мне или нет, всегда будет совершенен. Вы намекаете на то, что Коноха и ее жизнь для него дороже, чем я? А я так не думаю. И я не считаю, что обязан считаться с его мнением. Он ни разу не считался с моим, он ничего не сказал мне и постоянно лгал, он все решил сам за всех нас, и я не думаю, что обязан прислушиваться теперь к его словам. Хочет Итачи или нет – мне плевать, я выполнял все его желания, и куда это нас привело. Мести хочу я. Я тоже знаю, что для нас лучше, и месть – это выход, это справедливость и возмездие.
Какаши обреченно опустил свою руку, соскользнувшую с теплого и мягкого плеча Саске.
Впрочем, он уже со слов Сая понял, что уговоры бесполезны, но и поднимать руку на любимого ученика не хотел. Отойдя на несколько шагов назад и засовывая руки в широкие рукава своей одежды, Какаши долгим и пронизывающим насквозь взглядом посмотрел на Саске; тот же не отвел взгляда своих темных разозленных глаз, в упор смотря на учителя.
Какаши устало потер виски.
– Саске, как я понимаю, уговоры на тебя не действуют. Поэтому последнее, к чему я взываю, это к твоей еще незапятнанной душе. Я уже немало прожил на свете и понимаю, насколько тяжела боль утраты. Нам с тобой не очень повезло в этой жизни, но есть те, кому пришлось гораздо хуже. Помни об этом. Ты говоришь об уничтожении Скрытого Листа и не понимаешь, что просто ослеплен жаждой ненависти и мести, которые погубят тебя. Неужели ты готов предать друзей, товарищей, учителей? Ты не вспомнишь о нас, о Команде семь, о Наруто, о Сакуре? Ты сможешь поднять на них руку? Наших жизней много, Итачи же один. И Итачи выбрал благо большего, жертвуя меньшим, – он подал тебе пример и оставил подсказку, как ты сам должен поступать. Ты готов уничтожить сотни невинных людей? Детей, младенцев, стариков, женщин, больных? Ты же осуждал своего брата за это, повторишь его ошибки? Зачем? Я лучше всех знаю, что твоя душа не такая, ты не настолько пал, ты по-прежнему шиноби Скрытого Листа, который перед Хокаге клялся, что отдаст свою жизнь ради этих людей. Ты – житель Конохи с рождения до смерти, это твой дом, это, а не все эти черные доски, – и ты хочешь его опустошить? Убить своих же, свою кровь, своих друзей? Я знаю, что ты любил Скрытый Лист, ты защищал его всегда и готов был на многое пойти ради его чести, я не верю, что ты решишься на это. Твои слова пусты, крик разозлившегося на родителей ребенка. А если ты и говоришь серьезно, то вспомни, как тебе было хорошо с этими людьми. Одна жизнь Итачи, даже жизни твоих родных не стоят тысяч судеб Конохи. Мне трудно это говорить, я ценю Итачи и Учиха, но это факт. Это факт, который подтвердил даже Итачи. Хватит, Саске, или и меня ты тоже убьешь? Мы с Саем решили, что пойдем к Хокаге, чтобы попросить официальной помощи у него. В конце концов, старейшины совершили преступление, твоего брата оправдают и восстановят его честь, тебе не нужно будет пачкать собственные руки и свое имя. Мы поможем тебе, мы хотим тебе помочь, позволь нам спасти тебя. Мы – твоя семья. Опомнись, Саске, очнись, оглянись вокруг: мир не такой плохой, жертвы ради тебя и Скрытого Листа – гордись ими: Итачи тебя слишком любит. Мы тебя любим. Мы всегда ждем тебя, наш хлеб и кровь – твои. Помнишь, чему я вас учил? Да, те, кто нарушают правила в мире шиноби, – мусор. Но те, кто бросают и предают своих друзей, хуже мусора. Я ненавижу повторяться, но предупрежу тебя в последний раз: откажись от мести.
Саске, все это время смотрящий на дощатый пол обгоревшей веранды, поднял лицо, на котором играло неприятное выражение раздражения.
– Моя кровь и семья уже уничтожены, мой дом уже погиб, и не Итачи не стоит тысяч жизней, а миллионы судеб жалких отбросов не стоят жизней моей семьи и клана. Я уже опомнился от иллюзии доброго и честного мира шиноби. Я тоже ненавижу повторяться, поэтому скажу в последний раз: я не откажусь от мести и убью любого, кто встанет на моем пути.
– Тогда, – голос Какаши пронзила сталь холода, – я буду вынужден принять меры прямо здесь.
Саске не шевелился, понимая, что дела сейчас обстоят плохо: пожалуй, не стоило болтать лишнего. Даже если бы Какаши и решился бы сейчас убить его, Саске был уверен, что не проиграл бы своему учителю, поскольку сейчас ненависть, бурлящая в крови и ослепляющая разум, сделала его слишком сильным и уверенным в себе и своей мести. Но сейчас ему было это не нужно. Поэтому, наскоро подавив огонь в глазах, Саске постарался как можно спокойнее выдавить:
– Хорошо, простите, я не понимаю, что говорю. Я подумаю над вашими словами, но прошу: оставьте меня в покое.
Последнее прозвучало как предупреждение.
Саске сейчас походил на змею, ядовитую кобру, которая, свернувшись в плотное горячее кольцо, угрожающе шипела, не подпуская к себе, но готова была насмерть атаковать, если бы кто-то все же решился проверить ее терпение.
В глазах Какаши мелькнула сначала осторожная искра подозрения. Потом, судя по всему, потеряв в остекленевших глазах Саске ту самую нить ненависти, в его зрачках мелькнуло доверие и даже успокоение, и он, расслабляясь, шагнул вниз, с веранды прыгнул на траву, напоследок мягко и по-отцовски добро сказав:
– Откажись от мести, Саске. Прошу тебя как отец.
– И это тот, кто ненавидит повторяться, – заметно расслабляясь, фыркнул Саске, отворачиваясь в сторону. Но в безопасности он почувствовал себя лишь тогда, когда шаги Какаши растворились в тишине, возмущенной громкими спорами, когда она убаюкивала смерть, задорно бегающую от дома к дому как игривое и непослушное дитя.
Холодало; балки над головой Саске, едва держащиеся каким-то чудом, трещали и скрипели, грозясь рухнуть, но ветер, как будто не желающий еще одной смерти, осторожно избегал беспокоить прожженное и нависшие над головой дерево. Глухая тишина, изгнавшая из своих владений цикад и ночных птиц, ласково, как родная мать обнимала Саске, нашептывая ему о смерти, которую видела, и жалуясь на громкие крики людей, убиравших когда-то отсюда трупы. А Саске, чутко вслушиваясь в ее скорбное безмолвие и снова и снова прокручивая в голове слова Какаши, мрачно смотрел вперед, несколько сбитый с толку.
Пожалуй, он мог бы расчувствоваться после его слов – чертов Какаши всегда умел говорить и убеждать людей, – вспомнить о Команде семь, об Академии и трудной учебе в ней, о том, как был тут счастлив в своем доме, стоя так же на этом месте; как был счастлив в своей жизни. Как чистым и невинным ребенком, держась за надежную руку Итачи, громко говорил тете, кормившей его своей едва испеченной булочкой, что станет шиноби, которым будет гордиться папа, которого полюбит клан, которым, как и братом, будет восхищаться деревня и все люди в ней. У него были счастливое и теплое детство, смешные и наполненные забавами времена генинов, когда они все, с Сакурой и Наруто, мечтали о будущем, о том, как Узумаки станет Хокаге, Сакура – медиком, а Саске лишь желал всю жизнь честно служить для клана, как отец быть в отделе охраны, смотреть за порядком в деревне, раскрывать преступления, а Итачи бы, возможно, все же поступил в АНБУ, ведь он хотел туда, но его приглашали в Корень, от которого он добровольно отказался, посоветовавшись с отцом.
Даже их с Итачи отношения были бы прочнее, лучше.
Все было бы как должно быть.
Все жили бы так, как должны были жить: каждый на своем месте. Но жаль, что Наруто не успеет встретить Саске, чтобы сказать ему «спасибо» за что, что не стал Хокаге проклятой деревни.
Это она все разрушила, все мечты Команды семь и мечты других шиноби.
Чтобы Какаши не думал, он такой же, как все они, такой же слепой, так же предан Скрытому Листу. И он не виноват в этом. Он поймет все рано или поздно.
Саске, рукой сжав балку, о которую опирался, стиснул зубы и закрыл глаза, ногтями, не обращая внимания на занозы, отковыривал щепки от древесины.
«Я клянусь этим домом, – рука стиснула обломки от балки, – что своими руками убью Скрытый Лист и всех, кто встанет у меня на пути. Прости, Наруто, простите сенсей, Сакура, но вы не поймете меня и мою боль, пока сами ее не ощутите. Ради вас, ради Команды семь я не убью всех, нет, я не буду убивать всех, но вы будете всегда, сенсей, нести на себе эту ненависть и боль, и тогда мы посмотрим, есть ли у вас дорогие люди и действительно ли вы понимали меня, потому что я бы отдал все, чтобы вы поняли меня и помогли мне, Какаши-сенсей».
***
Хокаге всегда подозревал, что кровавая ночь резни Учиха окутана дымком чрезвычайно странных стечений обстоятельств. Кроме того, когда он услышал, что это сделал никто иной, как Учиха Итачи, свободу которому даровал огромными усилиями – впрочем, Сарутоби не знал, какие интриги плел за его спиной Шимура, – он уже точно не мог без доказательств поверить в то, что этот человек просто так, из неоткуда пришел, чтобы вырезать всех своих родственников без каких-либо на это причин.
Месть?
Итачи был не тем человеком, который опустился бы даже до самой ничтожной и смешной мести, Хокаге всегда это знал и мог многое поставить на свои слова. С Итачи был Саске, и Сарутоби знал, что своего младшего брата Итачи никогда бы не оставил. Но расследование начать ему не дали: на этом настоял Шимура, который привел свидетелей и преподнес признание Учихи Итачи, но всем до сих пор было непонятно, почему тот пошел на такое преступление.
Объяснений ни у кого не было. Но никто их и не требовал, кроме Сарутоби Хирузена. И в один прекрасный день он их получил.
Какаши и Сай лаконично описали всю нелегкую ситуацию и удивились, узнав, что глава Скрытого Листа не знал и не подозревал о том, что стало с братьями Учиха после их помилования. Хирузен ни разу не перебил посетителей, молча выслушал их до конца и, засунув руки в белые широкие рукава плаща Каге, что-то про себя решал.
Естественно, никакие обвинения просто так не выдвигают, тем более с чьих-то слов. Особенно такое, когда на человеке висят сотни жизней, причем неважно, облил ли он сам свои руки кровью или это сделал кто-то другой по его приказу, а по словам Какаши выходило, что по средством шантажа и давлением на Итачи угрозой причинения вреда Саске, а так же делая упор на преданность деревне, его силой вынудили взяться за оружие.
Данзо обвинялся бы в превышении своих полномочий. Но Хокаге в любом случае нужны были доказательства, поэтому Сай, позаимствовав у Саске свиток, который тот бережно охранял подобно своему старшему брату, показал ему непосредственно саму улику, которая разрешила все сомнения.
Сарутоби знал, зачем Шимура сделал то, что сделал, но, тем не менее, он сделал без ведома главы деревни, который до последнего грел себя тщетной мыслью о том, что сможет найти компромисс с непокорным кланом гордой Конохи.
Солнце, скудным лучом осветив холодную землю, быстро спряталось за облака, серым и давящим покрывалом укутавшие низкое небо. Собирался мелкий дождь, предчувствие его скорого терпкого запаха становилось все сильнее, птицы начали летать низко-низко.
Поднимался прохладный северный ветер, несущий с собою пыль дорог и холодок, покачивающий темные зеленые листья, постепенно опадающие и сменяющиеся молодыми, новыми. Из окна резиденции Хокаге была видна старая Академия, из которой толпой валили домой дети, крича и размахивая руками; Сарутоби почему-то с тоской и одновременной радостью смотрел на них, молодых и сильных, будущих защитников Скрытого Листа, несущих в себе его волю. Небо оставалось дождливым, тяжелым и серым, как и ветер, который все гнал и гнал с севера тучи.
Некоторые цветы завяли от осеннего холода, опустив головы вниз. А ярко-красные, пылающие тигровые лилии сломались из-за недавнего урагана, опустошившего далеко не один сад.
Все, что мог сделать Хокаге в такой ситуации и со своими силами, это поговорить с Шимурой Данзо и лишить его должности старейшины Скрытого Листа, потому ни арестовать, ни тем более казнить он его не мог, поскольку даже на суде, если бы его можно было устроить, Шимуру бы оправдали по решению феодала, поскольку он действовал лишь в интересах деревни, поскольку, пусть и без разрешения Третьего, подавил восстание, грозящее войной и смертью многих тысяч. От суда и широкой огласки дела никто бы не выиграл; к тому же это было бы предательством по отношению к Итачи – облить грязью чистое имя Учиха.
Какаши и Сай как болванчики кивнули головами, поклонились Хокаге, но все же между собой они мельком переглянулись, обеспокоенно обмениваясь невеселыми взглядами: такое решение, увы, не удовлетворило бы Саске. Но, однако, Сарутоби они об этом решили не говорить, хотя он и сам поинтересовался о младшем брате Итачи.
Ответ его не успокоил, наоборот, принес лишние беспокойства и проблемы. Как он и думал, Саске желал мести, к тому же Сарутоби ничего не знал об Итачи, где он, жив ли он вообще, раз из-за него начинается такое волнение со стороны его младшего брата.
Как и всегда Хирузен желал удовлетворить интересы всех сторон мирным путем и без больших потерь, поэтому, наивно полагая, что такой ход сработает, после того, как Шимура будет отстранен от своей должности, было решено созвать совет во главе с феодалом и представителями главных кланов Конохи и на нем оправдать Итачи и снять с него клеймо предателя и преступника, ровно как и с его брата.
Но среди всего обилия красивых слов был маленький, но роковой недостаток.
Саске желал мести, а не оправданий. Это понимали и Сай, и Какаши.
Однако его желание было несбыточным и противозаконным, а, стало быть, Скрытый Лист не готов был пойти на то, чтобы убить человека, служившего много лет, преданно, самоотверженно, тогда как Итачи они не стали жалеть в своих целях. Ни Хокаге, ни кто-либо еще не собирались идти на это, к тому же клан Учиха был так же виновен, поэтому Данзо будет наказан лишь за то, что «использовал постороннее средство для своей цели и не получил официального разрешения».
Сай мысленно вздохнул после этих слов: если бы Саске был здесь – а его хотели взять с собой, – он бы вряд ли спокойно продолжил стоять после того, как его брата назвали «посторонним средством».
Герои своих деревень всего лишь постороннее средство.
В заключение всего Хокаге поинтересовался у Сая о том, кто еще из Корня АНБУ знал об истории с Учиха. Ему перечислили десять позывных имен, включая самого Сая; некоторые из них были незнакомы Какаши и Сарутоби. Сай также сказал, что трое из них уже мертвы: Торуне, Хё и Фу. Остальные шестеро были записаны в свиток и убраны как документ в личный архив Хокаге, в который имел доступ только он, после чего Сарутоби сказал Саю, что его тоже допросят, но, увидев в его глазах испуг, Хокаге по-доброму улыбнулся и потрепал его по плечу, говоря, что это будет лишь беседа.
Потом Сая ждала новая жизнь.
Еще раз поблагодарив Хокаге и спрятавшись под темными и длинными плащами АНБУ главы Скрытого Листа – форма с Корнем несколько разнилась, – Какаши и Сай покинули его резиденцию, безрадостно понимая, что Саске не будет воодушевлен таким исходом дела.
***
На Коноху снова опустилась тихая и спокойная сельская ночь, темная, под огромным и бескрайним черным небом, которое как дорогой шелк сияло над Скрытым Листом. Люди разошлись по домам, легли спать, прислушиваясь, как ветер шутки ради назойливо стучится в их окно, пытаясь разбудить пугливых детей, которые, испугавшись стука, бежали прочь из комнаты или забирались в соседнюю постель брата или сестры.
Третий Хокаге стоял на огромной открытой веранде своей резиденции, высеченной в скале, покуривая трубку и прислушиваясь к тому, что творилось у него за спиной: в помещении, служившим местом для совета глав деревни, вот-вот должен был появиться гость; Сарутоби курил длинную трубку, старческими потухшими глазами поглядывая на восток, еще темный и безликий.
Хирузен давно не слышал вестей от своего сына Асумы, а внук вовсе, увлеченный тем, что стал генином, перестал навещать своего деда, бросая его одного среди массы забот и дел. Дым от костяной трубки поднимался все выше и выше и на темном небе казался легким облачком, потерявшимся в своем пути.
Сухие и потрескавшиеся руки стряхнули пепел с очага.
История с братьями Учиха не могла не оставить после себя неприятное чувство обеспокоенности.
Сарутоби курил, внимательно слушая, как ветер развевает складки его величественной одежды главы деревни, кристально белоснежной, символизирующей чистоту и смелость Каге, украшенной по подолу огненной каймой под цвет нижней рубашки как знак огня, горящего в каждом ребенке Скрытого Листа.
Наконец, когда пепел с трубки последний раз упал на пол небольшой серой горкой, тут же рассыпанной по веранде ветром, позади Хокаге раздались шаркающие шаги и скрипучий голос важно и громко сказал:
– Ночь не время для советов, Сарутоби.
Тот ничего не ответил, убрав под складки одежды остывающую и погашенную трубку и пройдя обратно в зал, освещаемый парой-тройкой ламп, в тени которых стоял, облокотившись о толстую деревянную трость, Шимура Данзо, сузившимися глазами пристально оглядывая Хокаге. Сарутоби, пальцем задумчиво потерев нижнюю губу, скрестил руки за спиной, медленно проходя вдоль комнаты и останавливаясь возле окна спиной к Шимуре.
– Прости, что выбрал такое время, но я решил, что все непременно надо уладить до утра.
– Что за неотложность?
– По поводу Учиха.
Данзо небрежно фыркнул, сделав несколько шагов вперед. Раздался звук удара трости.
– Неужели покойники оказались более шумными, чем мы ожидали? Я думал, что это дело больше не будет нас волновать.
– Я тоже так думал, пока не узнал, что это ты отдал приказ Учихе Итачи уничтожить его же клан.
Воцарилось молчание.
Сарутоби смотрел в окно, по-прежнему сжимая руки за спиной.
– Ты должен благодарить меня, – наконец, ответил Данзо. Голос его прозвучал слишком резко, старческие нотки в нем совсем пропали, сменяясь категоричностью и тоном человека, совершенно убежденного в правильности своих слов. – Это был долг Итачи. Он добровольно пошел на этот шаг.
– Ты это сделал без моего приказа, – возразил Сарутоби, так и не поворачиваясь к Шимуре, однако прислушиваясь к его словам и шагам за спиной. Те после последних слов притихли.
– Твоего приказа? – криво усмехнулся Данзо. – Что ж, пока бы мы продолжали вести переговоры, Учиха бы тем временем восстали, и сейчас бы мы не наслаждались нашей мирной, но бессмысленной беседой, а лишь только и думали бы о том, как выпутаться из очередной войны. Я начал действовать в самое нужно время. Итачи был всегда отличным оружием Конохи, преданным деревне, и использовать его еще раз, пока он еще был способен на это, все равно, что оказать ему посмертную честь – все хотят отдать всё деревне, но лишь он один из тысяч удостоился этого. Намного лучше было бы для чести Учиха, чтобы их наследник опустил занавес непокорного клана, тем более так в памяти людей никогда не будет ненависти к сильнейшим кланам Листа. Я не считаю, что действовал неправильно. Я действовал лишь в интересах Конохи. Откуда ты узнал обо всем?
Хокаге, повертев в старых сморщенных руках трубку, отложил ее на стол, скрестив руки и продолжая смотреть в окно и наблюдать за тем, как ночь резвится на пару с холодным ветром.
– Это не так важно, у меня свои источники. Главное другое: я прекрасно понимаю твою преданность Скрытому Листу, любой шиноби поступил бы так же, как ты, но клан Учиха не был нашим врагом, его мы так же должны были защищать и ценить. Кланы Учиха и Хаширама основали нашу деревню, и мы не имели права поднимать руку на Учиха. Если бы надо было, для согласия и блага мы должны были бы рассмотреть их претензии и интересы и пойти на уступки. Мы обязаны были помочь им почувствовать себя нужными и почитаемыми. Особенно после того, как мы изгнали их наследников. Учиха были для нас ценными бойцами и ценной силой, более того, это самый старый клан Скрытого Листа, и я еще раз повторюсь: наши предки-Хокаге вместе с ним возводили все эти стены, и уничтожать его так быстро и опрометчиво – я считаю, что ты совершил роковую и непростительную ошибку. Я уверен, что все разрешилось бы без потерь, мы бы только заручились поддержкой и доверием Учиха, а ты как всегда действуешь грязно и радикально, Данзо, – Сарутоби строго покосился через плечо. – Глупо было меня обманывать, а тем более использовать Итачи, прекрасно зная, что он не сам по себе, а живет не один, со своим младшим братом, которому должен быть родителем и наставником, а не врагом. У нас было соглашение отпустить их взамен жизней их родителей, так почему я узнаю, что они были оставлены у Учихи Изуны, как я думал, у покойника, причем в публичном доме, причем в такой путанице?
