355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Prosto_ya » В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ) » Текст книги (страница 46)
В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)
  • Текст добавлен: 14 мая 2017, 22:30

Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"


Автор книги: Prosto_ya


Жанры:

   

Драма

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 47 страниц)

Итачи замолк, отвернувшись в сторону; Саске, как будто не веря своим ушам, все еще продолжал смотреть на своего затихшего брата, чужого, говорящего странные, непонятные слова.

Выходит, Скрытый Лист был ему дороже всего?

Дороже семьи, клана, младшего брата?

Коноха?

Какая-то Коноха, черт побери?!

О, как же Саске ее ненавидел, еще с более давящей силой. Ненавидел за то, что она даже после своей погибели все больше и больше отрывала старшего брата от него.

– Эй.

– Что? – Итачи повернул голову.

– Ты, – Саске говорил громко и твердо, – имеешь в виду, что тебе плевать на все? Тебе безразлично, что я выберу? Почему ты ведешь себя так, как будто ничего не произошло? Я думал, ты будешь так рад, когда увидишь меня. Поругаешь, но поддержишь. Или теперь у тебя нет больше младшего брата?

Итачи молчал, не шевелясь. Его молчание было длительным и затяжным, Саске не наделся услышать ответы на свои вопросы, хотя что он мог услышать.

Чего он вообще ждал? Чего искал? Итачи не дал ему ни спокойствия, ни тепла, стал чужим и окончательно далеким, лишил своими словами любой возможности сблизиться. Откуда такая сухость, откуда все это?

Действительно ли он всегда был равнодушен? Неужели это было единственным, где он не солгал?

Саске не знал, что ему делать. Если так пойдет и дальше – лучше быть без брата, чем с бесконечной пропастью между ним и собой.

Он был окончательно разочарован во всем, чем жил.

– Саске, – наконец, позвал его Итачи, откинув край одеяла и привстав на локти.

Тот нехотя повернулся и увидел, как Итачи смотрит на него, жестом приглашая лечь рядом. Саске почему-то не стал отказываться, внезапно ему стало безразлично, внезапно у него опустились руки, он стал бессильным и пустым. Нагретое место было теплым, знакомое тепло вселяло слабую надежду.

Надежду на что, скажи, Итачи?

Что ты мне теперь дашь, ты, отнявший все? Разве ты возразишь тому, что я должен был так поступить, должен был отомстить по закону крови?

– Спи, Саске. Я обещаю, что завтра я скажу тебе все, что хотел сказать. Но завтра, сейчас я слишком устал, от лекарства у меня болит голова и клонит в сон. Я все тебе расскажу, прости, если обидел сухостью и холодом. Я рад, что всему пришел конец, но на Коноху тебе не стоило поднимать руку.

Саске, не думая о том, что он развалился в походной пыльной одежде, устало кивнул головой, затихая рядом с Итачи; он лежал рядом с ним, смотря в потолок, почти касался родного плеча.

Запах бледной кожи был все тем же, дыхание было таким же; Саске окончательно престал понимать Итачи, его мотивы, действия, не зная, где он лжет, где говорит правду, все границы стали такими размытыми, неясными, что оставалось только лежать рядом и ждать завтра, когда ему что-то скажут.

Завтра, снова завтра, снова другой раз.

– Я бы с удовольствием сейчас сдох.

Молчание.

– Да, Саске, я тоже.

Тот усмехнулся.

– Тогда скажи мне перед нашей смертью о том, что хотел.

– Потом. В другой раз.

Неужели завтра все-таки наступит этот «другой раз»?

Саске молчал. Даже сейчас, когда он снова был так близко к брату, снова мог беспрепятственно коснуться его, не мог найти себе места; он думал о Скрытом Листе, об Учиха, о войне, о самом себе и Итачи, пытался изо всех сил понять и себя и его, все мотивы всей своей жизни, причины страданий и радостей, но не находил ответов на свои вопросы, по-прежнему чувствуя бесконечную пропасть между собой и ним, бездонную, пронзительно глубокую; как ее обойти, какой мостик связать между двумя берегами – Саске не знал.

Он стал чужим. Итачи стал чужим. Все отдаляет, по-прежнему веет недоговоренностью и холодом.

Смотря в глаза брата, Саске всегда будет видеть глаза Шисуи, что еще больше отталкивало его от Итачи.

Так и пребывая в столь неприятных чувствах, он продолжил лежать, не шевелясь, рядом с Итачи, который ему казался как никогда фальшивым и холодным.

***

Итачи не мог понять, что его разбудило, но, проснувшись, он сразу ощутил рядом с собой привычный холод, еще не раскрывая глаз.

За окном снова шумел дождь, сильный и оглушающий ливень, холодный, под который лучше не попадать, если дорого свое здоровье. Его капли, крупные и увесистые, барабанили по мясистой листве, отскакивая от упругой зелени и скатываясь вниз, с края пластины, падая на землю и медленно впитываясь в нее, размокшую от влаги. Окно принимало на себя все хлесткие удары беспощадного осеннего ливня, который громко гремел и стучался, то и дело просясь впустить его в комнату, однако все, что он мог, – это продолжать стучать и безответно кричать, когда снова и снова натыкался на стекло окна, твердое и непробиваемое.

Деревья шумели кронами, пригибаясь к земле, кажется, где-то вдалеке ухнул слабый раскат грома, но ни молнии, ни ее ослепительной вспышки не было.

Итачи был уверен, что еще царила ночь, но, открывая глаза, он столкнулся с серо-бежевыми тонами предрассветных сумерек, которые плавно обволакивали все теплым и уютным светом.

Итачи оказался прав: Саске уже не спал, – а спал ли он вообще? – выбравшись из постели и оставляя своего брата мерзнуть одного. Он сидел спиной к нему на футоне, раздевшись, в одном косодэ, положив аккуратный подбородок на подтянутые к груди колени, и смотрел в окно.

Итачи давно не просыпался рядом со своим братом, ему было странно видеть его рядом с собой. Мысленно прокручивая все, что случилось несколько часов назад, Итачи неподдельно изумлялся: у него получилось остаться сухим и холодным, хотя множество раз в своем воображении он прокручивал то, как столкнется с Саске с теми чувствами, которые признал, но сейчас не смог ничего сказать, ничего сделать, оставляя барьер между ним и собой по-прежнему высоким и непреодолимым.

Итачи знал, что виноват во всем сам, но говорить что-либо Саске он не хотел, несмотря на свое обещание, почему – не знал. Он понимал, что от него ждет Саске, каких действий и поступков, понимал, что нужно брату, но что его останавливало – он никак не мог этого понять.

Тем не менее, поддаваясь внутреннему порыву, Итачи – ему нестерпимо жалко было видеть Саске таким потерянным и печально-задумчивым – привстал и мягко коснулся своего брата, садясь на пятки и пристраивая свою голову ему на плечо.

Он любил его. Всегда.

Саске вздрогнул, но все же после минутного молчания прислонился виском к голове старшего брата, а тот, теперь видя в профиль чужое лицо, безмолвно и с вниманием смотрел в его глаза, холодные как никогда.

Итачи всегда любил эти глаза, их самоуверенность, твердость, упрямство и силу, он всегда любил самонадеянность своего брата, всю жизнь – Саске всегда был особенным.

Он о чем-то задумался, не говоря ничего и не спрашивая ни о чем, что было для Итачи еще более удивительным, но он также не стал ничего говорить. Он никогда не жалел, что совершил когда-то преступление, вступив в непозволительную связь с родным братом, но нынешнее состояние Саске не давало ему покоя, почему-то побуждая сомневаться в правильности своих поступков и еще раз прокручивать все свои мотивы в голове, находя их на этот раз слишком эгоистичными.

Итачи много раз расстраивал брата и делал ему больно: специально, чтобы оттолкнуть, не нарочно, пытаясь его защитить от себя же, и себя от него, но он никогда не задумывался над этим, ведь знал: Саске, маленький брат, прощает и понимает. Но только сейчас Итачи начал понимать, что есть вещи, которые не забываются, не понимаются и не прощаются, и почему-то этой вещью он считал свою ложь или даже эгоистичную сухость.

Он позволил себе сомневаться в силе Саске, в его способности самому себя защитить, снова думая о нем, как о малом ребенке, которого он знал когда-то. Это был его роковой промах, это стоило признать.

Для Итачи это означало лишь одно.

Он был плохим старшим братом.

Задумчивое состояние Саске почему-то тревожило Итачи, даже пугало, поэтому он тихо, но твердо спросил, заглядывая в лицо того:

– Почему ты не спишь? Еще очень рано. Ты замерз, – ладони уловили бег колючих мурашек по коже Саске.

Тот коротко пожал плечами.

– Я думал о том, что мне теперь делать.

– Что тебя тревожит? Скажи.

– Это ты, Итачи, скажи мне, – Саске повернулся, мягко, но настойчиво скидывая с себя руки брата и смотря в упор ему в глаза немигающим взглядом, – когда ты перестал быть мне братом? Ты больше не принимаешь меня, а я не знаю, что теперь делать.

Он отвернулся в сторону, по-прежнему устремляя свой мрачный взгляд в окно.

Итачи молчал, не находя ответа.

– Меня, – продолжил Саске отрешенным тоном, словно беседовал сам с собой, – все тревожит. Я сделал все, что хотел и считал нужным, я был счастлив, я и сейчас ни о чем не сожалею, но почему-то я не чувствую того, что должен. Не чувствую покоя. Ты – снова чужой и незнакомый мне Итачи, которого я не знаю, да я и себя теперь не знаю. Кто я теперь, что я теперь? Неудачник, который как безумец сорвался? Мститель? Достойное оправдание для меня, не так ли? Я хотел найти эти ответы у тебя, у того, кто знал меня как себя, но ты отвернулся, ты снова предал меня, ты всегда предаешь меня, а я всегда ненавидел тебя за это. Я всегда буду глубоко в душе ненавидеть тебя. Я никогда не забуду всего, что случилось, – вот, что страшно. Я не могу смотреть в твои глаза, я знаю, что они не твои, и смотреть в них – смотреть на Шисуи, на предателя, которого я ненавижу, но не на тебя. Я не могу забыть все, что ты сделал со мной, не могу забыть о той ненависти, что испытал к тебе и в которую поверил. Мы слишком сильно отдалились, ты прав, слишком все сложно, ты так не думаешь? Моя месть не дала мне покоя, я освободился, но и места не нашел, даже рядом с тобой. Какаши был прав. Все не то, все не так. Я хотел, чтобы все было как раньше, но все будет только хуже изо дня в день. Даже ты отвернулся от меня, давно отвернулся. В тебе нет того, что было раньше. Иногда мне кажется, было бы легче, если бы я оставил все, как есть. Без ненависти я внезапно остался пуст, а она меня грела и давала мне сил жить для какой-то цели. Я пришел к тебе, чтобы набраться сил и обрести спокойствие, так почему я по-прежнему не могу уснуть? Ты ничего не знаешь обо мне, ничего. Ты все больше и больше становился для меня чужим, нас связывала только наша преданность друг другу, а на деле – что ты знаешь обо мне, что знал раньше? Что я знал, знаю о тебе, ты делаешь и говоришь вещи, которые я не понимаю, я не представляю иной раз, на что ты способен, что ты хочешь, Итачи? Что ты хочешь от меня? Я не понимаю тебя. Отец, наверное, так же думал. Так же не знал, что с тобой, как не знаю я. Ты предал меня, признай это, ради Скрытого Листа, который был тебе неблагодарен, ты предал меня. Ты заставляешь меня думать о том, что я зря все сделал, сожалеть о том… что я их всех убил. Потому что это был мой дом, мои друзья. Я это знал всегда. Но я сделал это. Сделал это ради тебя. Но все, чем я жил, ты обращаешь в ничто, ты отвергаешь все мои жертвы, потому что думаешь, что твои важнее. Ты думаешь, я не жертвовал своими чувствами к Конохе и не переступал в тот момент через себя ряди тебя? Ты думаешь, я решился на все это просто так, ты думаешь, я не колебался? Когда ненависть уходит, когда ты получаешь то, чего так сильно хотел, ты знаешь, что потом происходит? Ты не знаешь. А я знаю. Это страшнее, чем-то, что управляло мною раньше. Ты мог бы меня поддержать сейчас, но ты этого не сделал. Скажи мне, наконец, что тебе дороже: я или Коноха? Скажи мне. Или я сойду с ума.

Воцарилось недолго молчание, прерываемое грохотом дождя.

– Все? – Итачи вздохнул. – Хорошо, я расскажу тебе все, что ты хочешь услышать от меня. Не отрицаю, я сам виноват, что с детства оставлял свои обещания на потом, а это «потом» на целую вечность, заранее зная, что обманываю тебя, и следующего раза никогда не будет. Да, я пытался отвязаться от ненужного мне общества. Глупая привычка не договаривать и не говорить всегда преследовала меня. Но мне всегда нужен был ты, не знаю, почему, но так получилось. Я никогда не видел в своем желании слабости, наоборот, ты делал меня сильнее. Что вытекло из этого, ты и сам знаешь. Я знаю, что постоянно возводил между нами стены, я думал, что мои чувства навредят тебе, но потом смирился с этим, а перестать отгораживаться от тебя я так и не научился. Ты для меня всегда был ребенком, которого нужно защищать, даже ценой своей жизни. До сих пор остался для меня ребенком, поэтому я поступал неправильно, много раз лгал тебе в глаза. Мысль о том, что я не смогу защитить тебя, не давала мне покоя, хоть мне это и не нравилось. В итоге получилось то, что получилось, и этого не изменить.

Скрытый Лист – мое призвание с рождения, мой долг, родившийся раньше меня и наших родителей, как долг любого шиноби. Для меня этот долг всегда стоял наравне с долгом защитить тебя, я люблю и любил Коноху. Даже если она была неблагодарна, Саске, ведь… даже когда ты был несправедлив со мной, я же прощал тебя? Я прощал и Скрытый Лист, потому что люди, живущие там, ни в чем не виноваты, ни в одной из моих бед, потому что я сам виновник всего, и их благодарность для меня в их счастливой жизни. Клан – это другое, это отец и наши родственники, порядки, то, ради чего заставляли меня жить, то, из-за чего я потерял для себя наших маму и папу. Если бы Учиха оказались в моих руках с самого начала, все было бы по-иному. Я не способен любить то, что меня заставляют любить. Учиха сами себе подписали приговор, ты читал свиток, и ты обо всем знаешь. Я своими руками выстроил стену и сам не могу найти в ней окна, чтобы дотянуться до тебя. Доверься я тебе, я знаю, ты бы все сделал правильно. Прости, я думал, что ты еще мой маленький глупый братик.

Виноват во всем я, я это признаю. Я не совершенен, я не смог уберечь тебя. Я понадеялся на себя и отодвинул тебя на задний план, мне были безразличны твои чувства, они меня не трогали – мне была важнее твоя жизнь. Если бы можно было начать все с начала, я сразу бы тебе все рассказал при нашей встрече, но я боялся. Я хочу преодолеть расстояние между нами, я вижу в тебе то же желание, но ты так же видишь, что я еще больше отхожу, а знаешь, почему? – Итачи усмехнулся. – Я утонул в собственной лжи. Ложь самому себе, тебе, родителям, Скрытому Листу, клану, всему миру, Богам – всем. Я перестал отличать свои истинные желания от тех, что придумываю себе в качестве оправдания, это недостаток тех, кто стремится к совершенству. Совершенства нет, я понял это поздно, когда окончательно потерялся в своей лжи, и продолжал лгать тебе, когда надо было все сказать; я эгоистично наслаждался тем, что так нужен тебе, наслаждался этим и еще больше рвался тебя защитить – все ради себя самого. Я не могу быть сильным один.

Саске, я умру от болезни, но в любом случае, не расстраивайся. Не горюй над таким лжецом, я был плохим братом. Мне не безразлично, пойдешь ты со мной или нет, но не хочу тебя принуждать, поэтому я в этот раз оставил выбор за тобой. Думай, как хочешь, решай, как знаешь для себя сам. Я не держу тебя возле себя, но сейчас единственный раз, когда я до конца откровенен с тобой. Как ты этого хотел, и, наверное, потому что я уже боюсь, что мы отдалимся настолько, что перестанем быть братьями.

Брат ли тебе сейчас? Я не всегда был тебе братом, я предавал тебя, сам сделал из тебя то, что ты есть, но, Саске, не переживай после того, как я умру. Я непременно вернусь к тебе, если ты пожелаешь того и найдешь меня. Я обещал, что всегда буду рядом с тобой подобно стене, я не отрекся от тебя, ни в коем случае. Знай самое важное, всегда знай, и сейчас, и потом; Саске, не прощай меня, не понимай меня, ненавидь меня, но что бы ни случилось, что бы я ни говорил тебе, что бы ты ни решил и ни сделал, что бы ты ни выбрал в этой жизни, я всегда буду любить тебя.

Итачи замолк.

Он точно не знал, ответил ли на все вопросы своего брата и смог ли дотронуться до его души, но ему казалось, что он сделал все то, что должен был: признался брату в своем поражении, ошибках, пороках, несовершенстве, а там – как тот дальше решит и захочет.

Саске молчал. Не шевелился, не делал ничего того, что могло бы выдать его реакцию на сказанные слова, во многом даже безжалостные; Итачи отстранился, размышляя, все ли он сказал, что хотел, и можно ли было еще что-то добавить. Но, чувствуя, что добавить ему больше нечего, облегченно вздохнул: когда-нибудь это надо было сказать, признаться самому себе и брату в том, какое он на самом деле несовершенство, как не идеален, какое слабое и уродливое ничтожество прячется за бравадой холода.

В итоге Саске повернулся: его лицо было все так же бледно, но достаточно спокойно и серьезно, без вспышек гнева в глазах, только смотрел он как-то странно, не то испуганно, не то непонимающе, не то удивленно, но Итачи сразу увидел, что взгляд напротив него практически невменяем.

– Брат, – голос Саске был тверд и уверен в себе, – единственное, что я никогда не прощу, – это Коноху. Даже если раскаюсь. Я не прощаю предательства того, что было дорого мне. Никогда не говори мне, что любишь меня. Мне слишком тяжело это слышать.

После недолгой паузы, он продолжил, смотря прямо в глаза старшего брата:

– Тебя заставили это сделать, я давно не виню тебя. Я оборвал своими руками нашу связь с прошлым, я хочу навсегда забыть обо всем этом. Но твои глаза, – Саске отвел свой взгляд, морщась, – я не могу в них смотреть, я всегда буду помнить о том, что они принадлежали Шисуи, человеку, который нас предал. Я не прощаю предателей, Итачи.

– Ты не должен так говорить, благодаря жизни Шисуи, я могу видеть, – возразил Итачи. Саске не шевелился, не делал попыток приблизиться или отдалиться. Он молчал, взгляд его оставался странным, лицо – неподвижным, голос – спокойным. Непонятно было, что у него на уме, что он решил, как все понял. Понял ли что-либо вообще? Итачи казалось, что Саске сейчас не способен трезво понимать что-либо. Его рассудок, несмотря на внешнее спокойствие, был слишком возбужден.

Внезапно Саске дернулся вперед и стиснул пальцами шею брата. Глаза его блеснули, губы приоткрылись:

– Сделай что-нибудь.

Итачи, несмотря на то, что его шею сжимали достаточно сильно, смотрел тепло, даже ласково. Саске верил ему до конца, одновременно рассерженный, тронутый, но что-то незаполненное, что-то колючее и жестокое, гадкое, все равно глубоко внутри осталось. Что ж, с этим остается смириться и жить до смерти, это не подвластно даже Итачи.

Саске закрыл глаза, нагибаясь вперед, когда руки брата поддержали его.

– Итачи, прошу тебя, сделай что-нибудь, – Саске стиснул его виски, прижимаясь носом к теплой щеке. Итачи осторожно пошевелился, удивленно приподнимая брови.

– Что именно?

– Сделай меня сильным, сильнее, чем ты, чтобы я смог раздавить и убить тебя своей силой. Итачи, – в глазах Саске мелькнула упрямая настойчивость, – не смей больше недооценивать меня и думать как о ребенке. Я пойду с тобой. Забудь, навсегда забудь о Скрытом Листе.

Саске прикусил губу.

– Мне плохо. Итачи, если бы ты только знал, как мне сейчас плохо. Если бы только представлял, что я… насколько я… я умоляю, сделай что-нибудь.

Глаза Итачи смотрели напряженно. Он приподнял голову Саске за подбородок, с тревогой всматриваясь в его идеальное лицо, в черные смелые и самоуверенные глаза, блестящие сейчас горячкой; Саске действительно изредка вздрагивал, казалось, что едва равновесие покинет его, случится что-то страшное.

Только сейчас Итачи понял, что брат совершенно не понимал его слов. Он их пока что не понимал. Не был в состоянии.

Итачи нахмурился.

– Ты не способен сейчас понимать слова. Тебя лихорадит. Успокойся. Я с тобой.

***

Дождь постепенно заканчивался, на горизонте брезжил серый рассвет, братья Учиха занимались любовью.

Саске отказался от ласк, в этот раз ни поцелуи, ни объятия, ни прикосновения – ему ничего не было нужно, ему это было неприятно.

Саске бесполезно было что-либо говорить, он не понимал слов. Лишь тогда, когда лихорадочное возбуждение в крови перешло в физическое желание, когда разум прояснел под знакомыми прикосновениями – лишь тогда Саске все осознал. Итачи не считал, что занятие любовью сейчас к месту, но это был единственный способ привести брата в себя, в чем-то заверить, убедить, успокоить.

Это был способ их разговора.

– Ты – моя часть. Я тебе говорил это уже, помнишь?

Саске кивнул головой. Что ж, сколько бы Итачи ни рассказывал о себе и своих мыслях, есть то, что Саске уже никогда не поймет о своем брате. Например, эти слова. И многие другие, сколько бы они друг другу ни раскрывались, все равно до конца один другого не поймет.

Продолжение кого-то? Ну, уж нет, Саске не собирался становиться чьим-то продолжением, возможно, лишь равноправной частью.

Частью Итачи.

Тот сперва удивился, когда его руку, ласкающую крепкое и ставшее еще более мужественным тело, остановили: как, без подготовки, сразу?

Возможно, Саске была нужна отрезвляющая боль, возможно, многочисленные ранения на его теле еще не так хорошо зажили, чтобы их нечаянно потревожить; Итачи не стал сопротивляться или уговаривать: кивнув головой, твердо оперся о согнутые и разведенные в сторону колени младшего брата и нагнулся к нему.

– Я знаю, что ты ненавидишь меня. Ненавидь, я согласен. Твоя ненависть это и есть любовь. Ты забываешь это.

Саске не трогал своего брата, ни разу за все время не прикоснулся к нему, лишь поднял руки над головой, положил их на футон, отводя свой взгляд в сторону и поддаваясь чувству неприятной боли и одновременно наслаждения, тяжело дыша приоткрытым ртом и ощущая, как туго стянутая раскаленная спираль внизу живота начинает накаляться все сильнее и сильнее, как будто давить и распирать изнутри; при каждом новом медленном и терпеливом толчке тяжесть внизу живота росла и все больше разгоралась, как будто от нее шел жар расплавленного металла по горячему телу.

Сперва Саске избегал смотреть в глаза Итачи, постоянно поднимал свой взгляд в потолок или опускал на тело своего брата, но тот, ухватив его лицо за подбородок, повернул к себе, нависая сверху и смотря своими близорукими глазами в чужие, темные и мутные, как будто чем-то удивленные.

Саске был силен. Эта сила отражалась в его глазах. Итачи был горд, что мог назвать этого человека своим младшим братом, своей частью.

– От прошлого не убежишь, Саске. Живи с ним. Живи вопреки ему.

Итачи тяжело дышал, ритмично покачивая своими бедрами и опираясь согнутыми локтями по обе стороны от головы Саске: так он беспрепятственно мог смотреть в его глаза, толкаясь как можно глубже, но по-прежнему мучительно медленно, заставляя своего брата изнывать и хвататься руками за ткань футона.

Его рассыпанные и разметавшиеся пряди волос – Итачи был ими восхищен.

Восхищен запахом его тела, его свежими ранами, новыми шрамами, низкими горловыми звуками нетерпения и желания, даже агрессивным блестящим взглядом.

Саске приоткрывал свои сухие губы, сглатывая слюну и морщась, когда его брат нарочно не давал раствориться в блаженстве до конца.

Итачи пробовал жить без силы шиноби, когда он, слепой и кое-как поддерживаемый только Шисуи, в холодном плаще, не видящий, куда идти, спотыкающийся о камни, не мог сразу достать кунай из своей сумки. Это были тяжелые времена, вечный побег от Корня АНБУ, особенно тяжело стало тогда, когда Шисуи окончательно сломился под тяжестью съедающей его силы болезни. Знакомый врач-монах, лечивший его и пытавшийся поставить на ноги, ничего не мог сделать, Итачи был еще слеп, он не видел, как умирал его лучший друг и брат, но ему даже от одного осознания того было больно.

Шисуи кашлял и рвался кровью на Итачи, прощаясь с ним. Потом, когда тот коснулся его руки, он сразу отдернул свою ладонь: Шисуи уже был холоден и тверд.

Однако врач сразу засуетился после смерти своего пациента, выполняя его последнюю волю. Не успело тело Шисуи до конца затвердеть, снова обмякнуть и начать разлагаться, как Итачи пересадили его глаза. Медленно, мучительно больно, почти до потери сознания от болевого шока, в бреду – никакие обезболивающие травы не помогали. Но в итоге он начал видеть, пусть и навсегда остался близоруким. Итачи жизненно важно было это зрение, без него бы он не выжил. Шисуи завещал своему брату эти глаза.

Блеклые, как будто выжженные солнцем, не свои, застывшие, глаза мертвеца.

Но Итачи не был притязателен.

Саске, кажется, было неприятно. Его силой заставляли смотреть в серые зрачки, заставляли вздыхать и томно прогибаться в пояснице, не отрывая взгляда от лица и глаз Итачи, – но постепенно, чем больше он смотрел, тем яснее узнавал тот самый прежний взгляд прежнего брата.

Родного старшего брата.

Но ненависть – она вечна.

Итачи пробовал жить, держа в больных руках оружие, скитаясь из города в город, пока его не нашли люди в черных плащах с алыми облаками. Ему некуда было идти, некуда деть свои умения и искусство, поэтому, уже разыскиваемый преступник, он согласился вступить в Акацки, хотя бы для того, чтобы следить за тем, чтобы эта организация ни в чем не ущемила свободу Конохи.

Но Саске снова все смешал, все карты.

Глупый, мой глупый брат, если бы ты знал, как я тебя ненавидел тогда. Если ты знал, что я лгу тебе, говоря, что никогда не буду ненавидеть.

Уже ненавижу, уже нестерпимо сильно, как и ты меня. Я хочу тебя ненавидеть и быть ненавистным тобой, я хочу тебя любить и быть любимым тобой. Это мое совершенство, это мое безумие.

Я безумец, сошедший с ума в поисках совершенства и силы, но и ты не лучше, если не хуже меня.

Это наш удел, наш приговор, от этого не убежишь. Прости.

Я же прощаю и всегда прощал. Прощу еще сотни раз.

Тягучий и медленный толчок, в конце резкий и быстрый.

Руки Саске судорожно скрутили ткань футона, тело, не контролируемое мутной вспышкой в глазах, выгнулось на секунду дугой, резко, и тут же снова опустилось, позволяя груди беспокойно и высоко подниматься, а мокрой от пота спине прилипать к ткани постели.

– Я все понимаю, Саске. Твою боль, я вижу ее. Я разделю ее с тобой.

Итачи смотрел как никогда нежно и даже как будто заботливо, осторожно, нависая над своим братом, над его лицом, закрывая его тенью своих теплых волос.

Он пробовал жить по-всякому, но в итоге всего пришел лишь к одному выводу: Саске ему был нужен сильнее всех в этом мире, и он любил его сильнее, чем Коноху.

Возможно, жалкая истина для сильного человека, но ему не выбирать.

Итачи не знал точно, сколько ему осталось жить. Врач, которого он оставил навсегда с телом Шисуи, неопределенно качал головой: болезнь развивалась слишком быстро, как будто вода, много лет накипавшая за дамбой, вдруг ударила всей своей мощью, сметая бурным и кипящим от силы и свободны потоком. День, два, год, пять лет – кто знает, сколько отмерено Учихе Итачи, сколько ему еще раз сгибаться в приступах, в этот момент зажимающих в тисках больное сердце. Из-за этой почти нечеловечной боли он иногда не мог дышать. Поэтому он хотел пользоваться силой, пока еще мог, пока не умер и не переродился в другое тело.

Найдет ли Саске его после окончания этой жизни?

Обязательно. Маленькому брату также нужна сила.

Итачи видел, до сих пор замечал в его глазах нечто серьезное, то, что никогда уже не уйдет из этого взгляда, – результат того, через что он прошел, что решил и что сделал; надо отдать ему должное, даже вина – Саске обязательно познает, если уже не познал, чувство вины за гибель деревни – вина содеянного не сломала его.

Сильный, сильный младший брат.

Саске видел много масок своего брата: жестоких, печальных, сильных, – но, пожалуй, это была самая искренняя и правдивая из всех. Ее еще Саске никогда не видел, видел нечто похожее тогда, в Тандзаку, но это был лишь жалкий намек.

Выражение глаз старшего брата, его лицо, трепещущие от наслаждения ресницы, приоткрытые бледные губы, впалые щеки и нетерпеливое дыхание, шрам на лице – Саске видел его как будто в первый раз и не мог оторвать своих глаз – Итачи всегда будет для него совершенством, – жадно сжимая свои берда и заставляя горячую, влажную и гладкую плоть скользить в нем как можно тяжелее, как можно дольше, растягивая каждое движение и наслаждаясь жаром и твердостью внутри, делающей больно и одновременно приятно.

Сегодня Саске это нравилось. Но, пожалуй, только сегодня.

Впервые в жизни они занимались любовью при свете – Саске увидел, как работает спина брата, как двигаются на ней мышцы, как напрягаются его гладкие и бледные плечи; видел, как часто поднимается его грудь, как втягивается его живот, плоский, твердый и напряженный, как в судороге сводит ему ноги; мог рассмотреть его новые шрамы, старые, голова начинала кружиться.

– Саске, успокойся. То, чем мы занимаемся сейчас, поставит точку на прошлой жизни. Я рядом. Когда мы закончим этим заниматься, все оборвется. Все будет по-другому. Но так лучше, поверь. Верь мне, Саске.

Саске сжал футон, клянясь, что пальцем не прикоснется к Итачи в этот раз.

Но тот и сам едва держался на расстоянии: одних крепких и узких внутри бедер ему было недостаточно для того, чтобы выплеснуть все, что накопилось.

Румянец на бледных щеках Саске, его раскрытые губы, сухие, готовящиеся как будто что-то сказать или простонать – он только лишь вздыхал, в самые острые моменты прикрывая глаза; прямой взгляд из-под челки, взъерошенные и растрепанные волосы, пахнущие все теми же травами, как и всегда, запах кожи, который Итачи обожал.

Складки сильных вытянутых вверх рук, напряженных и твердых, горячих, как и все тело, как и мокрая спина, изредка вздрагивающая и заставляющая тело животом прижиматься к Итачи.

Саске запрокинул голову назад, полностью отдаваясь наслаждению.

Это будет концом. Концом прошлой жизни. Скорее бы уже!

Быстрые и глубокие толчки.

Саске больше не мог терпеть. Итачи больше не мог терпеть. Его голова, как тряпичная, сдавшись, упала младшему брату на плечо, накрывая его перекошенное наслаждением лицо своими же волосами.

Всему конец. Наконец-то!

Саске жалко схватил ртом воздух, и зажмурился, резко расслабляясь.

Он дышал в волосы своего брата.

После этого из своего укрытия выглянула напуганная громким дыханием тишина, с любопытством наблюдая, как сведенные в судороге ноги и руки постепенно расслабляются, падая в изнеможении на постель и застывая неподвижно, как изваяние скульптуры.

Итачи тяжело дышал в шею своего младшего брата, продолжая изливаться в него. Кажется, тот не был против, только до сих пор сжимал руками футон, как будто не понимая, что все кончилось.

Впрочем, времени спокойно вздохнуть и что-либо предпринять ему не дали: смели сухие и еще дрожащие губы грубым и яростным поцелуем, почти животным, почти задыхающимся и оголодавшим, наконец запуская истосковавшиеся пальцы в мягкие пряди.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю