Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"

Автор книги: Prosto_ya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 47 страниц)

Саске, который привык к неприятному взгляду старшего брата, не узнавал глаза того, смотрящие сухо и неподвижно, застыв на одном месте, безлико, страшно, как будто были кукольными – они никогда еще не были настолько ужасными. Лицо Итачи, изуродованное ожогом, оставалось спокойным, отрешенным, каменным, мертвым и даже как будто недовольным, но глаза, его глаза – Саске злило, пугало и сбивало с толку это больше всего.

Это были не его глаза. Чужие, мертвые, но не его. В них не было прежней глубины, прежней мягкости, бархата. Они были более бледными, опустошенными, бесчеловечными. Холод, идущий оттуда, сковал Саске, обезоружил, обездвижил, подавил все его волнение, оставив лишь зыбкое осознание того, что все это правда.

Это был не Итачи. Это был не тот человек, которого он любил и знал, за которым был готов идти, которого был согласен при любом его оправдании простить. Чем больше Саске это сознавал, тем больше и сильнее в нем вскипала ледяная и уверенная ненависть к безликому и пустому взгляду чужих глаз.

Не могли же его глаза выцвести?

Казалось, что Итачи читал все эти мысли по лицу своего брата; в итоге он сухо и холодно усмехнулся, равнодушным тоном произнеся:

– Ну, здравствуй, Саске.

Все в этом Итачи было чужое, насквозь фальшивое, ненастоящее.

Неожиданная метаморфоза в своем собственном брате не устраивала Саске, он ожидал встретить злую усмешку, которая окончательно посеет в нем ненависть, но равнодушие – это ранило более всего. Что на сей раз? Что с ним вообще произошло, пока Саске не было?

Пусть кричит. Пусть накинется. Пусть скажет самые злые и жестокие слова.

Но не молчание. Не равнодушие.

Что угодно, но не это.

Однако, так и не отведя взгляда, Саске быстро взял себя в руки, совладав с собственными эмоциями, пока еще был способен на это, способен оставаться холодным и спокойным:

– Здравствуй.

Итачи, казалось, ожидал услышать нечто другое. Невозмутимо изогнув в ответ тонкую бровь, он сухо поинтересовался:

– А, так это кто-то из твоих друзей следил за мной недавно. Что ж, тогда посоветую этому следопыту быть аккуратнее, если я, ни разу не обернувшись, заметил его. Что же ты тут делаешь?

– Я искал тебя, – прямо ответил Саске.

– Искал? – Итачи, оперевшись руками о пол, встал на ноги, выпрямляясь в полный рост и теперь смотря не снизу вверх, а на уровне и даже чуть выше своего брата. – Стало быть, ты все же решил убить меня?

Лицо Саске, хоть где-то глубоко внутри он был спокоен и даже холодно-небрежен, было перекошено от злости.

– Возможно. Я пришел, чтобы убить тебя, но для начала мне надо кое-что спросить перед тем, как ты больше ничего не сможешь мне сказать, будучи покойником, – спокойно и холодно ответил Саске, искусно натягивая на лицо маску равнодушия.

Он не понял, когда принял брошенный ему вызов. Но был намерен победить любыми путями.

Однако Итачи, верно, не разделял его мнения. Надменно выдавив холодный и равнодушный смешок, он нахмурился и не без злости в голосе сказал резким тоном:

– Я знал, что ты никогда не поверишь со слов людей, и написал тебе письмо. Но, видимо, ты совсем глуп, раз не поверил в мои собственные слова на бумаге.

– На бумаге? Я должен слушать бумагу? Скажи мне их в лицо, тогда я поверю и сейчас же уничтожу тебя без лишних вопросов. Я и так сделал все, что ты велел. Проклинал тебя и ненавидел, жил ради одной цели: найти и убить тебя. Но сначала ты ответишь мне на вопросы, – тем же тоном ответил Саске. Оба замолчали.

Больше во взгляде Саске не было ни страха, ни изумления, ни недопонимания. С Итачи что-то произошло, по его воле или нет, неважно, но с фальшивым братом, с его пустой оболочкой он не собирался церемониться, смотря на него холодно и непримиримо жестоко, так, как еще в жизни не смотрел на него.

Это был не его брат. Это был демон, вселившийся в тело любимого старшего брата. Темная сила, заставившая его сойти с ума.

Между они впервые была настолько оглушительная и глубокая пропасть, через которую, казалось, больше никогда не перепрыгнешь: прыжок будет смертельный. Уж слишком была широка эта бездонная и сияющая темнотой глубина, на дне которой плескалась родная кровь клана Учиха, уж слишком далеко стояли братья Учиха друг от друга по обе стороны.

Теперь у Саске не повернулся бы язык назвать их с Итачи братьями. Они были как никогда чужими, как никогда неродными, почти незнакомцами, почти врагами. Саске постепенно начал твердо, без малейшего до этого сомнения верить в каждое слово, написанное рукой Итачи.

Это был не человек, дьявол, не его брат.

Да и что такое, этот брат? Что такое брат? Где он, где этот человек?

Как глупо.

Не поздно ли ужасаться?

Что и следовало ожидать от позорно неправильных отношений двух безумцев.

Так бы сказал их отец. Так бы сказали оба брата.

Саске был идиотом, отец предупреждал, как будто видел и знал, во что все выльется, что нельзя верить ни единому слову Итачи, ни единой мысли, ни единой маске безумного гения, помешавшегося на своем совершенстве.

– Зачем, Итачи?

Тот наклонил голову набок.

– Что зачем?

– Зачем ты это сделал с нами? Зачем тебе все, – Саске непроизвольно стиснул кулаки, взгляд его вспыхнул прежним бешенством, – все надо было ломать, мою жизнь, родителей, клана – зачем? Отвечай мне сейчас же, Учиха Итачи! Отвечай или же я убью тебя!

Итачи молчал, спокойно смотря на своего младшего брата, пока не сказал едва слышно, но твердо и категорично:

– Не заставляй меня в лицо говорить тебе то, что будет не очень приятно слышать.

– Зачем ты убил их? Зачем ты их всех убил? Зачем?! – не унимался Саске, как будто не слушая и не слыша своего брата. Он и не желал больше слушать его ни о чем не говорящие реплики, ему нужна была правда и еще раз правда от того человека, кто перестал быть братом.

Больно.

Черт побери, больно!

Как же ты мне делаешь больно, Итачи!

– Ты не мой брат, ты не Итачи, мой брат, которого я знал и любил, не сделал бы этого просто так, – Саске покачал головой. Он был зол, он был взбешен, он готов, серьезно был готов убить Итачи, размазать его по стенке за все, черт, за все, в чем он виноват и не виноват. И за ту жизнь, и за Тандзаку, и за эти метания, и все ради чего? Ради чего?

Да, обидно и неприятно осознавать свои собственные ошибки, ведь у Саске был выбор, конечно, Итачи оставил ему выбор, но он сам полез в эту топь, сам все кинул, и что теперь? Что теперь?

Все было ради того, чтобы теперь вот так стоять и смотреть на абсолютно чужого человека, врага? Итачи именно так и смотрит, в его взгляде нет ни намека на что-либо человеческое, ни намека на то, что можно было бы назвать братом.

Лживая фальшивка, уродство.

Ложь, все до одного слова, все насквозь пропитано ложью, на каждом шагу, в каждом движении, в каждом взгляде, и так было всегда, Боги, почему вы любите ослеплять?

Саске стиснул зубы, чтобы собственными руками и зубами не разорвать тело Итачи. Грубо, очень грубо, чтобы ему было в десятки, нет, в сотни раз больнее, чтобы ему было чудовищно, до немого крика жалкой пощады больно.

Разорвать все, что любил, на мелкие части, превратить в ничто, в месиво, в грязную лужу.

Саске жестоко и одновременно горько улыбнулся, опуская уголки своих бледных губ.

Отныне у него не было брата.

Все это время надеяться на удачу, на глупое стечение обстоятельств, на великую и святую жертву – Сай, ты заплатишь за так неаккуратно поданную тобой за золотом блюде надежду, из которой не вытащили иглы ее обманчивого яда. Но в итоге все кончится здесь и сейчас. Саске больше не хотел мучить себя присутствием на свете этого человека.

Однако, судя по всему, Итачи все же решил ответить на заданный ему вопрос. Его расслабленные руки были опущены вниз, вдоль тела, и вся его фигура казалась болезненно хрупкой, обманчиво изящной, Саске так хотелось разбить ее на тысячу осколков как стеклянную вазу.

– Зачем? Чтобы проверить, на что я способен.

Саске замер, оторопело и изумленно вглядываясь в брата странным взглядом, как будто смотрел на безумца: он ожидал любого ответа, но не этого.

– Чтобы проверить… что? На что способен?

Итачи молчал.

Ногти, когда кулаки сжались, впились в ладонь.

На что способен?

Способен, черт побери?!

– Только ради… только ради этого ты убил маму и папу, их всех и меня? Только из-за этого ты убил все?!

В голосе нет злости, лишь ошеломленное изумление.

– Так нужно было, – отрезал Итачи, нервно дернув плечом. Разговор с глупым братишкой утомлял его, и он, казалось, только и желал того, чтобы скорее избавить себя от нежелательного присутствия.

– Нужно?..

Нужно?

Убить родителей и почти три сотни людей, среди которых младенцы, старики, женщины – нужно?

Это было слишком, чересчур, свыше разума, свыше всего человеческого и нечеловеческого. Кем он возомнил себя? Богом?

Саске, не в силах стоять и слушать более, сорвался с места, с хриплым вырвавшимся вздохом, почти подавленным криком выбрасывая вперед кулак.

Убить, убить, убить!

Уничтожить.

Но Итачи схватил его руку за запястье прежде, чем получил удар, однако и его левая ладонь оказалась в крепком тиске пальцев Саске.

Опять они оказались настолько близко, в расстоянии двадцати сантиметров.

Саске, ледяным и ненавидящим взглядом смотря в глаза брата, только сейчас заметил маленькие шрамы около их уголков.

Чужие глаза. Не его глаза.

Саске дрожал, внутри него все кипело; он изо всех сил стискивал узкое запястье, на котором быстро бился чужой пульс, впиваясь в него ногтями, оставляя на его коже углубление, и как ему хотелось, да, хотелось ударить Итачи в самое его беззащитное место, но где оно, это место.

Где, Итачи, твоя слабость?

– Да что тебе было нужно? Что на этот раз, а?! Отвечай! – прокричал в лицо напротив Саске.

– Я всегда тебе говорил, – со злостью в голосе прошипел Итачи, стиснув руку брата так, что тот сморщился от боли: Саске опрометчиво забыл, увлекшись своими эмоциями, с кем имеет дело. – Всегда говорил, что моя жизнь создана лишь для того, чтобы я испытывал себя раз за разом, проверял свои силы, чтобы освободиться от ваших стереотипов и стать сильнейшим, лучшим среди мира слабаков, называющих себя шиноби. Чем больше рву я связей, тем сильнее, насколько сильнее я становлюсь. А ты? Если ты не собираешься убивать меня, уходи. Ты еще все так же слаб.

Саске молчал, с немой злостью безотрывно смотря в глаза напротив.

Итачи расценил это как возражение и, грубо толкнув Саске к стене, отпустил его руки и вырвал из плена собственную.

– Ты слишком слаб. Я могу это доказать. Если бы я опять сказал, что ты мне нужен, ты бы пошел за мной, так ведь? Ты не думал, что выглядит это жалко? Ты мне не нужен и уж тем более не представляешь никакой ценности.

Иссиня-черная челка закрыла глаза и бледное лицо Саске, опустившего свою голову вниз.

– Заткнись.

Но Итачи не собирался молчать, как будто испытывая удовольствие от собственных слов.

– Именно жалко выглядишь, слабо по сравнению со мной, ищешь меня, бежишь за мной, но все вокруг поняли, даже отец, живший в иллюзии о хорошем наследнике и сыне, что я другой, чужой для вас, я не родился для вашей жизни. Клан Учиха был обречен. Родители также жалки. Им нужен был хороший сын, но когда хороший сын оказался мерзавцем, они только и думали о том, чтобы избавиться от меня. Они не любили ни тебя, ни меня, им нужны были марионетки, которых всегда можно было держать под контролем, игрушки, и отец доказал мои слова тем, что выгнал нас, когда куколки перестали слушаться его. Миссия родителей была дать нам жизнь, они мне чужие, я не обязан жалеть их. Единственный человек, которого я всегда считал родственником, всегда считал достойным, вышел из чрева моей матери и был зачат моим отцом. Это ты, Саске. Поэтому я дал тебе возможность жить, продолжать цепляться за свое жалкое существование, бежать, сбегать как слабаку.

– Заткнись.

Бледные губы у Саске сжались, он их кусал, почти не дыша. Это было опасно, но Итачи как будто этого не замечал.

– Ты думал, что это шутка? Я просто решил немного пошутить? Ждешь оправданий? Нет. Ты теряешь время, которое мог бы потратить на получение большей силы, и слабеешь, забывая, что должен сразиться со мной. Знаешь, в чем твоя проблема? – Итачи сухо усмехнулся. – Тебе не хватает ненависти.

Саске, подняв голову, с криком накинулся на брата, желая вцепиться в его шею, убить, уничтожить, но заставить уже замолчать:

– Заткнись!

Итачи получил неслабый удар в живот, затем в губу, из которой пошла кровь, но он, опомнившись, безразлично и легко стиснул горло своего брата, почти по-звериному, жестоко и грубо, не боясь, что может убить его, и, сдавив руку, ударил спиной со всей силой о стенку, продолжая за шею одной рукой приподнимать его от пола и с выражением безграничного холода на лице наклоняясь к нему, к самым подрагивающим бескровным губам, с издевкой в глазах, с усмешкой:

– Глупый маленький брат, тебе не хватает ненависти.

Саске морщился, задыхался, вырывался, задевал Итачи по коленям и бедрам, но высвободиться из его рук не мог, поскольку на каждое его движение старший брат все сильнее стискивал руку на шее, грозясь лишить возможности дышать. Его взгляд убивал Саске; он не мог смотреть старшему брату в глаза, про себя молясь, чтобы это все уже закончилось, но Итачи вынуждал смотреть прямо себе в зрачки, вынуждал тяжело дышать почти в самые его губы, эти самые прежде ласковые и страстные губы, вынуждал ненавидеть, его жестокость была неоправданной.

– За что ты так со мной?

Итачи молчал. Только тихо хмыкнул, но ни слова больше. У него было действительно изможденное и худое лицо со впавшими в них щеками и глазами, осунувшееся, но силы еще не покидали тело, делая его сильнее младшего брата.

– Скажи, – Саске хрипло зашептал, чувствуя на своих щеках знакомое теплое дыхание брата, а, впрочем, нет, уже не брата, а незнакомого Учихи Итачи, – ты разве не понимаешь, что я любил тебя? Я рвался к тебе, готов был убить ради тебя и простить тебя даже сейчас, ты не понимаешь этого? Почему, брат? Почему ты заставляешь меня ненавидеть? Почему мама и папа? Почему ты меня так ненавидишь? Почему ты и меня не убил? Почему они, а не я? Что я тебе сделал?

Итачи поджал губы.

– Ненавижу? Нет, я вовсе не испытываю к тебе ненависти, – спокойно ответил Итачи, тут же едва заметно ослабляя хватку своих пальцев. – Ты мне безразличен.

Вот как?

– Безразличен? После всего, ты мне это говоришь? Я убью тебя, клянусь, я уничтожу тебя, уничто…

Саске, обрываясь на полуслове, закашлялся, когда пальцы снова стиснули его горло слишком сильно, почти не давая вздохнуть, и что-то очень твердое, словно металлическое давило на его трахею.

Кольцо?

Веки сами собой закрылись, но Саске все еще не сдавался, в охватившем его безумии пытаясь руками нащупать у себя оружие, чтобы убить своего старшего брата.

Убить и покончить со всем.

– Я не лгал тебе. Я искренне пытался быть старшим братом, любовником, родителем, но в тебе слишком большой потенциал. Я не хочу тебя больше видеть. В следующий раз будь готов: или ты убьешь, или я. Я не буду тебя щадить, Саске.

Саске больше не мог видеть перед собой это лицо, на котором не было ни единого жалкого намека на какое-либо чувство, кроме равнодушия. Он изо всех сил зажмурился, стискивая зубы и пытаясь отвернуться в сторону, но его специально заставляли вновь и вновь заглядывать в пустые кукольные глаза напротив, доводя до отвращения и тошноты. Саске больше не мог быть так близко к брату, больше не мог видеть перед собой его окровавленные губы, чувствовать его запах, дыхание, тепло рук, тела, ранее дурманящее, а сейчас вызывающее лишь безумную жажду убить.

– Отпусти. Дай мне… убить тебя.

Итачи молчал, по-прежнему сжимая пальцами горло.

Саске вздрогнул, закатывая глаза.

– Дай убить… или убей меня сам, давай же…

Саске закусывал губу до крови, вжимался в стену, что угодно, только вырваться, убежать, уничтожить. Он был близок к сумасшествию.

Пусть Итачи лучше убьет, но не эта пытка.

В груди что-то надорвалось, и Саске зажмурился, шепча своими бескровными посиневшими губами нечто неразборчивое.

Итачи смотрел на все довольно спокойно. Его младший брат, человек, которого он держал в младенчестве на руках, чье тело ласкал, начинал умирать от того, что стал задыхаться.

Неоткуда взявшаяся тоска рвала Саске на части, переворачивая все, что окружало его, с ног на голову. Ему было душно, как будто он сидел взаперти в маленьком ящике, не пошевелиться, только темные глаза напротив, холодные, не дающие вздохнуть. Грудь что-то сдавливало, как будто тяжелый груз придавил к стене.

Закрыть глаза.

Приподнять веки снова.

Ярое осознание всего как приговор.

Саске кое-как разлепил веки, обращая глаза, наполненные злыми слезами, к брату.

– Ненавижу тебя. Я клянусь… я убью тебя. Своими руками.

– Хорошо. Я буду ждать этого, Саске.

После этих слов Саске ничего не помнил, кроме как тупого удара основанием ладони по шее. Его безвольное и обмякшее тело, отключившись, мягко оседало вдоль стены, Итачи, безучастно отойдя в сторону, мог дать брату упасть, удариться головой о торчащую балку, растянуться на полу.

Однако Саске не подозревал, что его вместо падения осторожно сажают на пол, стараясь не ударить о балки затылком. Итачи, поддерживая своего брата под руки, замер, когда понял, что обнимает его.

Бледное лицо Саске, влажное у самой линии темных нижних ресниц, уткнулось как-то само по себе в шею старшего брата, по-детски, как будто в поиске защиты и ласки, а тот не понимал, что происходило, продолжая – несомненно, наслаждаясь, – обнимать его. Итачи сидел на полу, не двигаясь, смотря в стену напротив ровно в одну точку, но как только на улице громко крикнули какие-то люди, он опомнился, отодвигая брата от себя и осторожно прислоняя его к стене, чтобы тот не упал.

Саске был без сознания и не знал, что его прядь волос слегка потеребили в руках.

Он был в забытьи и не чувствовал, как родные руки ощупывают его шею, мягко, как будто виновато, нерешительно, с сожалением трогая синяки от железной хватки. Потом осторожно, что Саске пришлось опять положить свою голову на плечо Итачи, задышав ему на ухо, его плащ снимают, приподнимая на спине рубашку и разглядывая небольшой синяк от удара.

Саске было очень больно от этого удара, он еще долго не сможет спокойно лежать на спине.

Но Итачи почему-то было больнее.

С его губы, распухшей и покрасневшей, сорвалась темно-вишневая капля крови, застывшая в уголке губы. Она случайно упала на щеку Саске, неподвижно замерев там алым пятном, но большим пальцем правой руки Итачи стер ее след, вставая на ноги.

Ему пора было уходить.

Саске был в забытьи, он проваливался все глубже в вязкую темноту, обхватывающую его со всех сторон и цепляющуюся как в просьбе о помощи за одежду, руки, ноги, стискивая их, отрывая плоть от костей; Саске не знал, что в его сумку с оружием положили кунай, на ручке которого было выжжено его собственное имя.

Что ж, эта вещь принадлежала ему, и он имел право на то, чтобы вернуть себе свою удачу.

Саске не знал, что с ним будет, когда он теперь очнется после всего, что на него рухнуло, что он принял, но на этот мир он уже посмотрит совсем по-иному. На свои ценности, на свои силы, слова, поведение, чувства. Что-то он навсегда потеряет и до конца жизни не приобретет, что-то получит, что будет с ним до смерти, навсегда. Он уже будет другим Учихой Саске, мстителем, человеком, который не будет щадить тех, кто изменил судьбу без его разрешения, который будет безжалостен и жесток. Пусть это будет Итачи ли, Коноха ли, но глаза старшего брата явно давали понять, что прошлая жизнь оборвалась несколько месяцев назад.

Младший брат и старший брат стали пустыми и ни о чем не говорящими формальностями. Саске и Итачи, два врага, больше никто из них по-другому не будет это воспринимать, по крайней мере, пока что.

Саске был без сознания, он не знал, что с его бледного и влажного от холодного пота лба отодвинули челку, осторожно отведя ее в сторону. Не знал и никогда больше в своей жизни не узнает, – кто ему об этом скажет? – что его осторожно, благословляя на жизнь, братоубийство и святую месть, поцеловали сухими губами в лоб.

После этого его оставили одного. Под закрытыми веками набрались слезы, те самые, злые, которые так и не сорвались, когда Саске был в сознании.

Он плакал, скорбя о своей жизни, без сознания.

Итачи как никогда разделял с братом его скорбь.

***

Итачи знал, что АНБУ нашли его. Знал, что Корень следует за ним по пятам, он несколько раз видел людей в их форме возле мест, где останавливался, к тому же здесь они покупали оружие для себя и отлавливали беглецов из Страны Земли, поэтому у АНБУ была своя тайная квартира в Отафуку, что было еще удобнее. Однако от слежки Итачи пока не стремился избавиться, ему на руку было то, что Корень убедится в том, что он не намеревается с головой выдать их секреты. Но чего Итачи никак не ожидал ни при каких возможных раскладах, так это встретить своего брата.

Он был точно уверен, что это член Корня попытается убить его, но как только он увидел, кто пришел к нему, то сразу понял, что эта встреча мгновенно лишит его самообладания на долю секунды.

Итачи торопливо спускался вниз по скрипящей и шаткой лестнице, попутно накидывая на голову капюшон. Впервые за долгие месяцы у него внутри снова что-то шевельнулось с новой силой.

От этого стало слишком неприятно и противно тошнотворно на душе, потому что сейчас шевелились горечь и неотвратимое предательское чувство вины. Пальцы, сжимавшие шею Саске и едва не придушившие его, подрагивали, сведенные судорогой.

Ощущение, знакомое его маленькому брату.

Итачи надеялся, что его письмо разочарует Саске и вызовет в нем ожидаемые ненависть и отвращение, но также он и позволял себе предположить, что младший брат потребует прямых объяснений, чем не заставил себя ждать.

Однако все вышло слишком неожиданно.

В любом случае Итачи теперь убедился, что его брат жив и здоров, это не обман, Коноха выполняла свои обещания, и от этого становилось несколько спокойнее: значит, все не зря, значит, жертвы оправданы.

Если в Итачи в тот момент, как он взглянул в ненавидящие его глаза младшего брата, что-то и вспыхнуло, что-то колкое, горячее, смесь ошеломления, изумления и даже страха, то сделать каменное лицо, стеклянные глаза и мертвый голос ему ничего не стоило. Они сами по себе стали такими.

С ночи убийства клана Итачи разучился быть человеком. Саске не должен был теперь быть рядом с ним, не должен был смотреть в его безликие глаза, в которых ничто не мелькнет, кроме холода и отрешенности.

Да, Итачи много раз хотелось улыбнуться бегущим детям и спокойно вздохнуть. Но он не мог.

Он не был способен вернуть прошлого себя. Прошлое не вернуть. Прошлое дало понять, какое на самом деле уродство живет в Учихе Итачи.

Итачи защищал брата от Конохи и от себя самого. Пусть ценой переживаний Саске и своей жизни, поскольку так будет легче жить, легче знать, что старшего брата, предателя и человека с животным равнодушием, нет на свете.

Итачи не желал, чтобы его младший брат даже близко подходил к нему, кроме как со сжатым в руке оружием. Надо признаться, там, у стены, когда Саске почти умолял вспомнить обо всем, у Итачи появились сомнения, он мог поклясться, что пальцы его дрогнули, он тогда ослабил свою хватку, но довести дело до конца, не изменить тому, что уже не вернешь никогда, и оглушить – было лучшим решением.

Оно убило двух зайцев.

С одной стороны, в Саске окончательно рухнула надежда – чего он, вообще, ожидал? – и ему не пришлось увидеть позора, с которым Итачи сидел возле него.

С другой стороны, Итачи теперь мог беспрепятственно уйти и, да, беспрепятственно прикоснуться к Саске.

Если раньше он пытался отделять понятие чувств и любви от своей жизни, даже будучи со своим братом наедине, в самые интимные моменты, то сейчас не мог больше этого сделать.

Итачи был спокоен от мысли, что брат жив. Больше ему ничего не надо было. Он искренне надеялся, что так и будет думать всю жизнь, но Саске своим неожиданным приходом как всегда смешал все карты.

Итачи ощущал сомнения, тяжелым грузным камнем лежавшие у него на груди, один раз на лестнице он замедлил свой шаг, серьезно подумав о том, чтобы вернуться.

Но тем не менее он знал, что лучшего решения придумать в этой ситуации не мог, и что бы ни было, он все сделал правильно.

Саске не был зависим от своего брата. Теперь больше не был, только что освободился от этого гадкого состояния. Наверное, он никогда до конца и не был зависим.

А Итачи сам не понял того, как стал полностью зависеть от жизни своего младшего брата.

Он был слаб и готов был признать это, но уже не в этой жизни и не перед Саске. Даже если бы была возможность того, чтобы снова быть рядом с братом, Итачи бы не позволил этому случиться никогда.

Пусть Саске будет еще сильнее.

Уже внизу, сойдя с лестницы, Итачи оступился, не разглядев в темноте дыру от прогнившей древесины.

Приобретя зрение, он остался близоруким навсегда. Потеря четкости была довольно сильной, но он был счастлив и тому, что имел.

Шисуи честно сдержал свое обещание. Итачи каждый день видел рассвет и даже увидел Саске, которого встретить не надеялся никогда, впрочем, он этого в глубине души, не признаваясь в том, желал.

Но его мучения только начинались. Выматывающая болезнь сердца, постоянные бега от преследователей и тех, кто готов отдать все за деньги за поимку преступника класса S, одиночество, скитания, иногда нищета, голод, угроза своей жизни, теперь еще и прекрасные воспоминания от встречи с братом.

Итачи знал, как это называется. Это называлось ценой жизни человека, отдавшего все своей деревне.

Да, Саске, тебе несомненно больно, но, к сожалению, ты никогда не узнаешь о боли своего брата.

Твой брат иногда не спит несколько дней, сгибаясь от приступов, и всякий раз твое лицо, перекошенное от ненависти и навсегда запечатленное в памяти, и лица сотней членов Учиха будут заставлять его корчиться от раздирающего хрипа пополам с кровью и слизью.

Пожалуй, ваша боль одинаково сильна, но вам не будет суждено до конца поделиться ей друг с другом.

Есть вещи, которые скажет, возможно, Итачи, не в силах больше держаться, опьяненный покоем, но Саске их так и не скажет, он слишком горд, чтобы признавать свои ошибки и говорить о своей боли.

Однако сейчас Итачи пора было задуматься о другом.

Он направлялся в Страну Земли, но не для того, чтобы скрыться там. О нем узнала организация Акацки, заинтересовавшись его способностями, и Итачи не стал отказывать им. Это будет хоть какое-то место в жизни, что какое-то утешение в своем существовании, и неважно, что это была организация преступников, можно было бы следить, чтобы она не вредила Конохе.

Итачи иногда проклинал свою преданность шиноби.

Рубиновое кольцо на пальце было от Акацки, и направлялся Итачи к ним. Он был удивлен, когда у него при первой встрече с членами организации спросили про Саске, но Итачи наотрез отказался тянуть своего младшего брата в эту топь. Саске не был преступником, он не должен был вступать на путь тех людей, которые окончательно потеряли себя и свои места в жизни.

***

В прорехах рваных облаков кое-где торчали пятна бледно-голубого неба, неуютного, колючего, холодного. Сырость, тяжелым, плотным и неподвижным одеялом висевшая в воздухе, не давала свободно вздохнуть теплого воздуха, но, тем не менее, несмотря на тепло, ветер был северным и, стало быть, холодным, поэтому, со скукой и тоской во взгляде поглядывая на небо, Неджи то и дело кутался в плащ, согревая руки и одновременно обливаясь потом от духоты.

Сай стоял у самых седзи, прислонившись к сухому дереву спиной и подняв голову вверх, как будто бы мог расслышать, о чем говорят братья Учиха и что у них творится. Саске все не выходил, время все так же шло, в доме было тихо, и Сай даже не на шутку засомневался, здесь ли Саске, однако Неджи его успокоил, твердо произнеся:

– Не лезь.

Сай пожал плечами, опуская голову вниз и смотря на дорогу, сквозь камень которой кое-где пробивалась сочная молодая трава, которая от колес телег и копыт животных покроется пылью и превратится в смятый пучок жесткой соломы.

– Я все думаю о том, что ты ошибся. Может быть, Итачи-сан здесь, но видел ты, скорее всего, не его, – вдруг сказал Сай.

– Я уверен, что это был он, – возразил Неджи. – Это был его голос, его походка. Откуда сомнения?

– Итачи-сан не может ходить самостоятельно. Он незрячий.

– Незрячий? В смысле?

– Мне так сказали, – довольно резко отрезал Сай. Он помолчал несколько минут, опустив голову вниз, а потом добавил:

– Я не думаю, что у Саске-куна все сложится удачно.

Неджи пожал плечами.

– Как знать.

– А я уверен в этом, – возразил Сай, снова нахмурившись.

Оба замолчали. Каждый занимался своим делом: Неджи, пристроившись на пустой дождевой бочке без дна внизу так, чтобы его не было видно с парадного входа, сидел на ней, смотря на небо и ни о чем не думая; Сай же изредка, напряженно косясь, поглядывал на второй этаж, перебирая в руках какую-то гнилую щепку и постукивая ногой по дороге. Ему все больше не нравилось затишье в старом доме, а Неджи, казалось, вообще не волновался, но Сай объяснял это тем, что тот достаточно хорошо знает Саске и Итачи и не видит поводов для волнения, но он знает не того Саске и не того Итачи, которыми теперь те стали, а Сай знал их и знал, что волноваться стоит.

В тот момент, когда он хотел сказать это Неджи, раздался шорох сзади, и ноги внезапно подкосились сами собой.

Сай не успел отойти в сторону, услышав за перегородкой посторонние звуки, как, потеряв равновесие и лишившись опоры, он, коротко и быстро всплеснув руками и резко втянув в себя воздух, упал назад, сгибая локти и приземляясь на них. Поморщившись от тупой боли в копчике и приоткрыв зажмуренные от неприятного ощущения глаза, Сай заметил, как на его лицо упала чья-то тень, и поднял голову, встречаясь со спокойным взглядом темных глаз.

Сбитый с толку, он не сразу понял, что только что произошло, но когда ему протянули узкую бледную руку, чтобы помочь подняться, Сай, принимая помощь и кое-как встав на ноги, сообразил, что с ним стряслось: опираясь спиной на седзи, он потерял опору и упал, когда их с другой стороны открыли.

– Вы не ушиблись?

Сай отрицательно покачал головой, автоматически потирая локоть. Как на автомате у него на губах заиграла прежняя лжеулыбка:

– Все в порядке.

Человек в плаще, быстро окинув холодным и опытным – это сразу было заметно, – взглядом фигуру Сая, спросил:

– Корень АНБУ?

– Да.

Не успел Сай ничего добавить, как ему положили на плечо худую руку, тихо, но достаточно четко сказав, серьезно смотря в его недоумевающие глаза: