Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"

Автор книги: Prosto_ya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 47 страниц)

Саске больше не мог сдерживать себя.

Он кулаком потер влажные глаза как малый ребенок, давясь с рыданием.

***

1 – гостиница, где останавливались Саске с командой после битвы с Дейдарой.

========== Часть 3. Месть. Глава 6. ==========

Неджи остался выздоравливать в гостинице, хозяйская дочь обещала позаботиться о нем, пока не спадет жар. Сай и Саске покинули Отафуку в тот же самый день, когда последний узнал всю правду.

Саске все больше и больше убеждался, что, действительно, он, ослепленный горечью и обидой, смешанной с ненавистью, купился на прежнее доверие к Итачи, безоговорочно веря каждому его слову.

Но все это время он был прав в одном: Итачи – одна большая ложь, и никогда, никогда нельзя верить ни единому его слову.

Саске как никогда трезво смотрел на мир. Как никогда все расставил по местам, ответил на все свои вопросы.

Он хотел на время забыть об Итачи. Все, что сейчас занимало его мысли, – месть.

Холодная и расчетливая ненависть, спокойная и отрезвляющая рассудок, продуманная до каждой мелочи, не такая горячая и зыбкая, как к брату, теперь-то настоящая, полностью осознанная. Впрочем, ненависть к Скрытому Листу была и раньше, но сейчас же она только с еще большим остервенением пустила свои жадные корни в нутро, насквозь пронизывая ими сердце и душу.

Саске знал, что будет безжалостен к любому жителю в Конохе, он больше не мог прощать и не мог не быть жестоким. Они, неблагодарные, отнявшие у Саске его брата, семью, дом, жизнь, будут наказаны все до единого за свою беспечность, за свою неблагодарность.

Их глаза смотрят на этот мир, радуясь ему, своим детям, родителям. Они по-прежнему встречают солнце, голубое небо и дожди.

Итачи мог навсегда остаться во тьме, полностью лишенный зрения. Это он дал им возможность видеть.

Их сердца бьются спокойно и беспечно, они все живут, как жили раньше, забыв о своих героях и оклеветав их.

Итачи скоро умрет. Он этой ценой дал возможность им слушать их собственные удары сердца.

Они купаются в друзьях и счастье, они радуются и смеются.

Итачи забыт и брошен, в нищете, в скитаниях, он должен постоянно спасаться от смерти.

Саске не мог простить этого Конохе. Она должна заплатить за все случившееся, за все, что произошло, ценой своего счастья. Если они посмели отобрать его у Саске, почему у него нет права сделать то же самое, вернуть то, что было его? Почему он не может расплатиться за то, что его брат – калека, презираемый предатель, убийца своих же родных и близких?

Ничто, никакой мир не стоил большей цены, чем жизнь Итачи и родителей. Они были бесценны.

Учиха Саске желал мести, и он шел, чтобы ее осуществить.

***

Костер полыхал, обжигая хворост красными искрами, его пламя как живое существо дрожало и жадно пожирало сухие ветки и листья, съедая их, испепеляя, как может испепелять другие чувства ненависть; пламя трещало и гудело, от него шел плотный и тяжелый жар, который согревал неподвижный воздух вокруг себя и освещал ближайшие деревья, ярким огнем вспыхивая в темном ночном лесу.

Тишина как пугливый зверек бесшумно притаилась в ветках и листве, испуганно наблюдая за нарушающим ее покой костром, который угрожающе трещал, когда безмолвие затягивалось. Но она, как будто желая окутать все в свои ласковые и холодные объятия, неслышными и легкими шагами подкрадывалась к Саске, опуская свои руки ему на плечи и обхватывая его голову. Тот сидел как обычно возле пламени, греясь и наблюдая, как костер вспыхивает и дразнит его своим танцем сгорающих ломаных веток. Саске положил голову себе на колени, безмолвно смотря, как его бледная рука доверительно позволяет бликам и теням играть с ее кожей.

Костер продолжал ссориться с тишиной, иногда как взрыв ярко вспыхивая в глазах лежащего перед ним Сая, также нанесшего удар тишине, когда совершенно неожиданно спросил:

– Что собираешься делать теперь?

Саске не отвел взгляда от костра.

В его глазах уже не было прежнего необузданного бешенства и пылающей как огонь ненависти, неумолимой жажды мести и расплаты, они были холодны и жестоки, беспощадны – это были глаза мстителя.

Ненавидящие, презирающие, замкнутые, ледяные, жестокие, проклинающие.

Однако Саске не оставил вопрос без ответа, механически и бездумно подкидывая в пламя ветку:

– Уничтожу Шимуру Данзо, а потом – Коноху.

– Боюсь, что Коноху я тебе не позволю тронуть, – возразил Сай твердым тоном. Саске тихо хмыкнул.

Он не стал снова спорить или что-то доказывать, лучшим выходом было промолчать. Саске уже давно решил, что все будет так, как он задумал с самого начала, а если кто-то встанет на его пути – Сай ли, сенсей ли, Хокаге ли, Сакура или Наруто – он убьет их всех до единого.

Итачи – его последний живой родственник, последний дорогой человек, родителей не вернуть, Саске был слишком слаб и позволил им умереть, за что не мог не набрасываться на себя и не винить; но брат еще был жив, его еще можно было вернуть и спасти, а поэтому Саске не мог остановиться ни перед чем.

– Ты поможешь мне встретиться с Шимурой, – он плотнее закутался в плащ, сделав неприятно резкое движение руками, – я спрошу у него, правда ли все это. А потом убью. Не прощу ему никогда, что он выкинул нас как собак.

– Хорошо, – Сай, последний раз позволив пламени отразиться в своих темных глазах, отвернулся, накрываясь плащом. Но его дрема была прервана коротким и колким смешком.

Саске слишком изменился за последнее время. Несказанно изменился, даже Сай это видел, и даже его это беспокоило.

Ему было безумно интересно знать, каким был Саске раньше, при жизни в родном доме, до того, как на суде у него зародилась первая искра ненависти к миру шиноби, до того, как он в тот день непоправимо изменился, сам не успев того понять.

– Надо же, – в глазах Саске вспыхнуло нечто неприятное и злорадное, – как легко ты предаешь своих.

Сай коротко пожал плечами.

– Я не предаю своих. Шимура-сама обречен, а я делаю лишь то, что считаю нужным. Поступаю как товарищ…

– А, – небрежно и с раздражением поморщился Саске, – брось свои сказки о товарищах и признайся, что ты просто предатель, прислушавшийся ко мне и решивший спасти свою шкуру. Мы никто друг другу, ведь, если что, мы готовы убить друг друга. Так ведь?

Сай долгим взглядом смотрел в глаза Саске.

– Вот, что я хочу тебе сказать, Саске-кун. Даже если Итачи – твой брат, последний родственник, единственная связь с твоей прошлой жизнью и семьей, не стоит винить невиновных, обычные люди не виноваты в том, что произошло между Учиха и деревней, они даже не знают о том, что случилось на самом деле, зачем впутывать сюда тех, кто не имеет отношения к твоим проблемам. Ты готов убить невинных детей? А не думал ли ты, что после всего этого было бы лучше простить и последовать примеру своего брата, которого ты так уважаешь, – как он защищать Скрытый Лист?

Саске угрюмо молчал. Можно было бы подумать, что он вообще не собирался отвечать. Подождав еще какое-то время, Сай снова, потеряв надежду услышать ответ на свой вопрос, укутался в плащ, закрыл глаза и попытался в очередной раз согреться жаром от костра, ласково омывающего своим теплом продрогнувшее на холодной земле тело.

Ветки и пламя трещали, пожирали друг друга, вспыхивали, тлели и потухали, умирали и разгорались вновь и вновь с большей силой, пока не рассыплются в прах, пока не потухнут, засияв напоследок ярким светом и рассеиваясь легким сизым дымком опустошенности и холода.

– А знаешь, что я тебе скажу? – прошипел Саске. – Да, несомненно, Итачи показал мне, как человек способен отдать жизнь за свою деревню. Отлично показал, лучше придумать невозможно. Но моя горечь от потери Итачи была намного сильнее всего того, что я готов пережить и пережил. Неизмеримо сильнее. Мир, ради которого Итачи принес себя в жертву, ко мне больше не относится. Я ненавижу этот мир, мне еще ни от чего не было так мерзко, как от этого мира. Теперь, когда я знаю правду, пойти по стопам Итачи и защищать деревню, как ты говоришь, – это последнее для меня. Я не буду повторять этот идиотизм. Я никогда не прощу Шимуру. Я уверен, что каждый в Конохе, кто радуется миру, добытому ценой жизни Итачи, также виновен. Они еще хуже, чем главы деревни, они молчали, им было все равно, они ждали… они ждали зрелища, когда нас вели на суд, когда Итачи вели на суд. Но только вот для брата моя жизнь оказалась ценнее деревни, раз он пошел на то, чтобы своими руками разорвать все, что нас связывало, – Саске на секунду запнулся. – Я чувствую то же самое. Жизнь Итачи для меня ценнее деревни. Они заставили моего брата убить его собственных товарищей и родственников. Старейшины, которые изгнали его и обрекли на смерть, и все жители Конохи, все они – ничтожество. Я отомщу им всем. Если хочешь надо мной посмеяться как над юнцом, которым овладели эмоции, начинай, попытайся остановить меня. Если кому-то не понравится, как я живу, я убью всех, кто дорог их сердцу. Тогда они поймут те ненависть и боль, которые я храню.

Саске замолк, твердо вставая с земли и отходя от костра. Его губы и руки по-прежнему мелко дрожали, хотя он сказал далеко не все, что должен был сказать, но и этого хватило, пока хватило, чтобы Сай понял, что говорить то, что он говорит, нельзя.

Саске, прикусывая нижнюю губу, ударил изо всех сил своей ярости кулаком по дереву, зажмуриваясь.

С каждым днем он начинал все больше и больше невыносимо терзаться, его мысли и чувства не могли ни на секунду оставить его в покое, и ненависть, копя свои силы, росла, медленно и грозно, как надвигающаяся темная туча в ясный день, готовая разразиться неожиданным и оглушительным громом.

Коноха пожалеет, что посмела потерять Итачи, что посмела потерять доверие клана Учиха. Но будет уже слишком поздно.

Костер продолжал полыхать, но уже не так ярко и торжественно, как будто в страхе притихнув после слов, повисших в разгоряченном воздухе. Он пару раз с надеждой весело протрещал ветками, как будто зовя Саске обратно к себе, к своему теплу, и обидчиво загудел, потухая и уменьшаясь, когда тот не откликнулся на его призыв.

Саске был на грани нервного срыва. Еще немного и казалось, что он сойдет с ума.

Впервые мысль об убийстве его так грела и так прельщала, впервые он хотел обагрить свои руки в крови, смывая этим всю кровь с рук брата, делая его и весь клан Учиха чистым и еще раз защищая их честь, на которую посмели посягнуть.

Тишина, смело носясь по лесу, торжествовала, посмеиваясь над побежденным ею и потухающим костром, ночь, спокойно и строго усмехаясь, веяла своим осенним холодом, слушая тихую похоронную песню ветра.

***

Холмы Конохи показались только через полторы недели пути, их верхушки с раскинутыми на них густыми лесами, окрашенные розовыми бликами заходящего за реку солнца, почему-то заставили сердце Саске не как прежде вспыхнуть знакомой радостью от предчувствия близости родного дома, а горько сжаться.

Он больше не мог радоваться Конохе. Он хотел, возможно, но не мог. И не сможет уже никогда.

Сай, хорошо осведомленный о том, где и на каких постах стоят члены АНБУ, провел Саске между ними, не пересекаясь ни с кем из охраны: эти встречи не просто были нежелательны, они бы закончились смертью одной из сторон.

Для большей предосторожности было решено пройти вдоль реки Накано (1), мимо древней дамбы, старой и обветшалой, ремонт которой откладывали с года на год; дерево, местами прогнившее и перекосившееся от напора вод сильной реки, грозилось вот-вот рухнуть, позволяя Накано, набравшей силы, хлынуть всей своей мощью, в несколько часов затопляя всю Коноху, лежащую у подножья холмов и скал.

Саске по дороге кратко объяснял, что более безопасно будет проникнуть в Скрытый Лист с восточных ворот, прямо противоположно сгоревшему поселку Учиха, который он не хотел пока видеть. Также они с Саем решили, что ничья из их личностей не должна быть узнанной в Скрытом Листе, даже их самыми близкими знакомыми: Саске путь в Коноху означал неминуемую смерть, Саю с его компрометирующим сопровождением это также засчиталось бы как предательство. Поэтому, натянув на голову глухой капюшон и спрятав в его тени свое лица, Саске, который знал всю местность как свои пять пальцев, провел Сая мимо восточных ворот, охраняемых одним шиноби, и проник в небольшую пробоину в стене от давней Мировой войны.

Как только глаза столкнулись с родным и привычным с детства пейзажем, глубоко внутри что-то неприятно кольнуло. Наверное, это было то, что люди называли чувством ностальгии и тоски; Саске – ведь когда-то он так любил свою деревню и до сих пор любил ее улицы и дома – скучал по мостовым Скрытого Листа, по ее лавкам, налету сельской суеты, однако дальше этого его чувства не смогли развиться: ненависть на этот раз была слишком сильна, не как с Итачи, когда внутри все дрожало при одном его виде, а здесь же – все как будто раз и навсегда вымерло.

Коноха жила так, как и жила всегда, и это задело Саске за живое.

О нем забыли. Об Итачи забыли. Об Учиха забыли. Неужели они настолько ничего не значили для этой деревни? Они, отдававшие жизнь за нее, за этих людей?

Но все эти люди, не спеша закрывая свои торговые лавки и расходясь по домам и небольшим уютным тавернам, лениво зевали и толковали между собой о погоде, осени, посевах, небольшом столкновении с шиноби Земли, договоре со Страной Ветра и прочей чепухе, подшучивая друг над другом. Шиноби, собираясь небольшими компаниями в тавернах, громко смеялись, рассказывая друг другу истории из своей жизни и обсуждая новый вид сюрикенов, в то время как улицы, по которым в последний раз скользнул луч осеннего блеклого солнца, продолжали пустеть. Опять еще не поступившие в Академию мальчишки, вооружившись палками и размахивая ими как катанами и кунаями, карабкались на деревья, кидались друг в друга сюрикенами из сложенной бумаги, кричали что-то, весело смеялись, бежали по дорогам и падали на землю, положив руку на сердце и изображая смерть от вражеского оружия, а потом вскакивали, начиная игру заново. Матери, зазывая детей домой, вновь готовили над очагом ужин, запах которого разносился по улицам, домашний, уютный и аппетитный. Новоиспеченные генины, возвращающиеся с миссий со своими учителями, потирали первые боевые раны, о чем-то смеялись, размахивали руками, гордились своими подвигами. Впереди, возвышаясь над всеми, краснела, окутанная в золотой покров заката, яркая крыша резиденции Хокаге.

Крикливые ласточки, собирающиеся улететь к югу, вились над ней, крича своим пронзительным голосом, и ничто не заботилось, не помнило, не думало о том, что клан Учиха мертв, что его наследник скитается из города в город, что благодаря горю Саске дети здесь до сих пор смеются, не зная войны и голода, смерти и опустошенности, обласканные матерями и любимые отцами.

Ненависть и злая обида при виде и осознании этого клокотали с еще большей силой.

Люди все забывали, и, по мнению Саске, это было самой большой их ошибкой.

Если они хотя бы помнили, знали, понимали, но почему, почему эти люди, ради которых Саске учился отдавать все, оказались настолько жестокими и гадкими, испорченными и отвратительными?

У Саске больше не было его сильной и ласковой матери, которая встречала его с улыбкой и заботилась об их семье, всегда готовая помочь и выслушать, приободрить, приготовить вкусный ужин, отдать все мужу и детям, залечить раны Итачи, всегда обращавшегося к матери за этим; Саске помнил, как они уединялись на веранде, и Микото обрабатывала серьезные повреждения, что-то тихо рассказывая и изредка заглядывая в глаза своего сына.

Почему другие должны быть обласканы матерями ценой жизни Микото?

У Саске больше не было отца, который строго восседал над всеми членами семьи, как и над советом клана Учиха, защищая каждого из своего огромного и сильного рода; который воспитывал и учил всему, что знал и умел сам, и даже более того, стремясь сделать сыновей еще лучше, чем был сам; не было отца, который, несмотря на излишнюю строгость и категоричность, всегда желал самого лучшего своим детям, он их так же любил, как и их мать, не меньше.

Почему другие должны получать похвалы от отца ценой жизни Фугаку?

Саске почти потерял брата, продолжение самого себя, часть самого себя, которую оторвали, не успел он этого понять. Итачи был прав: ничего не было ближе ему, чем человек, зачатый, как и он сам, тем же мужчиной и родившийся, как и он сам, из чрева той же женщины. Часть друг друга, нечто одно, разделенное на два разных тела.

Почему другие должны жить со старшими братьями и сестрами? Почему у них должны быть семьи, а у Саске ее нет?

Почему у него нет его клана? Его клана Учиха?

Саске не считал, что он слишком жесток. Он не был виноват в том, что у него отняли все, ведь когда-то он так же хотел защищать людей, предавших его семью; Саске лишь хотел, чтобы они поняли, что такое, эта боль от потери всего самого важного, на которую обрекли его на целую вечность. Чтобы люди осознали, что он не Итачи, чтобы жалеть их, чтобы они поняли, что клан Учиха не потерял своей силы после гибели, что он по-прежнему силен и горд, пусть в лице лишь двух человек.

Саске возродит свой клан по-своему.

Довольно бредовых метаний между виновностью и невиновностью брата и Конохи. Люди не знают, что такое, эти метания.

Они должны понять, что и за счастливую и беспечную жизнь должна быть своя расплата; Саске ненавидел, ненавидел сильно, сжимал кулаки под плащом, идя по улицам и смотря, как люди смеются и улыбаются, в то время как он мучается, а они все словно издевались над ним, словно плевались в него своим смехом, как плевались тогда, когда его судили.

Коноха не знает, что такое одиночество. Довольно с нее радостей, Саске так же как и они хотел быть счастливым шиноби, защищающим свою деревню и свой клан, и он больше не собирался жертвовать своим и без того малым счастьем ради тех, кого не знал и презирал, чьи жизни были для него ничтожнее пыли под ногами.

Саске все больше и больше ненавидел Коноху, а она, злорадно смеясь ему в лицо, как будто отвечала взаимностью, дразня счастьем людей.

Никто больше здесь не улыбнется, никто из тех, кто ни за что, просто так, за все их старания и жертвы приговорил его семью и клан Учиха к смерти.

– Где остановимся? – между тем спросил Сай, дотрагиваясь рукой до локтя Саске.

– Идем, – коротко ответил тот.

Ни Наруто – глубоко внутри Саске искренне надеялся, что того не будет в день возмездия, и он избежит страшной участи, – ни его бывшая команда, ни товарищи и друзья не будут нежиться пощадой.

Особенно, больше всего из всех Саске не хотел видеть Узумаки, который обязательно встанет у него на пути, если узнает обо всем. Сейчас хваленные речи Наруто были ему не нужны, хотя если бы он только мог успокоить или помочь, мог поддержать и сказать, что когда станет Хокаге, то сделает мир шиноби лучше, – да, Саске бы посмеялся над этим в очередной раз, но он дорого отдал бы за то, чтобы снова услышать это, сидя в Ичираку рамене в доброй и прекрасной Конохе.

Но это все только лишь прошлое.

Поэтому мысль о том, чтобы спрятаться у Наруто, Саске не рассматривал изначально, но он заранее знал, куда пойти: несмотря ни на что, ему хотелось побыть вместе с ранее близким человеком.

Они с Саем свернули в пустой переулок, вдоль которого тянулся высокий деревянный забор, который раньше часто подвергался детским проделкам Наруто. Дорога здесь была несколько стара, что сквозь разбитые камни прорастала молодая трава, темно-зеленая, пыльная, тонкая и слабая от сухой и каменистой почвы.

Пройдя до конца квартала, Саске остановился возле одного из строений на высоких сваях, поднимая голову вверх и одними губами нашептывая своему спутнику:

– Тихо.

Они с Саем бесшумно начали скользить вверх по лестнице, как две тени в длинных темных плащах АНБУ. Это был старый многоквартирный дом, комнаты которого обычно отдавались небогатым шиноби. Сай осторожно оглядывался по сторонам, рассматривая прозрачные слабые перила небольшого открытого коридорчика, доски которого потемнели от времени и погоды, оглядывал одинокие седзи, небольшие окна, которые кое-где изнутри были задернуты шторами. Сай редко был в Конохе, поэтому деревня в каком-то смысле также была для него в новинку, и, засмотревшись на Скрытый Лист, погрузившийся в сумерки и загоревшийся кое-где у таверн огнями бумажных фонарей, он случайно натолкнулся на Саске, который остановился возле одной из дверей, стукнув по ней кулаком.

– Осторожнее, – прошипел Саске в ответ на виноватую улыбку. Но тут же отвернулся, снова нетерпеливо ударив по твердому полотну.

«Неужели его нет?»

Однако в квартире все же через некоторое время зашевелились, крикнув что-то наподобие: «Извините, прошу минутку!». Саске заметно расслабился, даже показалось, что он подавил в себе облегченный вздох, хмуро из-под иссиня-черной челки и глухого капюшона смотря на деревянную дверь, тяжело дрогнувшую, когда ее начали открывать с противоположной стороны. Наконец, на Саске, освещая его призрачную фигуру в длинном плаще с широкими рукавами, упал косой луч света комнаты, отразившись в его глазах нетерпеливым ярким бликом.

Сай осторожно выглянул из-за чужого плеча, рассматривая незнакомого ему человека, у которого им приходилось остановиться на какое-то время. Тот, изумленно оглядывая фигуру Саске, наконец, выдавил после неловкого молчания с толикой облегчения в бархатном голосе:

– Это ты, Саске?

Саске сдернул с головы капюшон, холодным и твердым тоном коротко бросив:

– Я, Какаши-сенсей.

***

Какаши не стал ни о чем спрашивать, ошеломленный неожиданным визитом к себе – в скромную обитель холостого джоунина Скрытого Листа. Он просто посторонился, молча пропуская обоих поклонившихся ему в знак приветствия гостей, и только мельком поинтересовался, давно ли они идут и не хотят ли перекусить, и, получив утвердительный ответ, он оставил все свои многочисленные вопросы на потом, едва увидел изнеможенные от бесконечных скитаний лица и отправился накрывать на стол скромный ужин.

Но Саске и Саю, изголодавшимся в длинном пути, было достаточно и той чашки риса и скупой подливки из овощей и рыбы, которую им предложили, к тому же Саске давно потерял аппетит, обедая лишь только для того, чтобы поддерживать силы.

Какаши, познакомившись с Саем, сел рядом со своим бывшим учеником, внимательно оглядывая его грязную одежду и осунувшиеся бледные щеки. Сай еще на пороге дома отметил про себя, что Какаши не просто удивился появлению перед собой столь неожиданного лица: в его донельзя спокойных глазах появилось что-то по-домашнему сочувственное и теплое, похожее на облегчение, поэтому Саске явно мог находиться здесь в безопасности.

Вскоре Какаши, подперев рукой подбородок, серьезно взглянул Саске в глаза, когда тот поднял свои на учителя, отодвигая в сторону опустевший глиняный стакан с холодным чаем.

– Спасибо, сенсей, – пробормотал он, снова смотря в стол. Какаши кивнул головой.

– Не за что, всегда рад помочь. Вот уж не ожидал тебя увидеть, Саске.

На лице учителя, скромно и по-домашнему одетого, по-прежнему была его полотняная маска, закрывавшая нос и губы, но даже с ней его голос явно говорил о том, что Какаши улыбнулся, но глаза его так и оставались серьезными и неподвижно внимательными, пытливо вглядываясь в лицо Саске, которого начал раздражать этот заинтересованный и, как ему показалось, подозрительный взгляд.

– Я тоже не думал, что когда-нибудь появлюсь в Конохе, а тем более в вашем доме. Какаши-сенсей, – Саске поднял голову, – я могу попросить остаться у вас на два-три дня? Мне больше некуда идти.

– А почему ты не пошел к Наруто? Я думал, первым делом ты пойдешь к нему, – бровь Какаши изогнулась.

– Я не хотел бы, чтобы Наруто и Сакура знали о моем пребывании здесь. Не говорите им обо мне, – уклончиво ответил Саске, многозначительно кинув быстрый и строгий взгляд на Сая.

– Так зачем ты здесь? Тебе опасно тут находиться, – Какаши протянул руку к своему глиняному стакану, вертя его в руке и посматривая на рядом стоящую свечу, ярко пылающую на столе.

– Дела, – коротко и твердо ответил Саске. Какаши не стал вдаваться в подробности, между тем что-то отмечая про себя: он знал Саске слишком хорошо, чтобы понять то, что он пока ничего больше не скажет, скрывая за своим молчанием ответ.

Темные глаза быстро и пристально взглянули на Сая, встретившись с ним взглядами, но тут же Какаши вернулся к Саске, снова мрачно смотрящему в стол.

Какаши осторожно кашлянул, отставив стакан в сторону, и оперся локтями на стол, чуть наклоняясь к Саске.

– Ты без Итачи?

Саске поджал бледные губы.

– Без Итачи, – холодно отрезал он.

Какаши поправил маску на лице.

– Ты знаешь, что произош…

– Знаю.

На секунду повисла тишина.

– А ты знаешь, кто…

– Знаю.

– Так где твой старший брат? – Какаши в упор смотрел на Саске. Тот раздраженно цокнул сквозь зубы.

– Какая вам разница, сенсей, где мой брат? – недовольно прошипел он.

– Он – преступник, ждущий своего наказания.

– Я прекрасно это знаю, – огрызнулся Саске.

Как Какаши может, как они могут говорить об Итачи, не зная его? Как они смеют в каждом доме поносить его имя и имя его родителей, клана?

– Тогда ты должен сказать, где твой брат, чтобы его нашли и покончили с расследованием резни Учиха, – небрежно сказал Какаши, как его тут же прервали злым и раздраженным криком:

– Я не знаю!

Саске встал из-за стола, снова усталым рывком накинув себе на плечи плащ, лежавший все это время рядом с ним.

– Не спрашивайте у меня об Итачи, Какаши-сенсей, – голос уже успокоился, став холодным и отрешенным, – я, как и вы, ничего о нем не знаю. Огромное спасибо за приют и ужин, сенсей, я недолго прогуляюсь, мне хочется побыть одному, – Саске поморщился, быстро выходя за дверь и хлопнув ею.

Какаши с теплым сожалением в глазах смотрел ему вслед, но тут же более опытным и серьезным взглядом пристально посмотрел на Сая, который, поймав этот взгляд, выдавил на губах улыбку:

– Приятно было познакомиться, Какаши-сан.

– Да, мне тоже, – растягивая каждое слово, буркнул тот. Помолчав, он осторожно спросил: – Скажи, зачем Саске сюда пришел, и напомни, кто ты?

– Я – член Корня АНБУ, был приставлен к Саске для его охраны после резни клана Учиха.

– Ясно.

– Так вы знали, что Саске-кун и Итачи-сан живы? – Сай смотрел с толикой любопытства.

Какаши кивнул.

– Да. Но теперь вы тут. Что же вы тут ищите?

Сай сухо прокашлялся в кулак, одновременно растягивая этим время и раздумывая: стоит ли ему обо всем рассказать или все же не рисковать отношениями с Саске, который неизвестно как на это отреагирует.

– Это долгая история, Какаши-сенпай, – последовал уклончивый ответ. Но Какаши лишь пожал плечами, неожиданно твердо и в то же время добродушно говоря:

– Я готов выслушать, у меня полно времени.

– Хорошо, – Сай твердо отложил палочки. – Но только лишь потому, что вы – учитель Саске-куна и должны хорошо знать его. Возможно, вы его сможете кое в чем убедить.

***

В Конохе разгорался поздний вечер, прохладой и темнотой опускаясь на плечи деревни и придавливая этим холодным и тонким одеялом ее жителей. Люди, скудными компаниями сидящие в тавернах, не спеша разбрелись по домам, и только их счастливые голоса были слышны на опустевших улицах: тяжелый бас мужчин, звонкий смех детей, разговоры женщин. Все уютно собирались у очага, рассказывали друг другу о том, как провели день. Перед окном одного из «общих домов», из которого громче всего слышались голоса мальчишек, что-то говорящих отцу и матери, и остановился Саске, вслушиваясь в их глупую беседу.

Когда-то раньше он тоже недовольно, не сдерживая обиды в голосе, жаловался отцу, упираясь пухлыми круглыми руками о стол, что Итачи мухлюет в прятках. О, как он тогда злился и обижался на брата и упрямо смотрел на него разозленными и раздосадованными колючими глазами, а Фугаку, скупо приподнимая уголки губ, иногда гладил его по голове или, едва сдерживая снисходительную улыбку, чтобы успокоить младшего сына, грозил пальцем Итачи.

Тот только спокойно улыбался. Он всегда был спокоен.

Постояв еще немного, Саске продолжил путь.

Никто здесь больше не имеет право пользоваться их с Итачи счастьем. Никто, кто не знает, какую цену тот за это заплатил.

Саске шел дальше, надежно скрывшись под капюшоном плаща и смотря себе под ноги, которые сами по себе несли его привычной и знакомой дорогой мимо тех домов, которые его когда-то грязно оклеветали, обвинив в родстве с дьяволом, унизили, позволили изгнать их с братом из деревни. Саске тошнило от этих мыслей, тошнило от понимания того, что когда-то им безумно восхищались, а потом закидали камнями, обрекая на вечный ад – уж лучше бы их с Итачи тогда казнили, очищая имена от позора, чем опять переживать новый. Щадить теперь всех этих людей он не собирался – их с братом не пощадили ни за какие заслуги перед Скрытым Листом.

Саске все шел и шел, проходя мимо веселившихся на домашнем празднике жилищ, и выходя на широкую каменную дорогу, ведущую к стоящему отдельно поселку клана Учиха.

Эти люди всегда ставили их клан отдельно, всегда отгоняли от себя, завистливые трусы, умеющие кидаться камнями лишь из густой толпы и то, в спину.

Наконец погружаясь в кладбищенскую тишину, Саске остановился у плотно закрытой калитки в селение, закусив губу: в темном свете вечера, переходящего в ночь, перед ним раскинулось огромное пепелище.

Это все, что осталось от его дома. Все, что осталось от того, что связывало его со Скрытым Листом.

Пепелище, обагренное родной кровью.

Здесь было слишком, почти неестественно тихо, даже над кладбищем иногда вились ночные крикливые птицы и освещала склепы луна, восходившая в высоком и чистом небе. Здесь же только ветер иногда поднимал остывший пепел, срывая едва державшиеся полуобгорелые доски и заставляя скрипеть стены тех домов, которые, прогорев, так и не рухнули.

Ни единая птица не крикнула здесь, ни одна цикада и ни один сверчок не запел похоронную песню мертвым, которые навсегда остались в глубине самых труднодоступных завалов обгоревшими останками.

Саске медленно шел по улице селения, со всех сторон на него с любопытством смотрела смерть.

Он шел все дальше и дальше, мрачно и уныло проходя мимо бывшей булочной тети и дяди, где была самая лучшая выпечка с самым вкусным запахом в мире, даже мать так не умела делать; мимо дома старого друга отца, часто дававшего свои советы, мимо оружейной лавки, пока не свернул к лесу: сердце заставляло ноги нести его к дому.

Все, что видел Саске вокруг себя заполненными тяжелым осознанием глазами, – это след от огромного пожара, уничтожившего абсолютно все дома, которые пустыми черными окнами как глазницами высохшего и разложенного мертвеца оглядывали его с головы до ног, узнавая в нем знакомое лицо и начиная тихо скрипеть, как будто рассказывать о своей погибели.