Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"
Автор книги: Prosto_ya
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 47 страниц)
Хотя бы за брата, хотя бы за попытку для существования.
Микото, коротко всхлипнув и подняв голову, дрожащими руками обхватила лицо прижавшегося губами к ее ладони сына, начиная поглаживать его своими пальцами, как будто увидела его впервые за много лет.
– Сы… сыночек, Итачи.
Микото порывисто обняла его, почти сдавила, как не позволяла себе никогда раньше, подавившись в слабом всхлипе. Обнимала долго и крепко, рыдала в его шелковые волосы, целовала их, его щеки, веки, лоб как когда-то хотела, стремясь дать своему замкнутому ребенку искорку ласки; прижимала его голову к своей груди, так сильно, как никогда; Саске, подошедший сзади, тихо прошептал, поглаживая вздрагивающую от рыданий спину матери:
– Не надо, мама, мы действительно ужасные дети.
Микото покачала головой, руками обхватывая обоих сыновей. Она крепко прижала их к груди, вплетая пальцы в их волосы, и твердо сказала недрогнувшим голосом:
– Нет, вы лучшие дети. Бегите, пока вас не поймали. Отец мне сказал, что старейшины все знают. Бегите, ради Богов, иначе вас арестуют.
– А ты, мама? А как же наш отец? – прошептал Саске. Прижатый к сердцу матери, он невероятно близко видел перед собой лицо старшего брата, что невольно смутился: они почти касались друг друга губами.
– Мы возьмем все на себя. Мы всего лишь родители, давайте, – Микото отпустила сыновей, почти отталкивая их от себя, – бегите, пока не поздно.
Итачи, мгновенно оценивая слова матери и обстановку, не дал себе ни секунды мешкать, резко поднимаясь; Саске, так же не задерживаясь, встал следом за ним. Обменявшись взглядами, они быстро покинули комнату, оставляя мать в темноте. Остановившись в коридоре, как сбившиеся путники с пути, Саске прошептал:
– Что теперь?
Итачи молчал, рукой опираясь о стену.
Вдруг без лишних слов, абсолютно молча он прошел к себе, как вихрь быстро влетая в свою комнату, где посреди нее на татами лежал свернутый в последний раз хозяином сегодня утром родной футон.
Быстро встав на колени, Итачи начал почти машинально собирать оружие, которое попадалось под руки; Саске как парализованный, стоя в открытых седзи, безмолвно и отрешенно наблюдал за ним, пока не понял сути действий брата.
Он, судорожно соображая и ногой отпихивая в сторону старшего брата лежавший на полу кунай, упавший в суматохе, скрылся в коридоре. Пока Итачи собирал оружие в походную сумку, Саске вернулся, уже накинув на плечи свой плащ шиноби и протягивая такой же брату.
– Походных шляп я не нашел, – коротко кинул он. Итачи промолчал, быстро облачаясь в песчаного цвета ткань. Последний раз оглянувшись вокруг, он вышел, слыша, как следом за ним следует Саске.
У двери они неимоверно быстро обулись, руки неизвестно от чего дрожали, Саске даже не стал натягивать варадзи: схватил свои сандалии и полу-обутый вышел вслед за страшим братом.
На улице царствовала летняя ночь, замеревшая среди головокружительного запаха садовых цветов. Кое-где горели редкие огни в окнах домов, но в воздухе физически ощущаемо застыло тяжелое безмолвие. Небо казалось неприятного фиолетового цвета: тучи затянули собой все.
Саске и Итачи, запахивая плащи, пошли вперед.
Но, сделав два-три шага, они остановились, замерев как вкопанные.
У калитки их дома, открыв ее и войдя внутрь двора, стояли десять человек, держа в руках наготове оружие. Они все как один были одеты в форму АНБУ Хокаге, сжимали катаны, лицо скрывали белые маски животных и духов, делающие шиноби абсолютно безликими. Один человек из отряда в длинном черном плаще сделал шаг вперед, отрывисто и небрежно произнеся:
– Куда собрались?
Итачи предпочел молчание, с холодным потом понимая, какую ошибку совершил, не предугадывая ее второпях: надо было выходить через черный ход. Возможно, охрана была и там, но не факт, и сбежать в лес было бы легче. Саске нервно цокнул за спиной. Он находился сейчас в таком взвинченном состоянии, что готов был драться со всеми ними, если бы потребовалось.
– Не двигайтесь, Третий Хокаге приказал лишить свободы вас по обвинению в кровосмешении и союзе с дьяволом.
Братья переглянулись.
Они ничего не могли сделать отряду АНБУ. Если бы их было меньше, тогда можно было бы ввязаться в драку.
Руки Итачи и Саске связали крепкими веревками, оружие и сумку с ним отобрали и нетерпеливо, дерзко толкнули в спину, заставляя идти по темной улице под шепот и взгляды вышедших из своих домов жителей квартала Учиха.
***
1 – шинай – бамбуковый меч, который используется для тренировок.
Комментарий к Часть 1. Изгнание. Глава 5.
вследствие небольшой правки фика 17.07.2016 г. выдуманные мной имена некоторых персонажей были изменены на имена, используемые непосредственно в аниме или манге. сюжетная линия за счет этого не изменилась.
========== Часть 1. Изгнание. Глава 6. ==========
Итачи знал судей, сидящих перед ним.
После ареста и ночи в холодном каменном подземелье его и брата утром, когда солнце поднялось над горизонтом, как обычно заливая все вокруг своим ярким желтым светом, а от тяжелых и плотных фиолетовых туч не осталось и следа, повели, как к убийцам приставив катаны, на суд.
Это была одна из больших просторных комнат в резиденции Хокаге. Перед обвиняемыми, сидящими на полу на пятках, сидели Третий и старейшины деревни: Шимура Данзо, Утатане Кохару и Митокаду Хомура.
Присутствие Хокаге, ищущего компромисс и старающегося всегда решить проблемы мирным путем, успокаивало. Присутствие Шимуры, наоборот, напрягало. Итачи, имея возможность в прошлом и настоящем по причине разногласий между кланом и деревней тесно общаться с этим человеком, когда попробовал зачислиться в ряды Корня АНБУ, как никто знал и понимал, что старик постарается сделать все, чтобы решить суд по-своему. Но как по-своему – неизвестно.
Его наказание может быть страшнее смерти.
У Шимуры было слишком сильное влияние даже над Хокаге. Его главное оружие – Корень АНБУ. Если он чего-то по-настоящему захочет, остальные старейшины поддержат его решение. Хокаге, конечно, будет судить по-своему, но ценится одно – мнение большинства.
Итачи, мельком посмотрев на своих судей, опустил глаза к полу.
От старейшин вдоль стены с обеих сторон сидели влиятельные и лучшие представители семей деревни Коноха: глава клана Нара, глава клана Абураме, а так же глава Хьюга и Акимичи. От клана Учиха представителей не было: они отказались присутствовать на суде. Суд был определен как строго закрытый, для защиты от любопытных глаз по другие стороны дверей стояли люди из АНБУ, так же и для того, чтобы в случае опасности от Учиха пресечь их действия.
Саске все вокруг казалось смешным и комичным. Он не думал, что когда-нибудь родная деревня будет судить его подобно предателю или убийце.
Но, судя по словам Наруто, так судили всех, кто был пойман на кровосмешении.
Хокаге мудрыми старческими глазами медленно и спокойно оглядел всех присутствующих. Его длинное белое одеяние шлейфом легло на пол, красная шляпа Каге, подминая под себя хлопок, покоилась на ссохшихся коленях.
Убедившись, что все в сборе, Третий наклонил голову:
– Начнем.
Все, кто еще имел наглость перешептываться, замолкли.
Хокаге, сдержав паузу, вытащил трубку изо рта, пустил тонкий извивающийся в воздухе дымок и начал:
– Причина нашего сегодняшнего собрания – суд и вынесение приговора Учихе Итачи и Учихе Саске по обвинению, которое вы услышите далее. По показаниям свидетелей обвиняющая сторона прочтет то, в чем вы виновны. Прошу вас, Шимура-сан.
Итачи следил взглядом за всеми присутствующими; когда на него упала тень Данзо, он снова отвел глаза, лицо его все так же выражало спокойствие.
Шимура Данзо был ровесником Хокаге Конохи, таким же на вид дряблым стариком, но дряблость не делала его беспомощным и немощным. Один из его глаз закрывала белая повязка – след тяжелого ранения во Второй войне шиноби. Шимура достал из-под многочисленных и помпезных складок одежды аккуратно свернутый свиток и развернул его. Коротко поклонившись всем присутствующим судьям и участникам, которые ответили на поклон тем же, Данзо, кашлянув в кулак, начал зачитывать своим старческим, но еще сильным голосом:
– Учиха Итачи и Учиха Саске, являющиеся членами клана Учиха, обвиняются в отношениях с потусторонней силой и в непозволительной связи друг с другом, а именно в кровосмешении. Как нам всем известно, это закон стоит наравне с законом о наказании за убийство. Почему – мы не знаем, но так сказал Первый Хокаге, Сенджу Хаширама, а, значит, мы обязаны подчиниться великому прародителю нашей деревни. Он – главный основатель всех законов, по которым мы живем, поэтому мы должны им подчиняться.
«Старые, изжившие сами себя предрассудки», – Итачи покосился на брата. Тот слушал молча, опустив упрямые глаза с рассеянным взглядом к полу. По лицу разливалась обыденная маска равнодушия и гордого холода.
– Итак, – продолжал Шимура, – наказание за это преступление при приговоре одно: смертная казнь…
– Не всегда, – вдруг прервал старейшину Хокаге, выпустив изо рта клубок горячего дыма, – так же есть и изгнание за пределы деревни.
Данзо перевел взгляд на Третьего, но тут же взял себя в руки, тактично, но с нажимом замечая:
– Я считаю, что зло нужно уничтожать с корнем, Сарутоби-сан. Продолжим с вашего позволения. Итак, Учиха Итачи, Учиха Саске, напомню, что вы обвиняетесь в отношениях с дьяволом и совершении кровосмешения.
Хокаге снова выпустил клубок дыма изо рта. Саске недовольно поморщился, не скрывая этого пренебрежительного жеста: едкий запах дыма окончательно взбесил его и растрепал и так расшатанные нервы.
– Я, Шимура Данзо, буду допрашивать вас. Вас осудят по показаниям и донесению на вашу тайную связь Учихи Шисуи-сана.
Саске, чьи плечи непроизвольно вздрогнули, выпрямился, словно забывая, где он находится, повернул голову к брату, задержался на нем секундным взглядом исподлобья и, замечая, как у того дернулся уголок губ, хмурясь, спросил:
– Я, – Саске повернулся к Хокаге, – простите, Хокаге-сама, не расслышал… вы сказали, Учиха Шисуи-сан?
– Учиха Шисуи, – подтвердил Данзо, на всякий случай сверяясь с записью в свитке.
Итачи все так же молчал. В его молчании можно было многое заметить: и внимание, и спокойствие, но только Саске в уголках его губ заметил дрогнувшую грустную усмешку, как будто это не было для него новостью. Чувствовал? Предугадал?
Или же всегда был готов к предательству?
Эта мысль, как и сама новость, оставила после себя странную, пугающую собой смесь чувств и мыслей. Перед глазами еще стояла грустная усмешка брата, а губы с презрением выплюнули на весь зал:
– Предатель.
Все вокруг молчали.
– Я попрошу, – твердо начал Шимура, но Саске снова его перебил, как будто не замечая голоса старейшины:
– Неужели предательство в мире шиноби карается не так строго, как-то, что мы сделали? Он был лучшим другом моего старшего брата. Почему Первый не придумал законов о казни таких мерз…
– Замолкните, вам не давали слово, – Шимура сказал спокойно, но с нотками угрозы в скрипучем голосе. Он начал пристальнее осматривать Саске, который между тем успокоился, замолчав.
– Извините, Хокаге-сама, – коротко и холодно бросил тот, опуская глаза к полу.
Повисшая атмосфера напряженности так и стояла над головами находящихся в зале людей. Хокаге, затушив трубку, ласково и осторожно улыбнулся Саске и кивнул головой:
– Продолжайте, Данзо-сан, молодой человек принес вам извинения.
Шимура все еще прожигал Саске странным взглядом, не то настороженным, не то злым, не то ненавидящим, не то не на шутку изумленным дерзкой смелостью. Саске, как будто его кто-то толкнул сзади, поднял глаза – и их взгляды встретились.
Не положено смотреть незнакомцам или мало знакомым людям в глаза, но они не могли оторваться друг от друга. Смотрели и чувствовали нарастающие с каждой секундой взаимные неприязнь, почти ненависть, отвращение, брезгливость.
Саске отвернулся, но былое равновесие в душе уже нельзя было восстановить. Шимура снова взглянул в свой свиток.
На него редко кто смотрел до этого так, как Саске.
– Учиха Шисуи-сан дал показания против вас. Он сказал, что вы угрожаете не только чести жителей клана Учиха, но сеете вражду между жителями Конохи и членами вашего клана. Я считаю, что вы позорите Коноху, выставляя ее посмешищем и гнездом грязного разврата перед остальными скрытыми деревнями. Слова и донесение Шисуи-сана обоснованы, так как у вашей тайной связи был свидетель – ныне покойная Учиха Изуми-сан. К сожалению, она покончила с собой этой ночью. Я настаиваю на допросе обвиняемых и на том, чтобы им вынесли стоящий их поступка приговор. Учиха Итачи, вы принимаете мое обвинение в кровосмешении и… да, пока только в кровосмешении? У вас есть обратные факты, вы возражаете, отказываетесь от слов свидетелей? Итачи, мы всегда были о тебе самого высокого мнения, ты всегда был гордостью деревни и нашей главной и незыблемой ценностью, скажи, в чем дело? Может, это лишь грязная клевета? На тебя действительно повлиял дьявол? Мы оправдаем тебя, просто скажи, что имело на тебя такое влияние? Твой брат?
Саске сжал в полоску бескровные губы. Итачи, заметивший этот жест, не мог не увидеть в нем крайнюю степень раздражения.
В его брате что-то изменилось с прошлой ночи ареста.
«Удивительно. Был бы я несмышленым и глупым мальчишкой, не знал бы искусства лжи, решил бы, что все эти люди действительно хотят нам добра. Судя по всему, я просчитался: мне не стали доверять, желая расправиться с Учиха своими руками, и слава Богам, моя рука не поднялась бы на это», – Итачи с учтивым холодом смотрел на Данзо чуть ниже линии его глаз.
– Нет, я не отрицаю того, что совершил кровосмешение по своей воле.
Все молчали. Ни у кого не нашлось ни единой усмешки, которыми они до этого тешили друг друга в трактире. Преступник или нет, но человек, способный нести ответственность за свои поступки, – этот человек вызвал в рядах присутствующих лишь уважение. Грустное уважение, потому что судьи вряд ли испытают то же самое.
Шимура никак не прокомментировал этого, как будто бы теряя интерес к Итачи.
– А вы, Учиха Саске, имеете какие-то возражения?
– Нет, я подтверждаю обвинения и слова моего брата.
Снова колкие взгляды друг на друга.
Саске понятия не имел, почему из всех присутствующих его так воротило от этого человека. Но находиться с ним в одном помещении он больше не мог.
Шимура молча свернул свиток, протягивая его Хокаге. Хлопнул в сморщенные и дряблые ладони, и в седзи тут же вошли восемь человек из Корня АНБУ.
Итачи мысленно холодно усмехнулся. Все прекрасно понимали, что их с братом сила, если они того сами пожелают, запросто уложит всех охранников, поэтому никто не стал рисковать своими жизнями, полагаясь на одних из лучших бойцов деревни.
Итачи всегда боялись, даже связанного и стоящего почти на коленях.
Никто не решался шутить с ним и с его не отстающим в силе братом.
Главы кланов, братья Учиха и Хокаге со старейшинами встали и поклонились друг другу. Пока Саске и Итачи снова стягивали руки за спинами, все еще с опаской поглядывая на их облаченные в серые одежды сильные фигуры, Шимура громко сказал:
– Завтра утром прошу прийти вас на допрос обвиняемых. На основе их слов будет выноситься приговор.
После этого старейшины и Хокаге удалились, а братьев Учиха вывели наружу.
***
Камерой служило ужасно темное, холодное и маленькое помещение в полуподземелье резиденции. В каменной кладке старых толстых стен не было ни единого окна или проема, откуда бы лился свет с улицы. Толстая дверь снаружи охранялась специально обученным отрядом АНБУ из четырех человек.
Саске сидел на холодном земляном полу рядом со своим старшим братом. Оба прислонились спинами к каменной стене, боками прижались друг к другу в попытке согреться.
Камера была холодной, что и следовало ожидать от подземелий. Однако это был далеко не худший вариант, чему оставалось радоваться.
Серая, длинная и бесформенная одежда, висевшая на плечах как широкий раскроенный снизу мешок, пахла сыростью и неприятно касалась кожи. Она была из низкосортного грубого льна, постоянно царапала кожу и совершенно не грела.
Братья молчали с тех пор, как их оставили одних в камере. Не потому, что им нечего было сказать; они просто не знали, с чего начать, да и начинать ли вообще, когда и так все яснее некуда.
Саске между тем неловко поежился, нахмуриваясь и прижимаясь ближе к брату.
– Замерз? – Итачи смотрел вперед, на дверь, младшему брату был виден лишь его идеальный профиль.
– Не то чтобы замерз, но немного прохладно.
В ответ его одной рукой обняли за плечи, стараясь немного согреть.
– Сейчас будет теплее. Как тебе наши судьи?
Саске усмехнулся, по-прежнему самодовольно скрещивая руки на груди – казалось, его ничто не могло сломать теперь – слишком сильный, слишком уверенный, слишком хладнокровный, почти расчетливый. Ответ обдумывать он явно не собирался: он был готов раньше вопроса.
– В последнее время ты удивительно часто хочешь слушать меня и мои паршивые второсортные мнения. Даже странно, что раньше ты морщился от моей болтливости.
– Раньше, – Итачи подвинулся, чтобы его брат сел на уже нагретое им место. Саске незамедлительно последовал за ним, снова пододвигаясь к нему вплотную и ища тепло под его рукой.
Что бы ни было согрей меня, мне нужно твое тепло, я привязался к нему, как низко и глупо, Итачи, но я, как и ты, забыл о том, что я лишь шиноби.
Но я и человек. И мне нужно твое тепло. Чтобы остаться тем, кем я должен быть.
Замкнутый круг, моя беспросветная и печальная судьба шиноби с разочарованиями и ненавистью. Я сам выбрал ее, я сам подписался на нее, ничем и никто не остановит уже то, что зародилось или зарождается во мне – не важно. Но это моя судьба. Я не хочу, чтобы кто-то вмешивался в нее.
Тепло, дай мне тепла, Итачи.
Чтобы я смог убить тех, кому не понравится, как я живу.
– Они ужасны. Наши судьи ужасны. Лживы, отвратительны, напыщенны. Представители кланов просто скучающие занудные слушатели, приглашенные как свидетели процесса и думающие, как бы им скорее дождаться конца и уйти по делам. Их присутствие, видимо, должно устыдить нас, но мне все равно. Хокаге как всегда пунктуален и обходителен, но из-за этого выглядит слабаком, никогда не думал, что скажу это о нем; толком он ничего не сказал, думаю, ничего и не скажет, словно его нет.
– Он лишь исполняет свой долг, – ответил Итачи. Саске не стал отвечать на его реплику, словно и не слышал ее, продолжая говорить о своем:
– Теперь те трое. Один распинался так, что мне казалось, его гнилая желчь и злость затопят всех и все – я слышал разговоры отца, Корень АНБУ и его глава не любят наш клан. Я думал, что тебя помилуют как лучшего, но и лучших не обошла скверная участь, а, братец? Остальные двое молчали как рыбы, словно набрали в рот воды.
– Те двое всегда советуются с Шимурой-саном и чаще всего соглашаются с его решениями.
– Мне все равно, – отрезал Саске. – Меня не волнует, что нам вынесут.
После затяжной паузы, в которой Итачи что-то обдумывал на основе того, что сказал ему брат, Саске осторожно коснулся его плеча, снова привлекая отвлекшееся внимание на себя:
– Надеюсь, ты не винишь себя во всем этом? Не смей. Я и сам виноват.
Итачи отрицательно покачал головой.
– Нет. Я думаю, что все сделал правильно. Да, уберечь я тебя не смог, но все равно я доказал себе и всем, что могу перешагнуть черту, мой брат.
– Все-таки ты эгоист или, по крайней мере, эгоизм любит звенеть в твоих словах, – Саске невольно усмехнулся.
– Ты понял меня неправильно. Забудь. Хочу сказать одно: не надо больше кричать и спорить с судьями, ни к чему хорошему это не приведет.
– Я все прекрасно понимаю, – спокойно ответил Саске, – но этот человек, который читал нам обвинение… он выводит меня из себя своим видом и тоном, которым говорит о нас, – Саске скривил уголки губ. – Смерть Изуми-сан меня удивила. А твой лучший дружок? Как тебе? По-моему, если память мне не изменяет, ты полагался на него как на себя? Тебя предал твой же лучший друг, ты называл его старшим братом, доверял, я же все видел. Я готов был ожидать от кого угодно подлости, от своих товарищей, но даже Наруто поклялся, что никогда не пожелает мне зла, а Шисуи? Если бы я его сейчас увидел, я клянусь, я заставил бы его за это ответить, кем бы он ни был – предателям нет прощения, они хуже убийц. Как у него хватало наглости общаться с отцом, с матерью, со мной – воротит, как он в детстве гладил меня по голове, – с тобой и так преданно смотреть в твои глаза, будь он проклят! – Саске резко замолчал, как будто прервался на полуслове. Его неестественно громкий голос так и повис в тишине камеры.
Итачи, сперва решая оставить последнюю реплику без комментариев, передумал, и после паузы сказал:
– Ничего бы не изменилось от того, сказал бы он о нас Хокаге или нет. Он лишь дорожит самым значимым в своей жизни. Это был его долг шиноби.
– Он просто завидует, что по сравнению с тобой полное ничтожество, – отрезал холодным голосом Саске.
Оба брата замолчали.
Переносясь мысленно к завтрашнему дню, Саске не находил в себе страха или смятения перед глазами судьей и их вопросами. Он четко продумывал в хладнокровном уме возможные вопросы и всевозможные ответы, которые не порождали бы дальнейших обсуждений и трений. Надо было как можно быстрее расставить все точки и дело с концом. Казнь так казнь, умереть с Итачи с гордо поднятой головой – Саске всегда тайно мечтал о возвышенной смерти.
– Брат, – Итачи повернул к Саске голову после долгого молчания, как будто что-то вспоминая.
– Что?
Глаза в глаза.
– Прости, что подставил под удар тебя, отец был прав, я не способен любить, и ты прав, я просто эгоист. Я – ничтожество.
– Перестань, твои слова глупо звучат. Как будто я не чертов эгоист. Мы стоим друг друга, – Саске, несколько мешкая, положил на плечо Итачи голову, прикрывая глаза.
Тот ничего не ответил; щекой прижался к волосам младшего брата.
***
Какаши с заметным облегчением молчал. Указательным пальцем правой руки уверенно поправил синюю повязку, закрывающую лицо до глаз; не мигая, Хатаке смотрел на Наруто, то ли ожидая, что он еще скажет, то ли продумывая очередной успокаивающий ответ на длинную эмоциональную реплику бывшего ученика, находящегося почти в невменяемом состоянии.
Наруто был в ярости. Он то и дело сжимал кулаки и ерзал на месте, всеми силами желая сорваться с него. После, по его мнению, слишком затяжного молчания он снова, не выдержав бьющих фонтаном эмоций, ударил кулаком по столу таверны, где сидел:
– Я помогу Саске!
Какаши закатил глаза и вздохнул, обреченно цокая языком и покачивая головой. Узумаки умудрился сказать эту фразу раз двадцать за весь разговор, но дальше горячих слов, буйных эмоций и сжатых кулаков дело не пошло.
– И как же? – поинтересовался Какаши, скрещивая руки перед лицом.
Что он мог сказать, узнав, за что попал под суд его ученик? Более того, он хорошо был знаком с Итачи и даже если плохо знал его как человека, но все равно в голове не могла сложиться картина того, о чем ходили бурные обсуждения в деревне.
Какаши сделал, что мог. Он ходил к Хокаге, вернее, был едва ли не насильно из постели притащен туда Наруто и Сакурой, дал свои показания в защиту младшего Учихи. Но Хатаке не кривил душой и не опускался до лести: он прямо сказал все, что знал, думал и видел. Рассказал и про характер, и про подвиги, и…, но его перебил Наруто, напирая на стол с Сакурой, которая чуть не плакала то ли от той ужасающей мысли, что ее любимый Саске-кун совершил, то ли от мысли, что он в беде. Но слишком громкий голос Наруто заглушил и ее слезы. Он кричал, он срывался, он бесился, он рвался, пока Какаши не увел его в таверну, где Наруто, то затихая, то стискивая зубы, то качая головой, снова выкрикивал свои бессвязные реплики.
Но вопрос Какаши, беспардонно простой и короткий, привел Узумаки в замешательство.
Слова словами, но как их воплотить?
Наруто заметно приуныл.
– Я… помогу сбежать им, датте байо.
– Как?
– Какаши-сенсей, что как?!
– Как ты это сделаешь? Разломаешь стену, выроешь подкоп, заплатишь судьям денег, подкупишь отряд АНБУ? Каким образом ты собрался помогать?
– Ну, – замялся Наруто, почесывая голову.
Ну.
На этом торжественные размышления молодого шиноби вслух закончились. Он сидел погруженный в глубокие раздумья и, казалось, даже был сконфужен простым вопросом.
Какаши, подождав, пока его ученик что-нибудь скажет, подвинулся ближе, по-дружески крепко похлопывая его по плечу.
Таверна была старой, с темными столиками и соломенной крышей, пахнущей сыростью и гнилью. Из небольшого решетчатого круглого окна выходил вид на пыльную проезжую дорогу, где гремели волы, лошади воинов феодала, где бегали неумытые и оборванные дети бедняков, ради любопытства заглядывая в пыльное окно забегаловки и с восторгом смотря на сильных шиноби.
Седзи в таверне распахнуты настежь. На улице было до сих пор жарко, солнце по-прежнему неумолимо светило над головами обывателей, разморяя, не давая работать в полную силу, и только когда светило садилось за горизонт, окрашивая небо в бледно-голубой с оттенками оранжевого у горизонта цвет, люди спокойно вздыхали и выходили на залитые канувшим солнцем улицы, погружающиеся в прозрачные сумерки.
Жизнь на какой-то час оживала, а затем засыпала.
В таверне сидели только ученик и его учитель. Наруто, почувствовав на своем плече руку сенсея и сдвинув брови, смотрел ему в лицо, но уже молчал, прекрасно понимая, что ничего толкового на вопрос Хатаке он не сможет ответить.
Какаши устало потер лоб:
– Знаешь, Наруто, взгляни на это по-взрослому – что ты можешь? От твоих обещаний хуже лишь тебе. Поможет лишь тот, кто сам имеет власть, кто сам способен что-то сделать. Если хочешь чем-то помочь, то только сможешь сделать что-то для этого влиятельного человека, но для братьев Учиха без посредников – ты всего лишь шиноби, даже генин, а они: отряд АНБУ, Корень АНБУ, старейшины, Хокаге – ты пытаешься совершить безрассудные вещи, Наруто.
Узумаки молча слушал, смотря на старый стол, покрытый трещинами, потемневшими и забившимися грязью. Ногтем он совершенно механически выковыривал пыль, что-то про себя обдумывая и анализируя слова учителя.
На пороге таверны шаркнула чья-то обувь, и показалось лицо сморщенного старикашки, прищуренными глазами осматривающего темную комнату, пока не нашел двух единственных посетителей.
– Какаши-сан, – протянул старик хриплым скрипящим голосом, – вас зовут к Хокаге.
– Да, уже иду, – Какаши кивнул, и прежде чем встать, нагнулся к Наруто, тихо прошептав, – не дури, парень. Иначе можешь все испортить.
Узумаки нахмурился, небрежно цокая языком. Что-то буркнул себе под нос и положил подбородок на стол, повернув голову к окну.
«Какаши-сенсей прав, я ничего не могу. Но так же он и не прав: я на все пойду, пусть и мало, чем могу помочь, датте байо».
Немногое на этом свете могло удержать Наруто от самого себя. Если ему было что-то надо, он сбегал, вырывался, но все равно делал так, как ему казалось будет лучше. Кинув на стол мелкие монеты, он вышел из таверны, прищуриваясь на разморившее деревню полуденное солнце.
***
Жизнь в доме главной семьи Учиха замерла. Люди давно перестали из любопытства простаивать под калиткой, неся свои соболезнования и утешения: им никто не открывал. Бледная Микото с робкой, как будто в чем-то извиняющейся улыбкой говорила, что муж заболел, но принимала все соболезнования, едва ли сдерживая желание захлопнуть перед посетителями калитку, и, в конце концов, просто перестала выходить на улицу.
При каждом стуке в дверь, при каждом сочувствующем оклике родственников и подруг Микото морщилась, словно каждый звук болезненно отзывался в ее голове. Фактически, так оно и было.
Микото стояла на пороге гостиной, сжав руки за спиной и молча смотря на сидящего за столиком мужа, медленно пившего свой любимый чай.
Его темные остекленевшие глаза были обращены в сад, из которого шел горячий воздух улицы и тяжелый аромат цветов. Со вчерашнего дня он ни разу не повысил голос, только побледнел, когда ему сказали, что его сыновья арестованы. В ту ночь он в пылу вышел из дома, вернулся утром, сейчас пил успокаивающий нервы чай, не замечая того, как изредка нервно дергаются его пальцы.
Фарфор звякнул о столешницу. Фугаку удобнее устроился на подушке, снова обхватил пальцами пиалу, но так и не поднял ее к губам: она казалась слишком тяжелой для сломленного горем отца.
Он был не просто раздавлен, убит, уничтожен. Его мысли сейчас занимали не честь клана, не позор семьи, не позор самого себя, не слухи в деревне, не потерянная мощь Учиха, не глаза Микото, которая мужественно держалась перед мужем и посетителями, не позволяя себе слабости.
Единственное, о чем думал Фугаку, – о жизнях его сыновей. Больше ничто не волновало его в тот момент.
Как ни крути, как ни думай, но они – его дети. Родные, долгожданные и желанные дети, которых Фугаку любил сильнее всего в жизни, он готов был клясться этим, и, разумеется, остыв после вчерашнего, когда от ярости ничего не приходило в голову, он был готов помочь всем, чем только мог.
Он холодно и спокойно, как и унаследовавший эту особенность мышления Итачи, обдумывал все уже порядком двух часов. Перед ним лежали приготовленные женой свиток и принадлежности для письма, осталось только подобрать слова.
Фугаку поднял руку и раскрыл перед собой ладонь, запотевшую от горячей пиалы. Смотрел, как скопившиеся на коже капли воды стекают вниз, к рукаву рубашки, скользя и оставляя после себя след от влаги.
Это была большая крепкая мужская рука, огрубевшая от оружия и тренировок в молодости, хранящая многочисленные шрамы. Рука, умевшая ласкать свою женщину; ладонь, в которую когда-то умещались крохотные, буквально размером с два больших пальца руки Итачи, а потом – Саске. Рука, которая держала их обоих, когда они крохотными и чистыми детьми появились на свет. Саске громко плакал, почти разрывался от своего крика, женщины вокруг не на шутку беспокоились; Итачи только тихо пищал, а потом и вовсе молчал. Он всегда был другим, непохожим на остальных детей.
Фугаку, смотря на свою руку, жалел об одном: он не смог дать старшему сыну должной ласки, которая нужна была замкнутому по своему характеру ребенку, которая бы обернула все против того, что случилось сейчас; с Саске было проще, он был младшим, у него был брат, он другой, не такой, как Итачи. Фугаку же решил использовать недетскую серьезность и замкнутость сына, чтобы сделать ему карьеру. Глупая ошибка.
Итачи не часто улыбался; вернее, младенцем, как и все, он расплывался в улыбке, видя родителей, берущих его на руки, но потом, с возрастом, перестал: повзрослел на много лет раньше, чем надо было. Он всегда смотрел чужим серьезным взглядом, но, тем не менее, голос у него был тихим и кротким, когда он звал отца, осторожно касаясь рукой его юкато. В какой-то момент все изменилось, в Итачи проснулись отчужденность и холод. Ах, если бы только можно было вернуть все назад, найти минуту, когда он замкнулся в себе, неправильно что-то понял.
