Текст книги "В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)"
Автор книги: Prosto_ya
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 47 страниц)
Наконец все стихло, только чье-то шипение и тяжелое дыхание доносилось до неимоверно напряженного слуха.
– Что такое, Шисуи? – осторожно, но твердо поинтересовался Итачи, затаив дыхание.
– Ничего особенного, просто я подумал, – голос Шисуи был напряжен, но то, что он уже беспечно и как будто даже весело подал его, мгновенно успокоило Итачи, – что нам будет лучше без попутчика, я решил оставить его на островке. От берега недалеко, думаю, в АНБУ учат плавать. Но нам все равно придется прибыть туда, куда мы следовали: на реке больше нет ни одного города, а заставлять тебя бродить в таком состоянии – уж лучше мы скроемся на месте от слежки. Итачи, тебе есть, что передать Конохе, пока я держу этого крепыша?
Действительно, судя по тому, как голос Шисуи то и дело прерывался тяжелым вздохом, держать члена АНБУ ему было не так-то и легко, но Итачи почувствовал себя куда более раскованно, и даже показалось, что стало легче дышать.
Немного помолчав, он сказал:
– Да, пожалуй, я передам Шимура-сама пару слов.
– Слышал? – усмехнулся Шисуи, и в его голосе послышались задорные нотки. – Так что внимательно слушай. Давай скорее, его не просто держать.
Итачи кивнул.
– Передайте Шимура-сама, что я с ним прощаюсь и надеюсь, что навсегда. Точнее, для него будет лучше навсегда. Я буду молчать, как мы и договаривались, но прошу и за цену моего молчания и зрения напомнить ему об обещании, которое он мне дал. К сожалению, Шимура-сама не держит свои обещания, поэтому предупредите его о следующем: предупредите, пожалуйста, что я очень надеюсь на его благоразумие и на то, что он подумает о моем брате как о своем ближнем. Как о своем самом ближнем. Я также хочу иметь гарантии, поэтому передайте, что я буду следить за ситуацией и за своим братом, и если я узнаю, что с ним что-то случится или он хоть как-то пострадает от ваших рук, у меня есть вещь, которая очень будет интересна союзникам Учиха, я знаю их поименно. Угроза войны в моих руках, а не в руках покойного клана Учиха. Поэтому, прошу, напомните Шимура-сама, что я не буду спускать глаз, пусть и не зрячих, с Саске, и если хоть волос упадет с его головы, хоть единый волос, я не буду думать дважды, я больше не подумаю о Конохе, отдавая в руки вашим врагам то, что для них очень интересно. Мне больше нечего сказать.
– Все запомнил? – Шисуи снова завозился. – Тогда немного отдохни.
Раздался глухой удар, лодка качнулась, что-то плеснуло, снова весла ударили о воду, только теперь быстрее, более энергично гребя вдаль от островка. Итачи, прислушиваясь к тому, что творится вокруг, и поворачивая в разные стороны голову, как будто пытался что-то разглядеть, спросил:
– Что такое?
– Я его оглушил одним из весел. Успокойся, он жив, мы теперь полностью в своих руках. Когда ты был без сознания, у тебя забрали оружие и отдали мне, я нашел среди него одну интересную вещь. Я хотел сначала выкинуть, но на этом кунае было его имя, и он, наверное, тебе дорог. Протяни руку.
Итачи слепо протянул руку вперед, но как оказалось, немного в сторону от того места, где сидел Шисуи, поэтому, не сдерживая грустной улыбки, тот вложил в протянутую ему ладонь кунай и до боли сжал пальцы друга со словами:
– Забирай. Это твое, малыш Итачи.
Итачи – это выглядело ужасно, на это нельзя было спокойно и безучастно смотреть, Шисуи отвернулся в сторону, не в силах справиться с собой – начал как старик нащупывать кончиками пальцев рукоятку, пока не принялся водить мизинцем по желобам выплавленного имени.
«Саске».
– Спасибо, Шисуи.
– Да нет, не за что. Я вот о чем думаю. Возможно, не все потеряно для тебя. Может, твои глаза в буду…
Шисуи замолчал, когда увидел, как Итачи, выронив из рук кунай, согнулся пополам, надрываясь в протяжном кашле. Его громкий хрип, почти надрывной, почти беспомощно умирающий разносился далеко по реке рваными вздохами. Итачи все кашлял, отплевывался сначала мокротой и слюной, а затем практически одной кровью, Шисуи видел, как перемешанная со слюной тянущаяся жидкость просачивается сквозь пальцы, капая на дерево лодки. Хмурясь и оставляя весла, он подсел рядом, осторожно постукивая Итачи по вздрагивающей спине:
– Давно это?
Итачи, немного успокоившись, отплевывался в воду реки, оттирая губы, и осторожно, тихо проговорил:
– Сколько себя помню случалось что-то слабо похожее на это, но было редко и не сильно, а в последнее время постоянно с кровью и до тошноты и головокружения. В груди что-то также неприятно крутит и колет.
– Это распространенное сейчас заболевание, – немного помолчав и подождав, когда Итачи вытрет рот и отплюется до конца, ответил Шисуи. – Это серьезно, ты знаешь?
Итачи смотрел в лицо напротив, но молчал, ни видя ничего.
– Шисуи, – внезапно раздался его голос, – я не знаю, сколько еще мне жить с такими глазами, с этой болезнью, но поклянись, что если что-то со мной случится, ты позаботишься о Саске как о своем младшем брате. Тебе не нужно многое, я не прошу полностью заменить меня или родителей, нет, это моя обязанность, просто следи за ним и береги свиток. Мой брат, он еще… он еще такой глупый ребенок. Такой глупый ребенок.
– Хорошо, я всегда буду рядом с Саске, клянусь, – кивнул Шисуи. Можно было возразить, запротестовать, покачать головой, мол, что за чушь, он уже похоронил себя? – но в таком состоянии, в каком находился Итачи, ему просто необходимо было услышать это обещание, необходимо было получить поддержку, пусть она и так же призрачна, как туман утром над поверхностью озера.
– У тебя, судя по всему, только началось разгораться заболевание. Я же с детства кашлял кровью.
– Ты? – казалось, что Итачи был удивлен: он этого никогда не знал. Шисуи кивнул головой, продолжая:
– Мне немного осталось.
Итачи задумался, помолчав некоторое время.
– Правильно, – наконец, сказал он. – Предатель своих людей, как я, никогда не умрет достойной смертью.
Уголки губ у Итачи легко вздрогнули словно в полу-улыбке. Он отвел одну из прядей волос за ухо, отворачиваясь в сторону.
Шисуи нахмурился.
– Итачи, прости.
Тот удивленно вскинул бровь, снова поворачиваясь к другу.
– Я никогда не прощу себя за все, что сделал, но я обещаю, что до конца жизни буду твоим оружием и глазами. И буду с твоим братом, если ты раньше меня… – Шисуи запнулся. Но тут же добавил: – Без толку говорить о чем-либо сейчас, я понимаю. Я тоже умру бесславно: в грязи, как предатель, от болезни.
– Что ж. Я всегда знал, что моя жизнь не будет долгой, – Итачи поджал губы, не промолвив больше ни слова. Казалось, он вообще больше не планировал разговаривать.
Шисуи опустил глаза вниз, прекрасно понимая, что это значит, понимая, что резкая прогрессия болезни в зрелом возрасте более уничтожающая, чем его, и шансы, что смерть Итачи при таких резких толчках может наступить скоро, были достаточно велики, но Шисуи тут же встрепенулся, как будто даже повеселевшим голосом сказав:
– Не думай об этом. Я могу точно пообещать тебе одно: ты еще увидишь, именно увидишь своими глазами младшего брата.
Итачи, как будто заинтересованно наклонив голову, в ответ слабо улыбнулся, но категорично и твердо отрицательно покачал головой.
– Ни в коем случае. Это нельзя допустить. Даже не думай об этом, и я не смею предположить такое.
– Почему? Ты разве не хочешь его увидеть? – настала очередь Шисуи удивляться. Ему казалось, что такая надежда, пусть и до смеха глупая и ирреальная, непременно поднимет дух.
– Во-первых, в этом случае я нарушу договор с Шимура-сама, а рисковать в сотый раз жизнью Саске ради своей прихоти я не хочу, больше я этого не хочу. Во-вторых, он ни в коем случае не должен видеть меня таким. Это может его удержать около меня, а быть для него обузой я не хочу. К тому же, раз так получилось, тем более после того, что я сделал, Саске должен жить и идти вперед, я уже не способен этого делать, заставлять его быть со мной в этой трясине – жестоко.
Шисуи нахмурился, задумчиво смотря на гладь воды. Немного помолчав и поняв, что Итачи больше ничего не собирается добавить к своим словам, он осторожно, чтобы лишний раз не раскачивать лодку резкими движениями, сел обратно, замечая, как на горизонте расплывается краска рассвета.
– Рассвет, – прошептал он тихо, медленно подгребая веслами. Лодка снова поплыла, рассекая тупым носом воду.
– Люблю рассветы, – Итачи казалось, что он повернул голову к светлой полосе, но он смотрел все так же на темнеющий запад. Шисуи вздохнул.
– Рассвет позади тебя.
– Вот как? – Итачи небрежно пожал плечами. – Неважно, я все равно его не увижу.
Он выглядел ужасно и отвратительно жалко. Поникшие плечи под тонким темным плащом, окровавленные уголки рта, грязные и обожженные волосы, растрепавшиеся, впервые в жизни они выглядели так некрасиво; впалые глаза и щеки, ожог на подбородке, красным распухшим пятном уродующим лицо; такие же ожоги были почти по всему телу, кроме спины, торса, шеи и бедер.
– Итачи, – Шисуи поднажал на весла, разбрызгивая вокруг воду, – я действительно сильно болею, я не шучу, это серьезно, силы давно оставляют меня, потому я не способен догнать тебя. Мне недолго осталось. Смотря на тебя, мне невыносимо сидеть напротив, понимая, что я тоже виноват.
Итачи все так же молчал, находя слова, сказанные только что, лишними и бессмысленными.
– Но, – продолжил Шисуи, сильнее подгребая и налегая на весла, – я обещаю тебе как своему любимому названному брату, что ты еще увидишь рассвет, не вешай нос. И еще я никогда не пойму, почему ты так дорожишь своим младшим братом, ведь он просто родственник, такой же как те, убитые тобой.
Итачи усмехнулся, но так ничего он больше и не сказал, закрывая своим молчанием эту тему, как и весь разговор в целом. Путь они продолжили в полном молчании.
Ветер, более легкий и теплый, по-утреннему свежий, развевал выбившиеся пряди волос Итачи, опуская их на лицо и ничего не видящие глаза, тонкие аристократичные пальцы с поломанными ногтями и распухшей кожей убирали их со лба, отводя назад.
Почему?
Почему все спрашивают, неужели им это так важно знать? С этой тайной Итачи не желал делиться даже с Саске, а тем более, разглашать кому-то еще.
«Потому что я сделал выбор. Я понял себя. Потому что между Конохой и Саске, я выбрал его. Потому что я люблю своего брата. Люблю больше своей деревни и больше своего долга шиноби».
Жалкое примирение с истиной. Сколько Итачи ни бегал от этого, все равно в первый и в последний раз в жизни признался себе в том.
Итачи думал, что никогда не любил своего брата больше, чем просто младшего родственника. Но как получилось так, что он стал всем, – оставалось загадкой.
Снова поднялся ветер, уже только теплый, снова рябь по воде и плеск весла.
Лодка отдалялась все дальше от Конохи, которую уже никогда в своей жизни не увидят эти путники.
========== Часть 3. Месть. Глава 1. ==========
Akaku sukitooru yuugure no
Ato hoshitachi wa sora ni suwari, sorezone no oto wo kanadeteita
Sunao ni nare to iwarenakutemo namida wa mou,
Boku no omoi wo tsurete ashimoto de chiisana umi ni natta
Sora wa ugokanai hi ga nobori, oriru dake
Jimen wa ugokanai kimi ga aruku ka, arukanai ka dake da
Mayonaka no uta ga sakenda boku hontou wa hitori ga kirai da daikirai da
«Taisetsu» wo shitte shimatta ano hi kara zutto
Aa shiawase nante chiisana supun de sukueru kurai de juubun nanda
Wakeaeru hito ga iru ka, inai ka dake da (Aqua Timez – Mayonaka No Orchestra)(1)
***
Время опускало на поля и жителей деревень первые ночные заморозки, постепенно подталкивая течение жизни к еще одной зиме: осень стояла в разгаре, был октябрь.
Время бежало все дальше, оно не останавливалось и не ждало тех, кто отстал от его быстрого и утомительного бега: даже времена года едва поспевали за таким стремительным течением. Летящие минуты и часы жили сами по себе, их ничто не тревожило, ничто не могло остановить их или препятствовать им, они были легкомысленны и холодны, они не успокаивали старые раны, лишь припорашивали пылью и закрывали их от человеческих глаз. Время все неслось и неслось, оно призывало всех все забыть.
Люди верно шли за этим голосом: забывали о войнах, едва те проходили, забывали о героях, едва те погибали, забывали о преступниках и преступлениях, когда виновных казнили. Забывали об обещаниях, когда те становились не такими яркими и броскими, забывали о голоде, когда появлялась еда, забывали о своих лидерах, когда на их место приходили новые – все обо всем постепенно забывали. Люди жили сегодняшним днем и сегодняшними тревогами, прежние чувства и переживания хмуро и тихо покоились в углу, как висит на крючке старая потрепанная шляпа: она до сих пор существует и спит в жилище человека, но уже изжитая и не нужная, хоть и постоянно напоминает о себе осыпающейся с ее полей соломой.
Жизнь шла своим чередом, несмотря ни на что.
Все было так же, как и раньше: и в природе, и в людях.
Все шло так же, как и шло. Без изменений. Без оглядки.
Раны Саске заживали чрезвычайно тяжело и как будто назло медленно, потребовалось около двух месяцев, чтобы все окончательно затянулось без опасения, что зарубцованные ранения снова открылись бы.
Наступил, как уже было сказано, октябрь, по утрам и ночам становилось с каждым разом все холоднее, дни чаще сопровождались затянутым плотными тучами серым давящим небом или промозглыми мелкими дождями. Маленькая и старая хижина, в которой все это время с момента, как он очнулся после падения, жил Саске, находилась в густом и нелюдимом лесу, где было еще холоднее, нежели в городе или деревне, а незнакомый шиноби, как-то раз пришедший к Саю и принесший с собой провизию, чем разнообразил каждодневную похлебку из корений и добытого на охоте скудного мяса птицы или зверя, рассказывал, что в пустыне близ Тандзаку стоит неимоверная жара; впрочем, там всегда была аномальная зона вне зависимости от времени года.
Иногда по ночам сырость и холод пробирали настолько, что Саю и Саске, даже не смотря на то, что и днем и ночью они были вынуждены поддерживать огонь в очаге, приходилось ложиться вместе на один футон. Саске недовольно поджимал губы и отворачивался, всякий раз раздраженно и брезгливо морщась, как только его касались. Саю же, казалось, было все равно. Он с улыбкой извинялся и не чувствовал ни малейшего стеснения.
Бежать Саске не пытался, потому что понял: это совершенно бесполезно в его положении. Его не держали на цепях или с кунаем у горла, ежесекундно угрожая жизни, вовсе нет, ночью вполне можно было ускользнуть, если хорошенько продумать план и все подготовить с утра, но Саске понимал, что это будет пустой тратой времени и сил, ведь он не знал, что ему и как сделать, чтобы добраться до Итачи. Помочь выбраться из леса и обойти все препятствия мог только такой же член АНБУ, как и те, кто охраняли брата. При этом Саске неоднократно давали понять: его побег навредит брату, находящемуся под контролем Конохи.
Сай ни в какую не поддавался на уговоры, сразу обрывал тему разговора или просто молчал в ответ, не находя аргументы Саске настолько убедительными, да и идти против Корня АНБУ, также не имело смысла. Впрочем, Саске пока что волновало лишь одно: здесь, взаперти у него не было возможности сказать Итачи, что все хорошо; прошло уже два месяца, а что ему сказали, что он знает?
Это единственное, что действительно беспокоило. Остальное было минутными трудностями.
К Саю Саске привык и не так раздражался, круглосуточно будучи в его обществе. Обычно они молчали, Сай не стремился начать разговор, вернее, раньше он делал попытки как-то сблизиться с Саске, но поняв, что тот не настроен на общение, попытки свои решил оставить, но, похоже, его это не очень расстроило. Чаще всего он рисовал кистью и черной тушью гравюры, развешивая их потом на стенах или складывая в угол комнаты, в огромный сколоченный из дуба сундук, который громко хлопал крышкой. Один раз Саске поинтересовался, какие названия Сай дает своим картинам, но получил совершенно неожиданный ответ, который оставил неприятный осадок пустоты, холода и неуюта глубоко внутри: «Они все безымянные».
Этот странный Сай тоже был как будто безымянным. Он никогда не выходил из себя, он в любой ситуации, особенно, если она была напряженной и критической, улыбался, и это раздражало Саске не своей приторностью или навязчивостью, а неестественностью и фальшью. Сколько бы он ни пытался понять и найти истинное лицо странного человека по имени Сай, не находил ни единой нити, зацепки. Сай, действительно, как и его многочисленные картины был безликим, безымянным, у него не было фамилии, только короткое кодовое имя, он был как пустая оболочка, голый холст, белый и чистый, на который нанесли прозрачные мазки внешности и глупой улыбки.
Этот человек был неприятен Саске во всех отношениях, в нем не было чего-то по-человечески естественного, он был как живая кукла. Чувствовать себя спокойно, а тем более расслабиться в присутствии Сая было почти невозможно. Саске всей душой ждал того момента, когда оправится от ранений и попробует настоять на своем, а если результата не будет, что ж, безликого и мертвого внутри человека ему было не жалко.
***
Пламя очага, в котором горели маленькие ветки, единственные оставшиеся сухими после дождя, дрожало, едва-едва освещая полутемную комнату и вовсе не грея. Столь скудного запаса топлива было слишком мало, чтобы ясно осветить всю хижину, стоявшую в ночном лесу, не говоря уже о том, чтобы как следует обогреть, и как хорошо, что сегодня ночью было не так холодно, как вчера.
Сай рисовал. Тонкой кистью как кончиком перышка птицы, пропитанной черной тушью, он выводил на небольшой плоской и шлифованной дощечке понятные только ему линии очертания пока еще незнакомого предмета. Он сидел на татами, скрестив ноги и поставив дощечку на колени, придерживая ее сверху двумя пальцами левой руки. Многочисленные очертания предмета все еще не походили на что-либо знакомое; еще пара легких черт, и уже точно можно было сказать, что сегодня Сай был в настроении рисовать абстракции.
Обычно после основных мазков он начинал добавлять штрихи другими цветами туши, а потом в правом верхнем углу тщательно вырисовывал самые сложные иероглифы, каллиграфически идеально и точно выводя разные, совершенно не подходящие друг к другу по смыслу слова. Саю это безумно нравилось, успокаивало и расслабляло, а потом, когда рука устанет от кисти, картина ляжет в глухой сундук, еще одно из сотни безымянных полотен.
Саске, воспользовавшись тем, что его надсмотрщик был увлечен своим любимым делом, менял нижнее белье, зябко поводя плечами. В многочисленные щели стен и крыши, не говоря уже о прогнившем полу – пожалуй, излишне говорить, что и насекомые, и мыши не были редкостью в старом доме, – в щели поддувало из леса, поэтому тело мелко дрожало, оказавшись обнаженным под натиском осеннего вечернего холода. Саске, крепко обхватив руками плечи, босиком прошел к стопке чистой одежды, присел на корточки и начал там копаться. Он делал это быстро и судорожно, вовсе не желая, чтобы Сай, раньше времени окончив свое занятие, смотрел на его обнаженное тело.
Саске не стеснялся, но не желал, чтобы его тело увидел другой человек; просто не желал, чувствуя себя уязвимым.
Из одного из свертков одежды выпал забытый всеми кунай. Упал он с глухим и коротким стуком, но достаточно громким, чтобы услышать его в тишине. Саске про себя выругался, раздраженно подхватывая найденные вещи и быстро вставая, чтобы уйти в свой безопасный и теплый угол.
Сай, обратив внимание на слишком громкий в безмолвии удар о пол, лениво обернулся, оставляя тяжелые капли красной туши срываться вниз с тонкой кисти на татами, заливая и пачкая пол подобно крови. Саске не успел ничего сделать, только когда заметил, как взгляд Сая быстро скользит вниз, прикрылся найденной льняной рубашкой, отрывисто сказав:
– Занимайся своими делами.
Сай улыбнулся, все так же сжимая хрупкую кисть в руке и даже не обращая внимания на то, как она пачкает уже и его одежду в туши.
– Ты что-то искал? Тебе помочь? – выражение лица источало саму доброжелательность. Саске едва ли не передернуло; он, придавая голосу оттенок небрежности, ответил:
– Я всего лишь хотел сменить белье. Я же сказал, продолжай заниматься своими делами.
– А, – Сай, кажется, пропустил последнее мимо ушей, – я думаю, тебе стоит взять другую рубашку, на этой остались бурые пятна…
– Отстань, – раздраженно прошипел Саске, проходя к себе.
«Идиот».
Но Сай, кажется, находил эту ситуацию ужасно забавной и интересной. Он медленно отложил свою кисть, наконец увидев, что она пропитала тушью татами, и подпер руками острый подбородок, все так же улыбаясь и безотрывно наблюдая за тем, как Саске судорожно одевается, рывком запахивая ткань белья на бедрах.
– Да ладно, ты стесняешься? Ты же уже делал с кем-то то самое? Ну, то самое, ты понимаешь.
Саске промолчал. Серую хлопковую рубашку, которой прикрылся, он оставил в стороне, натягивая выцветшее повседневное косодэ и запахивая его на своей груди.
– Я думаю… нет, даже знаю, что да, – продолжил Сай говорить как будто сам с собой, – конечно, у тебя хороший член, тебе будет…
– Я сказал, чтобы ты заткнулся.
– Я бы даже добавил, что…
Саске обернулся через плечо, и Сай тут же замолчал, перестав улыбаться.
Взгляд Саске говорил достаточно красноречиво, и продолжать сейчас подшучивать вряд ли бы было хорошей идеей, поэтому Сай только лишь коротко пожал печами, возвращаясь к своей неоконченной картине. Но кисть в руки он сегодня так больше и не взял. Смотря на полотно безотрывно и долго, как будто пытался с него прочесть что-то понятное лишь ему, он встал с татами, подхватил дощечку и прошел к сундуку, опускаясь рядом с ним на колени.
Еще одно полотно осталось на дне на долгие года, а может и на целую вечность: создатель картин никогда не просматривал их дважды.
Сай, секунду помедлив, закрыл крышку сундука, но не спешил вставать, теперь прожигая стеклянным взглядом длинную, загораживающую собственную тень на стене перед собой. Наклонив голову на бок, он сухо поинтересовался:
– Что такое, Саске-кун?
Тот, самонадеянно хмыкнув, по-прежнему остался стоять за спиной Сая, все так же подставляя острый кунай к шее того.
– Ты меня бесишь, – холодно отрезал Саске. – Но выбора у меня нет. Я хотел бы с тобой поговорить еще раз.
Сай обернулся, снова улыбаясь и дружелюбно усмехаясь, невероятно фамильярно и непозволительно раскованно. Глаза его сузились до милых щелочек, на щеках от улыбки появились неглубокие ямочки.
– Саске-кун, я внимательно слушаю.
Тот сжал кулак.
– Ты меня раздражаешь своей улыбкой. Ты можешь перестать улыбаться как слабоумный? Хватит валять дурака, – Саске поморщился, отводя кунай от шеи Сая, на которой все так же медленно билась жилка. На всякий случай Саске оставил оружие у себя, спрятав за пояс.
Пока он присаживался рядом на татами, по-видимому желая начать спокойный и серьезный разговор уже без язвительности, шуток, угроз и недвусмысленных предупреждений, как-то, с кунаем, Сай задумался, приложив ладонь к губам и темными глазами наблюдая за тем, как на лице Саске вспыхивают блики горящего рядом очага, и вдруг сказал:
– А я читал, что улыбка – это лучший способ мирно разрешить любой конфликт. Ею можно одурачить кого угодно.
Саске даже бровью не повел.
– Я не знаю, кем может быть тот, кто написал такой бред. Может, кого угодно и можно, и не только улыбкой, открою тебе секрет, многим другим так же нужно уметь пользоваться, но я к этой категории не отношусь, – спокойно ответил Саске, недолго помолчав. Он сидел, скрестив ноги в позе лотоса и сложив руки на мерно поднимающейся груди, в этой позе он неосознанно копировал своего покойного отца, когда тот так же сидел перед сыновьями на своем месте в их доме. – И все же, – продолжил Саске, – я хочу, чтобы ты мне подсобил в одном деле.
На сей раз Сай смотрел уже внимательно и серьезно, без улыбки или беспечно-дружелюбного выражения лица. Без напрягающей маски лжедоброжелательности он выглядел так, каким должен был быть: безразличным, со стеклянным взглядом. Но так Саске было намного уютнее.
– Я слушаю.
– Мы ведь должны с тобой покинуть это место, так? – не дождавшись ответа, Саске продолжил, распрямляя руки и сцепляя пальцы в крепком замке. – Ты один из Корня, помоги мне увидеть Итачи. Не более минуты, мне надо сказать ему лишь несколько слов.
Повисло напряженное молчание.
– Зачем я должен это делать? У меня другой приказ, но даже если бы я хотел предать Корень, – наконец-то Сай сухо усмехнулся, – то какой в этом смысл?
Саске смотрел в глаза напротив долгим пронизывающим взглядом, молчал и подбирал в голове слова, пока не произнес:
– Ты ведь все знаешь о нас с Итачи, да?
Сай кивнул головой.
– Да.
– Тогда ты должен понять, как для меня важно это свидание.
– Я не понимаю.
– Но ты же должен понимать, что я чувствую, что чувствовал бы каждый на моем месте! – крикнул Саске, сотрясая стены хижины всплеснувшейся яростью. Но Сай смотрел в пол.
– А я ничего не чувствую. Ничего.
Саске раздосадовано цокнул языком, так и не сказав ни слова в ответ. Впрочем, он и так уже понял, что убедить Сая будет практически невозможно. Понял это, когда в первый день увидел леденящие пустые глаза, которые были не то чтобы пугающими отсутствием каких-либо эмоций, как бывали у Итачи, а просто неприятными.
Корень АНБУ – в нем состояли идеальные, безэмоциональные, хладнокровные и твердые типы, но Саске, упрямо настроенный на то, чтобы на сей раз добиться своего, пытался предугадать каждое слово и действие Сая, однако на успех этого предприятия он не сильно надеялся. Корень АНБУ не предавал своих. Никогда.
– Меня абсолютно не волнует, – медленно и спокойно проговорил Саске: он искренне не хотел срываться, – что ты чувствуешь, а что нет. Ты просто должен заткнуться и незаметно провести меня к нему.
– Зачем?
– Не заставляй меня говорить вещи, которые понимает любое дитя, – прошипел Саске, теряя терпение. – Он – мой брат, моя семья, он должен знать, где я и что со мной. Я должен понять, зачем вам понадобился Итачи, раз ты ни черта не знаешь. Или знаешь, но молчишь. Скорее второе, ведь так?
Сай пожал плечами, в его глазах промелькнуло фальшивое удивление.
– Он прекрасно знает, где ты и что с тобой.
– Мне нужно увидеть этого человека.
– Я не могу помочь.
– Тогда я убью тебя.
– Убивай. Ты этим ничего не добьешься, и не просто попадешься сам, но и подставишь под секиру брата.
Саске, стиснув зубы, ударил кулаком на полу, вздохнул и с надрывом гаркнул:
– Тебе не понятно?! На моем пути никто не будет стоять, а тем более Коноха! И тем более ты! Особенно ты, если ты не знаешь, что такое быть не одному в старой грязной хижине неизвестно в какой дыре на краю света, это еще не значит, что я буду мириться с этим. Поможешь ты мне или нет, в любом случае я доберусь до Тандзаку.
Саске, жалея, что напрасно сорвался, медленно и спокойно встал с татами, запахивая воротник косодэ.
– И все же, – добавил он более мягко и уже без ярости в голосе, но так же холодно и надменно, – подумай еще раз о том, чтобы помочь мне. Меня ты не убьешь, я уже понял это, но вот я тебя могу. Пусть даже так мне будет сложнее. Но я никогда не убиваю просто так, поэтому мирно и по-хорошему предлагаю: будем действовать сообща, хотя бы на какое-то время. Тебе это будет так же выгодно, как и мне.
– Саске-кун, подумай также о том, что своим эгоизмом ты можешь навредить и себе, и своему брату. Не лезь на рожон. Я говорю тебе это не как член АНБУ, а как человек. У меня нет близких людей, я не понимаю тебя. Но все-таки, – Сай снова растянулся в улыбке, – я не вижу причин помогать тебе. Ты делаешь глупость.
Саске на это ничего не ответил. Долгим презрительно-ледяным взглядом оглядев человека напротив, он снова продолжил идти к своему свернутому в углу футону, чтобы расстелить его на ночь.
Сай, рассеянно наблюдая за тем, как Саске укладывается спать, заворачиваясь почти с головой в толстое покрывало, нагретое у очага, хотел также подняться и подбросить в огонь еще пару ветвей, чтобы больше не беспокоиться о тепле и лечь, но все, что он сделал, это, не сойдя с места, закинул в потухающий очаг несколько веточек, с досадой сжигая их в пламени.
Саске все еще молчал, видимо, заснул или засыпал, а, возможно, он как всегда просто не хотел разговаривать, они почти постоянно молчали, если и разговаривали, то только так, как сейчас: Сая просили об услуге или спрашивали о том, что Конохе нужно от них, братьев Учиха.
Но на все был один ответ.
Впрочем, Саю не так сложно было помочь устроить короткое свидание; почти единственное, что его останавливало, так это преданность Корню. Задание было любыми путями не допускать встречу Учихи Саске и Учихи Итачи, а позволить это – провалиться. Провал задания в Корне АНБУ всегда наказывался строго.
Но с другой стороны, Сай глубоко в душе ненавидел и Корень, и его главу. Украдкой смотря на заснувшего Саске, он все больше задумывался и уходил в себя, сон больше не шел, зато свои собственные воспоминания внезапно атаковали с большей силой.
Сай нагло и бессовестно лгал, что не понимает Саске. Возможно, он как раз понял бы в тысячи раз лучше, чем остальные; кто, как не он, лишился своего брата.
Просто об этом неприятном инциденте ради службы в АНБУ решено было забыть, как забыть обо всем человеческом, что причиняло боль, заставляло чувствовать колкую вину или испытывать муки совести, ненавидеть, и, следуя уделу всех слабых, Сай от всего отказался, кладя себя и свою жизнь на залитый кровью алтарь службы для и ради деревни.
Саске ненавидел и Корень АНБУ, и Коноху, и Шимуру. В какой-то момент Сай так же это искренне возненавидел. Наверное, когда понял, что теперь у него нет имени, данного покойными родителями, что он теперь безликое звено в многочисленной серой цепочке с позывным из двух слогов (2), что у него нет ни друзей, ни семьи, нет ничего, кроме формы АНБУ и меча.
Когда-то он испытал это неприятное и горькое чувство. А сейчас, даже вспоминая его, не было больше того холода в крови, лишь примирение и смирение.
Саске все не мог мириться. Сай этого не понимал, не понимал, что ненависть делает сильнее.
Он сам когда-то трусливо смирился с потерей брата. Почему этот человек не может этого сделать, не может понять, что пути назад, к Итачи, больше нет? Возможно, для него действительно не все потеряно, но помогать Сай не хотел. Ему никто не помог. Пусть даже у него не было иного выбора, как нет выбора у шиноби.
Интересно, поступил ли бы так Саске? А если бы и поступил, он бы в таком положении непременно мстил, он уже готов был проклинать Коноху, и Сай, как бы не уговаривал себя не обращать на эту бессмыслицу внимания, ведь он презирал Саске в день их первой встречи, но все же глубоко в душе в чем-то соглашался с ним. Чем больше Саске просил о сотрудничестве, чем больше проклинал неблагодарную Коноху, тем чаще Сай начинал разделять мнение Учихи Саске.
