Текст книги "Любовь без поцелуев (СИ)"

Автор книги: Poluork

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 48 страниц)



Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me

====== 1. У нас будет новенький. ======

Вся эта история началась той замечательной, ясной, но холодной осенью. Даже помню день – четвёртое октября. Я его начал, сидя на узком карнизе фасада длинного здания, закрытый изрядно просроченным баннером «Поздравляем с первым сентября!». Рядом находилось полуоткрытое окно директорского кабинета, а у меня совершенно случайно под рукой была чудо-биобомба – стеклянная банка с осиным гнездом. Было холодно, осы спали, но в директорском кабинете им понравится – там тепло. На прошлой неделе был очередной выезд в город, а меня, в наказание, оставили с заболевшими малышами. Правда, у медсестры хватило мозгов выставить меня из медпункта, едва автобус выехал за ворота (больные лучше мёртвых), и выдать в качестве отступного флакон со спиртом (какому-нибудь уёбку сгодится в качестве оплаты), но всё равно, директор был неправ. Осиное гнездо я присмотрел ещё с лета, но что именно с ним делать, толком уверен не был. Теперь оно к месту. Мне хотелось съездить в город, мне надо было в город и плевать, в чём я там провинился.

Позвольте о себе и о месте действия. Я – Стас Комнин, с ударением на И. Никак иначе, кто бы что там не думал. Комнина через О – это моя мамочка. Я в свою фамилию влюбился, когда в пятом классе у нас была история Византии. Мало кто, впрочем, знает историю Византии. А ещё я – плод насилия. Да. Мой отец был насильник и это я знаю с пяти лет. Мать не могла избавиться от меня до рождения, хотя очень хотела. Это я тоже знаю. Поэтому, в год и три месяца, она отдала меня в детский дом. А в пять – забрала. У неё была возможность получить жильё по какой-то льготной программе, а это сподручнее делать, когда ты несчастная мать-одиночка. Да, только она никогда не забывала, кто я и откуда взялся. И я этого не забывал. Мы не давали об этом забыть друг другу ни на минуту. Не то, чтоб я её ненавидел. Просто не любил. Такова моя натура – мучить тех, кого не люблю. Во мне течёт кровь насильника. И от этого никуда не деться. Вот так я в 13 лет оказался в интернате №17. Рассказать бы, что это за отвратительное место, населённое монстрами и уродами, садистами и дегенератами – настоящий ад для юных душ. Да. И это будет правдой. Только главный садист и урод здесь я. Есть злобные маргиналы с расторможенными инстинктами – тупые и предсказуемые. Есть мелкие уёбки – трусливые и злопамятные. А есть я – Сатанислав (как говорит моя команда) Евгеньевич (рандомное отчество… вроде так звали врача, который выволок меня на горе этому миру, вместо того, чтоб мирно удушить пуповиной) Комнин (только через И). «Если бы ты был хорошим мальчиком, – говорили мне сто лет назад, когда я только попал сюда, – мама бы тебя обязательно забрала.» Но я-то знал, что не забрала бы. Будь я хоть кем, хоть младенцем Иисусом. Так что мне повезло, что я плохой. В интернате суровая дисциплина и жесткие порядки, но мне это даже в кайф. В таком месте, где всех равняют, сразу видно, кто есть кто, а кто есть что.

Вот, как раз пора показать директору, кто есть кто. У него, кстати, аллергия на укусы ос. Сильная.

Правда, пока забросить своё биологическое оружие не выходит. В кабинете у директора гость. И кому в воскресенье так рано не спится? Интернат находится хрен пойми где за городом, это же во сколько чувак встал? Впрочем, его счастье, пришёл бы позднее – получил бы отличный сеанс природного иглоукалывания. И о чём они там болтают?

– Вы уверены, что это разумно? Не усугубит ли это проблему?

– Нет. Пусть поймёт, чего, на самом деле, всё это его извращение стоит. В его кругу безмозглых идиотов это просто модный выкрутас, а для меня… Мой сын – пидор! Так вот, пусть он узнает, что ждёт его за дверью его гомосяцких клубов. Он живёт здесь, мой бизнес здесь, и я веду его не с маленькими девочками. Никто не будет воспринимать всерьёз ни его, ни меня… „Опущенный“ – вот так и будут говорить. Понятия ещё не все забыли. Пусть поживёт у вас месяца три-четыре.

Ух ты, бля, какие новости! Из нашего дорогого заведения для тех, кто не нужен предкам, опять решили сделать исправительное заведение для мажоров! Такое было уже несколько раз на моей памяти. Они все бывают двух видов – либо начинают плакаться и защитников искать (и находят… только не в моём лице, и какой ценой им эта защита даётся, даже думать противно), либо быковать. Давить папочкиным авторитетом. Это веселее. Угрозы типа «да я отсюда выйду и потом тебя зарою, да ты знаешь кто я…». Последнего такого увезли, из петли достали. Я сам достал, когда он похрипел, побрыкался и обмочился. Я добрый был в тот день, не помню, почему.

– У вас с этим строго, так?

– Конечно. К тому же, большинство детей из весьма неблагополучных семей, а среди них гомофобия достигает просто-таки невероятных высот.

– Только без членовредительства! Мой сын нужен мне живым.

– Хорошо. У нас тут есть просто виртуозы морального террора. Старшеклассник Стас Комнин (ага, правильно мою фамилию сказал! Приучил!) – настоящий психопат, всё своё свободное время посвящает тому, что терроризирует окружающих. Особую неприязнь он, как я заметил, питает к детям из обеспеченных семей.

Врёшь, скотина! Во-первых, не всё время, а только большую часть. Во-вторых, мне плевать, что за человек и откуда он взялся. Не нравится он мне – значит, жертва. Мне просто очень мало кто нравится.

– … и как только приглядится к Вашему сыну и узнает, что он за человек, заставит его плакать кровавыми слезами.

– Одарённый юноша, – не верит собеседник. Да, жаааль, что ты не пришёл позднее. Осиный яд прочистил бы тебе мозги.

– Тюрьма по нему плачет. Я бы с удовольствием сплавил его в колонию, но эта тварь ни разу не попалась. О, он устроит для Вашего сына настоящий персональный ад. Не зря его Сатаниславом зовут.

Оу, как приятно! Комплиментики. Рад, что ценишь меня по достоинству, сволочь. Только вот что-то я не помню, чтоб я у тебя пугалкой для мажоров подрабатывал. Разговор перешел на неинтересное – форму «спонсорской помощи», которую отец неизвестного мне пока гея собирается оказать нашему богонеугодному заведению. Я сидел и ждал, солнце медленно нагревало баннер. Так, пожалуй, осы мои перевозбудятся раньше времени. Но вот, наконец, они вышли. Момент истины.

Я посмотрел вниз – между деревьями мельтешило яркое пятно. Банни, девочка моя, на шухере. Вот она побежала, словно бы просто разминаясь, прыгнула через врытое в землю колесо, замахала рукой. Пусто. Пора.

Быстрое движение, шаг по карнизу. Окно стоит на режиме проветривания – он всегда кабинет утром проветривает. Закидываю в щель тонкую петлю, измазанную клеем, чтоб не скользила слишком сильно. Я это несколько раз уже делал. Опс – окно открыто. Закатываюсь вовнутрь, включаю комп, достаю отвёртку, отвинчиваю боковую панель, закидываю гнездо туда (пару ос уже прочухались), прислоняю панель обратно – так, чтоб оставалась хорошая щель. Разбиваю банку, чтоб остались крупные осколки. Достаю из кармана влажные салфетки, стираю клей с ручки окна. Выпрыгиваю из окна, кончиками пальцев прикрываю раму. По карнизу, через баннер – быстрей, быстрей, быстрей! Сердце стучит, как бешеное, кровь закипает, я чувствую, как возбуждение обостряет все чувства, и во рту появляется металлический привкус. Ещё быстрей, вот пожарная лестница, слетаю по ней, до земли – два с половиной метра, внизу – сидушка от стула. Мой рост – метр восемьдесят с чем-то, так что я просто повисаю на последней перекладине и падаю на сидушку. Удачно. Срываюсь с места и бегу по направлению к Банни, сдирая тонкие резиновые перчатки.

– Вышло? – радостно шепчет она.

Я киваю, и мы бежим по дорожке рядом. Банни – молодчинка, это она достала гнездо, те тонкие веточки над обрывом не выдержали бы ни меня, ни Игоря, ни Вовку.

– Чего… аха… так долго, – она задыхается и я торможу, хотя тело требует бега, быстрого бега, а ещё лучше – драки.

– У него там был гость. Вон, по-моему, директор его провожает.

Сейчас мы бежали мимо автостоянки. Геннадий Валерьевич, чёрт бы его в задницу драл, чуть ли не под ручку подсаживал в огромный чёрный джип какого-то типа. Видимо, отец того самого гея. Краем глаза я заметил, что он тычет в меня пальцем. Ахаха! Нашел аттракцион для спонсоров! Я стягиваю куртку, мне жарко. Бросаю её в руки Банни и пробегаю через парковку. Самые драгоценные минуты моей жизни. Я чувствую себя сверхчеловеком. Возбуждение достигает своего пика. Пробегаю мимо джипа, хлопаю ладонью по фаре, перепрыгиваю через оградку. Банни отстала, она не может держать такой темп. Мне хорошо. Хорошо. Этот придурок придёт в свой кабинет и там его будет ждать сюрприз. Мне НУЖНО было в город. И нечего рекламировать меня не пойми кому, как свою принадлежность, как будто я его ручная бабайка! Но ведь дело не в этом, верно? Я знаю, почему я это сделал. Потому, что мне нравится. Мне нравится это возбуждение. Мне нравится мысль о том, что директору будет плохо. Он не какой-то там злодей. Просто обычный склизкий тип, который в раздумьях над тем, как положить больше денег в карман, не замечает, во что превращается вверенный ему интернат. Он даже баннер снять не удосужился. Но даже не за это. Он просто мне не нравится.

Я знаю, так нельзя. А если бы все относились так друг к другу? Но что поделаешь. Во мне течёт кровь насильника. Я не могу и не хочу быть другим.

Вот «радуга». Половина перекладин на ней отсутствует и общий вид явно говорит, что такая «радуга» должна сиять на чугунных небесах над каким-нибудь особо проклятым миром. Например, над интернатом №17. Используется она исключительно для того, чтоб сидеть наверху, курить, плевать на тех, кто снизу, и, при некоторой ловкости, пинать в лицо особо зарвавшихся. Сейчас там торчат двое – Игорь и Вовчик, мои приятели. Это супермен в одиночку работает, а у суперзлодея всегда должны быть подручные. Обычно – тупые и уродливые, но не в моём случае. Игорь учится лучше всех, действительно учится, в отличие от меня, мечтает поступить в институт. Его родители сидят в тюрьме за какие-то экономические преступления. Вовчик – профессиональный спортсмен, пойманный на торговле допингами. Вместо колонии его отправили сюда, впрочем, не потому, что родители пожалели его, а, скорее, ради собственного имиджа: его отец – тоже спортсмен, мать – какая-то третьесортная актриса. Я об этом узнал только потом и поэтому в графу «долбаные мажоры, подлежащие уничтожению» не включил. И, наверное, потому, что он приличный человек. И с удовольствием показывал мне, как правильно тренироваться, потому что те судороги, которые мы изображаем на физкультуре, можно назвать чем угодно, только не спортом.

Я садист и мутант, но для кое-кого делаю исключение, при условии, что эти кое-кто в полной мере его ценят.

Подбегаю к «радуге», прыгаю, подтягиваюсь, закидываю своё тело наверх. Парни смотрят. Так никто не может. Даже я не всегда могу – только вот в таком состоянии. Отпихиваю парней и укладываюсь поверх «радуги», чувствуя, как ледяные перекладины впиваются в кожу через майку. Хорошо. Протягиваю руку и Игорь вкладывает в неё уже зажжённую сигарету. Курю я не часто, обычно только после таких вот проделок или когда хреново. Или после секса.

– Ну как? – чуть поздней спрашивает Игорь. Я гляжу в бледное небо, затягиваюсь в последний раз и кидаю непотушенную сигарету в кучу сухих листьев. Вряд ли выйдет, но добавить ситуации огоньку никогда не мешало.

– Как по маслу.

– А чего долго так?

– Да Таракан (это кликуха нашего директора, очень уж он рожей похож на того типа из «Людей в чёрном», когда его шкуру на себя космический таракан натянул) с каким-то мужиком в кабинете сидел.

– А Банни где?

– Да вон, бежит.

Банни (Катя Зайцева, также известная как «девушка Бонда») – тоже моя. Не девушка, нет. Я с ней не трахаюсь – я не хочу, а она тем более. Её отчим изнасиловал, а мать, приревновав, сплавила сюда. Новый муж ей был дороже дочери, и я, почему-то, не удивлен. Другие девушки её сторонятся. Не знаю, почему, я вообще женских заморочек не понимаю. Банни мелкая, ловкая и довольно умная, любит читать. Красотой, не считая длинных золотистых волос, она не отличается. Помню, когда она только сюда попала, она мечтала оказывать психологическую помощь жертвам насилия. Теперь она мечтает торговать людьми, справедливо полагая, что этой фигни навалом, а делать их ничего не стоит. Моя школа. Банни, с грехом пополам, забирается на вершину «радуги». Я приподнимаю затылок и она подсовывает под него мою куртку. Хорошоооо… Так мы и сидим некоторое время, болтая о всякой ерунде. Листья там, куда я бросил сигарету, подымили, но этим всё и ограничилось. Потом, внезапно, я вспомнил:

– Да, кстати, тот мужик, который к Таракану приходил, хочет сплавить к нам своего сынка, чтоб напугать до усрачки.

– О-о-о, – понимающе тянет Вовчик.

– Хорошо, – соглашается Игорь, а Банни строит умильную рожу и сюсюкающим голоском произносит:

– У нас будет новенький!

И мы смеёмся, вокруг чудесное октябрьское утро и где-то там, в здании, которое отсюда видно плохо, директор падает на ковёр, задыхаясь от осиного яда.

====== 2. Дуэль ======

Неделя прошла прекрасно. Директора, конечно же, откачали и он, конечно же, вызвал ментов. И те, конечно, взяли отпечатки с разбитой банки, благо разбита она была очень удачно – на крупные осколки. И чьи же там оказались пальчики? Кааанечно, Мурата Азаева – моего «отвратника» (чудное словечко, выдуманное Банни, когда я заявил, что мне не нравится слово «противник»). Уж не помню, зачем он эту банку таскал. Только не думайте, что если я плохой, то он хороший. Хрен, здесь хороших нет. Просто он хочет быть самым страшным и крутым здесь, да только мозгов и смелости не хватает. Пакости у него предсказуемые, по– крупному он не играет. Да ещё стукачеством не брезгует. Это он тогда заявил, что в столовой возле еды для гостей был я. Ну да, я, конечно, кинул им туда кое-чего, но, во-первых, я слыхал, что хороший понос прочищает не только желудок, но и сознание, а, во-вторых, разве нормально, что у них на фуршет всякие ништяки, а мы жрём что попало? Азаев должен был проникнуться солидарностью и заткнуться, но нет же. Да, я, конечно, с дозой малость не рассчитал, но ведь в итоге никто не умер. Вот именно из-за этого я и не поехал в город. Из-за двух мудаков – Таракана и Азаева.

Ясно и нашему дворнику-дебилу, что это не азаевские проделки. Слишком ловко, слишком хорошо, слишком смело. Только один человек мог такое сделать. Но я вас спрашиваю, вы видели там этого человека? Неееет. Итог: Азаеву ничего не было, мне тоже, директор три дня приходил в себя, приезжала специальная бригада выкуривать ос. Таинственным образом «выкуривание» распространилось по всей школе и в понедельник занятий не было. Нет, правда, ну кто же бросает дымовые шашки без присмотра в таком месте, как наш интернат?

В общем, неделя удалась, а в воскресенье прибыл новенький. Я смотрел из окна во двор. Вот остановился черный джип. Тот самый. Вот из него вылез мужик, тот самый. Открыл дверцу и оттуда, с большой неохотой, просто вывалился высокий худой парень. Нууу, то, что я не сказал никому, что он гей, его не спасёт. Что за блестящие штанишки в облипочку? Что за сиреневая рубашка с вырезом? Что, блядь, у него на голове? Волосы длинные и короткие вперемешку, часть стоит дыбом и отливает синим и зелёным. Не удивлюсь, если у него и ногти накрашены. Полшколы приникло к окнам и зачесало языками. Фигушки. Моя игрушечка. Отец подал ему чемодан, он злобно рванул его и покатил за собой. Ну-ну, небось набил дорогими шмоточками. Ага, хрен, мы тут все в форме ходим – черный низ, синий верх. И всех, кроме старшеклассниц, стригут стандартно – девочек до плеч, парней совсем коротко. В драке лучше не придумаешь. Я проводил разодетого парня взглядом. Пижон. И где он в таком виде тусуется, что его не бьют?

Я сидел у себя в комнате, когда вошла Банни. Новенький находился у нас уже три часа и пока его приводили к общему знаменателю и знакомили с «новым домом».

– Ну, что слышно?

Банни присела на кровать Игоря. Мы с ним соседи по комнате. Такие в интернате правила – те, кого после девятого класса не выпинывают, спят не в общей спальне, а по двое. Я бы предпочёл жить один, но иногда надо, чтоб кто-то был в комнате на всякий случай, и я выбрал Игоря. Он спокойный, вещи не раскидывает, права не качает и по ночам на меня не смотрит.

Это у меня особенность такая. Прорезалась в первый же год моей жизни в интернате. Если ночью кто-то смотрит или начинает говорить обо мне (даже имени не упоминая) – я просыпаюсь. Не знаю, почему, но это умение здорово помогло мне в детстве. Сейчас по ночам толпа дебилов с пастой/клеем/подушкой/ножом мне не угрожает, а особенность осталась. Ничего, пригодится в жизни, а Игорю я растолковал, чтоб он, если ночью не спится, пялился куда угодно, только не в мою сторону, и он, к чести его, это нормально воспринял.

– Ну, короче, – протянула Банни, – мнение одно: парень – пидорас и ему не жить.

– Логично, – кивнул я. – Он ведь, и впрямь, пидарас. Его потому сюда и засунули. Интересно, он сразу плакать начнёт или сначала понтоваться будет?

– Мурат и Богдан собираются отпинать его сегодня за ужином.

– И только-то? Хрен им. Право первой ночи за мной.

– Ага, давай-давай, Люська тебе «спасибо» скажет!

Люська – выпускница, моя ровесница, крашеная блондинка и непроходимая идиотка. Девочек, конечно, бить нельзя, но приходится иногда. Нечего языком болтать о том, чего не знаешь, и если у меня не встало на твою косоглазую морду и прыщавые сиськи, это ещё не значит, что я импотент.

– Это ещё почему?

– Она положила глаз на новенького. Я слышала, как она в туалете распинается – мол, мы его будем травить, а она за него заступаться, он в неё влюбится и заберёт отсюда, и будет у неё вся жизнь в шоколаде, а он обязательно влюбится, потому что гей он лишь до тех пор, пока её красоту небесную не увидел, – на этих словах Банни откровенно ржёт, – я ей хотела посоветовать пакет на голову натягивать, прежде чем его соблазнять, да как-то к слову не пришлось.

– Люська, говоришь… Что-то много они от меня хотят – Люська, Таракан, папаша новенького. Я, видимо, по их мнению, тут дежурный палач. Только не помню, чтоб я договор заключал и зарплату получал. – Пойдём, пора мне познакомиться с новеньким.

Разведданные подтвердили, что парень ищет туалет. Это прекрасно. Вовчика я поставил на выходе, чтоб он мягко, но настойчиво посылал всех отсюда подальше. А сам сел и стал ждать. Туалет у нас довольно диковинной формы – результат неудачного ремонта. С одной стороны раковины, с другой – кабинки, а в самом конце, рядом с окном, что-то вроде закутка, где хранятся разные швабры, веники и какая-то ветошь. Раньше тут раковина была, но потом кто-то (ну кто, как думаете?) встал на неё ногами и раковины не стало. Когда я захожу в туалет, первым делом проверяю этот закуток и неважно, сколько я перед этим терпел. Пару раз я очень сильно влип, проморгав, однажды, Азаева и кого-то из его шестёрок – драка была страшной, после неё у меня появился один из швов на голове. Второй раз я имел глупость обсуждать здесь свои планы и один козёл меня подслушал. Судьба его после этого была печальной, но планы он мне сорвал тогда конкретно. Сейчас стратегический пункт занял я.

Вот он зашёл. В сторону кабинок даже не взглянул, а сразу подошёл к зеркалу, постарался посмотреть на себя через плечо. Дааа, волосы ему отрезали очень коротко, даже кожа просвечивает. Меня давно стригли, так что у меня теперь волосы длинней. Провёл рукой по шее. А потом…

Потом он начал расстёгивать форменную рубашку. Ни фига себе стриптиз! Расстёгивал он её очень быстро, всё время поглядывая в сторону двери. Он что, повеситься решил на ней? Интересно, за что он её тут зацепит?

Но парень не собирался вешаться. Он стянул рубашку и засунул её под воду! Подержав некоторое время, принялся выжимать, совершенно не считаясь с тем, что вода течёт больше на пол. Я больше не мог терпеть.

– Ты решил помыть полы? – я вышел из своего закутка и подошёл к нему поближе. Он резко дёрнулся, отступил назад и посмотрел мне прямо в глаза. С вызовом. Наконец-то я смог рассмотреть его ближе. Ростом почти с меня, худой, из той породы, которой никакие тренажёры не позволяют нарастить мышечную массу, но не совсем скелет. Лицо с тонкими чертами, не то, что у большинства здешних вырожденцев – лоб высокий, глаза ясные. На губе и над бровью – едва заметный след от прокола. Ну да, конечно. На груди, вокруг соска, татуировка – какая-то сложная спираль. Гей, что с него взять. Но самое интересное – взгляд. Глаза у него тёмные, не то тёмно-серые, не то тёмно-зелёные, смотрит без особого страха, просто с настороженностью. Ну, ещё бы, стоишь ты тут такой без рубашки, а из ниоткуда появляется здоровенный парень и подходит к тебе почти вплотную.

– Привет! Нет, просто, если я ещё десять минут проведу в этой рубашке, у меня начнёт отслаиваться кожа.

Киваю и ухмыляюсь. Что есть, то есть. Не знаю, у какой военной части наша прачечная вместо порошка покупает списанное химическое оружие, но день, когда нам выдают чистую форму, – день всеобщей и согласованной ненависти. Я, обычно, заворачиваю свою рубашку в чью-нибудь простынь и растираю – всё не так мерзко. Хорошо, что нижнее бельё они таким образом не обрабатывают. Но, блин, просто засунуть рубашку под кран мне никогда в голову не приходило. И никому не приходило.

– Ну, давай знакомиться, что ли. По-прежнему смотрю ему в глаза, зная, как это неприятно. У меня совершенно бесцветные глаза, такого бледно-серого цвета, что сливались бы с белком, если бы не тёмные кольца по краям радужки. Банни часто жаловалась, что смотреть мне в глаза физически неприятно – словно на какую-то патологию. Новенький щурится, но взгляд не отводит. Характер, однако.

– Ну что ж… Я – Макс, но это малоинтересно. Я гей и поэтому я здесь, и директор обещал моему отцу оповестить об этом весь интернат. Моя жизнь должна превратиться в ад, а ты, видимо, один из тех, кто должен этим вплотную заняться.

– Угадал, детка. Я – Стас Комнин, – парень слегка дёрнулся, – и, если хочешь жить, зови меня только по фамилии и только через И.

– Что ж, жить хочу… Комнин. Шикарная фамилия. Итак, с чего мы начнём?

– А? – я удивлённо смотрю на него. Он отжал рубашку и повесил её на крючок, предназначенный для мифического полотенца.

– Ну как? Ты засунешь меня головой в унитаз или, для начала, просто побьёшь? Изнасилуешь или заставишь мыть пол своей рубашкой? Смотри, она уже мокрая, – парень стоит и, по-прежнему без страха, смотрит на меня.

– О, да ты с юмором, я смотрю! – я сел на подоконник. И почему в нашем заведении такие низкие подоконники? Даже ногами не поболтаешь. Хотя, с моим ростом, это какой же должен быть подоконник?!

– Человек – это животное, которое смеётся, – с пафосом отвечает Макс.

– Цитируешь философов древности?

– Цитирую классиков фантастики.

– Тогда ладно. Тебе что, про меня рассказывали?

– Да, – Макс приближается, становится около стены, в трёх шагах от меня. Он, по-прежнему, без рубашки и я смотрю, как его кожа прилипает к бледно-розовому кафелю. Ему не холодно? Открываю форточку, но он на это не реагирует. Вот как, значит? Стоит ко мне в профиль, вроде и на меня не смотрит, и глаз не отводит. Да у нас дуэль! Кто кого заставит опустить глаза! Ну, со мной в этой игре победителей не бывает.

– Кто и что?

– О… Ну, когда из моей модельной причёски сделали вот эту радость зека и, наконец, отпустили, первым человеком, который со мной заговорил, была прекрасная дева с волосами цвета старинного поролона. Она представилась как Люси и заявила, что с удовольствием мне поможет, а помощь мне обязательно понадобится, как только до меня доберётся местный урод, садист и извращенец Стас Комнин. Сказала, чтоб я избегал высоких блондинов с мерзким взглядом и парней кавказской национальности, которые тоже не прочь поиздеваться надо мной, таким милым. После чего нимфа провела по моей щеке своим облупленным маникюром и упорхнула. А я понимал, что ещё пара секунд – и рубашка на мне загорится. Конечно, было немного не до опасений. А что, этот ангел всем страждущим помогает?

– Нет, только мальчикам из богатой семьи. У Люськи на тебя грандиозные планы, знаешь ли. Быть твоим лучиком света в здешнем мраке или как это назвать.

– Боюсь, что хуёвая выйдет из неё Беатриче.

– Кто? Опять цитируешь?

– Опять, – Макс, наконец, повернулся, и, небрежно облокачиваясь об холодную стену (открытая форточка его не волновала), снова начал смотреть мне в лицо. Не опускает взгляд! – И что потом?

– А потом ты влюбишься в неё, сойдёшь с голубой дороги и увезёшь её отсюда на белом «Мерседесе».

– Серьёзно? Она что, с тобой этими планами делилась?

– Нет, просто высказала их вслух.

– И ты…

– У меня хорошая шпионская сеть.

– Ну, спасибо, предупредил. А почему ты урод, садист и извращенец? – Макс слегка улыбнулся.

– Ну, садист и урод – это, конечно, правда, а вот извращенец… Это уже необоснованная критика.

– Ну, хорошо, садист и урод, – не отрывается, смотрит мне в глаза, и я понимаю, что он их не опустит. Потрясающе! Стоит тут передо мной полуголый дохляк и смотрит мне в глаза с упорством самоубийцы. – На чём мы остановились? Что меня ждёт?

Я встаю с подоконника и подхожу к нему близко-близко. Две ладони ребром между нашими лицами – вот и всё расстояние. Мы в личном пространстве друг друга. Он дёргает плечом, но взгляд не отводит. Я прикасаюсь к татуировке кончиком пальца, он вздрагивает ещё сильней и в его глазах я читаю, что оправдываются его самые худшие подозрения, и я, сначала, отымею его прямо здесь, потом засуну головой в унитаз, а потом заставлю мыть пол собственной рубашкой. А потом позову своих друзей, чтоб они его избили и тоже изнасиловали. Но взгляд, по-прежнему, не отводит, только губу прикусывает.

– А ничего, – я резко хлопаю его по плечу, слегка впечатывая в кафель, – меня тебе жизнь портить не нанимали и аванс не выдавали.

– Аааа, – он смотрит и не верит, – а, как же, за идею? Ну, я, типа, гей, мажор, новенький!

– Макс, открою тебе секрет: я демократ и космополит. Я всех людей одинаково терпеть не могу, вне зависимости от их пола, возраста, социальной и расовой принадлежности, а также ориентации и пищевых пристрастий. И тебя тоже, только потому, что ты человек, вписавшийся в мой кругозор. Но…

– Но? – он слегка расслабляется, не опуская взгляд до конца.

– Ты знал, что я прямо тут могу тебя просто, прикола ради, примотать к батарее и надеть ведро на голову? Я так пару раз делал.

– Догадываюсь.

– И ты не стоишь, не хнычешь, не пытаешься меня запугать своим папочкой или друзьями, не предлагаешь взятку или минет, как большинство. Ты мне в глаза смотришь!

– Это преступление? Не отводит! Не отводит!

– Нет, просто это мало, кто может. Парень, мне глубоко похуй, зачем ты здесь и кто ты есть. Ты не думай, я не какой-то там справедливый мудак, и, если захочу – я тебя изобью. Но я не хочу, а к папочке твоему, как уже говорил, я не нанимался.

Макс смотрит на меня уже без страха. Мы, по-прежнему, близко-близко и его это явно напрягает. Он, наконец-то, отлипает от стены, проходит к подоконнику. Садится, упираясь в пол кончиками ботинок. И смотрит – теперь уже немного снизу, но смотрит. Это дуэль, и я понимаю, что сегодня проигравших в ней не будет. Вообще.

– Ну ты и тип, – вдруг изрекает Макс. – Боюсь я тебя.

– Правильно.

– Кто тут меня ещё может достать?

– Ну, Азаев – этот мудак вечно самоутверждается. Его компашка вся из каких-то чуребасов состоит. Потом, есть тут у нас такие Лёня и Толя Евсеевы, два братца-дегенератца. Сильные, но настолько тупые, что им птичку в небе покажешь – и они отвлекутся. Из мелочи… Ну, не знаю, вряд ли кто к тебе полезет. Ты – хоть и гей, и новенький, но, во-первых, за тебя есть кому встать, а, во-вторых, и сам ты не мелкий, а эти выродки нападают только на тех, кто отбиться толком не может.

– А ты на всех?

– Да, – гордо ответил я.

– Комнин, – парень вдруг как-то резко обхватывает голову и на несколько секунд, буквально, впечатывается в свои колени, и мне кажется, что он вот-вот потеряет сознание, но через секунду он снова смотрит на меня каким-то расплывшимся взглядом, – ты вот чего хочешь?

– Красную кнопку с надписью «Большой взрыв».

– Я серьёзно. Слушай, это же интернат посреди леса, тут, наверняка, многого не достать. Курево, выпивка… И вообще, вас же, вроде, ограничивают в связях с миром и тут даже мобильник почти не ловит?

– Ну, – я начинаю догадываться, куда он клонит.

– Я могу достать, что хочешь, если есть способ вылезти из здания ночью и перелезть через ограду. У меня есть деньги. И мобильник, который держит связь через спутник.

– Ого! Но нас, знаешь ли, обыскивают. Где ты всё это спрячешь?

– В жопе, я же гей, – очевидно, на моём лице что-то нарисовалось, потому что Макс смеётся, подворачивает ногу, нажимает куда-то на подошву, каблук откидывается и в нём я вижу свёрнутые купюры. Тысячерублёвки.

– Хрена себе обувка! Где взял?

– Знакомый контрабандист подогнал. Я не в церковном хоре жил, поверь.

Да уж, парень, явно, не дурак и не слабак. Если отец не смог от него добиться ничего и засунул сюда…

– Сколько надо? – деловито спрашивает Макс.

– Ну… Давай две тысячи. Для начала. Среди обслуги есть кое-кто, кому не помешает прибавка к зарплате.

– Не скажешь, кто?

– Щас, разбежался! Буду я наши семейные секреты первому встречному гомику открывать!

Макс, совершенно не обидевшись на гомика, вытащил из свёртка две бумажки. А у него их там много… Ладно, всё равно мои будут. Чёрт возьми, деньги! Это в наших лесах такая редкость! Какой бы я ни был, а вот деньги из воздуха делать не умею. Ну, разве что, выбивать из тех, у кого они есть, да и таких здесь немного. Обычно моим банком служит Вовчик, но тут жила побогаче. Кстати…

– А почему ты с этого не начал?

– С чего?

– С денег. Не предложил мне взятку? Тут многие с этого начинают. Деньги предлагают или секс.

– А тебя, – Макс хитро подмигнул, а я оторопел, – это остановило бы? Ну, в желании избить меня до полусмерти?

– Нет, конечно, – насмешливо ответил я, – и сейчас не останавливает.

– Ну и вот, – парень привёл свою чудо-обувь в порядок, а я прикинул, какой у него размер ноги. Ну, в крайнем случае, ботиночки может поносить Игорь, он мельче меня. – Зачем платить за то, что можно взять даром? Ты страшный человек, Комнин, тебя не купишь.

И, выдав это заключение, он преспокойно встал и натянул свою совершенно не высохшую рубашку. А ведь в туалете, моими стараниями, изрядно температура понизилась. Я-то ладно…