Текст книги "Ты только держись (ЛП)"
Автор книги: NorthernSparrow
сообщить о нарушении
Текущая страница: 53 (всего у книги 59 страниц)
– Я в п-порядке, – врет Дин. – Полно в-времени было. – Он пытается ободряюще улыбнуться Касу (хотя клацанье зубов и непрекращающаяся дрожь, наверное, портят весь эффект). – П-первоклассный полет! – добавляет он. – Как ист-требитель… Клево ты… в повороты заходишь.
– Нужно было просто переместиться туда сразу, – сетует Кас, качая головой. – Было бы быстрее. Но я не знал, где ты. То есть где твое тело. И не мог разговаривать, не мог спросить.
– П-поработай над своим… английским, – пеняет Дин.
– Поработай над своим древнеангельским, – отвечает Кас, и на его лице мелькает слабая улыбка.
Дин слишком устал, чтобы придумывать ответ; он просто держится за руки Каса, продолжая упиваться видом любимых голубых глаз, глядящих на него.
И в этот момент Дин вдруг понимает, что большие сапфировые глаза дракона и голубые радужные оболочки этого человеческого тела – в точности одного и того же оттенка.
И даже выражение у них одинаковое. Несмотря на огромную разницу в размерах и форме головы, выражение глаз каким-то образом абсолютно то же. И Кас-дракон, когда он наклонял свою большую голову к Дину, и Кас-человек, снова пойманный в своем слабом теле, смотрят на него совершенно одинаково. Обеспокоенно и участливо, внимательно и сосредоточенно, излучая заботу и нежность.
Это Кастиэль, как бы он ни выглядел.
– Классное у тебя… истинное обличье, – говорит Дин.
Руки Каса сжимаются поверх его рук.
– Я надеялся показать тебе как-нибудь, – признается Кас, – но я никогда не планировал показывать тебе так. Так неожиданно, без предупреждения. – Его рот искривляется, и он морщится. – Признаюсь, сначала я был немного сбит с толку. Я вдруг очутился здесь, в этом госпитале, и ты был рядом. И жнец! Я даже не сразу сообразил, что я за Завесой. Наверное, я немного растерялся: последнее, что я помнил, это как я лежал на том белом ковре, где бы это ни было. Но я сразу понял, что она жнец. Вид у нее был такой. И ты тоже был там… так что… я подумал… я сначала подумал, что… – Он стискивает зубы, его лицо мрачнеет. – Неважно, что я подумал, – говорит он после короткой паузы. – В общем, я давно размышлял, как подготовить тебя к своему, гм, к своему истинному обличью… То есть не то чтобы это было важно, так как, пока я в оболочке, эта оболочка – мое обличье. Истинное обличье становится в некотором смысле… гипотетическим, наверное. Но… я задумывался о том, как ты воспримешь… я думал, как…
Речь Каса становится немного сбивчивой. И руки его беспрестанно шевелятся поверх рук Дина: сжимаются и разжимаются, сжимаются и разжимаются. В воздухе чувствуется перемещение тепла, легкое колебание, как будто верхнее крыло Каса трепещет. И Дин вдруг точно знает, что если бы Кас был сейчас в своем драконьем обличье, одно ухо смотрело бы вперед и одно назад. Кас не уверен. Он волнуется.
Наконец он напряженно вздыхает и произносит нетвердо:
– Надеюсь, ты… не против? Моего, гм… истинного обличья? Оно совсем другое, я понимаю…
Дину становится даже смешно.
– Т-ты шутишь? М-мой собственный д-дракон? Это же к-круто!
Пальцы Каса сжимаются снова, на этот раз крепче.
– Ты правда так думаешь?
– Еще бы, – говорит Дин. – Д-другое, да, но блин, т-ты выглядел офигенно. Эти к-крылья, чувак…
– Мои настоящие крылья больше так не выглядят, ты должен понимать, – отвечает Кас, немедленно переключаясь с беспокойства по поводу своего истинного обличья на беспокойство по поводу своей оболочки и ее уменьшенных крыльев. – Я знаю, что моя оболочка в плохом состоянии, и мои реальные крылья сейчас гораздо меньше, – объясняет он, – и у них нет маховых перьев, как я уже, кажется, упоминал…
– У тебя шикарные крылья, – говорит ему Дин, наконец умудрившись выдать целое предложение без стука зубов. (Теперь Дин уверен, что Кас расправил над ним крыло, и это знакомое тепло чрезвычайно приятно.)
– Нет, я имею в виду свои настоящие крылья, в их теперешнем виде, – поясняет Кас. Он бросает хмурый взгляд на невидимую область тепла, протянувшуюся над плечом Дина. – Ты их не видел, но они выглядят ужасно…
– Видел, – отвечает Дин.
Кас умолкает, сильнее насупив брови.
– Видимо, я и правда умирал, – говорит Дин.
Понимание озаряет лицо Каса.
– Ты же не видишь их сейчас, правда? – спрашивает он резко.
– Нет, сейчас нет, – уверяет его Дин. – Но видел за Завесой. Они шикарные. И неважно, если у тебя н-нет… первостепенных перьев… и прочих.
– Первостепенных, второстепенных и плечевых, – уточняет Кас.
– Да, я ч-читал шестую главу, – говорит Дин. – Первостепенных, второстепенных и плечевых. Но у тебя остались к-кроющие перья, да?
Кас на это удивленно усмехается, как будто не ожидал, что Дин запомнит название мелких перышек, покрывающих крыло. Тех перышек, которое у него еще остались.
Но Дин читал ту главу – чаще, чем Кас подозревает, – и прекрасно знает, каких перьев у Каса нет, а какие еще есть. И прекрасно знает, как выглядят крылья Каса.
– Блестящие к-кроющие перышки у тебя же есть, – говорит Дин, снова улыбаясь ему. – И с золотыми краями. Да? Классно выглядят.
Тепло в воздухе вокруг него сжимается плотнее.
– Да… кроющие перья у меня остались, – соглашается Кас почти смущенно. – И… да, как ты заметил, у них золотистые края. Это правда.
– Классные цвета, – говорит Дин. – Классные кроющие перья. – Он наконец чувствует достаточно сил, чтобы немного сжать руки Каса в ответ. – Классные кроющие перья, – повторяет он снова. – У тебя офигенные крылья. И мы вернем и остальные перья. Обязательно. О, и… у тебя и душа теперь есть, а? Ты теперь как Пиноккио: настоящий мальчик?
– Похоже на то, – говорит Кас. Он медленно качает головой, слегка хмурясь, как будто еще не осознал все это. – Чинди свое дело знает: полагаю, на этот счет она сказала правду. И в чем-то я определенно… ощущал себя иначе, уже несколько месяцев. Но… – он набирает воздуху, – это же не лекарство, ты понимаешь. Пока повреждены мои перья, я не могу набирать и запасать могущество. И не могу… в общем, говоря прямо, не могу себя вылечить. И никого не могу вылечить.
– Я уже понял, – отвечает Дин. – Не лекарство. Понял. Но т-теперь ты хоть не просто пуф! – и исчезнешь. Правда?
На лице Каса появляется улыбка.
– Не просто пуф – и исчезну, – соглашается он.
Это не лекарство от рака. Но это уже что-то.
На самом деле, это огромный шаг. Если Кастиэль, как это ни ужасно, все же умрет (это по-прежнему леденящая душу мысль, но каким-то образом она уже превратилась в рядовую возможность, которую Дин обдумывает ежечасно) – если случится самое худшее, то, по крайней мере, что-то выживет. Кастиэль продолжит существовать где-то, в какой-то форме.
И куда бы он ни попал в итоге, возможно, Дин сможет к нему присоединиться.
«Родственные души остаются вместе», – сказала Чинди.
Родственные души…
– Это не идеальное решение, – говорит Кас. – То есть я имею в виду не исчезнуть. Я бы предпочел… не умирать вовсе. Остаться здесь с тобой еще на много лет. Но это определенно лучше, чем альтернатива, потому что…
– Я тебя люблю, – говорит Дин.
Сначала Кас только моргает от неожиданности.
– Я уже знаю это… – отвечает он медленно. – Мы же обменялись перьями… Ты прикладывал лед мне к шее. Я уже знаю это…
– Я просто хотел сказать, – поясняет Дин. – Я понял, что я этого еще не говорил. Наверное, и не обязательно это говорить, но не знаю… мне показалось, что надо сказать, чтобы ты знал наверняка…
– Это чудесно слышать, – прерывает его Кастиэль, сжимая его руки крепко, почти до боли. – Даже… даже удивительно, на самом деле, как чудесно это слышать, учитывая, что я уже знал об этом. – Он добавляет: – О, и я тоже тебя люблю. Ты же тоже об этом знаешь, верно? Надеюсь, что знаешь. Было бы безумием, если бы ты не знал. Потому что я люблю тебя до безумия.
И Дин узнает, почему об этом стоит сказать, даже когда другой человек уже знает.
Даже кода говорить об этом нет необходимости.
Об этом стоит сказать, потому что эти слова, произнесенные вслух, – может быть, даже особенно когда говорить их нет необходимости – это удивительно щедрый безвозмездный подарок. Если говорить их нет нужды, если этого не требуется, значит человек, говорящий их, хочет подарить этот подарок безо всякой причины. Значит он делает это из одной лишь заботы и нежности. И как бы ты ни был в этом уверен, как бы давно ты об этом ни знал, это как поцелуй в душу. Как теплое объятие в холодной ночи. Как очаг, у которого можно погреться.
Как гнездышко шелковистых перьев…
– Я люблю тебя уже, кажется… очень давно, – говорит Кас. – Сначала я не распознавал это чувство, но… на самом деле, я никогда не мог оторвать от тебя глаз. Я думал о тебе; часто я просто… размышлял о том, как у тебя дела и что ты делаешь, и постоянно надеялся, что с тобой все в порядке. Я волновался за тебя беспрестанно и всегда ждал встречи. Ты знал? – Дин медленно качает головой. Кас продолжает: – Я никогда ничего больше так не ждал. Среди всех этих битв и войн это была моя единственная отрада. Даже если это был лишь заурядный визит по поводу дела, или какой-то проблемы, или чего-то незначащего, и даже если я знал, что мы скорее всего лишь поругаемся в итоге, я всегда ждал встречи. – Он молчит какое-то время, глядя на Дина (который лишь смотрит на него, не в силах заговорить). Наконец Кас продолжает: – Долгое время я не понимал, что это, ведь я никогда раньше подобного не испытывал. Но, когда я осознал, что могу умереть и покинуть тебя, мне вдруг стало ясно: я так сильно тебя люблю. Правда люблю. И с тех пор я ощущаю это только сильнее.
Чувство, которое переполняет Дина, пока он слушает все это, – настолько мощное, настолько теплое, что ему кажется, будто что-то лопается внутри. Что-то расцветает.
И Дин понимает: вот в такие моменты растет душа.
Вот сейчас цветок распускается из бутона еще больше. Не только оттого, что ты любишь кого-то. А еще и оттого, что любят тебя. Конечно, и все прочие человеческие эмоции наверняка вносят вклад: и смех, и дружба, и простые мгновения счастья, должно быть, оказывают свой эффект. И горькие моменты тоже: когда изливаешь свою любовь, не зная, встретит ли она взаимность; и боль, и печаль, и чувство потери; и осознание смертности… это доступное только людям осознание близости смерти и скоротечности жизни, ее невероятной хрупкости. Все это, конечно, наверняка считается. Но сейчас Дин абсолютно уверен, что человеческая душа существенно вырастает уже просто оттого, что ее любят. Это как солнце, светящее на росток, как дождь в пустыне.
Дин представляет себе хрупкую молодую человеческую душу Кастиэля и все, что выпало на ее долю за последние восемь месяцев. На что похож теперь этот цветок?
«Славная, – сказала Чинди. – Много любви».
Дин решает, что еще немного не повредит.
– Очень люблю тебя, Ти-берд, – говорит Дин. – Очень люблю тебя. Правда. – Слова выходят так легко, что кажется сущим безумием, что он никогда раньше их не говорил. И, глядя на свет в глазах Каса, Дин думает: «Я должен был сказать ему это уже сотню раз. Надо наверстать упущенное».
– Ты еще устанешь это от меня слышать, – предупреждает Дин.
– Очень в этом сомневаюсь, – шепчет Кастиэль.
========== Глава 50. Когда тебе станет лучше ==========
– Если ты еще КОГДА-НИБУДЬ, – говорит Сэм следующим утром с гневным выражением лица, – ХОТЬ РАЗ такое выкинешь…
– Я знаю, Сэм, знаю, – отвечает Дин. Он морально готовился к этому разговору.
– …ХОТЬ РАЗ, то я… я… – Сэм умолкает и тяжело откидывается в кресле. Он даже не трудится закончить фразу, только тяжело вздыхает и смотрит из окна госпиталя на сияющий зимний пейзаж снаружи. Свежий слой выпавшего за ночь снега превратил больничную стоянку в блестящее белое поле. Где-то там стоит Импала – один из многих снежных холмиков внизу.
Дин надевает рубаху, сидя на краю больничной койки. Джинсы и ботинки уже на нем; его и Каса выписывают через час, и Сэм появился полчаса назад со сменными комплектами одежды для них обоих. (Медсестры так и не развезли их прошлым вечером; вместо этого Дин и Кас спали в составленных рядом койках в этой тихой палате на шестом этаже.) Касу пришлось унести свою одежду в пакете, чтобы переодеться в нее позже, так как доктор Флагерти позвал его вниз для последних анализов. У них было всего несколько минут, чтобы побеседовать втроем – Кас едва успел рассказать Сэму о том, что произошло за Завесой, прежде чем сестра увела его на заключительное обследование перед выпиской.
Теперь Сэм и Дин остались в этой маленькой палате вдвоем. Это их первая полноценная возможность поговорить, и становится ясно, что Сэм совсем не рад тому, как сложился вчерашний вечер.
Молча застегивая рубаху, Дин бросает еще один осторожный взгляд на брата. Сэм только глядит на зимний вид из окна.
«Но я должен был это сделать, – думает Дин. – Я должен был отправиться за Завесу». У него же на самом деле не было выбора. Ведь Кас был при смерти…
Дин невольно смотрит на койку Каса. Он прекрасно знает, что Кас внизу – Кас ушел всего несколько минут назад, – но видеть его койку пустой неожиданно неуютно. Последний набор анализов не обещает ничего серьезного – они нужны, просто чтобы убедиться, что внутреннее кровотечение действительно прекратилось. Кас уже в порядке (во всяком случае, в краткосрочной перспективе). Но все равно трудно не волноваться. Прошлой ночью, когда они оказались вдвоем в этой палате, заснуть оказалось совсем непросто: даже несмотря на сокрушительную усталость, охватившую Дина, и даже несмотря на боль во всех мышцах, каждый раз, когда он проваливался в сон, через час или около того он, вздрогнув, просыпался, охваченный паникой в уверенности, что Кас в какой-то беде. Полуоформленные кошмары пробирались в его сонный разум. В основном сцены этого ужасного дня: как Кас потерял сознание на тропе, как он лежит на белом ковре в гостинице, как они в вертолете… как Кас давится кровью, как он едва дышит, как обмякла его рука.
Как он умирает.
У Дина же не было другого выбора, кроме как отправиться за Завесу.
– Я получил от тебя это сообщение… – говорит в конце концов Сэм. Он по-прежнему смотрит за окно. – Получил это сообщение и никуда не мог позвонить, Дин, потому что не было сигнала сети. Я не мог позвонить в скорую.
Руки Дина замирают на последней пуговице. «Верно…» – думает он, вспоминая свое последнее сообщение Сэму. Сообщение по поводу встречи у скульптуры.
– Я не мог позвонить в скорую, и ты об этом знал, – говорит Сэм тихо.
Кас умирал, это правда. Но теперь Дин начинает понимать, каково было Сэму.
– Я был на этом шоссе невесть где… в какой-то пустыне. Натурально, в пустыне, – говорит Сэм. Теперь разъяренное выражение исчезло с его лица; вид у него практически отсутствующий: он смотрит рассеянным взглядом за окно на парковку, как будто мысленно перенесясь во вчерашний день, на то шоссе. – Я стоял на светофоре в центре глухомани. Ни дома, ни строения, ни живой души вокруг – ни даже коровы. Одно перекати-поле, кругом снег, и один-единственный светофор. И больше НИЧЕГО. Даже ни одной машины на перекрестке. И телефон ловит едва-едва, ровно настолько, что проходит одно это сообщение от тебя: эй, Сэм, я сейчас совершу самоубийство, дай знать врачам, ладно? – Желвак сбоку его челюсти подергивается, и руки сжимаются на коленях. – Я пулей пролетел этот красный свет. Наверное, побил рекорд скорости, пытаясь добраться в зону покрытия следующей сотовой вышки.
– Черт, прости, приятель, – говорит Дин, и говорит искренне. До него начинает доходить, каково это было, и ужасно видеть это пустое выражение на лице Сэма. – Прости меня, правда. Я просто… был в отчаянии. Это было глупо, я знаю. – Но потом он не может не добавить: – Однако сработало же, а?
– Чудом! – отвечает Сэм, сверкнув глазами: его взгляд снова сердитый. – Если верить Касу, он едва успел вернуть тебя назад.
– Но успел же, – замечает Дин. Он пытается улыбнуться. – И ты в итоге дозвонился до врачей. Все хорошо, что хорошо кончается.
Сэм не улыбается в ответ.
– Серьезно, Дин, если ты еще хоть раз так сделаешь, то я… я… – Но он не заканчивает фразу, а только проводит рукой по волосам, снова вздыхает и отворачивается к окну.
– То ты… что? – спрашивает Дин. Это искренний вопрос: он понимает, что хочет знать. Ему даже надо знать. – Что бы ты сделал?
Сэм молчит долгое время.
– Ну, не знаю, – говорит он наконец туманно. – Ладно, как только вас выпишут, ребята, вернемся в наш дом и, может, наконец устроим рождественский ужин, а? Я продлил аренду дома до конца недели, чтобы вы оба могли отдохнуть. По-моему, в Англии 26 декабря – отдельный праздник. Как они его называют – День подарков? У нас будет ужин в честь Дня подарков.
Это неожиданная смена темы разговора.
А значит, Сэм не хочет отвечать на вопрос о том, что он сделает, если Дин снова сорвется за Завесу.
И это говорит Дину все, что ему нужно знать.
Если Дин снова отправится за Завесу, Сэм сделает точно то же самое, правда же? Ринется за жнецом Дина так же, как Дин ринулся за жнецом Каса. Черт, да Сэм, наверное, бросит вызов обоим жнецам сразу – вступится и за Дина, и за Каса. Или даже троим, включая и своего. Теперь это уже практически семейная традиция. Дину приходит в голову, пока он смотрит на глядящего в окно Сэма, что, может быть, более здоровым решением было бы просто… дать друг другу умереть. Отпустить друг друга. «Но у нас никого кроме нас нет», – думает Дин. У людей есть семьи, дети, работа, друзья, с которым они общаются. У других людей есть… больше людей, сеть, община, социальный круг. Корни. У Дина и Сэма никогда не было никого кроме друг друга – и теперь еще появился Кас.
Не говоря уже о том, что постоянные попытки спасти мир накладывают некоторые обязательства оставаться в живых, пусть даже чтобы довести дело до конца.
Может быть, когда-нибудь они и смогут друг друга отпустить. Когда-нибудь, когда придет время, когда все закончится. Но Дин знает, что этот день еще не настал – время не пришло, особенно пока над обоими братьями висит угроза этой загадочной Пустоты.
И это означает… если Дин когда-нибудь вернется за Завесу с очередным отчаянным безрассудным планом, Сэм последует туда за ним, со своим собственным безрассудным планом.
Может быть даже, Сэм задумывался об этом вчера? Дин пытается восстановить в памяти вчерашние события: тот момент, когда Кас-дракон пронесся по коридору, сжимая Дина в своей гигантской лапе. Все это произошло стремительно… но Дин определенно заметил Сэма: Сэм стоял один, стиснув голову руками, и смотрел сквозь маленькое окошечко в двери отделения скорой. Сэм, один, наблюдающий, как его брат умирает на столе в скорой… И, конечно, он должен был понимать, что и Кас умирал в ту же секунду, а может быть, даже был уже мертв. Что думал в тот момент Сэм?
Что он планировал делать дальше?
– Сэм… – начинает Дин. – Ты собирался…
– В общем, я летел сломя голову, – говорит Сэм перебивая его. – В итоге добрался до трех палочек сигнала сети меньше, чем за минуту. Позвонил в скорую, и Саре тоже – на случай, если она что-то посоветует, – и втопил еще сильнее… Ты знаешь, что до этого госпиталя всего двадцать пять секунд от съезда с шоссе, если выжать газ в пол и не останавливаться на светофорах? Так что, оказалось, я был не так уж далеко: добрался сюда всего минут за десять – неплохо, да? Тебе уже к этому времени делали сердечно-легочную реанимацию, то есть я выиграл для тебя звонком немного времени.
Дин слушает. Он решает не выпытывать у Сэма – по крайней мере, пока, – что Сэм планировал делать, стоя у того окошка.
Сэм наконец поворачивается к брату.
– Слушай, я все понимаю. Я знаю, как много он для тебя значит, правда. Он и для меня много значит. Но… пожалуйста, по крайней мере, если решишься на такое снова, давай хотя бы… – Он делает измученный вздох. – Давай хотя бы спланируем это лучше, ладно? Ведь что если бы я колесо проколол, например? Или меня повело на льду, и я застрял в снегу?
– Я знаю, – говорит Дин, теперь в самом деле пристыженный. – Я понимаю. Прости, я понимаю теперь, что это был огромный риск. Но вчера вечером я просто… – Ему остается только устало пожать плечами. – Я просто должен был это сделать. Мне казалось, что не было времени ничего планировать. Он был на волоске Сэм, ты не представляешь.
– Я представляю, – говорит Сэм сухо.
– Да, конечно, – соглашается Дин. (Верно: Сэм же помог отнести Каса в гостиницу…) – Да. Но… я должен был попытаться.
Сэм кивает. Затем неожиданно усмехается.
– По крайней мере, теперь я знаю, где я у тебя в списке приоритетов. – Дин непонимающе моргает, и Сэм поясняет: – За меня ты никогда не пытался торговаться со жнецом! – Он снова усмехается – ясно, что он пытается шуткой разрядить напряжение, но Дин сбит с толку, потому что, конечно, только совсем недавно он сделал ровно то же самое ради Сэма. (Более того, именно оттуда он и почерпнул идею вчера.)
Постепенно Дин вспоминает, что так и не рассказал Сэму всех подробностей того дня. Того ужасного дня в прошлом году, когда Сэма подстрелил оборотень.
– Э-э… – произносит Дин.
Сэм глядит на него.
– Погоди. – Он садится прямее и изучает Дина пристальным взглядом. – Что? Ты же не… Или пытался?
Дин неловко ерзает на кровати, сплетя пальцы на коленях.
– Ну…
– Когда? – спрашивает Сэм, подаваясь вперед.
– Когда тебя в последний раз подстрелили, – отвечает Дин смущенно. – В прошлом году.
Повисает пауза, пока Сэм осознает сказанное.
– Черт возьми, – говорит он наконец, качая головой. – Ты же вроде говорил, будто знал, что я жив?
– Да, нет, я был уверен, что ты умер, – сознается Дин, – и отправился прямиком в тот госпиталь и принял передозировку барбитуратов. Встречался с Билли. Кстати, Чинди куда приятнее. Но, в общем, оказалось, что ты на самом деле не мертв. По-моему, Билли оценила иронию ситуации; она прямо проперлась: ты вовсе не мертв, но зато я теперь умираю и она заберет меня – вот только врачи меня откачали. Так что… – он нетвердо улыбается Сэму, – тогда все сложилось удачно. Поэтому я решил, что и сейчас, наверное, сработает.
Следует долгая пауза. Сэм только смотрит на него.
– Ну ты даешь, – говорит Сэм. – Сложилось «удачно». Ага.
– По крайней мере, ты знаешь, где ты в списке приоритетов, – замечает Дин.
Сэм качает головой и наконец слабо усмехается.
– То есть я все-таки пока еще наверху вместе с Касом?
– Да, – говорит Дин. – Пока еще вдохновляешь во мне суицидальные порывы предельной глупости. Поздравляю.
– Я, гм… я вообще-то подумывал о том, чтобы сделать то же вчера вечером, – признается тогда Сэм. Ну вот и подтверждение.
Дин молчит, глядя на него. Сэм долгое время ничего больше не говорит, уставившись в пол и барабаня рукой по колену, как будто решает, насколько стоит вдаваться в подробности. Наконец он произносит:
– Ты не все содержимое пузырька использовал, ты в курсе?
Дин морщится и качает головой. Он вообще забыл про пузырек.
– Там еще оставалось достаточно, – говорит Сэм. – Пузырек на пять миллилитров, а ты использовал всего около двух. Так что после того, как я выудил его у тебя из кармана и показал врачу, чтобы он знал, что ты принял, – это было, пока тебе делали сердечно-легочную реанимацию, – пузырек остался у меня. Они были настолько заняты тем, чтобы забрать тебя в скорую, что забыли про него, и я… в общем, я положил его в свой карман, так что он остался со мной. К тому моменту, когда ты наконец сподобился вернуться в свое тело, у меня в одной руке был пузырек, в другой телефон. Я искал только шприц. – (Дину очень хочется сделать Сэму выговор, прочитать лекцию о том, какой глупый это был план, но, конечно, никакого морального права на это у Дина в данный момент нет.) – Я собирался написать Саре так же, как ты написал мне. И это после того, как я уже перепугал ее звонком в дороге. В общем, единственное, что меня остановило, это то, что я не сразу смог найти шприц. Но пока я смотрел в это окошечко в двери, я заметил, что там в палате лежала целая коробка шприцов. И я собирался попытаться… в общем, прошмыгнуть туда и стащить один. Но потом ты очнулся.
Дин смотрит на него.
– Нам повезло, что Кас быстро летает, – говорит он наконец.
Сэм фыркает.
– Да, еще секунд двадцать, и я бы это сделал. Ты же знаешь, как принято в больницах: попытки реанимировать человека продолжаются около получаса, а над тобой они работали только минут пятнадцать к тому моменту, так что я решил, еще есть время вернуть тебя. И Каса тоже. Если честно, я только пытался рассчитать время со своей стороны: где именно лечь, чтобы меня нашли скоро, но не сразу, и когда именно написать Саре.
– Да, время просчитать сложно, – соглашается Дин, кивая. – Я думал, что все спланировал идеально, но, как только оказался за Завесой, сразу понял, что плохо упал в снег и, наверное, толком не могу дышать. И я знаю, что просчитался насчет того, где был ты и каково тебе придется, – знаю, что и в этом я облажался. – (Сэм только пожимает плечами, словно теперь они дошли уже до того, что просто улучшают протокол на следующий раз.) Дин продолжает: – И потом я совершенно потерял счет времени. К счастью, Чинди предупредила нас. Но буквально в последний момент – по-моему, Кас откровенно струхнул, когда понял, как долго я уже нахожусь вне тела. Под конец он летел как безумный, чтобы вернуть меня вовремя.
– Так он правда летел, да? – спрашивает Сэм с улыбкой. – Он упомянул об этом, но я не понял, метафора это или он говорит буквально.
– Ну, это был полет за Завесой, – отвечает Дин. – Не то же самое, что летать в реальности, наверное, но ощущения были самые правдоподобные! То есть мне, с моей точки зрения, определенно казалось, что он летит. И быстро. С крыльями! Черт, Сэм, видел бы ты его истинное обличье… – Дин снова начинает улыбаться, вспоминая. – Оно офигенное. ГРОМАДНЫЕ крылья. То есть это, конечно, были его крылья за Завесой – иными словами, вроде как… память о его крыльях. Но черт, Сэм, как же круто они выглядели! И знаешь что: его реальные крылья тоже классные. Я и их увидел – те, что у него сейчас. Они меньше, но очень подходят к оболочке, и у них золото по краям. И они теплые. Он накрыл меня крылом вчера вечером в реанимации, и блин, как это приятно…
– Этот разговор скоро превратится в непристойный? – уточняет Сэм.
Дин вынужден остановиться и подумать.
– Не прямо сейчас, – обещает он.
– Потому что я твой наивный младший братик, не забывай. И ничего о таких вещах не знаю.
– И мне надо следить, чтобы твои наивные ушки не краснели? – ухмыляется Дин. – Не волнуйся, у нас вчера не было сил ни на что, кроме как спать. Я только хочу сказать, что его крылья теплые. То есть в буквальном смысле. Должно быть, перья как-то излучают тепло даже сквозь измерения.
– О! Это мне напоминает, – говорит Сэм и садится прямее, чтобы вынуть что-то плоское и большое из кармана куртки. Это клиновидный кусок сложенного картона, и когда Сэм его разворачивает, внутри обнаруживается аккуратно свернутое бумажное полотенце. Сэм кладет все это на колени, бережно разворачивает бумажное полотенце и вынимает два пера, черное и белое. И протягивает их Дину.
Черное перо из крылышка Каса. И белое перо, которое Дин подарил ему в ответ.
Дин медленно берет оба пера, уставившись на них.
Долгое время он только поглаживает черное перышко Каса.
Он немного удивлен тем, что у него щиплет в глазах. С Касом все хорошо, напоминает он себе, с ним все в порядке (в краткосрочной перспективе…) – теперь уже все в порядке. Но у Дина едва не дрожат руки и дыхание начинает спотыкаться только от того, что черное перышко в целости и сохранности снова оказалось у него в руках.
Сэм наблюдает за ним.
– Оно лежало в кармане твоей куртки, – говорит Сэм тихо. – Прошлой ночью, когда вы оба тут отключились, я отправился на поиск перьев. Вся ваша одежда была испорчена, но я понял, что оба ваши пера, наверное, остались где-то в одежде. Черное перо должно было быть у тебя, но оказалось, что, когда у тебя остановилось сердце, с тебя сняли куртку и в спешке срезали рубаху. Разрезали по центру и по обоим рукавам огромными ножницами. Порезали ее буквально на ленты. Я попросил все это назад – объяснил, что в кармане осталось кое-что важное, – и сестра все никак не могла взять в толк, говорила: «Я проверила карманы, там только воронье перышко». И я ей: «Да, оно самое, спасибо».
Сэм усмехается, вспоминая. Потом уголок его рта подергивается в улыбке, когда он видит, как Дин поглаживает перышко.
– Он в порядке, – говорит Сэм мягко. – И перышко в порядке, и Кас в порядке. Он уже, наверное, закончил с анализами, и мы сейчас встретимся внизу, в фойе. С ним все хорошо.
«Хорошо в краткосрочной перспективе», – думает Дин снова.
– Да, конечно, – отзывается он, заставляя себя убрать перо. Он прячет его в карман новой рубахи и застегивает карман для сохранности. Но глаза у него еще слезятся, так что ему приходится вытереть рукавом лицо. Сэм по-прежнему смотрит, и Дин шутит: – Просто расстроился из-за рубахи! Надо бережнее к ним относиться.
– Ты переводишь их штук по двадцать в год – кошмар какой-то, – соглашается Сэм. – Ну, а белое перышко найти было еще сложнее.
– Точно, оно же осталось в жилете! Который был…
– Который, липкий от крови, был засунут в целлофановый пакет и валялся рядом со скульптурой, в снегу.
– Ты нашел пакет, – говорит Дин, улыбаясь Сэму.
– Нашел, – подтверждает Сэм, улыбаясь в ответ. – На Касе, конечно, уже не было жилета. Его полностью раздели. Врач сказал, что отдал все вещи Каса тебе. Но при тебе ничего этого не было, и белого пера не было, только черное. Я даже заставил бедную сестру снова найти твою рубаху, чтобы проверить, нет ли там второго пера. Я уже, было, почти сдался к двум часам утра, но потом сообразил: наверняка ведь одежда там, где ты лежал в снегу! Пошел туда среди ночи, поползал вокруг того места, где ты лежал. К тому времени там все уже замело снегом. Я чуть руки себе не отморозил.
– Черт, Сэм… Спасибо.
– Наверное, ты мог бы и другое перо найти, а?
– Наверное, – говорит Дин, медленно вертя белое утиное перышко в пальцах, – но мне кажется, он будет рад получить назад именно это. Эй, а как ты его отмыл добела? Оно же было все в крови.
– Оказывается, Сара знает даже больше ухищрений, чем мы, по части отмывания крови с вещей. Она сделала что-то с применением перекиси водорода. Получилось неплохо, а?
– Погоди, Сара? – Дин недоуменно глядит на перо. – Его помыла Сара? Ты что, экспресс-почтой ей его выслал?
– Нет, – произносит от двери знакомый женский голос. – Не почтой. Он мне просто позвонил. Это был, наверное, самый странный звонок в моей жизни.
Дин разворачивается на кровати и обнаруживает Сару, улыбающуюся в дверях. Она толкает перед собой пустое инвалидное кресло. Дин таращится на нее, пока она подвозит кресло к кровати, оставляет там, подходит к Сэму и наклоняется, чтобы кратко поцеловать его. В губы.
