Текст книги "Ты только держись (ЛП)"
Автор книги: NorthernSparrow
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 59 страниц)
– Перо подействует, Кас.
Кас умолкает. Он смотрит на Дина в зеркало, но его взгляд невозможно прочесть.
– Даже если оно заряжено лишь отчасти, это все равно в помощь, правда ведь? – добавляет Сэм.
– Поможет каждая капля, – соглашается Дин.
Кас отводит глаза. Он не отвечает.
***
Они въезжают в пригород Канзас-Сити, и Сэм спрашивает у Каса адрес их таинственного места назначения. Но вместо того чтобы сообщить адрес или хотя бы название места, Кас наклоняется вперед и, облокотившись на спинку переднего сиденья, начинает давать Дину пошаговые инструкции. «Здесь поверни направо… На следующем светофоре налево…» – диктует он практически в ухо Дину и даже начинает показывать направление пальцем через его плечо, щурясь в лучах закатного солнца. «Теперь четверть мили прямо… Вот нужная улица, впереди, поверни там…»
Становится ясно, что он заучил маршрут до места наизусть. «Наверняка чтобы скрыть до последней секунды, куда мы едем», – думает Дин угрюмо. Кас ведет себя так, словно вовсе не расслышал просьбу Сэма про адрес. И когда Дин в конце концов прямо спрашивает: «Куда мы направляемся, Кас?» – в ответ он получает только тишину.
Сэм допытывается:
– Это церковь? Клиника? Что это?
– Здесь поверни налево, Дин, – говорит Кас только. Дин сердито смотрит на него в зеркало. Кас встречает взгляд Дина, но неохотно и лишь на мгновение, и теперь Дин уверен, что в выражении его лица появилась что-то тревожное.
– Вот здесь, – говорит Кас наконец. – Припаркуйся здесь. Мы приехали. Справа, желтое здание. – Импала перескакивает через пандус над тротуаром и заезжает на маленькую парковку, и все они вчетвером смотрят на здание перед ними. Это опрятная приземистая двухэтажная конструкция, выкрашенная в яркий желтый цвет с белой отделкой. На церковь не похоже: нет ни колокольни, ни креста. И на госпиталь тоже не очень похоже. Вообще здание выглядит неприметным – оно не похоже ни на что конкретное. Перед ним виднеется вывеска, но она тоже ничего внятного не сообщает: на ней только ни о чем не говорящее название «Карусель» и логотип в виде солнца, которое выглядывает из-за облака и падает лучиком света на скачущего пони на карусели.
– Черт, да что это за место? – ворчит Дин. (Кас, как можно было ожидать, не отвечает.) Дин находит, где припарковаться, пока Сэм деловито набирает что-то в телефоне. Как только Дин глушит двигатель, Кас выскакивает из машины. На нем нет ни куртки, ни шарфа – только его вечный синий свитер и обезьянья шапка. Холодный ветер полощет косички шапки у него за плечами, пока он идет ко входу в здание, ежась на декабрьском морозе.
– О нет… – произносит Сэм секунду спустя. Он поворачивает телефон экраном к Дину. – Я погуглил название с вывески и адрес.
Клэр заглядывает через его плечо с заднего сиденья, и Дин наклоняется ближе. Втроем они смотрят на верхний результат выдачи в Гугле:
«Карусель – Детский хоспис и центр педиатрической паллиативной помощи – Обслуживает детей округа Канзас-Сити».
– Твою мать! – восклицает Дин, выскакивая из машины вслед за Касом.
***
Дин догоняет Каса и окликает его, заставляя голос звучать спокойно:
– Кас?
Кас останавливается, уже взявшись за ручку двери. Он оборачивается к Дину с явной настороженностью.
Дин спрашивает контролируемым ровным тоном:
– Почему мы в детском хосписе?
На мгновение Кас замирает, держась рукой за ручку двери. Потом он протягивает другую руку: Дин знает, что он имеет в виду, и вытаскивает из кармана перо. Кас выдергивает перо у Дина из пальцев. Кончик пера колышется от ветра, и Дина внезапно охватывает страх, что перо улетит, но Кас крепко держит его и изучает долгие несколько секунд. Он сжимает перо так крепко, что кончики его пальцев начинают белеть – его рука сомкнулась на тоненьком стержне как железная. И снова у Дина создается впечатление, что Кас жаждал видеть перо, прикасаться к нему все это время, но намеренно себе в этом отказывал.
Наконец Кас поднимает глаза на Дина и говорит, кивая на перо:
– Оно может принести пользу. Правильному человеку.
«Бедные сиротки», – думает Дин. Этот комментарий Ровены про бедных сироток, увядающих от чахотки… «Иди в ногу со временем, матушка. От чахотки никто уже не увядает».
Но дети ведь умирают от других болезней.
Теперь подошли Сэм и Клэр.
– Кастиэль? – спрашивает Клэр. – Что происходит? Почему мы здесь?
– Перо заряжено не полностью, – отвечает ей Кас.
Дин стремительно теряет терпение.
– Да, мы уже знаем, ты уже об этом сказал! Но оно все равно может помочь, разве нет? Хоть немного.
Кастиэль медленно, задумчиво кивает.
– Оно может помочь. Я тоже так думаю. – Он открывает дверь.
– Я имел в виду, оно может помочь тебе, – поясняет Дин, но Кас уже внутри, шагает по коридору.
Дин с Сэмом переглядываются на ходу в растущем отчаянии. Клэр спешит позади, шепча:
– Дин? Дин, это то, о чем я подумала? Блин, что он делает?!
– Он делает именно то, о чем мы все подумали, – тихо отвечает ей Дин через плечо. – Черт бы побрал эту Ровену! Вот серьезно, черт бы ее побрал! Не знаю, додумался ли бы он до этого иначе. Пошли… – Он переходит на бег, чтобы нагнать Каса, который уже в фойе, перед стойкой регистрации, вписывает их в книгу посетителей.
Фойе покрыто рождественскими украшениями, которые поначалу сбивают Дина с толку, пока он не вспоминает, что сейчас декабрь, а декабрь означает Рождество (Дин почти о нем забыл). В углу стоит огромная елка, усыпанная мерцающими серебристыми огнями, и все имеющиеся поверхности устланы сугробами искусственного снега, подарками, игрушками (по большей части настоящими) и целыми армиями пластмассовых снеговиков. С потолка свисает кукла Санта-Клауса в санях, запряженных девятью оленями (возглавляет их, конечно, Рудольф с красным носом, мигающим от батарейки). В другом углу выставлена еврейская инсталляция с ханукальной менорой. Дину думается, что все это немного чересчур, пока Сэм не шепчет, наклонившись к нему: «Наверное, для некоторых детей это последнее Рождество».
«Черт бы побрал эту Ровену! – снова думает Дин. – Умирающие дети в Рождество – ну какой ангел тут устоит?»
Хотя, на самом деле, многие ангелы устояли бы. Но, очевидно, не Кас.
Кас заканчивает записывать их имена в книгу и сообщает Дину через плечо:
– Нас ожидают. Прямо по коридору и налево. – С этими словами он снова направляется вперед.
– Ты можешь подождать секунду… – начинает Дин, но Кас уже ушел, и снова Дину приходится бежать, чтобы догнать его. Уже ясно, что Кас спешит специально, дабы избежать вопросов, и Дин в конце концов рывком хватает его за плечо, заставив остановится. – Подожди! – требует он. Вид у Каса по-прежнему настороженный, но он останавливается, со вздохом глядя в пол. – Поговори со мной, – просит Дин. – Поговори с нами, – поправляется он, когда их догоняют Сэм и Клэр.
Кас наконец поднимает глаза. Теперь выражение лица у него стоическое: спокойное, серьезное и грустное, и в глазах читается какое-то смиренное принятие, от которого у Дина холодеет кровь.
Кастиэль говорит Дину, понизив голос:
– Для меня благодати недостаточно.
Дин отвечает так же тихо:
– Ты все время это повторяешь. Но ты же не знаешь наверняка. Не знаешь.
– Знаю, – говорит Кас. Сэм и Клэр вежливо остановились поодаль, и Кас поворачивается к ним со словами:
– Сэм… Клэр. Я не знаю, как отблагодарить вас за все. За исследование, Сэм, и за идею, которая оказалась гениальной, и за то, что ты рискнул связаться с Ровеной и Кроули. И, Клэр, тебе тоже спасибо за то, что ты приехала сюда издалека и согласилась на извлечение благодати. Это был очень смелый и великодушный поступок. Не могу даже передать, как я это ценю. – Он смотрит на них по очереди: на Клэр, потом на Сэма и наконец на Дина. – Но оказывается, что для меня благодати просто слишком мало.
– Но мы же даже не изучили ее как следует! – протестует Сэм. Как и Дин с Касом, он пытается говорить на пониженных тонах (надо полагать, тут вокруг, в палатах, больные дети – даже умирающие дети, – и повышать голос кажется неуместным). Поэтому все это превращается в спор шепотом – тихий, и оттого еще более горячий. Сэм подходит ближе. – Может быть, мы сможем измерить ее силу! – говорит он пылким шепотом. – При помощи метода, описанного в блокноте Хранителей Знаний. Давай хотя бы измерим, сколько в пере благодати, Кас! Проверим, прежде чем ты примешь решение…
– Уж если я что-то еще могу, так это оценить перо из крылышка, – отвечает Кас резковато. – Особенно свое собственное. – Он снова поднимает перо, и все присутствующие смотрят на него. – Оно правда мне особо не поможет. Простите, – говорит Кас. Потом, оглядывая своих попутчиков, кажется, впервые замечает их обескураженный вид, поэтому добавляет: – Вы что, не понимаете? Это же не плохо! Пусть благодати недостаточно для меня, но она может помочь кому-то еще! Особенно кому-то маленькому! Маленькая частичка благодати не окажет заметного воздействия на меня, но может оказать огромное воздействие на маленького человека. Человеку, который раза в четыре меньше меня, она может существенно помочь. Скорее всего, даже вылечить полностью. – Он умолкает, глядя на спутников. – И честно говоря, все мы знаем, что я – не лучшее применение этому перу. Особенно когда я почти уверен, что оно мне не поможет.
Дин мог бы поспорить и о «лучшем применении», но мучительнее всего звучит это «почти уверен». «Почти уверен – не то же самое, что уверен», – думает Дин. И даже при всем этом оно может остановить ту одну малюсенькую клетку. Ту клетку, о которой Дин думает каждую ночь, ту губительную клетку, которая оторвется, попадет в кровоток… «Хорошо, пусть перо не вылечит его совсем. Но что если оно остановит ту одну клетку?»
Тем временем Кас говорит:
– Эмили стало хуже на этой неделе, – и Дину хочется застонать вслух.
Эмили. Ну конечно!
Малышка в платье принцессы. Та, что так оберегала Кастиэля.
Девочка, которая так переживала, что Кас один на химиотерапии, и которая намеренно с ним подружилась. Та, что с таким подозрением отнеслась к Дину и допытывалась, почему он не был рядом с Касом с самого начала.
Клэр говорит с нескрываемым отчаянием:
– Я не понимаю… Кастиэль, что ты делаешь?
Кас отвечает ей почти ласково:
– Здесь, в 103-й палате, мой друг. Маленькая девочка. Она живет в Канзас-Сити, но лечится в Денвере, как и я, – я познакомился с ней там, в клинке. У нее тоже рак. Другой тип, более тяжелая форма. На этой неделе у нее отказало несколько органов – Дин, теперь у нее почечная недостаточность и анемия: очень низкий гемоглобин. Она, по сути, задыхается, и, по-моему, у нее имеются и респираторные проблемы тоже. Ее мать связалась со мной, чтобы сообщить. Это перо может помочь ей.
– Кас… – начинает Дин.
– Ей восемь лет, – говорит Кас.
На это ни у кого не находится ответа.
– Я живу на свете уже тысячелетия, – говорит Кастиэль тихо. – А она прожила всего несколько лет – едва ли достаточно, чтобы попробовать в жизни хоть что-то. Она заслуживает жизнь. Разве нет?
Дину приходится отвернуться и отойти к ближайшему окну, откуда видно стоянку и жизнерадостную вывеску заведения. «Карусель», – читает он снова и смотрит на логотип со скачущим пони и солнышком, выходящим из-за облака. «Это что, должно нас приободрить, что ли? – думает Дин. – Приободрить родителей умирающих детей? Карусель, типа, должна напоминать о гребаном круге гребаной жизни? Потому что круг жизни – это хуйня собачья. Жизнь – не круг. Пони никогда не возвращается. Пони оказывается в могиле. Это дорога в один конец».
Дин смутно осознает, что поднял к голове руки, но только когда он слышит сзади встревоженное «Дин?» от Каса, он понимает, что схватился за голову, в отчаянии уставившись на нарисованного пони. Он делает вдох, заставляет себя опустить руки и поворачивается к Касу.
– Дайте нам минутку? – просит он Сэма и Клэр. Сэм выглядит совсем сдувшимся, а у Клэр вид такой, будто она вот-вот заплачет, но они кивают и вместе отходят обратно в фойе. Кас смотрит им вслед, пока они не оказываются за пределами слышимости, потом переводит взгляд на Дина.
«Я могу его отговорить», – думает Дин. Чего ему на самом деле хочется, так это схватить Каса за плечи и встряхнуть его, буквально встряхнуть, а затем заставить использовать перо для себя. (Мысль о бедной малышке Эмили, которой всего восемь лет и которая задыхается в своей палате, Дин старается загнать в самый дальний угол разума.) Но, конечно, заставить Кастиэля что-либо сделать не удавалось никогда: они уже давно выучили, что чем сильнее на Кастиэля давишь, тем больше он упирается. Более перспективный подход – это уговорить Кастиэля самостоятельно продумать ситуацию, убедить его посмотреть на нее под другим углом. У Дина даже начинает формироваться логический довод – о том, что Кас просто-напросто гораздо важнее, чем любая восьмилетняя девочка. Как бы трагична ни была смерть Эмили, правда в том, что Кастиэль – важная фигура во вселенских сражениях, развернувшихся на земле в последние годы. Важнейшая фигура. Он – умелый воин и искусный стратег, у него есть связи, он сыграл ключевую роль, у него огромные знания… он нужен. Он может оказать существенное влияние на мир. Умирающий ребенок – это, конечно, очень грустно; да что там, это трагедия, очевидно, с этим никто не спорит. Но является ли предотвращение этой трагедии наилучшим стратегическим выбором в данной ситуации?
Не говоря уже о том, что Кас нужен другим людям. Например, Кас нужен Сэму. И Клэр он тоже нужен.
Да Кас нужен всему миру!
И… Кас нужен Дину.
«Я не могу потерять его», – понимает Дин, и, кажется, только сейчас он впервые по-настоящему осознает, настолько отчаянно он нуждается в том, чтобы Кас оставался жив. «Я не могу потерять его. Не могу. Не могу. Просто не могу».
Он уже планирует свою речь, продумывает, как лучше ее сформулировать, на какие слабые места надавить, какие психологические рычаги использовать, как лучше всего убедить Каса – или даже просто вынудить при помощи чувства вины – изменить свое решение. Но слова умирают у него на губах, когда Кас – который все это время смотрел на Дина молча со все большей тревогой во взгляде – делает шаг ближе и шепчет, так тихо, что Дину приходится напрячься, чтобы услышать его:
– Это же правильный поступок, да?
Удивительнее всего в этом то, что Кас, похоже, не уверен.
Упал какой-то барьер, какая-то маска, которую Кас носил весь вечер, и теперь Дин видит – Кас позволяет Дину увидеть, – что он не уверен.
– Да? – спрашивает он Дина. – Это же правильный поступок? Я хотел спросить твое мнение.
Дин смотрит на него молча.
«Он спрашивает у меня, – думает Дин потрясенно. – В первый раз, черт возьми. Впервые он спрашивает мое мнение об очередном своем безумном решении до того, как приводит его в исполнение. Я миллион раз просил его спрашивать у меня о подобных вещах. И он наконец спрашивает».
Это значит, Дин действительно может заставить Каса передумать! Если только надавить на слабые места, использовать рычаги – это сработает, Дин уже чувствует.
Может быть, Дин даже может просто…
…солгать ему…
…обманом убедить его…
…что эгоистичный выбор – это правильный выбор.
Дин открывает рот, чтобы сказать: «Нет, это неправильный поступок. Ты должен использовать перо для себя».
Но слова не приходят.
Кас делает еще полшага ближе. Теперь он всего в шаге от Дина. Вечерний свет из окна в коридоре падает ему на лицо, и на мгновение его глаза приобретают почти неземной голубой цвет.
В эту секунду Дин мысленно переносится в прошлое, в тот ужасный год, когда Кас только взял в привычку подходить вот так близко и смотреть на Дина в упор этим загадочным взглядом. Этим глубоким непостижимым взглядом своих голубых глаз… От этого взгляда Дин всегда чувствовал себя немного не в своей тарелке. Отчасти из-за ощущения, что его так внимательно изучают. Отчасти потому что взгляд всегда сообщал странное чувство, будто дверь открыта в обе стороны, и Кас позволяет Дину так же изучить себя.
Отчасти и по иным причинам…
«А что тут спасать? – спросил Кас тогда одним судьбоносным вечером. – Что тут спасать? Я не вижу здесь ничего, кроме боли». Дин ответил: «Тут можно поступить правильно, а можно неправильно, Кас, и ты это знаешь».
И теперь Кас спрашивает:
– Это же правильный поступок, да? – Он ждет ответа Дина.
Дину отказывает дар речи.
– Да… – произносит он наконец слабым голосом. – Да… Наверное… – Он пытается отыграть сданные позиции: – Но Кас, ты подумал о том, что, гм… может быть, ты просто более важен?
– Нет. На самом деле, нет, – говорит Кас гораздо увереннее, качая головой. – Я думал об этом. На первый взгляд может показаться, что ангел, или даже бывший ангел, может оказать большее влияние на ход событий, чем маленькая девочка. Но, если вспомнить предметно, по большей части я лишь совершал ошибки. Большие, грандиозные ошибки; ошибки, которые влияли на мир; но все же ошибки. Единственный раз, когда я, как мне кажется, сделал что-то стоящее, был уже годы назад. – Он добавляет, немного грустно: – То время ушло. – Потом умолкает, задумавшись. Дин теперь может только безмолвно смотреть на него. На его худощавую фигуру, на нелепую обезьянью шапку, на мягкий синий свитер, на то, как падающий свет оставляет в тени половину его лица и как сияют его голубые глаза, словно зажженные изнутри. И главным образом Дин наблюдает за игрой выражения на лице Каса: за отражением интеллекта, вдумчивости, участия.
Дин вспоминает очерченный светом силуэт Каса у окна в Денвере, когда Кас поливал цветок. «Ангел, ухаживающий за цветком», – подумалось Дину тогда.
«Ангел, ухаживающий за умирающим ребенком».
Кас делает медленный вдох и говорит размеренно:
– Теперь я знаю, что есть такая вещь как слишком рано оборванная жизнь. Как бы коротки ни казались ваши жизни нам, ангелам, тем не менее есть такая вещь как слишком короткая человеческая жизнь. Теперь я вижу, что в человеческой жизни, в пребывании здесь есть ценность. Это не просто ступень на пути в Рай. Человеческая жизнь самоценна, она должна быть в определенном смысле… полной, насыщенной… должна успеть расцвести. На это нужно время. Нас ведь никогда не учили этой концепции, понимаешь, это я познал сам, пока был здесь. С тобой. – Он делает паузу, глядя на Дина. – Я научился этому у тебя, если честно. Поэтому я хотел уточнить у тебя.
Вглядываясь в Дина с предельным вниманием, он добавляет:
– И Дин, это же ничего для тебя, правда? Ты же будешь в порядке в любом случае?
И снова Дин не может придумать, что сказать.
«Можно разыграть эту карту, – думает он. Мысли текут в его голове очень медленно (думать стало на удивление трудно). – Можно разыграть эту карту, можно сказать, что я буду убит горем, заставить его потратить перо на себя, только чтобы не делать мне больно. Он, наверное, пойдет на это. Но, если он прав насчет пера, это даже не спасет его. А маленькая девочка умрет. И это будет висеть над нами вечно. До конца его дней».
Кас тем временем меняет тему. Он говорит задумчиво, словно мысленно прорабатывает оставшиеся детали:
– Я подумал, есть ведь еще остаток курса химиотерапии, и есть радиация. Кроме того, доктора упоминали совершенно иную форму химиотерапии, на которую меня можно перевести. И у меня есть второе перо: может быть, получится найти благодать какого-то другого ангела или какую-нибудь из священных реликвий. То есть еще есть кое-какие варианты. – Он смотрит на Дина. – Правда?
«Кое-какие варианты».
– П-правда… – шепчет Дин. Его голос дрожит настолько, что почти заикается. – Правда.
– Спасибо, – шепчет в ответ Кас. Он треплет Дина по плечу, потом проскальзывает рукой ему на шею и гладит по волосам на затылке. Это одно из этих странных почесываний по шее, к которым Кас прибегает время от времени, и, хотя оно краткое, прикосновение настолько легкое и ласковое, что Дин едва не теряет контроль над собой тут же.
Прежде чем он успевает сказать что-либо еще, Кас зовет, повысив голос:
– Сэм, Клэр! – Они подходят обратно. Вид у них обоих слегка оцепеневший; у Клэр красные глаза. Кас поворачивается к ближайшей двери, и Дин понимает, что все это время, пока они разговаривали, они стояли прямо у палаты 103. Кас поднимает руку, чтобы постучать.
– Ты уверен? – удается выговорить Дину. – Ты абсолютно уверен? Что хочешь поступить так?
Кас кивает и стучит в дверь.
***
Дверь открывает медсестра.
– А, Кастиэль Винчестер, верно? – спрашивает она. Кас кивает, и сестра говорит: – Так хорошо, что вы приехали повидать Эмили! Особенно в вашу неделю перерыва, – добавляет она, бросив мимолетный взгляд на его обезьянью шапку. После этого сестра выскальзывает за дверь и притворяет ее за собой. – Вы все друзья Эмили? – спрашивает она.
– Да, – отвечает Кас, прежде чем кто-либо успевает раскрыть рот.
– Позвольте я введу вас в курс дела, – говорит сестра. – Вы наверняка уже знаете, но на всякий случай должна вас предупредить, что Эмили в очень плохом состоянии. Дела у нее хуже, и боюсь, ей осталось недолго. Скорее всего, она не поймет, что вы здесь, – она очень слаба и в последние дни почти не приходит в сознание. Мы пытаемся обеспечить ей максимальный комфорт, но помимо этого мало что можем сделать. По причине ее состояния мы не принимаем случайных посетителей, но, когда я сообщила ее матери, что прийти хотите вы, мистер Винчестер, она сказала, конечно, приходите. – Сестра обводит взглядом всех присутствующих. – Простите за прямоту, но я должна убедиться, что вы понимаете: если вы хотите попрощаться, сделать это нужно сейчас.
– Мы понимаем, – говорит Кас. Сестра открывает дверь.
***
Поначалу Дин уверен, что они пришли не в ту палату. Ребенок в постели – это вовсе не Эмили: непонятно даже, мальчик это или девочка – виден только какой-то иссохший малыш лет пяти-шести, не больше; худенькая фигурка из тонких костей, обтянутых бледной кожей в синяках. Ребенок абсолютно лысый. Он увит кислородными трубками и трубками капельниц – кажется, что трубок в кровати больше, чем ребенка. В воздухе улавливается неприятный кисловатый запах несвежего дыхания и телесных жидкостей, смешанный с безрадостными больничными запахами спирта и йода. Дин знает этот запах: это зловоние приближающейся смерти. Бедный ребенок уже выглядит абсолютно коматозным. Он лежит настолько безвольно, что Дина на мгновение посещает мысль, уж не умер ли он (или она), пока никто не заметил. Но в палате слышен тихий хрип – кажется, сопровождающий дыхание ребенка, – и быстрое беспорядочное пищание стоящего рядом аппарата – видимо, монитора сердечного ритма.
Ребенок в кровати – очевидно не Эмили. И женщина, ссутулившаяся на стуле рядом – не мать Эмили, Шэрон. Она выглядит лет на десять старше, усталая и в морщинах. На ней только джинсы и бесформенная футболка – и никаких следов элегантного макияжа, который носила Шэрон. Ее волосы затянуты в неопрятный хвост и выглядят немытыми и нечесаными несколько дней. И лицо, как ни странно, ничего не выражает: она просто тяжело сидит на стуле, уставившись в противоположную стену.
Женщина переводит взгляд на них (Кас с Дином входят первыми, Сэм и Клэр идут следом). Она, кажется, даже не осознает, что в палату вошли четыре человека, – только смотрит на них отрешенно.
«Вот так выглядит “пустой взгляд”», – думает Дин, уже собираясь извиниться за то, что они зашли не туда. В этот момент женщина с усилием поднимается на ноги и говорит:
– Кастиэль. Как хорошо, что вы пришли. И – Дин, правильно?
Это Шэрон.
А значит, тощая фигурка в кровати – малышка Эмили.
– Здравствуйте, Шэрон, – говорит Кас. Они занимают места у постели: Кас – рядом с Эмили, Шэрон – с противоположной стороны, и Дин, Сэм и Клэр – машинально столпившись у изножья кровати. Кас долгое время смотрит на Эмили, потом говорит ее матери: – Я был очень опечален новостью о том, что состояние Эмили ухудшилось.
– Говорят, еще пара дней, не больше, – отвечает Шэрон, на удивление безэмоционально пожав плечами. – Наверное, сейчас уже в любую секунду. – Сэм молча смотрит на Дина, и Дин знает, что означает его взгляд. Они оба уже не раз видели это оцепеневшее безразличие – у жертв. Особенно у жертв, которые прошли через длительные испытания.
– Здравствуй, Эмили, – заговаривает Кас с девочкой. Он ласково накрывает ее руку своей – она не реагирует никак.
Кас поднимает глаза на Шэрон и просит:
– Вы не возражаете, если я произнесу небольшое… – Он колеблется, словно не уверен, как сформулировать просьбу. – Откровенно говоря, это своего рода ритуал, – произносит он наконец. – Целебный ритуал от… – Он снова запинается. – Я узнал его от своей… семьи. То есть от своей старой семьи, от той, в которой я вырос. Если вы не возражаете. Это займет всего минуту.
– Это что, какая-то новомодная астрологическая чушь? – спрашивает Шэрон, сузив глаза и складывая руки на груди. – Потому что все это мы уже проходили. Заговоры, пробиотики, витамины, всевозможные диеты – чего мы только не пробовали! И у каждого – у КАЖДОГО, кого я встречаю – есть своя бредовая теория, которую он хочет опробовать. Каждый, кто знаком с ситуацией десять секунд, почему-то уверен, что у него есть гениальная идея, которая не пришла мне в голову за все прошедшие полтора года!
Ее внезапная горячность немного неожиданна, и в комнате повисает тишина. Кас снова смотрит на Эмили. Клэр притихла, одной рукой сжимая прядь своих светлых волос. Сэм и Дин снова переглядываются.
Но Кас только поднимает глаза и говорит спокойно:
– Это всего несколько слов. Она даже не заметит.
Плечи Шэрон слегка опадают. Она отвечает извиняющимся тоном:
– Простите. Я просто не хочу, чтобы ее беспокоили. Если честно, это был такой паршивый месяц… Паршивые шесть месяцев. Да что уж там, полтора года. Весь ее последний год был такое дерьмо… и вот наконец она ничего не чувствует, и… я просто не хочу, чтобы она больше страдала. Даже немного.
Кас внимает из кармана перо и показывает его Шэрон.
– Она ничего не почувствует, обещаю. Я только положу это перо ей на горло и скажу несколько слов. И это все.
Неожиданно для всех присутствующих Шэрон начинает смеяться. Она смотрит на перо и бесконтрольно хихикает, хриплым смехом, который все не заканчивается. Кас хмурится в явном замешательстве, держа перо в пальцах. «Защитная реакция», – думает Дин, глядя как Шэрон заходится смехом.
– Простите, – говорит она, пытаясь взять себя в руки. – Мне просто подумалось, что это забавно, ведь знаете, Кас, странное дело, но она была убеждена, что вы – ангел! Ну не абсурд ли? Она говорила, что иногда ей были видны ваши крылья. Особенно после того, как виделась с вами в последний раз, все не унималась: «Мам, тебе надо глаза проверить, как ты не видишь его крылья – они же теперь так ясно видны!»
Кас моргает, глядя на нее и медленно опуская руку. Дин, Сэм и Клэр замирают на месте.
Шэрон продолжает:
– После нашей с вами последней встречи она даже описывала мне расцветку ваших перьев – только представьте! Рассказывала про то, каких они оттенков, как на ваших перьях видны вкрапления золота, и как самых длинных перьев у вас нет, но ваши крылья все равно очень красивые. И спрашивала меня, потеряли ли вы перья из-за химиотерапии и вырастут ли они снова. Ну не смешно ли? Я спросила у врачей, и мне сказали, что химия иногда может вызывать галлюцинации, так что я просто… подыграла ей. Сказала: «Конечно, Эм, конечно у Кастиэля великолепные крылья!» – Шэрон снова смеется. – И теперь появляетесь вы с каким-то пером! Да еще и для целебного ритуала! Она была бы в восторге, но что самое-то смешное, она никогда не узнает об этом. Говорят, она скорее всего уже не очнется, так что, понимаете, она не узнает, что вы приходили сюда с пером для нее… – Теперь Шэрон вытирает глаза и шмыгает носом, подавляя всхлип. Переход к слезам оказывается неожиданно резким, но Шэрон моментально достает из кармана пачку бумажных платков, выдергивает один и сморкается. – Простите, простите, я очень взвинчена, как вы, наверное, заметили… В общем… – Она сминает платок и бросает его точно в мусорную корзину, потом смотрит на оставшуюся пачку в руках. Она пуста – Шэрон использовала последний платок. – Надо было купить упаковку из восьми пачек… – бормочет она.
– Вот, вот, у меня есть… – неожиданно говорит Клэр, залезая в карман куртки.
Дин пользуется возможностью, чтобы прошептать Касу:
– Она видела твои крылья?
Кас шепчет в ответ:
– Бывает иногда с людьми, которые близки к смерти.
Шэрон с благодарностью принимает у Клэр салфетку, выбрасывает пустой пакетик в мусор и поворачивается к Кастиэлю со словами:
– В общем, Эм была бы очень рада, что вы принесли ей перо.
– Надо же… – говорит Кас. – Это… забавно, да. Какое совпадение…
От смеха не осталось и следа – он прошел так же быстро, как начался: теперь Шэрон выглядит лишь очень уставшей. Она наклоняется к Эмили, чтобы погладить ее лоб.
– Ты слышишь, Эм? – говорит Шэрон, и от ее материнского голоса становится больно. Как только она заговаривает с Эмили, из него исчезают вся горечь и усталость, и им на смену приходит мягкий, ласковый, ободряющий тон. – Эм, к тебе пришел Кастиэль, – оживленно говорит Шэрон своей коматозной дочери. – Твой друг Кас, помнишь его? Он принес тебе перо, Эм! Настоящее ангельское перо! Здорово, правда?
Потом она отступает к изножью кровати и говорит Касу:
– Ладно, делайте что вы там хотели с пером.
***
Кас подходит ближе и бережно перекладывает руку Эмили, чтобы сесть на край кровати рядом с ней. Присев, он оборачивается к Шэрон, добавляя через плечо:
– Да, и может присутствовать свет. Не переживайте об этом – глаза прикрывать не нужно.
Шэрон явно немного озадачена этими словами, но ничего не говорит. Кас протягивает руку и осторожно кладет перо на шею Эмили (в то же самое место на горле, где перо лежало у Клэр во время ритуала Ровены). Долгое время он держит перо за стержень, как будто никак не может заставить себя отпустить его.
Дину хочется спросить: «Ты уверен, Кас? Ты точно уверен?» Но Эмили в ужасном состоянии, и близость ее смерти (не говоря уже о душераздирающем отчаянии Шэрон) сделали решение неизбежным. Как бы ни болело сердце Дина за Каса, теперь оно болит и за Эмили тоже (и, может быть, даже больше – за Шэрон). Теперь кажется, что другого пути уже нет.
Следует долгая пауза, во время которой все стоят, затаив дыхание, и кажется, что время замерло. Дин все еще невольно думает: «Я мог бы заставить его передумать… я мог бы заставить его…»
Но он ничего не говорит.
Наконец Сэм подает голос:
– Кас?
– Я готов, – отвечает Кас. Он убирает руку, оставив перо на шее Эмили.
После этого Кастиэль произносит семь или восемь медленных, размеренных слов. Должно быть, это ангельский язык: слова звучат характерным величавым набором слогов, произносимых с почти шекспировской торжественностью. Кас делает паузу, потом повторяет речь заново. Еще одна пауза, еще один повтор – и Кас поднимается с кровати, отступая назад.
