Текст книги "Не отбрасывая тень (СИ)"

Автор книги: F-Fever

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 44 страниц)

========== Глава LXXXV. ==========

Что-то странное происходит с моим телом: я не ощущаю гравитации, будто парю в воздухе, не касаясь земли; ни холода, ни тепла, словно я в вакууме, в своеобразном воздушном пузыре, защищенном от всего и от всех, и единственное, что я чувствую – это спокойствие. Оно охватывает меня, словно теплый плед; оно опускается откуда-то сверху на мою кожу и проникает сквозь поры внутрь, в мое тело, которое реагирует на ощущение так, словно это наркотик.

Оно реагирует так, словно где-то там Он думает обо мне.

Я просто купаюсь в этом спокойствии. Я не хочу задавать вопросов о том, где я или что произошло; я не хочу знать, сон это или реальность. Все, что мне нужно – это остановить время и остаться в этом коконе спокойствия и защищенности навсегда, чтобы ничьи когти, ничьи клыки, ничьи крылья и ничьи чувства сюда не пробились.

Кроме…

Маленькая едва ощутимая пленка, защищающая меня от боли, отчаяния и необходимости бороться, вдруг дает трещинку. Я чувствую эту трещинку кожей и мне даже не нужно открывать глаза, чтобы увидеть ее: она там, на самом видном месте, на уровне моего лица, и через нее просачивается запах, от которого я столько раз пытался убежать: Его запах.

Его тела. Его волос. Его одеяния. Его крыла. Это Его головокружительный запах, который я столько раз пытался описать и не мог, а сейчас вдруг понял: у него нет определения. Это не запах экзотических цветов или тропических фруктов, это не запах смены сезонов или буйства природных красок и явлений, это не запах амброзии или подарка с небес.

Это любовь. Он пахнет для меня любовью. Он пахнет для меня той магической, головокружительной и отчаянной силой, которая толкает меня к Нему, толкает на безумства, на мольбу и на прощение. Этот сумасшедший и фантастический запах, совершенно не поддающийся описанию – это любовь. Любовь к Его крылу, к тому, как Он улыбается своим мыслям, к тому, как переплетает свои пальцы с моими, целует в губы и отбрасывает непослушные черные пряди со лба; как обнимает меня, прижимая к себе, и как понижает голос; как смотрит на меня из-под длинных ресниц и засыпает рядом со мной, уткнувшись носом в мое плечо.

Все это – любовь.

И в тот момент, когда я понимаю это, трещинка в коконе спокойствия вдруг расползается в разные стороны, расширяясь и увеличиваясь. Не открывая глаз, я прислушиваюсь к тому, как она увеличивается, покрывая тонкую поверхность защитного вакуума причудливым узором, пока не замирает где-то за моей спиной.

Одно или два бесконечных мгновения ничего не происходит.

Секунда.

Вдох.

Удар сердца.

И весь кокон разлетается на мелкие осколки, словно брошенная в стену чашка. Будто взрывной волной, меня отбрасывает назад, куда-то во тьму, в которой я плаваю еще несколько секунд, бултыхаясь во мрачной безвестности. Нет ни падения, ни спокойствия; только беспроглядная темнота.

А потом моя голова взрывается. Ее вдруг в одну секунду заполняет одновременно столько ярких видений, воспоминаний, ощущений и чувств, что, клянусь, я слышу треск, с которым она ломается на части. Бессознательно, будто пытаясь удержать ее целой, я сдавливаю виски руками и сжимаю зубы от боли. Мелькающие перед глазами картинки ослепляют меня; они меняются очень быстро, словно фотографии при перемотке, не давая мне их даже рассмотреть.

А когда я мгновением позже делаю глубокий вдох, картинки останавливаются. Тьма разрывается, будто паутинка; видение перед моими глазами становится таким объемным и заполняет мою голову так ощутимо, что, когда опора подо мной исчезает, мне кажется, что я упал в эту картинку и очутился в ней, словно переместился в другое место.

Я вижу – своими глазами – берег реки, на поверхности которой сверкают, словно россыпь драгоценных камней, лучи теплого солнца. Все становится таким живым и реальным, что я собственной кожей ощущаю и теплый ветер, и запах белья от стоящей рядом со мной корзины, и касание широких хлопковых штанов и рубашки к своему телу, когда я наклоняюсь над рекой и даже не удивляюсь, увидев свое отражение: на меня смотрит совершенно чужой человек. Прямой нос, рыжие волосы, круглое розовощекое лицо и чуть выдающийся вперед подбородок.

И только глаза мои. Глубокие, кофейно-шоколадные, с пронзительным и гипнотизирующим взглядом.

И когда я смотрю в свои глаза, все вокруг меня ускоряется. Словно фильм в перемотке, я вижу Его рядом со мной, в тени под деревом, на берегу реки… и не узнаю. Волосы чуть взъерошенные, глаза серо-голубые, вся белая кожа усыпана веснушками, но, что больше всего меня удивляет – ни капли надменности и высокомерия. Он широко и легко улыбается, Он выглядит открытым и дружелюбным, когда протягивает мне руку и переплетает наши пальцы, и я зачарован Его красотой так сильно, что боюсь даже вдохнуть, словно Он может растаять…

А потом все меняется, перематывается, не давая мне даже заострить внимание на том, что я вижу; я вдруг оказываюсь рядом с маленьким, приземистым домиком. Я лежу на спине и вижу над собой бескрайнее темно-синее небо, усыпанное звездами так сильно, что кажется, будто оно серебряного цвета и до каждой из них можно дотянуться рукой. Я смотрю на звезды, на их чарующий, холодный блеск, не мигая, пока глаза не начинают слезиться; и тогда я закрываю рану в животе ладонями, а стоящая рядом со мной Сибилла падает на колени и смотрит на свои окровавленные руки. Ее лицо искажается, она начинает всхлипывать и переводит взгляд на меня, но я вижу только звезды и я смотрю на них до тех пор, пока глаза не закрываются сами.

Я даже не чувствую боли…

Когда я открываю их, казалось бы, через мгновение, меня ослепляет свет огня. Я сижу так близко перед костром, что чувствую, как от исходящего от него жара краснеет лицо, но я не отстраняюсь; лишь поднимаю глаза и смотрю на танцующих вокруг меня людей. Они прыгают и танцуют вокруг костра; в нестройном хоре голосов ощущается мелодия, но не разобрать слов, только гудение, поднимающееся к небу, будто призыв богам спуститься на праздник.

Я смотрю на свои тонкие, маленькие руки, на свою смуглую кожу и яркую одежду, на украшения из перьев на шее и босые ноги, а потом осторожно касаюсь пальцами своих волос, но они слишком короткие, чтобы я мог увидеть их цвет.

Я оглядываюсь по сторонам в поисках воды или предмета с зеркальной поверхностью, но вдруг натыкаюсь взглядом на Него. Он стоит поодаль от всеобщей суматохи и веселья; бездонные черные глаза с огненными всполохами неотрывно смотрят на меня, и ноги сами несут меня к Нему – подальше от горячего огня, поближе к пламени.

Он заключает меня в объятия, прижимая к себе, и я глубоко вдыхаю запах Его тела, закрывая глаза. Его ладони лежат на моей спине, а темные волосы щекочут мою шею, когда Он опускает голову, прижимаясь щекой к моей щеке. Он ничего мне не говорит, только сжимает в крепких объятиях, словно боится отпустить, и я дышу им, питаюсь Его близостью, прислушиваюсь к нестройному пению танцующего племени и равномерному стуку ладоней о деревянные барабаны, и это гипнотизирует так, что даже сердце бьется в одном ритме.

Я обнимаю Его, кладу подбородок на Его плечо и смотрю на такое далекое и такое близкое небо, и знаю, что боги видят нас и слышат, и пока все воспевают их доброту и снисходительность, я безмолвно воспеваю их горделивую глупость, из-за которой они отпустили на землю самого прекрасного ангела, обнимающего меня так сильно, словно во мне он нашел свой рай.

И я не знаю, что происходит и почему вдруг я теряю крепкие объятия; я чувствую растерянность и отчаяние, пока бегу вперед, сбив ноги в кровь, и только мгновением спустя я нахожу свое спокойствие в том, как останавливается сердце, когда земля уходит из-под ног и я на мгновение замираю в воздухе, раскинув руки, будто птица, и река подо мной, в темноте кажущаяся черной, выглядит как кинолента, распятая посреди высоких деревьев. Я лечу вниз, навстречу этой пленке, словно хочу стать частью ее сюжета и изменить ход заснятых событий; я закрываю глаза, ощущаю ветер на своем лице…

…и оказываюсь на обрыве. Далеко вперед простирается синее-синее море, напоминающее мне любимые глаза, и, когда Его руки обнимают меня со спины, я улыбаюсь. Он теплее солнца, Он пахнет любовью, Он – моя защита, мое лекарство от летней печали, мое самое лучшее сновидение; Он здесь со мной.

На горизонте, где небо и море сливаются воедино, маячит маленький кораблик – едва заметная точка. Скоро он причалит у берега и я поднимусь на борт; скоро я отчалю и оставлю своего ангела на земле, вдали от меня, и я уже знаю, что это будет тяжелое плавание, пока я не высажусь на других берегах и не призову Его в свои объятия.

Я никогда не любил прощаться, а особенно – прощаться с тем, от кого по своей воле я бы и шагу в сторону не ступил.

Он зарывается лицом в мои волосы и целует меня в макушку, бормоча мне наши клятвы, кочующие из губ в губы, через вдох, по рукам и пальцам; потерянные в постели, спрятанные в складках одеяла, оставленные рядом с кроватью, будто подарок, и повторяемые едва слышно, словно нас могут послушать и лишить языка за то, как мы говорим о любви. Он шепчет их по памяти и итальянский в Его устах похож на музыку.

Музыку, под которую Он провожает меня на корабль, и даже когда мы отплываем, я стою на палубе до тех пор, пока могу видеть Его на берегу, и только после того, как родные берега Венеции скрываются из виду, я закрываю глаза и слушаю, как угодливо моя память оживляет Его голос, словно Он сейчас стоит рядом со мной.

Я вспоминаю Его голос и когда иду ко дну днем позже, все дальше от воздуха, окруженный вещами и обломками мебели, и на поверхности слабо танцует свет огня, жадно пожирающего остатки корабля. Отсюда, под поверхностью, на фоне почти черного неба огонь напоминает солнце, упавшее с небес в воду, и этот контраст темноты и пламени не пугает меня: точно так же я уже однажды утонул в Его глазах. Я помню Его голос так отчетливо, словно Он тонет вместе со мной, продолжая клясться мне в любви, и я даже не боюсь, когда закрываю глаза и слушаю, как Он едва слышно зовет меня и шепчет «amore», и я только стараюсь не думать о том, что больше Его не увижу.

Просто делаю вдох и позволяю воде забиваться в мои легкие, пока не затихает в уголках моего слабеющего сознания Его голос.

А потом Он зовет меня. Снова. Но громче и отчетливее, потому что Он лежит рядом со мной, на второй половине кровати, и, когда я поворачиваю голову, Он улыбается мне и откидывает голову на белоснежные подушки.

Я люблю Его. О, как сильно я люблю Его.

Он рисует кончиками пальцев крылья на моей спине и смеется, когда целует меня между лопатками и говорит, что теперь они у меня есть. Он не хочет меня обращать; каждый раз, когда я заговариваю об этом, Он пытается увлечь меня поцелуем и у Него каждый раз это получается.

Мы нежимся в постели и целуемся; я просыпаюсь в Его объятиях, читаю Ему французскую литературу и смеюсь, когда Он пытается намотать мои кудри на свои пальцы.

Я влюблен в Него и Его крыло; когда Он лежит рядом со мной, я раскачиваю над своей грудью маленький каменный кулончик в виде крыла, подвешенный на черный шнурок. Он совсем тонкий, сделанный с ювелирной точностью, и я люблю его почти так же сильно, как настоящее крыло.

Он целует меня в губы, прижимается ухом к моей груди и переплетает наши пальцы и разливает нам вино по бокалам из тонкого стекла; я крошу хлеб птицам и бросаю его с балкона, расставляю стопочки книг рядом с кроватью и, не глядя, беру первую попавшуюся, чтобы открыть на случайной странице и читать Ему.

Я люблю Его каждой клеточкой. Я люблю, когда Он улыбается, когда запрокидывает голову под мои поцелуи, когда учит меня английскому и смеется над моим акцентом, и я даже люблю, как Он оплакивает мое тело, касаясь дрожащими, окровавленными руками моей кожи, и я вижу, как кровь растекается подо мной на белом одеяле, мгновенно впитываясь в ткань. Я знаю, что Он не хотел; знаю, что Он напуган, когда не может помочь мне ни унять боль, ни остановить кровотечение. Мне хочется взять Его дрожащие пальцы, сжать в ладонях и прижать к губам, чтобы Он не беспокоился, но я лишь ловлю себя на том, как движутся мои губы, не издавая ни звука, и как тяжелеет мое тело, будто наполняясь свинцом, пока я слушаю Его голос – самую лучшую колыбельную в последнюю минуту жизни.

А потом кинолента видений вдруг ускоряется. Я вижу двухэтажный особняк моих родителей, возле которого меня ждет моя лошадь, пока мама со слезами на глазах провожает меня, а отец говорит, что он гордится мной. Я собираюсь на фронт, воевать, чтобы вернуться через несколько месяцев и жениться на прекрасной девушке, которая будет ждать меня и готовиться к свадьбе – мои родители обо всем позаботятся.

Я скачу на лошади мимо реки, извивающейся среди полей и сверкающей в лучах полуденного солнца, и темным лесом, раскинувшимся с другой стороны, и ветер бьет мне в лицо. Я люблю свою жизнь, я знаю, что через несколько месяцев я стану наследником дела моего отца и женюсь, и мысли о том, что после возвращения с фронта моя жизнь изменится, заставляют мое сердце замирать в груди.

Солдаты – молодые люди, почти все как я, которых ждут семьи и девушки, и они предвкушают эти несколько месяцев так, словно это веселая игра. Мы сидим вечерами у костра, рассматривая звезды, а потом расходимся по палаткам, чтобы на рассвете подняться на учения.

Фронт ломает нас. Выбивает веселье из ветреных голов; обращает шутки в проклятия. Мы тушим огонь в костре до того, как на небе зажгутся первые звезды, потому что сегодня мы потеряли еще одного, двух, трех человек, которых родители больше никогда не увидят, а девушки будут оплакивать.

Мы расходимся по палаткам, чтобы попытаться заснуть и не вспоминать их предсмертные гримасы и агонии; стараясь забыть, как сбивчиво, дрожащими голосами бормотали им, что все наладится и они выживут, и это все несерьезно, хотя на самом деле несерьезно – это думать, что смерть играет с тобой в игру, в которой ты всегда будешь побеждать.

Мой сосед по палатке справляется с этим легче. Он верующий и рассуждает о том, что Бог забирает тех, кто Ему нужен. «Мы пока не нужны Богу», – говорит он, поднимая на меня искрящиеся зеленые глаза, и я кусаю щеку, но не спрашиваю его о том, о чем спрашиваю себя: а кому тогда мы нужны?

Нас сближает это: его отношение к жизни, насквозь пропитанное молитвами и верой, и моя воля к жизни, умноженная на везение. Мы быстро выбиваемся из простых солдат в лейтенанты – я получаю звание старшего лейтенанта за безрассудство и упертость, с которой я бросаюсь спасать солдат, чудом минуя взрывы и пули. Мы становимся так близки и неразлучны, что я даже рассказываю ему об ангеле, которого я встречаю ночью. Я узнаю Его мгновенно, с первого взгляда: всю жизнь мне снились сны о Нем, о том, что когда-то я был влюблен в изгнанное с небес божество, и когда Он появляется передо мной, я понимаю, что мои сны были реальны.

Сайер относится скептически к моим рассказам, но не говорит мне об этом; я просто знаю, что он не верит, но его неверие не мешает ему вызвать Его, когда вечером на нас нападают и меня смертельно ранит взрывом. Осколок металла застревает в моем животе; я знаю, что не выживу, и прошу Сайера не убеждать меня, что все наладится и это несерьезно.

И тогда он вызывает Его. Уходит в лес и возвращается через несколько минут ко мне, приводя моего ангела с собой, будто прекрасное, предсмертное видение.

Он спасает меня и обращает в демона, а потом переносит меня и Сайера в Ад. Мой друг становится Его преданным слугой, а я – Его возлюбленным; я снова вижу красочные сны, снова просыпаюсь в Его объятиях и снова думаю о том, что жизнь прекрасна.

Так же прекрасна, как принц, которому я позволяю поцеловать себя. Я не знаю почему; он держит мое лицо в своих ладонях и мое сердце почти не бьется, пока я смотрю в насыщенно-фиолетовые глаза и едва дышу.

Он меня ослабляет. Он выбивает почву у меня из-под ног. Он оставляет меня словно бы опустевшим, обездвиженным, потерявшим голову. Он уходит, оставляя меня задыхающимся, будто этот поцелуй отравил меня и яд медленно растекается по телу.

А вечность или две спустя меня находят несколько разъяренных демонов и даже не слушают мои попытки все объяснить. Я надеюсь, что Он или Сайер услышат мои крики, мою мольбу, но они не отзываются, словно между ними и мной целая пропасть боли и времени.

Я снова один. Снова смотрю на свою кровь. Снова думаю о том, что эта жизнь все равно прекрасна, даже если она жестоко лишает меня того, что я люблю, и оставляет меня умирать.

Я снова пытаюсь подавить боль.

Все эти видения пяти разных жизней вдруг охватывают мою голову и кружатся в ней, будто калейдоскоп, сменяя друг друга в деталях. В одну секунду я вижу и взрывы, закрывающие от меня голубое небо, и горящий корабль, медленно идущий ко дну; и белые простыни, в которые я заматываюсь, прижимаясь к Его телу, и старого шамана, размеренно стучащего ладонями по барабанам. В один миг мою голову охватывает одновременно столько ярких картинок, что она разрывается на части от боли, и мне снова кажется, что я умираю.

Неосознанно обратившись в демона, я выгибаюсь в спине и ощущаю, как раскрываются мои крылья; я сдавливаю голову руками так сильно, что мне кажется, будто я сейчас раздавлю ее. Я сжимаю зубы до скрежета, зажмуриваюсь, пытаюсь справиться с потоком воспоминаний и не утонуть в нем, а потом в моей голове словно происходит маленький взрыв. Он ослепляет меня и заставляет сжать руки в кулаки; вслед за взрывом по моему телу проходит горячая волна, но не обращение, а словно бы реинкарнация. Будто каждую клеточку моего тела переписали, изменили, исправили, улучшили.

И тогда я начинаю понимать, что это были не картинки, не галлюцинации и не красочные, нереальные сны.

И тогда, когда боль затихает и вокруг меня воцаряется абсолютная тишина, не прерываемая даже моим дыханием, все встает на свои места.

Я все вспомнил.

Комментарий к Глава LXXXV.

Глава посвящается Naked Love, Lady Scotch и gLORIя. На моей памяти эти три дамы еще где-то на 30-50хх главах предположили, что Томми и есть «прошлое» Адама. Ей-богу, я отбрыкалась, как могла, надеюсь, они не убьют меня во имя сохранения интриги… /но я очень извиняюсь за свое увиливание!/

========== Глава LXXXVI. ==========

Я так сжимаю руки в кулаки, что когти впиваются в ладони и я чувствую боль даже сквозь волну ярких воспоминаний, которые вспышками проносятся перед моими глазами. Я ничего кроме них не вижу; я даже не осознаю, открыты мои глаза или закрыты. Мне кажется, что я вот-вот ослепну или моя голова взорвется, не выдержав напора всех этих многолетних эмоций, чувств, воспоминаний; они обрушиваются на меня и разрывают изнутри.

Чьи-то руки хватают мои плечи и приподнимают, отрывая меня от земли; тяжелую голову, набитую красками, практически невозможно удержать поднятой: она безжизненно падает, будто под весом всех этих прошлых эмоций, переживаемых так правдоподобно сейчас, и чьи-то руки перемещаются под мою шею, поддерживая ее на сгибе локтя, словно грудного ребенка.

Собственные ощущения кажутся размытыми, нечеткими, будто это происходит не с моим телом и лишь так тихо эхом отзывается во мне. Так же размыто я ощущаю прохладные пальцы на своей шее, которые нащупывают пульс, и ладони, касающиеся моего лица, похлопывающие и поглаживающие по щекам, пытаясь привести меня в чувство.

– Томми! Томми!

Я открываю глаза и в первые секунды ничего не понимаю. Высоко надо мной расплываются смутные очертания куполообразного потолка, в ушах стоит непрерывное гудение, а все тело ломит, словно меня вырубили хорошим нокаутом и еще долго потом пинали. Я делаю глубокий вдох, прикрываю глаза и по очереди шевелю руками и ногами, чтобы убедиться, что ничего не повреждено, но единственное, что болит – это голова. Она буквально раскалывается от боли; такое ощущение, будто меня приложили раскаленной чугунной сковородой по затылку, а потом использовали в качестве реквизита для гольфа.

Когда я снова открываю глаза, в поле моего зрения попадает бледное лицо Сайера. Он склоняется надо мной; черная челка падает на бордовые глаза, в полутьме зала кажущиеся совсем темными, насыщенными, будто вино, и в тот момент, когда я вижу его, я все вспоминаю.

Незавершенную церемонию. Его последние слова. Грету, охваченную пламенем, и ее поцелуй. Все те яркие образы и картинки, которые пронеслись перед моими глазами со скоростью света. Я все вспоминаю, и голова разрывается от боли, но я игнорирую ее, когда смотрю в глаза демона и тихо произношу.

– Я все еще не нужен Богу. Видишь, он не хочет меня забрать.

Сайер застывает и пристально смотрит на меня. Я чувствую, как напрягается его тело, когда он чуть подается назад, словно хочет отстраниться от меня, а потом он спрашивает неестественным, странным, словно бы надломленным голосом.

– Что ты сказал?

И я отвечаю, глотая ком в горле.

– Я все вспомнил. Все… свои жизни… Все.

Он помогает мне подняться, не сводя с меня взгляд, словно я могу превратиться в того человека из его воспоминаний, каким он знал меня два века назад. Стараясь не встречаться с ним глазами, я опираюсь на его плечо и оглядываю зал, ни капельки не изменившийся за время моего отсутствия. Начерченный на земле круг выгорел до бледной, едва заметной линии; нарисованные по сторонам света знаки и следы воска исчезли без следа, словно впитались в Черную Землю.

У края черты лежит каменный кулончик в виде крыла на черном шнурке; я наклоняюсь, чтобы поднять его, и вспоминаю, как давным-давно лежал на кровати и раскачивал его над своей грудью, пока Адам наблюдал за мной.

А еще вспоминаю его лицо, когда он положил кулон на землю и выпрямился, глядя на меня.

Такое ощущение, будто бы прошла, по меньшей мере, тысяча лет с того момента, как его забрали, и целая вечность – когда мы с ним были счастливы в той, другой жизни.

– Сколько времени я был без сознания? – спрашиваю я, оборачиваясь к демону, и сжимаю кулон в кулаке.

– Полчаса назад Адам отослал меня, – отвечает Сайер.

– Они забрали его. Прервали церемонию.

– Адам не завершил церемонию?

Его голос звучит как-то странно; я смотрю на него, но не понимаю, что не так.

– Нет, – отвечаю я. – Он только успел поставить защиту на круг, чтобы они не добрались до меня и Гр… а где Грета?

Только сейчас я замечаю, что в зале мы с ним вдвоем, а в воздухе нет даже намека на запах девушки – ни липы, ни хлопка, ни осенней листвы. Словно ее здесь никогда и не было и она не больше, чем плод моего воображения.

– После того, как я ушел, я ее больше не видел, – отвечает Сайер. – Здесь я нашел тебя одного, ты был без сознания.

– Она горела… – я хмурюсь, вспоминая, как девушка за считанные секунды воспламенилась у меня на глазах. – Не могла же она просто… исчезнуть?

– Могла, – я перехватываю его взгляд, и демон поясняет. – Адам привел ее на церемонию только для того, чтобы вернуть тебе память.

Поморщившись, я отворачиваюсь и закусываю губу. Все это настолько не укладывается в голове, что я беспокойно жду, когда боль снова вернется, а вместе с ней, словно хвост от кометы, вернутся яркие и неправдоподобно красивые картинки из прошлого.

– Мне нужно… – начинаю я и запинаюсь: нужно что? Вытащить Адама? Поговорить с кем-то, кто знал меня в прошлом? Попасть в Медуллу? По-хорошему мне нужно уложить все в своей голове, но это слишком хорошо на данный момент. – Мне нужно переместиться в Венгрию.

– Зачем? – настороженно спрашивает Сайер, не сводя с меня взгляд.

– Мне нужно поговорить с Виктором, – скрепя сердце, отвечаю я. – Он долгое время был близок к Судьям и знает, что можно сделать, чтобы вытащить Адама. Он знает, как туда можно попасть.

– Ты собираешься в Медуллу?

Его голос звучит так недоверчиво, словно сама возможность моего попадания в старейшую цитадель зла кажется ему абсурдной.

И я могу его понять. Я мог бы понять его еще час назад, до того, как узнал, что мое с Адамом знакомство уходит корнями так далеко в прошлое, что голова идет кругом от одной только мысли об этом, словно сама Судьба стоит надо мной с чашами весов и злорадно смеется.

– Я должен, – твердо говорю я, словно пытаюсь убедить самого себя в том, что мне нужно там быть. – Я не брошу его там. Грета сказала, что они убьют его, если я не приду.

– А она видела, что будет, если ты придешь? – спрашивает Сайер.

Я перехватываю его взгляд и чувствую, как сжимается мое сердце.

– Да, – отвечаю я. – Если я приду, то Адам и Виктор потеряют все, а мы с тобой будем убиты. А после нас Судьи возьмутся за Британского суммуса. Это революция, смена идеалов. Она сказала, что они устранят всех, кто им неугоден.

– И ты готов пойти туда, даже осознавая, как много поставлено на кон? – тихо спрашивает он.

– Не пытайся меня отговорить, – ощетиниваюсь я. – Я не думаю, что цена будет меньше, если я не пойду за ним. На кону его жизнь. Он для меня все. Если бы ты был на моем месте, хочешь сказать, что ты бы не пришел за Виктором, зная, что ему угрожает опасность?

Сайер поводит плечами.

– Я пойду с тобой, – говорит он после короткой паузы.

– Нет. Это исключено.

– Ты слаб. Я могу помочь.

– Ты останешься здесь. Кто-то должен присмотреть за Адом, пока… нас нет. К тому же Грета не видела тебя рядом со мной.

– Но…

– Это приказ, – резко перебиваю я и смущенно замолкаю, когда слышу, как мой голос звучит со стороны – холодно и твердо, словно я делал это тысячи раз.

И Сайер, услышав это, замирает, удивленно глядя на меня. Несколько мгновений он выглядит так, словно я заговорил на другом языке, а потом расправляет плечи и выпрямляется.

– Есть, сэр, – тихо произносит он, глядя в мои глаза.

– Дай мне другую одежду и отведи меня к Мосту, – чуть слышно добавляю я. – Я хочу попасть в Медуллу как можно скорее.

Сайер безмолвно склоняет голову и протягивает мне руку, и я с готовностью сжимаю его ладонь, пока он переносит нас. Его лицо ничего не выражает, но я каждой клеточкой ощущаю, насколько мой приказ ему не по душе, но он ничего мне не говорит, и я лишь молча мучаюсь чувством вины из-за того, что должен оставить его здесь, хотя причина предельно проста.

Я не вернусь из Медуллы. Я не знаю, что будет с Адамом, Виктором и Британским суммусом; что будет с тремя империями и Сайером, но я точно знаю, что, как только я переступлю границы города, я уже не вернусь обратно, и мне лишь остается надеяться, что Сайер сможет защитить себя здесь и занять трон, если мы оба – и я, и Адам – проиграем.

Я не хотел тащить его с собой на верную гибель. Я знаю, что против Судей мне не выстоять.

Без лишних слов Сайер переместил меня в мои покои, которые Адам выбрал мне и предусмотрительно обустроил. Я ночевал здесь всего несколько раз и не успел облюбовать ни саму комнату, ни большой шкаф, наполненный разношерстной одеждой, который мне сейчас очень пригодился, потому что я нашел нормальное одеяние и смог переодеться.

– Значит, – говорю я, расправляя одеяние в руках, и бросаю вешалку на застеленную пледом кровать. – Ты спас меня… тогда?

– Вроде того, – неохотно отвечает он.

– Спасибо, что позвал его.

– Ты говорил мне это еще в прошлой жизни.

Я оборачиваюсь через плечо, и демон улыбается мне. Стянув с себя рубашку, я застегиваю кулон на шее, а потом надеваю одеяние через голову и застегиваю его под самой шеей, чуть оттягивая воротник пальцами, чтобы он не душил меня.

– Кто еще знает, что я и есть тот человек, которого Адам любит? – спрашиваю я и оборачиваюсь, чтобы видеть его лицо.

И напрасно: Сайер выглядит спокойным, когда чуть пожимает плечами и словно бы лениво отвечает.

– Судьи знают и Суммусы. Адам старался сделать так, чтобы далеко эта информация не дошла.

– И как давно они знают?

– Виктор знает с первой встречи, если ты о нем спрашиваешь.

Я поворачиваюсь к демону.

– С первой встречи? – переспрашиваю я, вспоминая, как поразил меня принц той ночью, когда меня к нему притащили едва живого. – Он знал, что я… и есть тот человек Адама?

– Нетрудно было догадаться, – отозвался Сайер. – У него ни с кем не было отношений, кроме тебя и Виктора. Почти всю его жизнь для него существовал только ты и лишь в пятнадцатом веке он встретил Виктора и впервые позволил себе отношения «на стороне», как он их называл, потому что он всегда прекрасно понимал, что как только он найдет твою новую реинкарнацию, никаких отношений с принцем уже не будет. Ты стал яблоком раздора, потому что в шестнадцатом веке он нашел тебя во Франции и разорвал все отношения с Виктором. Это сильно испортило отношения между ними и они начали враждовать.

Я слушал его так зачарованно, что даже не заметил, как спросил, неосознанно понижая голос.

– И что случилось потом?

– Он убил тебя, – отвечает демон. – Случайно. Когда пытался обратить тебя в демона. После твоей смерти он ожесточился. Демонический мир начал бояться его, а его имя стало запрещено произносить. Он снова начал поддаваться чарам Виктора, но уже не так открыто, как прежде. Он начал бороться с собой, чтобы оставаться тебе верным.

Я сглатываю и чувствую, как царапает горло – то ли словами, которые я хотел сказать, то ли рвущимся из груди криком, который должен разорвать нереальность происходящего вокруг меня и развеять призрачное ощущение сна.

Это слишком неправдоподобно, чтобы быть правдой. Он столько раз терзал меня, втаптывал в грязь, причинял боль и отталкивал, что одна мысль о том, что он может любить меня вызывает у меня смутное чувство, будто я сплю.

– Это все, что я знаю о них, – говорит Сайер. – Ты можешь спросить Виктора об остальном.

– Перенеси меня к Мосту, – машинально произношу я, ощущая, как снова начинает давить в висках от переизбытка информации.

Он протягивает мне руку. Я так захвачен рассказанной им историей, что не сразу замечаю сияющий Мост, пока Сайер не сжимает чуть крепче мою ладонь, отвлекая от размышлений.

– Прежде чем ты шагнешь… – говорит он, и я неожиданно слышу волнение в его голосе.

Демон что-то ищет во внутреннем кармане, а потом достает из складок одеяния сжатую в кулак руку и разжимает пальцы так осторожно, словно прячет там бабочку, которая вот-вот могла сорваться и улететь прочь.

Но там не бабочка, а кольцо. Я смотрю на него несколько секунд и даже не осознаю, как у меня вдруг вырывается.

– Прости, но я уже без пяти минут замужем.

– Передай его Виктору, – произносит демон без тени улыбки. – Он поймет.

Я аккуратно беру кольцо и подношу к глазам, чтобы рассмотреть. Оно простое, без камня и украшено только несколькими тонкими завитушками, переплетающимися и чуть расширяющимися ближе к тонкому, серебряному ободку, где с внутренней стороны надпись: «Знамя Его надо мной – Любовь».