Текст книги "Не отбрасывая тень (СИ)"

Автор книги: F-Fever

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)

– Потому что я не могу тебя вылечить, – просто ответил Он. – Потому что ты умираешь.

Удар. Я смотрю на Него и не понимаю, что тут смешного, что происходит и почему я чувствую себя так, будто земля осыпается у меня под ногами и утягивает меня вниз, в пропасть, дно которой вымощено осколками.

Кажется, я только что себя расколотил.

– Умираю? – глухо переспросил я.

– Я сказал тебе об этом сразу, – тихо ответил Он. – Брак был идеальным средством, чтобы сломать тебя. Чтобы тебя уничтожить. На что ты надеялся, Томми? Что мы с тобой станем примером идеальной супружеской четы?

– Но… я не понимаю…

Я смотрел в Его глаза и пытался поймать Его на лжи, на неудачной шутке, но натыкался лишь на холодную стену равнодушия и безразличия, и это не укладывалось в моей голове.

Не укладывалось в голове, как я мог принести с собой музыку, которую Он слышит, и остаться с ней один на один, с тоскливыми скрипками и клавишами, сделанными словно бы из моей остекленевшей кожи.

– Процессы, происходящие с тобой сейчас, связаны с браком, – сказал Он. – И они будут ухудшаться. И я не могу вылечить тебя. Этот брак тебя убьет. Я сказал об этом сразу.

– Но… почему?

– Потому что я отравлен, – Он неожиданно легко рассмеялся, обнажив белоснежные зубы и клыки, и добавил с резкими, жесткими нотками в голосе. – Потому что все, к чему я прикасаюсь, умирает. Это как мое заключение здесь без возможности подняться на поверхность. Все, чего я коснусь, будет обречено. Это часть моего наказания. Часть моей проклятой сущности. Часть меня.

– Ты… ты… ты не можешь, – от волнения я начал задыхаться и заговорил быстрее, как будто Он мог перестать меня слушать. – Ты не поступишь со мной так. Я могу попросить тебя. Я могу встать на колени, если этого будет достаточно для тебя. Я…

Я не знал, что еще я могу сказать. Он молчал, глядя на меня; Его глаза напоминали безлунную ночь, спокойную и тихую в противовес тому, как себя чувствовал я.

А мне казалось, что я не буду умирать медленно. От меня ничего не останется уже сейчас, если Он оставит меня и уйдет. Если я буду смотреть ему вслед и наивно ждать, что Он обернется.

Один на один со своими трагичными скрипками.

Не отрывая взгляд от Его лица, я начал медленно опускаться. Колени подгибались от слабости и страха; мне пришлось сначала сесть на пол, а потом, опираясь на него ладонью, встать на колени.

Даже руки дрожали.

А потом я поднял взгляд на Него.

Он выглядел непоколебимо спокойным и равнодушным, словно ничего необычного не произошло и не происходит сейчас, но в Его глазах было что-то, чего я не мог понять. Я едва дышал через приоткрытые губы, неотрывно всматриваясь в Его лицо и боясь пошевелиться, а потом тихо заговорил, так тихо, что едва слышал себя сам.

– Прошу тебя. Я стою на коленях. Я молю тебя о помощи. Мне… ты нужен мне. Ты нужен мне, чтобы справиться с этим. Чтобы жить.

Он прикрыл глаза. Его ресницы чуть дрогнули, а руки под длинными рукавами одеяния едва заметно дернулись. Я наблюдал за Ним с замирающим сердцем, будто за божеством, и, наверное, мне показалось, что Он согласится, потому что когда Он открыл глаза, я испытал ужас, смешанный с паникой.

Его глаза были полны презрения. Оно было заметно так сильно, что буквально пригвоздило меня к полу, и я почувствовал себя жалким.

Жалким, слабым и брошенным.

– Встань с колен, – тихо, с шипением, сказал Он. – Не унижайся. Не давай мне презирать тебя за твою слабость.

– А мою слабость к тебе ты не презираешь? – едва слышно спросил я.

Он не ответил, а я не встал с колен. Только чуть опустил голову, чтобы спрятаться за челкой, и через растрепанные волосы я смотрел на Него и думал о том, что вот-вот упаду на бок, свернусь в клубок и буду молить Его о смерти.

Если прощения мне все равно не получить.

– Ты обрек меня на это и я прошу твоей помощи, – добавил я. – Я не справлюсь один. Я не справлюсь без тебя.

Он выдохнул и заговорил. Голос звучал спокойно и даже умиротворяюще, если не слушать слова.

А Ему достаточно было одного слова, чтобы добить меня.

– Я обещал превратить твою жизнь в Ад, обещал сломать тебя, ничего от тебя не оставить – и посмотри на себя. Ты стоишь на коленях. Ты сломан. Ты жалок. Все, что от тебя осталось – твои человеческие идеалы и облик, но через пару месяцев не останется и этого. Не унижайся, встань с колен, я не хочу презирать тебя за то, во что я же тебя и превратил.

Я опустил голову. Едва ощутимая боль пульсировала в лопатке, заканчивалось действие таблеток, мои руки дрожали.

Время стало бесконечным.

Оно вдруг разорвало круг и растеклось по всем сторонам, по холодным комнатам, по событиям, которые больше никогда не произойдут.

– Ты как-то сказал мне, что нас с Виктором отличает что-то в осанке и движениях, – продолжил Он. – Нас отличает не голубая кровь, не привитые манеры и устаревшие взгляды, и даже не воспитание. Нас отличает то, через что мы прошли и с чем готовы столкнуться. Ни один член королевской семьи не умирал на коленях. Ты видел шрамы на моей спине и знаешь, что я отказался подчиняться. Я не позволю себе пасть даже ценой жизни. Я никому не позволю сделать себя слабым и жалким. Вот что отличает нас. Ты слишком стремишься быть человеком, чтобы понять это. Встань. Меня тошнит от твоей слабости.

Я не поднял на Него взгляд и не пошевелился. С минуту Он молчал, а потом едва слышно вздохнул и развернулся. Через растрепанную челку я видел, как Он удаляется от меня, и мне отчаянно хотелось броситься за Ним, целовать Его ноги и сказать Ему, что я люблю Его, что Он мне нужен и без Него я не протяну…

Я не пошевелился. Только сжал руки в кулаки. Он вышел из комнаты, а я остался сидеть на полу, прислушиваясь к пульсирующей боли и даже не зная, откуда она – от лопатки, от Его пощечины, от трещин в моем теле в тех местах, где я расхожусь по швам?

Мне казалось, что это было единственным живым, что осталось во мне.

Но мне только казалось.

Мне не нужны месяцы, чтобы умереть; для этого хватит пары минут, и они только что истекли.

А потом я вызвал пелену и попросил перенести меня куда-нибудь подальше отсюда, и мне больше всего на свете хотелось исчезнуть. Чтобы пелена не разорвалась никогда или чтобы испарилась вместе со мной, потому что я знал, что вот-вот расстанусь с панцирем моего шока, не пропускающим лишние эмоции, которые могли бы раздавить меня, и моих мыслей уже было слишком много для моей больной головы.

А потом пелена разорвалась и все разом смолкло – и боль, и звуки, и мысли, и скрипки, и даже я сам.

========== Глава XLIII. ==========

– Скажи, что ты меня любишь.

Нежный взгляд темных глаз скользит по моему лицу, рассматривает, фокусируется. Он иногда замирает на долю секунды – на кончике моего носа, верхней губе или веснушке на скуле, а потом движется снова, будто Он пытается запомнить меня во всех деталях.

– Скажи, – повторяю я чуть тише, чтобы не спугнуть эту странную атмосферу между нами, будто источающую интимный аромат откровений и желания.

Его губы растягиваются в мягкой улыбке. Он прижимает меня к кровати, аккуратно обхватывая мои плечи ладонями, и большими пальцами едва ощутимо поглаживает мою кожу. Он теплый; теплее, чем обычно, словно моя близость согревает Его.

– Сказать? – переспрашивает Он, усмехаясь. – Ты и так знаешь об этом. Слова бессмысленны.

– Но я хочу услышать это. Скажи мне!

– Факты не требуют подтверждения.

– Я хочу услышать, как звучит твой голос, когда ты говоришь это. Я хочу знать, как ты произносишь это слово. Скажи это.

Я делаю паузу и выдыхаю едва слышно.

– Ведь я люблю тебя.

– Повтори, – говорит Он, и Его глаза темнеют так, что напоминают ночь перед восходом солнца.

– Я люблю тебя, – повторяю я и, не удержавшись, смеюсь. – Я так тебя люблю!

Кажется, что мир перевернулся, а наша постель была единственным, что осталось на месте, и только нас, запутанных в одеяле и друг друге, все это обошло стороной.

Он улыбается и наклоняется ко мне. Убрав руки с моих плеч, Он обнимает меня, прижимая к себе, и я обвиваю руками Его шею. Меня переполняет таким количеством эмоций, что я не могу совладать с ними, и мне хочется наперебой рассказывать Ему, что я чувствую.

Волнение, нежность, безграничное счастье, тепло, любовь.

– Ты хочешь, – шепчет Он, целуя меня в подбородок и поднимаясь губами по моему лицу, и я прикрываю глаза. – Чтобы я… сказал тебе… так же легко… как ты… что я… тебя…

Он замолкает, а потом чуть отстраняется, но я не сразу открываю глаза. Я буквально кожей чувствую, как Он скользит взглядом по моему лицу, а Его пальцы едва ощутимо вырисовывают что-то на моей спине.

Когда я открываю глаза, Он выглядит таким счастливым и спокойным, что у меня замирает сердце, и я думаю, что, должно быть, я чертов счастливчик, если меня любит ангел, павший с небес.

Иногда нужно упасть, чтобы снова подняться.

Иногда нужно упасть, чтобы найти что-то, чего нет на небесах.

– Я не хочу говорить, – едва слышно говорит Он. – Я хочу, чтобы ты это чувствовал. Я хочу, чтобы это было отпечатано у тебя на коже. Слова бессмысленны, я хочу, чтобы ты ощущал это. Ты никогда не усомнишься в своих чувствах. Ты должен мне верить.

– Я тебе верю, – шепотом отвечаю я.

Он наклоняется ко мне и касается губами моей шеи. Я чувствую Его когти, чуть впивающиеся в мое тело, и Его клыки, когда Он слегка прикусывает мою кожу, и я запрокидываю голову и не могу совладать с участившимся дыханием и ускоряющимся пульсом.

Его мощь такая сильная и ощутимая, что меня колотит от нее, и я кажусь себе слишком слабым рядом с Ним, слишком человечным.

А потом вдруг все меняется.

Его когти пронзают мою кожу, входя глубоко под ребра, а клыки впиваются в мою шею. Раздается глухое рычание; Его крыло резко, с громким шорохом раскрывается, Он прижимает меня крепче к себе, и я чувствую, что задыхаюсь. Я вижу свою кровь на Его губах, Его бездонные черные глаза, словно я смотрю вглубь Ада, Его белую кожу; Он приникает к моим губам, раскрывая их для поцелуя, и Его руки перемещаются по моему телу, размазывая кровь по моему телу. Я ощущаю ее – горячую и липкую, и Его пальцы и когти, испачканные, окрашенные в агрессивно-алые цвета. Все плывет перед моими глазами, и от кончика языка к горлу растекается вкус моей собственной крови; я чувствую, что мое сознание стремительно утекает в бездну и появляется боль. Она начинается с лопатки и затапливает во все мое тело, будто во мне пробили дыру; она растекается по мне, будит, тревожит, нарастает, и вместе с ней тревога, и я не понимаю, что происходит, я…

…не чувствую своего тела.

Распахнув глаза, я уставился в потолок. Он немножко колебался перед моими глазами, и я только спустя несколько долгих секунд понял, что это меня трясет так сильно.

Гораздо хуже было то, что я не мог пошевелиться.

Меня колотило так сильно, что перед глазами все дрожало, будто движимое какой-то сильной вибрацией, но я сам не мог двинуться. Я не ощущал ни рук, ни ног, будто меня поместили в чужое тело и не сказали, как им управлять.

Паника проснулась мгновенно. В первые несколько минут я испугался, что больше никогда не смогу пошевелиться и останусь парализованным и осознающим все, что со мной происходит, пока кто-нибудь не найдет меня здесь и моя жизнь не закончится где-нибудь в доме для инвалидов.

Не удавалось даже обратиться в демона. Волна проходила по моему телу, но слабая, едва ощутимая, и ничего не происходило – я оставался лежать на спине, напуганный и обездвиженный, и единственное, что я ощущал – это боль где-то между левой лопаткой и позвоночником, такая сильная, практически ослепляющая, и ничего не было, кроме этой боли.

Не было даже меня самого. Одна лишь боль. Клубок боли, в котором запутался я.

А потом все прошло само собой. Ожили сначала пальцы, которыми я вцепился в одеяло, а потом, потихоньку, все мое тело начало оттаивать, но вместе с движением вернулась и тошнота. Как только у меня получилось протянуть руку, я в несколько больших глотков опустошил стакан с водой и свесился с кровати, пытаясь отдышаться.

Я впервые не знал, что делать, куда идти, кого просить о помощи. Я не помнил, как попал домой после нашего с Ним разговора в Аду; я не помнил, что делал все это время до того, как оказался в своей постели. Как будто кто-то вырвал у меня кусок памяти и выбросил, оставив меня с пробелами. Все, что касалось Его, исчезло и я остался один.

Один на один с ощущением, что у меня ничего не выйдет и я не переживу это все, я не выдержу и не оправлюсь.

И я – из-за панциря или нет – даже еще не осознал, что мне осталось жить всего ничего. Не было ни эмоций, ни сожалений, ни отчаяния. Наверное, я просто не успел понять, что умираю.

Или я подсознательно надеялся, что мне еще можно спастись.

И это был еще один хороший повод поговорить с Виктором.

…

В полдень я приехал в аэропорт. Самолет был только в пять вечера, но я больше не мог находиться дома после сна, который увидел, и после того ощущения парализованности. Снова и снова я возвращался в своих мыслях к тому моменту, когда я проснулся и понял, что не могу пошевелиться, только лежать, задыхаться и думать о том, что моя жизнь закончится вот так. Что после всего, что я прошел с Ним, я не смогу даже нормально умереть. Лишь дожить свою жизнь в теле, похожем на клетку, метаться в своих мыслях и медленно умирать от оставшихся чувств и воспоминаний.

Я содрогался. Одна мысль об этом вызывала у меня чистый, не сравнимый ни с чем ужас. За время с Ним я привык к тому, что меня убьет либо Он сам, либо кто-то, кто захочет добраться до Него, но я даже не предполагал, что в один момент я могу остаться один, просто медленно ждать смерти без возможности спастись, и весь потусторонний мир демонов, ангелов и бесконечной войны добра и зла просто утратит ко мне интерес.

До приезда ребят я сидел в аэропорту, где они меня и нашли. Обнимая свою сумку, я смотрел в одну точку и не сразу заметил их, зато мгновенно понял по их взглядам, когда они до меня достучались, что они явно не ожидали найти меня с таким лицом, будто я вернулся с того света.

А я туда только собирался.

И даже не по своей воле.

В самолете я попросил у Джоша ноутбук и впервые в жизни включил музыку для медитации. Мой плейлист был слишком мрачен для сна, а хотелось расслабиться и проспать хотя бы без кошмаров. А в идеале вообще без снов.

И, как ни странно, мне это удалось. Я проспал без сновидений одиннадцать часов полета из четырнадцати, а оставшееся время играл в игры, пока не посадил ноутбук. В глубине души я догадывался, что мое «панцирное» состояние долго не продержится, но пока мне вполне успешно удавалось избегать каких-либо мыслей.

Точно так же мне удалось их избегать в процессе заселения в отель, последней подготовки к концерту и сам концерт. Публика встретила нас на ура, зал был так возбужден, что этой энергии нам бы хватило и на оставшиеся два концерта, и когда мы отыграли его, Эмили предложила отпраздновать.

А потом все закрутилось. Без каких-либо мыслей я напился, без мыслей поцеловал какую-то девчонку, без мыслей доехал до отеля, поднялся в номер и упал на кровать.

И вот тут-то мой панцирь дал трещину.

Это было похоже на волну, но не волну обращения в демона, а морскую волну. Она напомнила мне детство, проведенное на пляже, когда я любил дожидаться волн и лежать на мелководье, пока они накатывают сверху. Если мне особенно везло, волны были большими и накрывали меня с головой.

Эта волна была большой, но это не было везением. Это как если бы вся моя боль разом обрушилась на меня. Все, что я сдерживал в себе, что пытался подавить и проигнорировать, вдруг оказалось достаточно сильным, чтобы сломать все преграды и рухнуть на меня.

Я вдруг почувствовал себя слишком слабым, слишком хрупким, слишком разбитым и униженным, и меня вдруг на самом деле осенило, что я умираю. Я не был уверен, что понял это во всей полноте, но это осознание было скрыто за панцирем вместе с остальными чувствами и эмоциями, и когда он треснул, я почувствовал это, я это понял.

Я понял, что я смертен, что мое тело – лишь хрупкая оболочка, не противящаяся никаким изменениям, слишком податливая для рук Времени и слишком недолговечная. Я понял, что я болен чем-то, от чего нет лекарства, и несмотря на мое странное и во многом эгоистичное отношение к жизни, я не готов умереть.

Я вдруг представил себе этот самый номер в отеле спустя несколько лет. Я представил своих друзей известными музыкантами, своих родителей стариками, Бриджит подростком. Я представил Его, запертого в своем мрачном королевстве, и Виктора, и их вечные и опасные игры со временем, и какого-нибудь глупого новичка, который будет достаточно неаккуратен и уперт, чтобы надерзить Ему и навлечь на себя Его гнев.

Я представил весь мир живущим дальше, но уже без меня.

Мысль о моей смертности пошатнула меня. Я не задумывался об этом, когда был человеком, считая, что 60-70 лет – вполне достаточный срок, чтобы успеть пожить; я не думал об этом, когда Сафина обратила меня, считая, что бессмертие – это круто.

Но сейчас я потерял все, и единственное, что у меня осталось – это мое тело, меняющееся слишком незаметно, чтобы я мог с этим бороться.

Не знаю, сколько я провел в этой бездне отчаяния, пытаясь найти безопасное пристанище внутри своей головы, чтобы отвлечься, но в конце концов, я сорвался, накинул на плечи теплую кофту и выбежал из номера.

Шел четвертый час.

Два квартала я пробежал, а потом остановился у светофора, чтобы отдышаться. Мало машин, мало людей; я стоял на полупустой улице и с отчаянием осознавал, что мне не убежать от моей боли, я буду тащить ее за собой, будто дом-раковину, и от этого стало в разы хуже.

Небо на горизонте начало светлеть.

Не зная, куда направляюсь, я шел по улице до тех пор, пока не увидел телефонную будку, и я даже не знаю, что толкнуло меня к ней. Бросив монетку, я набрал номер, сжал руки в кулаки, чтобы унять дрожь и зажал трубку между ухом и плечом. Мне хотелось поговорить с кем-то, кто знал обо мне и моих проблемах; мне нужно было, чтобы кто-то сказал, что я выживу или что умирать не страшно, но мне даже не к кому было пойти, не к кому обратиться.

Будто ожили мои детские кошмары, в которых я умирал в одиночестве.

– Алло?

Сонный голос мамы прервал мои мысли. Я открыл рот, готовясь заговорить и попросить ее утешить меня, как в детстве, но не смог издать ни звука. Только стоял, прислонившись лбом к холодному стеклу, и давил в себе желание заплакать.

– Алло? Кто это?

«Мама, я умираю.»

Я так сильно закусил губу, что выступила кровь.

Я даже не мог поговорить с ней. Не мог рассказать, что я здесь, в часе езды от их дома, потерянный и слабый, и я не могу приехать, потому что я болен – но проблема не в болезни, а в шлейфе проблем, который я тащу за собой, будто кровавый след из смертельной раны.

Подождав еще полминуты, она сбросила звонок, а я все продолжал стоять с прислоненной к уху трубкой, пока не опомнился и не повесил ее, но чувствовал себя слишком слабым, чтобы открыть дверь и выйти на улицу, словно стеклянные стенки телефонной будки защищали меня от лишней боли.

Маленькое укрытие от всех проблем.

Я не знаю, что я хотел делать и куда отправиться, но мне точно не хотелось в отель. Поймав такси, я сполз по сидению и практически лег на него; несмотря на кофту, я быстро продрог, и водитель, увидев, что я дрожу, включил печку.

– Куда поедем? – спросил он, поворачивая зеркальце заднего вида так, чтобы видеть меня.

– Подальше от Ада, – тихо ответил я, даже и не думая шутить.

Он усмехнулся.

– Ад уже возрос до небес, приятель, и скоро потеснит Рай.

Я выпрямился, сел и отвернулся к окну, задумчиво проводив взглядом проехавший мимо автомобиль, а потом посмотрел в зеркальце заднего вида. Тушь и подводка немного размазались в уголках глаз; я потер их костяшками пальцев, встряхнул головой так, что челка упала на глаза, и пожал плечами, перехватив взгляд водителя.

– Можем мы просто прокатиться по городу?

Мне даже некуда было поехать. Конечно, я мог назвать адрес моих родителей, но мне нельзя было ехать к ним. Я внезапно остро начал чувствовать себя не просто одиноким и больным, а прокаженным, будто мне отныне закрыт путь к людям, которых я любил и которые были мне дороги, чтобы не заразить их этим…

Как будто руки смерти уже тянутся ко мне, отравляя всех, кто меня окружает.

– Девушка? Не решаешься позвонить? – с сочувствием спросил водитель, глядя в зеркальце заднего вида, как я дергаю мобильник, набирая номер, прижимая к уху и тут же сбрасывая звонок, чтобы не разбудить родителей снова.

– Я обручен, – ответил я.

Он с любопытством посмотрел на меня.

– Не выглядишь счастливым, приятель, а ведь еще даже не женат.

– Скажем так, свадьба отменилась, а я остался умирать в одиночестве.

– Сочувствую. Ну, это не последняя девушка в твоей жизни, не волнуйся, их будет еще море. Ангелов вокруг пруд пруди.

– Это был Люцифер, – тихо сказал я.

Больше мы с ним не разговаривали. Он так и не понял, что я не шутил, а я так и не понял, удалось ли мне убежать от моей боли. Я чувствовал себя уставшим и опустошенным, готов был отключиться, а в мыслях была странная тишина. Я понадеялся, что мне удастся продержаться в этом панцире хотя бы еще пару дней – днем мы вылетаем в Австралию, а послезавтра будем в Чехии.

Возможно, кое-кому удастся пролить свет на некоторые тайны.

Несмотря на то, что все эти тайны уже обречены.

Так же, как и я.

========== Глава XLIV. ==========

В этом подвешенном состоянии я провел следующие два дня.

Днем мы вылетели в Австралию. Я был так оглушен осознанием того, что это конец, что даже не заметил, как пролетело время. Панцирь, в котором я пребывал, снова начал защищать меня от лишних эмоций и боли, забирая взамен мое ощущение времени и окружающего мира. Я что-то делал, с кем-то говорил, на что-то соглашался, но ничего не замечал, и вот два дня, которые оставалось вытерпеть, истекают, а самолет садится в рассветных лучах, и окна аэропорта раскрашены в бледно-оранжевые цвета из-за отражения встающего солнца.

Я прячусь за темными очками, и когда смотрю на свои руки, они дрожат.

Вместо часов теперь эффект действия таблеток.

Я не видел города. Не видел ни людей, ни дома, ни концертную площадку. Как только мне дали гитару, я вцепился в нее и не мог выпустить из рук, словно она была связующим звеном между мной и моим прошлым, где я уже был обречен, но все еще думал, что это шутка и никогда ничего подобного со мной не произойдет.

Он не позволит.

Ведь Он же не позволит?

Он так рвался охранять меня, так хотел защитить, оградить… Он привез Виктору тот большой сверток в обмен на меня, а принц едва ли разменял бы меня на что-то дешевое и ненужное. Значит Он отдал что-то ценное. Ради моего спасения.

Ведь Он бы не позволил…

Что изменилось? Неужели я и в самом деле выдумал себе это и ничего не менялось, а Он лишь с самого начала стремился уничтожить меня?

Но как тогда нужно притворяться, как нужно заставить человека поверить в то, что у тебя есть чувства к нему, чтобы он пал перед тобой…

Все это вводило меня в ступор.

Все это медленно убивало меня, словно Он знал, что, когда Он оставит меня, я буду переживать это снова и снова, пытаться понять Его и ломать голову над догадками, не зная наверняка.

Все, что у меня осталось – это догадки.

В тумане прошел и концерт, и празднование, и возвращение в отель. Такси ехало по темным улицам, освещенным неоновой рекламой, и я смотрел в окно и думал о том, сколько времени может потребоваться, чтобы мне тоже начать скучать по этому миру.

Сколько времени потребуется, чтобы я понял, что у меня его отобрали?

С той лишь разницей, что я не совершал ничего ужасного.

И с тем сходством, что меня, как и Его, в итоге осудили за любовь.

Когда моя бабушка была больна, я задумался о том, что может чувствовать человек, который знает, что он умирает. Чувствует ли он сожаление, горечь, спокойствие, отчаяние? Когда я спросил бабушку об этом, она улыбнулась и сказала, что чувствует себя прекрасно и всему свое время; она готова.

Я не был готов. Я не был уверен, что к этому вообще можно подготовиться.

Я пил. С момента, когда я поднялся из Ада той ночью, я пил. Несмотря на таблетки. Мне казалось, что так я могу притупить свои чувства и мысли, отвлечься, забыться, но на самом деле я понимал, что это чудовищное ощущение, напоминающее огромную волну, никуда не уйдет, и неизменно, если я останусь один, я буду его ощущать, я буду загибаться под ним и я не смогу даже найти выход из этого замкнутого круга.

Как будто я разделился на две половины – одна верит, что все это неправда и я не могу так легко умереть в свои тридцать три, на пути к славе и счастливой жизни, а вторая половина уверена, что это конец, и я даже не знаю, сколько времени у меня в итоге осталось.

И в этом состоянии разделения я провел все время, пока самолет не приземлился в Чехии, и только когда он сел на полосу, мне показалось, что меня встряхнули и разбудили от долгого сна.

– Если вы не против, я подъеду позже. Хочу посмотреть город, – сказал я, когда мы вышли из аэропорта.

Джош удивленно повернулся ко мне. В последнее время я говорил очень тихо и меня слышали только те, кто стоял рядом.

– Посмотреть? – переспросил он, и остальной бэнд вопросительно посмотрел на нас. – Прямо с вещами? Давай заселимся и прогуляешься. Город никуда не убежит, Томми.

Город и не собирался бежать, но меня неотступно преследовало ощущение, будто мне не хватает времени уже ни на что, и мне нужно поспешить, скорее, пока еще есть возможность.

Из отеля после заселения я вылетел пулей. Только занес вещи и оставил на чай носильщику, и от нетерпения сводило даже дрожащие пальцы, когда я вызывал лифт. Я лишь успел записать адрес отеля на ресепшене, чтобы не заблудиться, и бросился бежать. Мне нужно было найти наиболее безлюдное место, чтобы вызвать его наверх, потому что спускаться в Ад я не хотел.

Пару дней назад я был преисполнен решимостью спуститься в его владения и поговорить с ним, даже если придется проходить через его угрюмую личную охрану, но теперь я был слишком взволнован, чтобы пересекать порог Ада. Мне казалось, что вести о моем неудачном браке разнеслись по всему миру, по всем Землям, и теперь каждая новообращенная собака знает, что в Америке есть глупый демоненок Томми Джо, возомнивший, что он сможет поставить на колени тысячелетнего демона-деспота, которому убить поколение проще, чем переодеться.

Если бы было возможно, я бы вызвал Виктора прямо посреди Праги, где-нибудь в людном месте самой центральной площади, но появление из воздуха крылатого человека едва ли останется незамеченным для зевак, а проверять, сможет ли венгерский принц щелчком пальцев отправить в могилу тысячу человек, не очень хотелось.

Как бы ни было мне страшно оставаться с ним наедине, на такое я бы не решился.

В своем бегстве от проблем я не учел только одного: я умирал. Тело, и без того ошарашенное новостью о скорой кончине, вдвойне возмутилось моей наглой потребностью побегать средь бела дня по чужой стране: не пробежал я и квартала, как сильный приступ кашля практически согнул меня пополам, и я остановился так же резко, как сорвался с места. Прислонившись к стене какого-то магазина, я пытался откашляться и справиться с паникой, возросшей в разы, когда боль в груди стала такой сильной, будто я пытался выплюнуть собственные легкие.

Самым главным было подавить эмоции, потому что приступы, как показала практика, проходили так же быстро, как и начинались, оставляя после себя лишь неприятное ощущение ограниченности во времени – а вместе с этими ощущениями просыпался и страх того, что даже если лекарство будет найдено, я уже ничего не успею сделать.

Я поймал такси, когда снова смог вдохнуть. Захлопнув за собой дверцу, я откинулся на спинку сидения и попытался сделать глубокий вдох, не вызвав новый приступ кашля.

– Куда-нибудь в безлюдное место, – сказал я, и только после пристального взгляда в зеркальце заднего вида понял, как это прозвучало со стороны.

Водитель мое направление не оценил.

Или не говорил по-английски.

– Хочется побыть подальше от людей, – неловко добавил я. – Где никого нет. Можете отвезти меня туда? Говорите по-английски?

– Говорю, – ответил он, – но мы никуда не поедем.

Я уставился в зеркальце заднего вида.

– Почему не поедем? – спросил я слишком резко, и от этого сильно закололо в груди.

Я поморщился от боли, сделал глубокий вдох и внезапно почувствовал тонкий демонический аромат, ударивший по моему обонянию так резко, что я практически окаменел от осознания, что сижу в одной машине с демоном.

Он смотрел на меня в зеркальце заднего вида, у него был человеческий облик, но я не знал, сколько времени ему нужно, чтобы обратиться и убить меня.

– У меня есть разрешение, – негромко сказал я, неотрывно глядя на него. – Оно действительно неделю. Ты не можешь меня тронуть.

Он поправил зеркальце и отвернулся, и дверца слева от меня вдруг открылась. Не успел я понять, что происходит, как в машину сел Виктор, захлопнул за собой дверцу и посмотрел на меня.

– Не против прогуляться? – спросил он, и в его синих глаза засиял знакомый мне блеск лукавства. – Или ты хотел прокатиться?

========== Глава XLV. ==========

В оцепенении и не совсем понимая, что происходит, я смотрел, как демоническое такси уносится прочь по улицам Праги, мимо величественных и готических домов, словно скрывающих за своим фасадом и зашторенными окнами тысячи тайн, и когда я перевел взгляд на Виктора, меня почему-то не удивило, что именно ему принадлежат Чехия и Венгрия.

Он словно был олицетворением этих тайн, несмотря на его мнимую открытость. Конечно, Виктор был проще и понятнее, чем Он, но меня не покидало ощущение, что по-хорошему мне нужно было бы держаться подальше от них обоих.

А я умудрялся делать назло даже себе, когда тянулся к ним.

Перехватив мой взгляд, Виктор улыбнулся. Он был в человеческом обличии, слишком прекрасный для человека, в темно-синей рубашке и черных брюках, и каждое его движение было неторопливым, словно бы даже ленивым.

– Надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь для пешей прогулки, – сказал он, окидывая меня взглядом с ног до головы. – Из окон такси Прагу не увидишь.

Он подошел ко мне поближе, и я, подняв руку, ударил его по лицу, вкладывая в пощечину всю свою злость и силу. Он не ожидал этого; воспользовавшись его заминкой, я собрался ударить его снова, но он мгновенно среагировал и схватил меня за запястье, притягивая к себе ближе. Кожа загорелась под его пальцами, и я поморщился, но не вырвался.

– Это за суицид, – прошипел я. – За то, что ты чуть не отправил меня под демонический суд, прекрасно зная, что если у меня получится, то я стану жертвой тысяч демонов, мечтающих о моей смерти.