Текст книги "Не отбрасывая тень (СИ)"

Автор книги: F-Fever

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 44 страниц)

За этой волшебной музыкой я слышу только треск поленьев в огне и сбивчивое дыхание – свое и Его, когда Он крепче сжимает мою талию в своих руках, откинувшись на спинку дивана, и я насаживаюсь на Его член, кусая губы, чтобы не издать ни звука.

Он разбудил меня и принес сюда, чтобы, как Он выразился, «подпитать меня энергией перед тяжелой церемонией», и я утыкался носом в Его шею, пряча улыбку, потому что всю свою жизнь я считал, что секс – это, скорее, растрата энергии, а не ее восполнение.

Упираясь коленями в диван по обе стороны от Его тела, я двигался на Нем, прижимая Его запястья к спинке и легонько кусая кожу на Его шее, чтобы немного подразнить.

Кресло Клода было повернуто спинкой к нам; он, как обычно, был поглощен музыкой и пением, чтобы замечать, что происходит вокруг, но еще никогда, пожалуй, я не испытывал таких острых ощущений, как сейчас, в комнате с горящим камином, где я видел совсем близко пылающие глаза и горячие губы, и я должен был сдерживать себя так сильно, что два раза едва не прокусил губу до крови.

Я не сводил с Него взгляд. Я просто не мог оторваться, словно загипнотизированный Его бездонными глазами. Рвано выдыхая через сжатые зубы, я смотрел на Него и не осознавал, что могу причинять Ему боль, когда так сильно впиваюсь когтями в Его руки или когда кусаю нежную кожу, заставляя Его откидывать голову назад и подставлять шею под мои укусы и поцелуи.

Его глаза, Его тело, волшебная музыка – все смешалось для меня, проникло в голову и взорвало ее изнутри контрастом боли и удовольствия, словно мое тело было слишком узким и маленьким для таких ощущений.

– Как тебе последняя ночь свободы? – едва слышно спрашивает Он, когда Клод отнимает свою магическую коробочку от губ и начинает петь – тихим, низким, бархатным голосом с едва слышным акцентом.

Тяжело дыша, я лежу на Его коленях, в расстегнутом одеянии, обнажившем мое тело, и я вижу, как время от времени Его взгляд проходится по моей коже, по груди, животу и бедрам; Он гладит меня кончиками пальцев, будто касается произведения искусства.

– Что ты называешь свободой? – вопросом на вопрос отвечаю я, глядя на Него из-под опущенных ресниц. – С первого дня обращения в демона я лишился даже надежды на свободу. Ты отнял мое тело. Захватил мою голову. Отравил собой мое сердце. Что ты называешь свободой теперь, когда я отравлен?

Он не отвечает. Темные глаза теплеют; когда Он смотрит на меня, склонив голову набок, в Его взгляде мне даже чудится нежность. Сердце трепещет; я задерживаю вдох через приоткрытый рот и закусываю губу, чтобы не улыбнуться, и маленькая ранка на губе, окруженная запекшейся кровью, снова раскрывается.

– Мне была бы мучительна мысль, – тихо произносит Он и стирает капельку крови подушечкой большого пальца, а потом подносит его к губам и облизывает, – что у тебя своя свобода. Мне было мало твоего тела, разума и сердца. Я бы отнял у тебя все, чтобы ни с кем и ни с чем тебя не делить. Я бы отнял у тебя твою семью. Твоих друзей. Твою музыку. Я бы забрал у тебя все и тогда ты бы возненавидел меня. В этом мое самое большое заблуждение, Томми: я верю, что могу заменить для кого-то мир, который я сам потерял.

Клод снова начинает играть. Музыка, фениксом срывавшаяся с его губ, взмывает под потолок, парит высоко над нашими головами и переливчато смеется, осыпаясь на нас сверху снопом ярких, игривых искр, похожих на салют. Мне кажется, что я могу видеть эти маленькие горящие снежинки, плавно опускающиеся на пол; мне кажется, что воздух искрит, наполненный ими, и когда я перехватываю Его взгляд, Его глаза горят тоже. Ничего не говоря, Он пропускает мою челку сквозь пальцы и кладет ладонь на мой лоб, а потом проводит кончиками пальцев по переносице, очерчивает подушечкой указательного пальца мой нос и линию губ, касается подбородка и опускается вниз по шее. Он следит за своей рукой так, словно рисует картину – отстраненный, задумчивый, чуть мечтательный взгляд, будто мыслями Он пребывает далеко отсюда и позволяет себе делать это машинально.

Я смотрю, положив голову на Его колени, на Его профиль и ощущаю, как меня топит в нежности. Я знаю, что лечу на пламя, но еще никогда мне так сильно не хотелось сгореть, как в этой комнате, где музыка пылала между нами и целые миры обращались в пепел в Его глазах, и где-то там, в своей голове, Он бережно хранил образы из прошлого, которые разжигали всю Его боль до ослепляюще-белого огня.

Где-то там Он видит меня жестоким чудовищем, подавляющим Его волю и пытающимся Им помыкать, и где-то там, в глубине своей черной души, Он опасается, что сделает меня тем монстром, которым Его считает весь демонический мир.

Приподнявшись на локтях, я встряхиваю головой и смотрю на Него через растрепанную челку. Он не двигается, глядя на меня, только сжимает руки в кулаки. Без слов я сажусь на диване, поворачиваюсь и придвигаюсь к Нему вплотную, устраиваясь на Его коленях и прижимаясь к Его обнаженной груди. Из-под ресниц Он смотрит на меня, но я не встречаю Его взгляд, обвивая Его шею руками и наблюдая за тем, как блестит в неярком свете от огня стекло в обручальном кольце.

– Расскажи мне что-нибудь. Или покажи, – прошу я едва слышно.

Он отрицательно качает головой. Я касаюсь губами Его шеи, и Его голос, когда Он отвечает, снижается до шепота, а от Его дыхания по моей коже разбегаются мурашки.

– Теперь твоя очередь.

Его ладонь ложится на мои плечи и мягко опускается вниз по спине; подушечками пальцев, чуть надавливая, Он очерчивает позвонки и замирает на пояснице. Повернув голову, Он целует меня в висок и прочерчивает дорожку из поцелуев вниз по скуле. У Него влажные, теплые губы; прикрывая глаза, я представляю их сладкий вкус и переспрашиваю – хрипло и тихо.

– Моя очередь?

– Быть откровенным, – отвечает Он, чуть отстраняясь. – Расскажи мне все. Покажи. Я хочу видеть твою жизнь твоими глазами.

– Там нечего рассказывать и нечего показывать. Мне всего тридцать три года и они были не такими насыщенными, как твои тринадцать веков.

Я делаю паузу, ожидая Его возражений, но Он молчит. Откинув голову на спинку дивана, Он спокойно и ровно дышит, прикрыв глаза, и я улавливаю Его дыхание сквозь магическую музыку Клода. Я не смотрю на Него, но боковым зрением вижу Его приоткрытые губы.

Внутри все сводит от желания поцеловать Его; я кусаю губы, отрезвляя себя, и остаюсь на месте. Только чуть сильнее вцепляюсь в Его одеяние.

– А впрочем… я расскажу… – соглашаюсь я, нарушая тишину между нами, – но в обмен я хочу одно твое воспоминание.

– Я показал тебе много воспоминаний.

Я качаю головой и ощущаю ком, вставший в горле.

– Я хочу другое.

– Любое, – с едва заметным напряжением в голосе отвечает Он и смотрит на меня, повернув голову, – какое ты пожелаешь, я покажу.

И тут же добавляет, мягко отрезая, будто прочитав мои мысли.

– Почти любое.

Затаив дыхание на мгновение, я прикрываю глаза и опускаю голову, целуя Его в шею. Справившись с волнением, я заговариваю, сопровождая каждую фразу поцелуем и стараясь, чтобы дрожь в голосе не выдала меня.

– Я родился в Бербанке… Переехал в Лос-Анджелес после школы… Самоучка, учился играть на гитаре сам и надеялся, что однажды смогу писать музыку, которую услышат миллионы людей… После окончания университета я встретил Эмили и узнал, что она ищет гитариста… Так я начал играть в группе… Остальное ты знаешь: на одном из концертов я увидел Сафину, она обратила меня в демона и привела к тебе.

Я делаю паузу и прислушиваюсь к Его ровному дыханию. Он проводит рукой по моему телу от середины спины вниз до бедра и, чуть повернув голову, целует меня в висок.

– Покажи мне свою семью, – просит Он. – Свою племянницу и сестру.

– Только их?

– Твоих родителей я видел, – по голосу слышу, как улыбается Он. – Ты забываешь, что у меня везде есть глаза.

Горячая волна обращения проходит по моему телу и тут же раскрываются крылья. Я еще слабо управляю ими, они меня почти не слушаются; с тихим шорохом они накрывают мою спину и обнимают за плечи, будто рефлекс защититься.

А потом Он кладет ладонь на мое крыло и мягко поглаживает его, словно успокаивая, и я чувствую, как напряжение отступает. Пытаясь расслабиться, я вытаскиваю из памяти воспоминание о Лизе и Бриджит на дне рождении малышки на трехлетие. Это был первый раз со школы, когда я взял в руки свою первую гитару, еще подаренную родителями и оставленную в их доме; я вытащил воспоминание о том, как играл кое-что из своих сочинений, а Лиза, заложив руки за спину, стояла за спиной малышки и с улыбкой смотрела на меня. Почему-то ее я запомнил ярче всех…

Увлекшись, я показываю Ему одно воспоминание за другим: первая гитара, купленная родителями на мой день рождения. Первый поцелуй с девушкой. Первый выход на сцену. Первая поездка на машине. Первый раз, когда я увидел море.

Показывая Ему свою жизнь, словно на ладони, я вдруг понял, что для меня все было в новинку. Вся моя жизнь вдруг оказалась такой короткой, все ощущения выглядели новыми, все события, все, что со мной происходило, казалось непривычно чужим. Я вдруг понял, что за свои тридцать с хвостом я сделал и попробовал слишком мало. Рядом с Его тринадцатью веками моя жизнь вдруг оказалась маленькой, будто один миг – еще вчера я сделал свои первые шаги и вот уже треть жизни позади.

Это напугало меня. Я никогда реально не задумывался о том, как жизнь стремительна и сейчас ощутил это в полной мере. Мне вдруг стало так страшно, пусть теперь уже я не мог стареть и стал бессмертным, что я показывал Ему все подряд, что приходило мне в голову. Обнимая Его за шею и ощущая Его ладонь на моем крыле, я смотрел на Его лицо, на то, как движутся глаза под веками, словно Он спит и видит сны, и ощущал себя так отчужденно, будто это была не моя жизнь, а кинофильм.

Я показал Ему свою аттестацию в вузе. Первое утро после бурной вечеринки. Первый штраф, полученный за превышение скорости. Первый раз, когда я увидел Лизу в роддоме, с Бриджит на руках. Первый раз, когда моя мать заплакала при мне. Первый полет на самолете. Первый раз, когда отец учил меня плавать.

Я смотрел вместе с Ним на свою собственную жизнь и она казалась мне чужой, словно я на самом деле начал жить только после обращения в демона. Думая об этом, я показал Ему концерт, на котором увидел Сафину, пробиравшуюся к сцене и не сводившую с меня взгляд. Я показал Ему первую смерть, когда я убил приставшего ко мне парня и поглотил Его душу. Первый раз, когда меня привели к Нему.

Я показал Ему то, каким увидел Его в первый раз – властным, холодным, убийственно прекрасным и опасным. Я помнил это отчетливо, потому что демоническая память была ярче, и события, произошедшие со мной после обращения, я мог вытащить из памяти более детальными. Я показал Ему, как Он убил стражника за моей спиной, бросив кинжал тому в глаз, и как вынес мне предупреждение. Я даже дал Ему ощутить дрожь, охватившую мое тело, когда я сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться, и легкие наполнились Его волшебным запахом, а следом я услышал Его голос – тихий, угрожающий, притягательный, словно бы имеющий оттенки.

Он вынес мне предупреждение. Не сводя пристального взгляда с моего лица и глядя на меня сверху вниз, и я был напуган так сильно, что с трудом слышал Его голос за оглушающим сердцебиением.

Он нахмурился. Воспоминания оборвались; Он отнял руку от моего крыла и еще несколько секунд выравнивал дыхание, почему-то вдруг едва слышно сбившееся, а потом открыл глаза, глядя в потолок.

Я боялся пошевелиться.

– Я не почувствовал ненависти, – тихо сказал Он, поворачивая голову ко мне.

Я сглотнул и переместил руку с Его шеи на плечо, машинально разгладив складочки на рукаве Его одеяния.

– Я боялся тебя, – ответил я. – Тогда еще не ненавидел. Тебя боялись все, но ненависть…

– Покажи мне тот момент, когда ты ненавидел меня, – перебил Он. – Самое яркое воспоминание.

Я колебался и знал, что Он ощущает мое колебание. Я знал, что Он видит это в моем лице и, возможно, даже знает, почему я не хочу показывать… но я сдался. Опустил голову, и Он, расценив это как смирение, положил руку на мое крыло ближе к основанию.

Я показал Ему то воспоминание, когда я нашел Сафину – а точнее то, что от нее осталось – в лесу. Когда я понял, что это Он ее убил, и что-то обжигающе-горячее захватило меня так сильно, что стало трудно дышать. Я дал Ему ощутить это в полной мере и сам содрогнулся от воспоминания, когда почувствовал отголоски той ненависти, которая, казалось, подожгла меня до кончиков пальцев. Я дал Ему почувствовать, как задрожали руки, готовые сомкнуться на Его шее, и как красной пеленой заволокло глаза, когда я почувствовал – отчетливо, сильно, каждой клеточкой – что я ненавижу Его.

Это был пик моей ненависти к Нему. Я жил с ней дальше, я смирился и привык, я перестал обращать на нее внимание, но тогда она захватила меня целиком и заставила почувствовать себя диким зверем, который хочет только одного – вцепиться и растерзать.

Отняв руку от моего крыла, Он еще некоторое время сидел с закрытыми глазами. Мои руки лежали на Его плечах, будто груз; я боялся даже вдохнуть.

– Какое воспоминание ты хочешь увидеть? – спросил Он, не встречая мой взгляд, словно ничего и не было.

Я попытался проглотить ком в горле, но он словно бы состоял из маленьких лезвий. Или это так царапали горло слова, которые я должен был сказать и которыми поперхнулся – банальные и глупые слова о том, что вся эта ненависть в прошлом, что сейчас нас связывает нечто большее, что мы прошли через это…

У меня язык не повернулся комментировать то, что я показал Ему. Он и сам все знает. Он сам этого захотел.

И я заговорил. С трудом, словно у слов был вес и каждое из них весило по меньшей мере тонну.

– Покажи мне Суд… или человека, которого ты любил.

Он не шелохнулся. Я даже не сразу заметил, что мы сидим в тишине и Клод куда-то исчез, оставив нас одних. Я был так поглощен наблюдением за Ним и перепадами Его настроения, что не замечал ничего вокруг.

А потом Он выпрямился и раскрыл крыло, и сначала я даже не поверил своим глазам, пока Он не придвинулся ко мне поближе. Затаив дыхание, я с опаской положил руку на Его крыло и закрыл глаза.

Сначала я не увидел ничего, просто сплошную темноту, а потом я вдруг услышал лязг цепей. Такой внезапный и громкий, что я вздрогнул и перед моими глазами тут же возникли тонкие белые руки. Я увидел их всего на одну секунду, которая показалась мне вечностью; я увидел, как пальцы одной руки обхватывают вторую; увидел короткие ногти, длинные пальцы и белую ткань на запястье – то ли рукав, то ли одеяло. Я не успел рассмотреть, потому что видение рук неожиданно сменилось на чье-то черное одеяние.

Кто-то стоял передо мной, пока я был на коленях. Кто-то сковывал мои руки над моей головой и бесстрастно, механическим голосом зачитывал мне мой приговор и каждая фраза сопровождалась хрупким, легким видением: вот я целую чьи-то пухлые губы. Вот я прижимаюсь ухом к чьей-то груди и слушаю сердцебиение. Вот я переплетаю свои пальцы с пальцами другого человека и он крепче сжимает мою руку, будто говорит мне: «я тебя не отпущу». Вот я утыкаюсь носом в его шею и глубоко вдыхаю чистый запах человеческого тела.

Одна фраза приговора – одно видение.

«Ты никогда не поднимешься на поверхность», – и растворяется перед моими глазами образ гладкой спины на белых простынях, пока он спит, уткнувшись носом в подушку, и все, что я вижу – это его взъерошенные, каштановые кудри, линию плеч, обнаженную спину и руки под подушкой.

«Все, кого ты коснешься, будут умирать», – и затихает в моих ушах звонкий смех и откинутая назад голова: так смеются открытые, светлые, искренние люди, живущие здесь и сейчас и отдающие себя целиком любви и удовольствию просыпаться в теплой постели в объятиях человека, за которого не жаль умереть, потому что вся их жизнь – это настоящее мгновение, без будущего.

«Ты сможешь обручиться только с одним человеком… если его музыка привлечет тьму», – и ускользает воспоминание о том, как я обнимаю его со спины, кладя ладони на его грудь, касаясь его сердца – моего сердца, оно принадлежит мне, он весь принадлежит мне – и утыкаясь носом между его лопатками.

И меня разрывает от боли и нежности.

Воспоминание обрывается, и я распахиваю глаза.

На мгновение я теряюсь и даже не понимаю, где я нахожусь и что происходит. Я задыхаюсь и ощущаю, как по моему лицу текут слезы, и я не знаю, почему – потому что это дикая боль рвет меня изнутри, наполняя мое сердце сумасшедшей тоской, или потому что в тот момент, когда Его приговаривали, Он думал о человеке, которого любил и потерял.

Я задыхаюсь, запрокинув голову и глядя в потолок, и слезы душат меня, разбавленные рвущимся из горла криком, лишь бы как-то облегчить эту боль.

И в следующее мгновение Он вдруг бросается ко мне и прижимается лбом к моему плечу, обхватывая меня за талию и сцепляя руки за моей спиной, будто ребенок, который ищет утешения и защиты. Его плечи сотрясает мелкая дрожь, и я застываю, кажется, до кончиков онемевших пальцев, которые кладу на Его макушку.

Я вдруг в одно мгновение раскрываю глаза и начинаю понимать и Его боль, и Его желание любить, и Его отчаяние, спрятанное за жестокостью. Я вдруг начинаю понимать, почему Он отталкивает всех от себя и боится идти на поводу у своих чувств. Я вдруг начинаю видеть, что вся Его холодность, надменность, высокомерие – это все маска, и глубоко внутри Он потерян, заперт в темнице из собственной боли – еще более зловещей ловушке, чем приговор Судей.

И я даже не сразу осознаю, что глажу Его по волосам и беззвучно повторяю: «все изменится, все скоро изменится», словно я могу вернуться в прошлое и не дать Ему все потерять.

Если бы я мог, я бы отдал жизнь, чтобы только помочь Ему все исправить.

Но все, что я мог – это разделить Его боль.

========== Глава LXXXIII. ==========

В голове все смешалось после Его воспоминаний, словно они отпечатались у меня на сетчатке и теперь, чтобы их увидеть, мне было достаточно просто закрыть глаза. Они неотступно преследовали меня даже во сне, где я видел тонкие белые руки, каштановые кудри и гладкую спину; где я прикасался к его телу руками так осторожно, словно боялся опорочить эту ангельскую красоту одним своим касанием; где он сном младенца спал в моих объятиях. Во сне я целовал пухлые губы, раскрывал их языком и углублял поцелуй, прислушиваясь к тому, как сбивчиво он дышит и как быстро колотится его сердце. Во сне я опрокидывал его на белоснежные простыни, мягкие, как его кожа, и нависал над ним, мысленно клянясь в безграничной любви, которой по силе нет равных ни в мире света, ни в мире тьмы.

Во сне я сжимал когтистыми пальцами его шею и целовал его приоткрытые губы и, когда я отстранялся, он выдыхал облако черного дыма, которое скрывало от меня его лицо. Я смотрел на этот дым и ничего не чувствовал.

Он задыхался, а я смотрел на него и ровным счетом ничего не ощущал.

Во сне я видел, как Он запрокидывает голову, рассеянно запуская пальцы в свои волосы, и прикрывает глаза; ресницы длинные и пушистые, а губы пухлые, и, не удержавшись, я протягиваю руку и касаюсь подушечкой большого пальца Его нижней губы, очерчиваю ее кончиком ногтя, подаюсь вперед, к Нему, чтобы поцеловать и оставить на Его губах невидимый след – это то, как я люблю Его; это то, как сильно я хочу, чтобы Он был моим.

В моем сне Он такой нежный и такой светлый, что я ни на секунду не могу отвести от Него взгляд, восхищенный Его внутренним сиянием, заметным в каждом Его движении, каждом жесте, каждом взгляде бездонных глаз. Он лежит на белых простынях, приподнявшись на локтях; у Него тело бога и лицо прекраснейшего из ангелов, и Он мой.

Я тянусь, чтобы поцеловать Его, но в этот же момент все неожиданно погружается во тьму, а где-то надо мной резко звенят цепи, как будто кто-то раскручивает их, как лассо, над моей головой. Я вдруг оказываюсь на коленях и вижу, как высокая фигура черном одеянии с надвинутым на глаза капюшоном тянет ко мне когтистую руку и поднимает мою голову за подбородок. Меня ослепляет яркий свет; я зажмуриваюсь и слышу голос над самым ухом, но не могу разобрать, что он говорит, щекоча холодным дыханием мою шею. Я только слышу, как повторяется в шепоте Его имя…

– Томми…

Сквозь сон я вздрагиваю и ощущаю, как теплые руки осторожно проскальзывают под мое тело и поднимают меня с постели. Он прижимает меня к своей груди, поддерживая под колени и спину, и я пытаюсь отогнать жестокие и прекрасные сновидения, прильнув головой к Его плечу.

– Что тебе снилось? – шепотом, словно нас могут услышать, спрашивает Он. – Ты звал меня.

Я цепляюсь слабыми пальцами за Его одеяние и крепче зажмуриваюсь, прислушиваясь к тому, как Он раскрывает крыло. От Него пахнет ощущением безопасности, спасением, лекарством от моей боли, живущей глубоко внутри, в моих костях, и я глубоко вдыхаю через нос Его запах, надеясь, что так мне удастся справиться с паникой.

– Почему, – тихо спрашиваю я, проведя языком по зубам, – их боятся? Чем они страшнее тебя? Виктора? Других демонов?

Он переносит нас. Я чувствую легкое дуновение ветерка на своей коже, когда мы обращаемся в дым: на мне тонкая белая рубашка и брюки из хлопка. Перенос из одного места в другое занимает несколько секунд, и, когда мы появляемся в другом месте, Он еще некоторое время обдумывает мои слова, пока я подпитываюсь теплом Его тела: в месте, куда Он нас перенес, царит холод.

– Методами, – после молчания отвечает Он. – Они избегают насилия, но при этом используют самые жестокие и мучительные пытки, которые буквально уничтожают тебя на Суде. Они убивают лишь в редких случаях, но любой, кто оставался с ними наедине хотя бы на несколько минут, предпочел бы самую жестокую и медленную смерть этому уединению.

Я разлепляю сухие губы и облизываю их языком. Мне не хочется задавать следующий вопрос, но он вырывается, будто против воли.

– И ты?

– Если бы у меня был выбор, я бы умер сразу, – почти сразу отвечает Он, и я понимаю, что Он уже не раз думал об этом.

Он ставит меня на ноги, поддерживая за талию, и я открываю глаза. После ночи легкая слабость еще терзает мое тело, а обрывки красочных снов вспыхивают перед моими глазами; я оглядываюсь вокруг, боясь, однако, отступить даже на шаг в сторону от Него, и Он, будто читая мои мысли, поясняет.

– Это церемониальный зал. Здесь проходят все церемонии, вроде свадеб, похорон… или коронаций.

Церемониальный зал оказался огромной круглой комнатой. Здесь не было мебели, а факелы, которые должны были располагаться немного выше среднего человеческого роста, крепились к стене почти у самого пола, из-за чего высокий куполообразный потолок был скрыт во тьме и казался еще огромнее, словно он соприкасался с поверхностью и через него можно было при желании увидеть небо.

Не успел я даже шагу ступить в сторону, как в нескольких метрах от нас из воздуха вдруг возникли Сайер и Грета. Они перенеслись не с помощью пелены, а как-то иначе: это было похоже на маленький серо-синий смерч, неожиданно возникший посреди комнаты. Несколько секунд он кружился в одной точке, достигнув примерно среднего человеческого роста, а потом вода в его центре начала принимать очертания двух тел. Прошло еще несколько мгновений, в течение которых силуэты становились все более отчетливыми, а потом смерч исчез и они очутились перед нами.

Я хотел спросить, как они это сделали, а потом догадался: крылья. Должно быть, у всех демонов, которые имели крылья, был свой индивидуальный способ перемещения: смерч у Сайера и дым у Него. А значит и я тоже так смогу, когда научусь управлять ими.

Я подумал об этом отстраненно, словно это меня не касалось, и тут же спросил сам себя: я когда-нибудь научусь принимать свои крылья как часть себя, такую же естественную часть тела, как руки или ноги, не расставляя акценты на себе-человеке и себе-демоне? Полгода жизни в демоническом обличии и твердая уверенность в том, что я начал по-настоящему жить только после обращения – и я все равно делю себя на две части, бесконечно разрываясь между ними.

Когда они переместились, Сайер с непроницаемым лицом отступил от Греты, мягко сбрасывая ее руки со своего плеча, и направился к Нему, сжимая в руках какой-то сверток. Девушка проводила его игривым взглядом и в ее глазах вспыхнули веселые огоньки; она посмотрела на меня, улыбнулась и подмигнула мне, а потом отвернулась, оглядывая зал.

Подойдя к Нему, Сайер развернул сверток и вытащил из него маленькую книгу с кожаной обложкой и черную свечу. Он взял книгу осторожно, будто тысячелетнюю реликвию, мягко пролистал несколько страниц, а потом открыл в одном месте и, нахмурившись, пробежал глазами по тексту.

– Сколько веков я здесь не была, – восторженно выдохнула Грета, касаясь рукой чуть шершавых стен. – Ничего не изменилось…

– Веков? – переспросил я, оборачиваясь к ней.

– Я уже взрослая, малыш, практически старушка, – улыбнулась она, обернувшись на меня через плечо. – Мне почти тысяча лет.

Я подошел к ней поближе, напоминая себе, что мне нельзя ее касаться, и встал так, чтобы видеть ее лицо.

– Спасибо, что спасла Его, – сказал я, прислоняясь к стене.

Она с любопытством посмотрела на меня, но ответить не успела: ее вдруг прервал Его спокойный, негромкий голос.

– Это не она меня спасла. Меня спасла протеже Церессы. Я назвал Грету в ее честь.

– Впервые слышу, чтобы тебе понадобилось спасение от чего-то, Владыка, – усмехнулась девушка, не оборачиваясь, и добавила чуть слышно. – Или от кого-то…

Он пропустил шутку мимо ушей, листая книгу. Стоящий рядом с Ним Сайер глаз с меня не сводил и почему-то я чувствовал себя неуютно под этим взглядом, словно он за что-то безмолвно меня укорял.

– Назвал? – переспросил я. – В каком плане? Как… дочь?

Он мне не ответил. Отвернувшись, я перехватил взгляд девушки и она улыбнулась мне. С момента нашей последней встречи она немного изменилась: исчезли тени под глазами, сошли следы синяков и царапин, а кожа на запястьях, стертая тяжелыми кандалами, зажила. Она выглядела выспавшейся, посвежевшей, отдохнувшей и больше не напоминала пленницу; теперь она была похожа на гостью нашей мрачной обители, которую мы называли домом – Он с тоской и я с привкусом непривычки.

От ее одеяния едва ощутимо пахло полевыми цветами и липой; я отвернулся, но боковым зрением видел, что она наблюдает за мной и ее яркие волосы сияли, словно языки пламени.

– Что ты видишь? – вдруг спросил Он, поднимая глаза.

И она ответила, не сводя с меня взгляд:

– Время.

Ее голос дрогнул и прозвучал тоскливо, несмотря на огоньки в глубине ее глаз. Даже пройдя через все круги ада и побывав дорогой игрушкой, за которой гоняется полсвета, она все равно умудрилась каким-то чудом сохранить это пламя внутри, которое так ярко светилось в ее глазах, добавляя ей легкой и притягательной игривости. Что-то в ней привлекало меня, тянуло, будто магнитом, странное ощущение, которое я не мог себе объяснить: будто мы с ней были связаны едва ощутимой, но крепкой и яркой нитью. Оба побитые судьбой, оба на коленях перед более сильными демонами, оба не сдались даже оказавшись на грани…

Со стуком, показавшимся мне оглушительным в наступившей после ее ответа тишине, Он захлопнул книгу, и я вздрогнул. На мгновение повисла пауза, а следом прозвучал Его твердый и уверенный голос.

– Пора.

Я почувствовал, как у меня по спине пробежал холодок и меня захлестнуло таким беспокойством и даже страхом, что я едва не задохнулся, когда сделал вдох и почувствовал, как сжалось горло. Взгляды Сайера и Греты обратились ко мне, когда я обернулся и посмотрел на Него, и я вдруг понял, что это не мое волнение. Глядя на Него, на Его склоненную голову и упрямое нежелание встречать мой взгляд, я понял.

Это Он волновался. Это Он задыхался от этого железного обруча страха на шее. Это Он беспокоился, что что-то пойдет не так.

И я ощущал это через нашу связь.

– Зажги свечу, – бросил Он Сайеру, не глядя на него.

Демон повиновался без лишних слов. Крепко сжимая книгу в руках, Он медленным шагом направился в центр зала, поднял взгляд в высокий куполообразный потолок, будто что-то там высматривал, и сделал несколько осторожных и маленьких шагов в сторону, пока не нашел нужное место, а потом чуть приподнял одеяние и опустился на землю, поджимая ноги под себя. Материализовав из воздуха небольшой кинжал с алой рукоятью, Он что-то сосредоточенно начертил им на земле, а потом раскрыл книгу и сверил знак с рисунком на страницах. Подошедший Сайер застыл с зажженной свечой в шаге от Него; свеча горела темно-желтым пламенем, черный воск стекал по пальцам демона, но тот этого словно бы не замечал.

В молчании Он поднял голову, выпрямился, осторожно взял у Сайера свечу и залил воском странный узор, который начертил кинжалом.

– Круг, – произнес Он и протянул кинжал демону.

Взяв у Него кинжал, Сайер отступил на три больших шага назад, наклонился и воткнул острие кинжала в землю, а потом двинулся по кругу, чертя вокруг Него большой и неполный круг: он оставил пробел примерно в несколько сантиметров. Выпрямившись, демон откинул волосы со лба и отступил на шаг назад, сжимая кинжал в руках, и едва слышно что-то прошептал.

Он кивнул. Поднявшись с земли, Он обошел круг по часовой стрелке, чертя внутри него еще один круг пунктирной линией, соединяющей уже нарисованный им знак с еще тремя другими, расположившимися по сторонам света; каждый из этих символов Он сверял по книжечке, заливал воском и что-то отрывисто бормотал себе под нос.

Закончив со знаками, Он поднял голову, глядя в потолок, и снова сдвинулся на несколько сантиметров в сторону, определяя нужное место в центре круга, а потом воткнул туда горящую свечу и вышел за черту нарисованного круга. Перехватив взгляд Сайера, Он коротко кивнул ему, и демон, шагнув вперед, наклонился и резким движением дочертил его, убирая оставленный пробел. Круг получился примерно пять-шесть шагов в диаметре.

Снова раскрыв книгу, Он взял у Сайера кинжал и закатал рукава одеяния. Они работали слаженно, молча, будто делали это тысячи раз, и было что-то чарующее в том, как четко они помогали друг другу без лишних слов, будто став единым целым. Боясь даже моргнуть, чтобы ничего не пропустить, я боковым зрением заметил, что не меня одного восхищала такая слаженность: Грета не сводила с них взгляд.

Пролистав несколько страниц, Он опустился на колени перед кругом и начал читать, едва слышно бормоча текст. Сначала я пытался разобрать то, что Он говорит, а потом понял, что этот язык я все равно не знаю и даже то, что мне удавалось услышать, все равно было лишено для меня смысла. Сайер и Грета молча наблюдали за Ним; судя по лицу Греты, она понимала больше меня, потому что чем больше Он читал – тем глубже залегали беспокойные морщинки у нее на лбу. Я хотел спросить ее о том, что Он делает, но боялся помешать Ему.