Текст книги "Не отбрасывая тень (СИ)"

Автор книги: F-Fever

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 44 страниц)

– Ты не останешься со мной? – с надеждой спросил я.

Он не улыбнулся. Его лицо не изменилось – та же бледная маска, скрывающая все чувства и мысли. Та же мягкая кожа, те же пухлые губы, те же скулы и изгиб изящных черт…

Его лицо не изменилось. Его маска не исчезла. Но темные глаза просияли, и мое сердце перестало биться.

– Этой ночью тебе лучше выспаться, – тепло ответил Он.

Я согласно кивнул, а потом опустил взгляд на свою руку и с трудом заставил себя разжать пальцы, отпуская Его.

Кожа на запястье была чистой и здоровой, от веревки не осталось и следа, а маленькая птичка во мне вдруг разбила свою клетку.

Комментарий к Глава LIX.

По просьбе отряда самоубийц (зачеркнуто) некоторых читателей выкладываю на день раньше.

========== Глава LX. ==========

Прислонившись к холодной двери плечом и лбом, я тихо постучал. Глаза закрывались от усталости; я с трудом стоял на ногах.

Несколько часов назад я проснулся от жара, раскалившего мое тело до такой температуры, что казалось, будто я плавлюсь изнутри.

Несколько часов назад я понял, что и не спал толком: после нашего разговора Сайер отвел меня в мои покои, где я принял душ, убедился, что выгляжу не так плохо, как себя ощущаю, и лег в постель в тщетных попытках заснуть.

Несколько часов назад я лежал один и мне казалось, что одеяло неподъемным грузом давит на меня, а комната расплывается перед моими глазами, и стены сходятся и расходятся, а потолок распадается и крошится на меня, и пыль забивается в легкие, и я не могу дышать…

Несколько часов назад я позволил тяге вести меня по коридору к Его покоям, и я не знаю, сколько километров коридоров я брел, держась за стены, и сколько времени прошло, когда я уперся в Его двери. Мне казалось, что это было несколько часов назад, или дней, или лет, и мои ноги осыпаются в прах под давлением жара и старости, и сам я – старик, гнилые кости которого скрепляют только воспоминания о прошлом.

Часы, дни, годы и века соединились, запутались и распались, и когда дверь открылась, я прислонился к косяку, чтобы не упасть, и открыл глаза.

Он открыл дверь по пояс обнаженный. Черная простыня была обернута вокруг Его бедер, едва заметные веснушки россыпью выступили на Его груди и животе, уходя вниз, под шелковую ткань. Казалось, что они покрывают каждый сантиметр Его кожи, образуют рисунок, будто карта всей Его многовековой жизни, и если провести по Ним пальцами, то можно увидеть Его прошлое воочию.

А поверх едва заметного солнечного рисунка Его грудь и живот пересекали глубокие раны и фиолетовые синяки, начавшие желтеть по краям. Глядя на следы нашей битвы, я даже с затуманенной головой мог сказать, какой удар и в какой момент битвы я нанес. От ключиц до пупка Его тело было исполосовано длинными извивающимися и пересекающимися тонкими ранами – где-то более глубокими, а где-то поверхностными, отвлекающими от маневра. Я увидел и рану под ключицей, и на плече, и в левом боку; они выглядели так, словно бинты держали только для того, чтобы остановить кровь, но не для того, чтобы вылечиться.

На мгновение что-то во мне перемкнуло и я вдруг представил Его истекающим кровью, будто все Его раны раскрылись. Я увидел, как кровь течет по Его телу и закрывает собой солнечные пятнышки, капает на каменный пол; я увидел кровь в уголке Его губ и окровавленные ладони; я увидел, что Он едва стоит на ногах от слабости и большой потери крови…

А потом я протянул руку, чтобы коснуться Его и убедиться, что это мне не кажется, и, оставшись без опоры, покачнулся. Он подхватил меня до того, как я упаду, и прижал к своему телу; у Него была прохладная кожа, и я закрыл глаза, впитывая эту прохладу каждой клеточкой.

И Его кровь так и осталась в моей голове.

– Ты весь горишь, – тихо сказал Он.

Он переместил руку по моей спине к пояснице и прижал сильнее к себе. У меня все плыло перед глазами; казалось, что мой язык распух и мне не удастся даже слово из себя выдавить. Я был готов вечность стоять на пороге Его покоев, прижавшись к Нему, только бы не сдвигаться с места.

– Горячо… – пробормотал я.

– Я помогу тебе, – ответил Он. – Сейчас станет легче.

Мягко отстранив, но не отпустив, Он взял меня за плечи и повел куда-то, и я подчинился, с трудом волоча ноги. Хлопнула дверь за моей спиной; я не открывал глаз и не видел, куда Он ведет меня, пока Он не усадил меня на кровать и следом не уложил на подушки.

Я чувствовал себя таким уставшим, что был готов заснуть, но мое тело горело, как будто температура перешагнула порог в сорок градусов. Выдохнув, я закрыл глаза руками от яркого света, ослепляющего меня даже через закрытые веки, и тут же почувствовал, как Он легонько сжал мое запястье.

– Слушай меня, Томми, – тихо заговорил Он, наклоняясь ко мне. – Слушай мой голос. Ты слышишь?

Я разлепил сухие губы. Его голос доносился до меня словно бы через толщу воды.

– Я… А…

– Нет, – Он мягко коснулся моих губ своими, заставляя меня замолчать. – Не разговаривай. Просто слушай.

Раскрыв мои губы, Он прошелся кончиком языка по моим зубам, задел нёбо и слегка прикусил мою нижнюю губу. Упираясь руками в кровать по бокам от моей головы, Он нависал надо мной, обнаженный и прекрасный, и я плавился от жара, ощущая лишь прохладу Его кожи, пока комната распадалась вокруг нас.

Когда Он углубил поцелуй, я поднял руки, чтобы обнять Его за шею и притянуть ближе к себе, но Он перехватил мои запястья и прижал их к кровати.

– Не двигайся, – тихо сказал Он. – Сейчас жар начнет спадать и боль уйдет. Не двигайся, Томми. Просто слушай меня.

Я слабо дернул руками, и Он отпустил меня. От жара пот ручьями стекал по моему телу; волосы прилипли ко лбу, а одеяло подо мной быстро нагрелось, но я не смел сдвинуться даже на сантиметр в сторону.

Он мягко опустил одну мою руку вдоль моего тела, а пальцы второй переплел со своими и наклонился. Я почувствовал, как Его губы коснулись моего лба и двинулись к правому виску. Кончиками пальцев Он откинул мои волосы, прочерчивая дорожку поцелуев по моей коже, и я вцепился в одеяло, чтобы не нарушить Его просьбу и не протянуть к Нему руку.

Поцеловав меня в висок, Он повернул голову и прижал к губам наши переплетенные пальцы. Его прохладная кожа казалась мне верхом блаженства, и я кусал свои губы, сосредоточившись на том, как Он движется губами по моей руке к локтю и опускается, а еще через секунду Его свободная рука легла на мой живот, и я выдохнул сквозь закушенную губу.

– Сейчас жар начнет отступать, – пробормотал Он, снова возвращаясь к моим губам и едва ощутимо целуя их. – Слушай мой голос.

Раздался тихий шорох и мое сердце остановилось, когда я понял, что Он раскрыл крыло. Мне хотелось открыть глаза и увидеть его, протянуть руку и коснуться, но Он, словно прочитав мои мысли, сжал запястье моей свободной руки и зашептал.

– Слушай мой голос… Слушай, как он касается тебя… обволакивает прохладой… И боль отступает…

Прижимая мои руки к кровати, Он поцеловал меня в живот и в несколько легких поцелуев прочертил дорожку по коже вниз, к джинсам – единственной вещи, которую я надел, когда, после бессчетных попыток заснуть, пошел к Нему.

– Мой голос в тебе… – продолжал Он, целуя и едва касаясь языком моей кожи. – В твоей голове и крови… он окутывает твои легкие… он считает твое дыхание… он вибрирует под твоей кожей… он снимает боль… он снижает жар… Ты меня слышишь? Слышишь, как становится легче?

– Да, – выдохнул я.

– Хорошо, – и я почувствовал, как Он расстегнул джинсы.

Он отпустил мои руки лишь на мгновение, чтобы стянуть их с меня, а потом снова сжал мои запястья. На секунду, в состоянии бессознательного жара, я не понял, зачем Он сдерживает меня, если я пообещал Ему не двигаться и если я слишком слаб для сопротивления, а потом Он наклонился и провел языком по моему члену от головки до основания.

И я так сильно закусил губу, что почувствовал привкус крови на языке. Я неосознанно дернулся, и Его руки сильнее сжались вокруг моих запястий, прижимая их к кровати. Он выждал несколько секунд, пока я не затих, а потом обхватил головку губами.

Я задышал чаще и громче; кровать подо мной пылала. Я сжимал руки в кулаки так сильно, что ногти впивались в ладони, а потом разжимал и цеплялся за одеяло. Мне хотелось умолять Его не медлить и не томить меня, но я лишь кусал свои губы, чтобы не издать ни звука, словно молчание было чем-то священным в этих покоях и в этой постели.

Чуть посасывая, Он вобрал его в рот до основания. Из-за чудовищного желания вцепиться в Его волосы, я сжимал одеяло, и мне казалось, что оно истончается под моими пальцами и утекает, и я утекаю вслед за ним, и есть только эти губы и этот язык, который так болезненно дразнит и сладко касается.

Отстранившись, Он провел языком по всей его длине, замер на головке и слизнул каплю смазки, а потом обхватил губами головку, задел ее зубами, чуть пососал и снова коснулся языком. Я метался по кровати под Ним; мне казалось, что каждый сантиметр моей кожи горит – либо от плавящегося подо мной одеяла, либо от накалившегося в комнате воздуха. Я кусал свои губы до крови, пытаясь сдержать стон, но сдался: когда Он снова взял его в рот, я издал сдавленный стон, перешедший в Его имя, в томное «Адам», и Он отстранился, отпуская мои руки.

Сначала я подумал, что сделал что-то не так и сейчас Он прогонит меня, но Он аккуратно перевернул меня на живот и поцеловал в спину, и я понял, что это было условным сигналом для Него.

Он так и не дал мне разрядки, и теперь в низу живота болезненно тянуло. Кусая губы, я уперся ладонями в подушку, когда Он поставил меня на колени, и опустил голову, по-прежнему не открывая глаз и сосредоточившись лишь на ощущениях: как Он сжал пальцами мою талию и когти чуть впились в кожу; как начал вводить палец, и я напрягся.

Наклонившись, Он поцеловал меня в поясницу, а когда я выгнулся навстречу Его прохладным губам – поднялся легкими поцелуями по позвонкам. Увлеченный этими мягкими касаниями, я даже не почувствовал, как Он ввел один палец, а следом и второй, пока вдруг не подался бедрами к Нему и не застонал чуть слышно.

Вытащив пальцы, Он сжал меня в руках чуть крепче и начал входить.

В первое мгновение мне показалось, что меня разорвет от дикого жара: огонь вдруг полыхнул во мне с новой силой, чудовищный и обжигающий, такой сильный, что казалось, будто он может выжечь мне глаза, и я сильнее зажмурился, пытаясь сосредоточиться только на дыхании, но оно сбилось с первым Его толчком. На несколько секунд я, кажется, вообще перестал дышать, и даже сердце не билось, а потом Он начал двигаться, и я задышал в такт Его движениям. Жар распалялся и остывал, снова обжигал и сходил на нет; бесконечные контрасты так сводили с ума, что я перестал понимать, кто я, где я и что происходит. Я лишь ощущал Его руки, Его пальцы и когти, Его губы и тихий голос.

«Боль уходит.»

Я не знаю, в какой момент восприятие сбилось и расколотилось на детали, разбив общую картину; я не знаю, в какой момент я перестал понимать, звучит Его голос вслух или в моей голове; я не знаю, почему все мое внимание вдруг сосредотачивалось на Его пальцах или губах, на тихом дыхании или моем сбивчивом пульсе; я не знаю, почему все то становилось отчетливым и ярким, то смутным и приглушенным.

Боль уходила – и это было правдой. Боль начала отступать, словно застоявшаяся вода, вытекающая через выбитую пробку. Я почувствовал, как начинаю остывать и на смену огню приходит Его прохлада, Его сладкое тело, Его мягкие касания. Я почувствовал, как жар уменьшается, как мое тело остывает и как туман в голове рассеивается. Толкаясь Ему навстречу, я думал лишь о том, как эта энергия, Его энергия, наполняет мое тело, залечивает раны и ушибы, подпитывает меня.

И не осталось ничего, кроме Его тела. Он двигался во мне, и я ощущал, как оживаю клеточка за клеточкой, словно меня разбудили после долгого кошмара. Я кусал свои губы, но не мог удержаться от сдавленных стонов, как ни запрещал их себе; один раз я простонал Его имя и Он почти тут же наклонился, целуя меня в спину. Все закрутилось, запуталось, остановилось, кроме Него, и Он был единственным, что жило и двигалось в этом замерзшем королевстве, где застыл даже я.

А потом, словно только что вспомнив, Он обхватил одной рукой мой член и начал водить по нему пальцами в том же темпе, в котором двигался сам, и у меня в голове словно фейерверк взорвался – такой сильный, что перед глазами звездочки заплясали. Забыв о своем желании молчать, я застонал в голос и толкнулся ему навстречу, и мне показалось, что я даже почувствовал Его улыбку, когда Он наклонился, чтобы поцеловать меня.

Я кончил первым. Он – вслед за мной, спустя несколько секунд. Тяжело дыша, я рухнул на подушки, так и не открыв глаз. Стало так легко и хорошо – жар и боль ушли, дыхание потихоньку восстанавливалось, все тело было окутано блаженной негой и легкостью, несмотря на усталость, и у меня не хватало сил даже на то, чтобы сказать Ему хоть слово.

Поцеловав меня в плечо, Он аккуратно вытащил из-под меня одеяло, испачканное спермой, и бросил его на пол. Обнаженный и усталый, я не ощущал холода, только Его губы на моей коже: склонившись надо мной, Он целовал меня, касаясь пальцами и длинными когтями моих рук, и мне хотелось сказать Ему так много всего… Мне вдруг захотелось сказать Ему, что я люблю Его. Мне захотелось, чтобы Он услышал это прямо сейчас, и пусть Он солжет, уйдет от ответа или промолчит, но Он должен знать…

Но что-то остановило меня. Может, то, как Он прислонился лбом к моему плечу или то, как Его рука слабо сжала мои пальцы, я не знаю. Но я промолчал. Решил, что для этого найдется другое время позже. Значительно позже.

========== Глава LXI. ==========

Длинные пальцы касаются моих плеч, сжимают их до ослепляющей боли, впиваются когтями в тонкую кожу до крови, а затем плавно отпускают, но не отстраняются. Напротив – гладят подушечками, скользят от плеч к сгибам локтей, а потом ниже, по дорожкам едва заметных вен, к запястьям, к замысловатому рисунку силуэтов и символов из линий на ладонях, к пальцам…

Длинные пальцы переплетаются с моими, захватывают мои руки, крепко держат, прижимают к прохладным и мягким губам; отстраняется…

Постель плавится подо мной, одеяло тает и обжигает мою кожу, будто раскаленная лава. Я хочу вырваться; я отдергиваюсь, я мечусь по кровати, и когтистые пальцы крепче сжимают мои плечи, укладывая меня обратно на подушки, царапая мои запястья, сжимая мои руки до красных следов на коже – как маленькие ожоги, как крохотные напоминания о моей слабости и подчиненности.

Я умоляю отпустить меня, но не издаю ни звука.

Чужая близость окружает меня, давит.

Я хочу закричать; мне больно, но чужие губы целуют меня. Они мягкие и настойчивые, с привкусом горького шоколада и меди. Я пытаюсь отвернуться, но чужие руки сдавливают мою шею, держат мой подбородок, не дают мне отстраниться; я задыхаюсь, хватаю ртом воздух, я пытаюсь оттолкнуть чужие руки…

И проваливаюсь. Податливое одеяло плавится подо мной, будто воск, утягивает меня куда-то вглубь, в темноту, в бездну. Я парю в этом мраке, будто в невесомости; моего тела ничего не касается, у меня словно бы и нет тела – только оболочка, наполненная моими чувствами, мыслями и болью, и все, что я ощущаю – это подавление боли, попытку увести ее в кончики пальцев, выпустить сквозь поры на коже.

Меня ничего не касается.

У меня нет тела.

И я парю в этой невесомости, ощущая лишь, как невидимые губы касаются моей кожи, моей пустой оболочки, перемещаются по ней от шеи до живота едва ощутимыми поцелуями; как чужие руки прижимают меня к невидимому телу, запускают пальцы в мои волосы, и я откидываю голову, я раскрываю губы, я выдыхаю…

И жар по клеточкам поднимается от позвоночника – выше, выше, дальше, горячее и сильнее; он заставляет меня выгибаться навстречу прохладным губам и искать в них спасение. У меня нет тела, меня не существует; я – эссенция огня, и мои мысли искрят, моя кровь горит, я обращаюсь в пепел.

И все мои страхи горят в моей голове, сожженные словами, которые мне шептали чужие губы; я парю без тела в чужих объятиях, в этом месте фальшивых смыслов и призраков признаний, и надо мной километры горячих одеял и мокрых от пота и слез простыней.

Мои губы движутся; молитвы, клятвы, обещания, любовь, проклятия и боль – все это смешивается, разбавляется, растекается по трещинкам, гасит вечный огонь моего тела, охлаждает меня.

Иногда слова бессмысленны.

И я чувствую себя так, словно ядовитый плющ окутывает мое тело, разукрашивает его рисунком из сердец и листьев, и я вижу тоннели, прошитые светом желтых огней, и мне кажется, что эти огни могут меня согреть, пока я плыву по ним, по рекам света, в темноту со вспышками красных огней.

Иногда это бессмысленно – скучать по вчерашним словам и тем, которые могли быть сказаны.

Чужие руки держат меня, чужие пальцы касаются моего тела, чужие когти причиняют мне боль. Кто я?

Ты слышишь меня?

Я обнимаю себя руками, унимаю глупое сердце, успокаиваю дыхание и сворачиваюсь в клубочек; мы были рождены на темных дорогах, чтобы лишь на мгновение свет проезжающих мимо машин мог выхватить из тьмы блеклое будущее.

Ветры перемен, повороты судьбы, и верхушки черных деревьев, вспарывающие небесную канцелярию, словно в отместку за нашу слабость.

Меня не существует. Чужие руки причиняют мне боль, чужие пальцы держат меня, чужие когти касаются моего тела, но это не мое тело и не моя боль, и я сам для себя чужой.

Святой, не нашедший свой дом.

Святой, не упомянутый на иконах.

И я падаю куда-то в темноту, ниже плавящегося одеяла, ниже рук, даже не пытающихся меня удержать, ниже боли, вниз… Я падаю и не боюсь разбиться; я падаю и знаю, что ничего не произойдет; я падаю и смеюсь, смеюсь, смеюсь…

И у чужих губ привкус недосказанных слов и неозвученных признаний, и это мои губы, потому что я молчу и не даю себе говорить о том, что чувствую – это может быть опасно.

«Это может быть опасно», – говорю я себе и безоговорочно в это верю.

Иногда слова бессмысленны.

Иногда?

Иногда огни не греют, иногда смех и слезы не делают легче, иногда слова бессмысленны, иногда у темноты нет стен, а у страхов – холодных пальцев, иногда просто нужно пережить свою прозрачность, иногда, иногда, иногда…

И чужие руки сдавливают мое тело, сжимают его крепче, и возвращается боль – загорается маленьким огоньком где-то внутри, легким теплом поднимается от кончиков пальцев ног вверх по венам и коже к коленям, к бедрам, к животу. По позвоночнику и косточкам движется наверх, будто раскаленная ртуть, и застывает на уровне лопаток, заставляя меня выгибаться навстречу прохладным губам, но они вдруг исчезают.

И я остаюсь один. Только чужие когти царапают мою кожу, только чужая боль живет где-то внутри меня, только чужие слова срываются с моих губ – проклятия и благословения отчаянному пламени, которое так жадно пожирает мое тело. Оно плавит мои кости и вены, оно обжигает мой позвоночник и лопатки до такой силы, что кажется, будто их видно через кожу – они красные, как раскаленный металл, и продолжают нагреваться, и в какой-то момент я перестаю понимать, что со мной происходит и почему крик сумасшедшей боли срывается с моих губ. Я выгибаюсь в спине так сильно, что слышу хруст собственных костей, а потом распахиваю глаза и понимаю, что боль и жар не снятся мне – я действительно горю, я действительно задыхаюсь, и что-то на самом деле рвет меня изнутри на части.

Комната расплывается перед моими глазами. Кажется, будто кровать горит подо мной и языки пламени танцуют на моей коже; я задыхаюсь, словно мои легкие иссушены, а потом резко переворачиваюсь и падаю с кровати, не чувствуя своих ног. При падении я ударяюсь коленями о каменный пол, и ноющая боль вибрацией разносится по ногам, сводя их судорогой; мне кажется, что я больше не смогу подняться. Позвоночник словно бы пронзают длинные иглы; боль такая нестерпимая и сильная, что на глазах выступают слезы, и я кусаю губы до крови.

Мне хочется, чтобы это было сном, но тогда я бы уже проснулся, потому что такая боль не может присниться даже в кошмаре. Никогда я не испытывал ничего подобного, как в это мгновение, когда что-то ломало меня на части так сильно, что, клянусь, я слышал, как хрустят мои ломающиеся кости.

А потом я буквально согнулся пополам, когда огонь вдруг взвился вверх по моей спине и застыл, пожирая мои лопатки и иссушая мои легкие. Волна обращения в демона прошла по моему телу, сильнее распаляя этот огонь; я сделал глубокий вдох и закричал. Я закричал, пытаясь выплеснуть эту боль, надеясь сделать легче, закричал, не в силах сдерживать это в себе.

И вдруг услышал громкий треск. Такой оглушительный, что он перекрыл мой крик; такой резкий, словно потолок рушился над моей головой от моего крика, осыпаясь под давлением миллиардов жизней наверху, и в первую секунду я импульсивно дернулся, чтобы закрыть голову руками.

Но это был не потолок.

Это разрывалась моя кожа.

Там, где огонь раскалил мои кости и где языки пламени лизали мою кожу, она вдруг истончилась, словно бумага, и разорвалась с громким треском, и огонь вырвался из моего тела, поднялся до потолка и обжег гладкий камень, и я спиной ощутил этот дикий жар.

И все вдруг затихло. Смолк мой крик, стих треск и наступила тишина, а потом дверь резко распахнулась. Я ощущал в воздухе две нити – Его головокружительный запах и аромат гвоздики и леса; я осторожно потянул их носом, а потом задышал через рот, все еще не веря в то, что я выдержал эту боль и остался жив.

Температура потихоньку возвращалась в норму; огонь исчез, я начал остывать.

– Томми… – тихо позвал меня Он.

Вздрогнув от своего имени, я поморгал, сфокусировал взгляд и скользнул им по гладкому каменному полу, на котором сидел, поджав под себя ноги и обхватив себя руками, неосознанно впиваясь когтями в собственное тело. Я так сильно вспотел от жара, что пот ручьями стекал по вискам, а волосы прилипли ко лбу, и я дышал через рот, боясь даже пошевелиться, чтобы огонь не разгорелся снова и боль не вернулась.

А потом, громко выдохнув, я медленно повернул голову.

Они стояли в дверях, не решаясь подойти ко мне, и краем глаза я видел их лица – бледные, но спокойные, не встревоженные и не напуганные, и только во взглядах было что-то незнакомое мне, что-то новое. Они смотрели на меня так, словно видели впервые, и если бы не боль, которую я пережил, я бы не понял их реакцию, но сейчас я не удивился бы, узнав, что она изменила меня до неузнаваемости даже внешне.

Она явно сломала что-то во мне, но я был слишком оглушен, чтобы сейчас хватиться потерь.

Я смотрел на них бесконечно долго, даже не чувствуя холода от каменного пола. Мне казалось, что дикий огонь выжег во мне все человеческое и остались только животные инстинкты, базовые для обеспечения безопасности. Я смотрел на них бесконечно долго, пока во мне вдруг не проснулось отчаянное желание спрятаться от их внимательных взглядов, исчезнуть, испариться, только бы они не рассматривали меня, словно неведомую зверушку…

Это желание мелькнуло во мне секундной, но сильной вспышкой, захватившей меня целиком, каждую клеточку; на одну долю секунды я ничего не хотел так сильно, как спрятаться от них. На мгновение ока я безумно сильно захотел иметь возможность закрыться; всего на какой-то миг, но это желание поглотило меня с головой…

И в следующую секунду где-то надо мной раздался тихий шорох, и огромные крылья опустились на мои плечи, замирая между ними и мной и скрывая меня от их глаз.

========== Глава LXII. ==========

В темных углах просторного зала танцуют тени, отбрасываемые вечным огнем факелов на стенах, и если я открываю глаза, то смотрю или на их танец, или на свои белые руки, обагренные кровью до запястий.

Кровь была повсюду. Она запеклась на коже – застыла, будто воск, на руках и плечах. Я даже не знал, как много крови я потерял, когда боль успокоилась; спину покалывало миллионом иголочек, а на руки, после того, как я себя обнимал, были словно бы надеты алые перчатки.

Он сидит за моей спиной. После того, как я проснулся, разрываемый жаром на части, Он не сказал мне ни слова, кроме того, как тихо произнес мое имя. Он не выглядел встревоженным и удивленным – только отрешенным. Отослав Сайера, Он привел меня в комнату с камином и молча усадил на софу, а потом так же тихо удалился и вернулся с небольшой чашей и губкой.

Я полностью обнажен, Он – в одеянии. Я не могу заставить себя замолчать, а он не сказал ни слова. Я держу глаза закрытыми, а Он не сводит с меня взгляд, и мое бормотание нарушает только всплеск воды, когда Он окунает губку в чашу и проводит по моей спине, выжимая воду и смывая кровь.

И есть еще крылья. Я слышу их шорохи, когда они двигаются, и я боюсь, потому что не знаю, как управлять ими. Казалось, что они слушаются каждую мою мысль, как тогда, когда я подумал, что хочу закрыться от Него и Сайера, и крыло опустилось между ними и мной, но я все равно вздрагиваю, когда ощущаю, как мягкие перья касаются моей кожи.

Они огромные. А еще безумно красивые – на уровне моей головы они цвета бледного золота, а у щиколоток – ванильного, и кажется, что золотой цвет плавно «смывается» к низу крыла.

На ощупь перья гладкие, плотно прилегающие друг к другу, а у основания каждого пера ощущается мягкий пух.

Мне все еще не верилось, что они были моими.

Мне все еще не верилось, что я пережил эту боль.

– Теперь я тяну на роль твоего любовника? – спрашиваю я, откидывая голову назад и закрывая глаза.

Раздается всплеск воды: Он окунает губку в чашу, выжимает воду и снова подносит к моей спине. Каждое Его движение мягкое, аккуратное, осторожное, словно Он боится причинить мне боль простым касанием.

В воздухе витает едва ощутимый запах крови, разбавленной водой.

– У всех, с кем ты спал, были крылья, да? – продолжаю я. – Ты любишь хорошеньких мальчиков высокого ранга…

Он молчит, и я открываю глаза. Губка мягко двигается между моими крыльями, и когда я задерживаю дыхание, я ощущаю, как они трепещут, ни на секунду не замирая в покое, как застывает порой Его крыло.

Тени кружатся в углах, воздевают костлявые лапы к свету и испуганно жмутся в сумрак. Они дрожат так, словно каждое движение моих крыльев пугает их; будто мои крылья – олицетворение губительного света.

Мой свет против Его тьмы.

Я пугаю по углам Его приспешников со смутными силуэтами.

– А Виктор показывал мне тебя, – хмыкаю я, опуская взгляд на свои руки. Кровь запеклась на коже и стала напоминать тонкую красную перчатку. – У тебя были светлые волосы, тебе очень шло… А еще от тебя лавандой пахло…

Я делаю выдох и добавляю чуть слышно.

– И молоком…

Камин не горит, в комнате немного темнее, чем обычно, и моя кожа выглядит светящейся и бледной в этой полутьме. Тени в углах кажутся длиннее и мрачнее; трепещущие, они вскидывают длинные лапы, что-то безмолвно кричат, но боятся подойти ближе.

Я сжимаю руку в кулак и чувствую, как мои крылья мягко касаются моих обнаженных плеч, словно обнимая. Я слишком запутался в себе, чтобы отслеживать свои мысли; возможно, мне действительно хотелось объятий.

– Для демона, который был влюблен только единожды, ты удивительно легко меняешь любовников, – криво усмехаюсь я, и внутри что-то сжимается.

Всплеск воды. Губка мягко касается моей спины между крыльями; теплые капли текут по моей спине до поясницы, впитываются в мягкую ткань софы, оставляют влажные следы на коже, и я потом особенно остро ощущаю в этих местах даже самые легкие дуновения ветерка, будь то движение моих крыльев или Его дыхание.

Он молчит и дышит ровно.

Я задыхаюсь и хочу кричать.

– У него длинные когти… – продолжаю я, сжимая руку в кулак так сильно, что когти впиваются в ладонь. – Он говорил, что убьет меня, если я окажусь в его постели, потому что он не влюблен… А знаешь, что самое смешное? То, что я оказываюсь в твоей постели и ты тоже не влюблен. Ты убиваешь меня так же, как он. Но у него хватило смелости предупредить меня… Что я не переживу эту боль, которую так самозабвенно, будто величайший подарок, мне причиняешь ты.

Он ничего не отвечает мне. Не надавливает губкой сильнее на кожу, выдавая свои мысли, не царапает случайно когтями мою спину, не вздыхает и не подает виду, что вообще реагирует на мои слова.

У меня в голове все путается. Мне кажется, что прошли годы, если не столетия, с того момента, как Он бросил меня в комнате вызовов, и мне нужно о стольких вещах рассказать Ему. Что я видел, что чувствовал, что мне снилось.

Мне кажется, Он должен видеть моими глазами, если Ему запрещено подниматься на поверхность, и тогда я покажу Ему, как расплывалась перед глазами от слез улица через стекло телефонной будки в Лондоне, когда я разбудил маму звонком и не смог сказать, что умираю.

Я бы показал Ему, как горели глаза Виктора, когда я ударил его за тот поцелуй, и он пообещал, что если я сделаю это еще раз…

Я бы показал Ему нерешительное лицо Сайера, который хотел, чтобы я сбежал, но не хотел отпускать меня в Венгрию, зная, видимо, как Он отреагирует.

Я бы показал Ему, каким бледным выглядел Пол, когда просил меня убежать с ним.

Я бы показал Ему переплетения из лиц любовников, друзей, врагов и слуг; их белые лица, тонкие пальцы, манеры и мимолетные эмоции, и как легко они толкали меня обратно в Его объятия.

– Мне интересно, – тихо говорю я. – А ты чувствовал, когда я его целовал?.. вверх по шее… до подбородка… Он запрокидывал голову… Знаешь, какой он на запах, на вкус? Ну, ты-то знаешь… И помнишь… А знаешь, какой он для меня? Когда закрывал глаза… Когда говорил, что может меня вылечить… Когда притягивал меня к себе…

Мне хочется вывести Его из себя, хочется, чтобы Он испытал гнев, ревность, боль; чтобы Он повысил на меня голос, заставил замолчать, захотел ударить… Только бы Он это почувствовал. Не был так непоколебимо спокоен.

От желания разбудить Его эмоции мне хочется кричать.

– У него зеркала в покоях… много зеркал… везде… и цветы… – бормотал я, окунувшись в воспоминания. – Он говорил, что ты меня не отпустишь и никто не поможет мне спрятаться… Стены рушатся вокруг меня, осыпаются, я просыпаюсь от боли и Пол предлагает мне сбежать… и когда мы стоим у черного входа, фонари мигают, и вокруг так холодно… Он носит толстовку с капюшоном, чтобы прятать рожки… Майк говорит, что у него невероятные глаза… Яркие… Линзы…

Голос сходит на шепот и затихает, словно против моей воли.

Я откидываю голову и смотрю в потолок. Тени уже дотянулись до гладкого камня и вытянули костлявые силуэты, растопленные неярким светом огней; я слышу свое хриплое дыхание и тихий всплеск воды.