Текст книги "Слепое пятно (СИ)"

Автор книги: Двое из Ада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 49 страниц)

– Тш-ш-ш-ш… Не надо, пожалуйста…

Антон ласково усадил Льва назад – лечь тот все равно не дался; Богданов сперва вздрогнул, начал сопротивляться и ругаться, словно не узнал любви в мягких движениях рук. Но когда он обернулся, готовясь дать отпор, Горячев обнял любимое лицо ладонями, впился взглядом. Он больше не нашелся что сказать – и только смотрел, зрачками впитывая искреннюю радость. Боль забылась сама собой, и Антон не сразу осознал, как сильно ломит лицо от вновь бегущих по нему соленых капель, как щиплют они разбитые улыбающиеся губы. Лев обтер большими пальцами горькую воду с лица, судорожно выдохнул, скорее обнимая, скорее стремясь воссоединиться.

– Антон, животом на ствол… Животом на ствол, ну мозгов нет совсем, одна дурь в голове! – отчитывал Богданов Горячева, но только сильнее тянул на себя, вынуждая залезть на кровать с ногами, прижаться лицом к плечу. Затем на Антона обрушились поцелуи, которые чаще всего ложились на висок и скулу. Невесомый, едва сдерживаемый порыв, в котором Лев стремился спрятать Горячева в собственных руках, было ничем не унять. – Прости меня. Прости меня, столько боли пришлось пережить…

– Прости… – эхом отозвался Антон, поворачиваясь так, чтобы поймать губы Богданова своими. Не было поцелуев лучше и прекраснее этих – прорастающих любовью на свежих ранах, скрепляющих сильнее любых оков. Горячев нежно гладил Львовские ладони, прижимал их к груди, сминал пальцами – и не знал, куда еще деть себя от разрывающих душу чувств. В конце концов Богданов вынудил Горячева успокоиться и теперь просто раскачивался из стороны в сторону, прижавшись губами к виску. Он баюкал, но в груди, Антон мог это почувствовать, под ребрами само дыхание билось быстро-быстро.

– У меня внутри все разорвалось, когда ты сиганул. Когда ты исчез, когда я осознал, что тебя нет… Ни одна пуля меня так не пробила, как это… Как ты, – грустно улыбнулся Лев, поглаживая израненные щеки. – Обижали моего маленького. – Костяшки пальцев невесомо ходили по скуле. – Этот урод… Столько боли. А я… Я не помешал ничему из этого. Из-за меня страдали все вокруг, – выдохнул ожесточившийся Лев, а руки его остановились. – А я ничего не видел. Совсем ничего…

– Лев… – Антон поднял голову и твердо посмотрел Льву в лицо. И его заставил смотреть. – Нет. Ты – помешал. Ты пытался помешать. Ты защищал. И ты искал Рому, когда он тоже пропал. Ты пришел за мной. Ты рисковал собой, чтобы все исправить. Но ты… Не знал. Да ведь? – он закусил губы и шумно, резко вздохнул. – Ты просто ничего не знал. До чего ты мог додуматься, что мог сделать, если просто не знал?.. Мы и так делали все, что могли. И, может, ничего не случилось бы, уедь мы… Если бы успели. Ему ведь не так долго оставалось, да?.. Даже если бы не… Если бы ты не…

Горячев истерично усмехнулся и, помолчав с мгновение, вновь медленно уложил голову Богданову на грудь. Нос закладывало от беззвучного, но непрерывного, бесконтрольного исхода слез. Это Антон оплакивал прошлое Льва. Его судьбу, от которой удалось сбежать, которую удалось победить. Но говорил Горячев только о настоящем.

– Я люблю тебя, Лев, – твердо произнес он. – Я люблю тебя и не виню ни в чем. И прошу, чтобы ты простил себя…

– А я тебя, – Богданов гладил Горячева, забираясь пальцами тому в волосы. Он смолчал, простит ли себя, смолчал обо всем, что могло бы растревожить Антонову душу. – Все хорошо. Не расстраивайся, все же уже хорошо. Уедем отдыхать, да? Потом откроем дело, будем жить вместе… Будем?

Антон монотонно кивал. Этого ему и хотелось. Уехать, сбежать от города, будто все дело было в нем, а потом вернуться забытым и зажить снова – лучше, чем раньше. Но даже на такой мысли остановиться было сложно. Воспоминания скреблись, царапали изнутри разбитую голову.

– Он ведь так и не выплатил свой долг… – вспомнил неожиданно Горячев, хмурясь. – А это значит, что за тобой могут прийти. Мы все еще в опасности, Лев?..

– Думаю, что нет. Во-первых, мы убрали его дознавателя – того амбала. Во-вторых, я думаю, что раз на оплату ему хватило бы и моего имущества – значит, он должен был только той шайке-лейке. Я думаю, все в порядке. Если бы от нас что-то хотели, нас бы уже искали, Антон. И уже бы нашли. Слишком громко мы прокатились в новостной ленте… Не переживай, мой маленький, – Богданов поцеловал Антона в макушку, – это точно уже конец.

Слова Льва звучали убедительно. Перестал колотиться напряженный нерв, и Горячев задумался в поисках другого сигнала об опасности. Тихо. Тихо было в душе. Прикосновение губ утешительным теплом сняло даже головокружение, а слезы высохли. И тогда Антон позволил себе напомнить:

– Только я большой мальчик. Я могу тебя защитить. Могу дать за тебя в морду. Даже на руках тебя вынесу, если будет нужно. Надеюсь, что будет – но только дома…

Он усмехнулся, приподнял голову и медленно перевернулся, нависнув над лицом Льва. Тот выглядел довольным и совсем по-родному наглым.

– И мы будем жить вместе, – увереннее продолжил Антон. – А твое дело будет еще лучше прежнего. Ты теперь свободен. Ты уже думал, чем хочешь заняться? Не оставишь косметический бизнес?..

– Тобой. Моим большим в нужных местах мальчиком, – протянул Лев, а его рука внезапно скользнула от живота Горячева вниз. Тот от неожиданности вздрогнул – но сразу замер, вспомнив о ранах. Антон понял, что оказался в ловушке, из которой смог осторожно сбежать, лишь перехватив ладонь-нарушительницу. Лев засмеялся: – Ну а в целом ты только для меня и только за семью замками маленький. Я никому не скажу.

– Тогда я никому не скажу, что ты, похоже, совершенно здоров, – укоризненно покачал головой Антон. В качестве извинения за здравомыслие он поцеловал пальцы Богданова, а затем потянулся и невесомо коснулся поцелуем губ. – Разве что тоже головой повредился. Я, к сожалению, не приношу денег, в отличие от работы.

– Зато я приношу, а ты меня вдохновляешь и защищаешь, – Лев прикрыл глаза. – Головой я повредился, когда тебя встретил, Горячев. Увидел – и все. И теперь думаю только о поцелуях, которые больному прописаны в качестве лекарственной меры. И о тебе…

– Тебе нужно еще немного восстановиться, прежде чем заниматься таким делом. Иначе рана откроется – никакой пользы… И мне тоже лучше не поднимать давление. Но потом… – Горячев опустил веки, мечтательно улыбнувшись. Он корил себя всеми правдами и неправдами, но все же окончательно съехал следом за Львом в те манящие фантазии, которые лучше любого лекарства спасали от стресса.

– А сейчас получай свою первую дозу…

Антон не знал, сколько уже прошло времени, когда позади неожиданно скрипнула дверь. Да и после – не обратил внимания, как и Лев. Близость и любовь – вот и все, что заняло их. Томные и медленные движения губ, бережные объятия рук, дыхание, сталкивающееся в одной точке. Никто не мог предугадать будущее, но Горячев знал, чего хочет сам. Изрезанную душу он зашьет. Разбитое сердце – соберет. Взамен искалеченной жизни – подарит новую и в ней останется. Быть может, они с Богдановым не достойны назваться лучшими из людей. Быть может, этот титул судьба сберегла для кого-то другого. Антону пришлось быть таким, каким его сделали, и выбирать из того, что дали. Однако в этот самый миг – в объятиях мужчины, перенесшего немалое и принесшего с собой многое, узнавшего и сделавшего все злое и доброе, на что только способен человек, – в этот самый миг не приходилось оглядываться по сторонам, не приходилось даже думать о завтрашнем дне. Все встало на свои места. Главная истина читалась ясно, даже если закрыть глаза.

– Ну гляньте вы на них! Только чуть оставили, они уже вновь за свое, – смешливо заметила Елена, внезапно оказавшаяся в дверном проеме. А за ней – вся дружная семья, среди которой Рома грустно вздыхал, желая романтики. – Вот вам не стыдно?

Антон медленно разорвал поцелуй, оглянулся. Вместе с ним – и Богданов. Несколько секунд они молчали, уставившись в сторону выхода, а затем Горячев, вздохнув с укоризной, спросил:

– Ты что-то слышал?

– Нет, – честно соврал Лев.

– А видел?

– Нет.

– Наверное, это была моя совесть, – заключил Антон. – Но на сегодня мы с ней договорились. Я ей больше ничего не должен…

Он улыбнулся друзьям напоследок. А потом у Горячева закружилась голова от безумия жизни и от любви, и он, мысленно раскинув руки, вновь упал в объятия самых нежных на свете ладоней.

========== Эпилог ==========

Роттердам поражал воображение. Футуристическое безобразие архитектурных форм, буйство красок, смесь запахов мегаполиса, маленького зеленого города и вкусной еды – такой была самая артистичная и безумная грань Европы. Под высоким, но толерантным к гулякам июньским солнцем она играла ярче всего. Жизнерадостный, шумный в самый разгар фестивалей и не менее волшебный, чем Питер, встречал своих гостей город изобретателей и чудаков, где дома имели форму поставленного на угол куба, а велодорожки были шириной с автодорогу. Сложно даже представить, какие люди могли жить в нем, дышать его воздухом. Впрочем, принимал Роттердам одинаково приветливо всех, а своей способностью сочетать несочетаемое напоминал одну необычную компанию, по воле счастливого случая оказавшуюся здесь сегодня в полном составе.

– Я бы не смог тут жить, – вздыхал Леха, озираясь по сторонам. Эту фразу Котков повторял уже пятый день из пяти, которые друзья находились в «столице современного искусства», – и еще что он выглядит слишком нормальным и на него странно косятся (на Леху и впрямь косились, но только когда он начинал громогласно возмущаться на русском).

– Хорошо, что тебя не слышит Влад, – хихикнула Алена, шагая с Котковым под руку. C недавних пор она носила ту же самую фамилию – Леха наконец сделал предложение, – а поездка в Голландию за компанию с близкими стала главным приключением медового месяца. «Нормальность» молодого мужа бьюти-хулиганка совсем не разделяла и разгуливала по ярким улицам с многоцветными пастельными локонами, по последней моде.

– Да, Леха. Хорошо, что не слышит. А то бы напомнил, что работаешь ты в клубе, который, судя по его виду, из Роттердама вынули и в Питер перебросили!

От Антона можно было ждать каких угодно изменений, но не в том, что касалось любви нарываться и прочих не до конца утихших проявлений юношеского максимализма. За прошедший год Горячев и так стал совсем другим человеком, – а потому не было ничего удивительного в том, что свой тридцатый день рождения он отметил обескураживающе обыкновенно. Он даже чувствовал себя обманутым: вставать после вечеринок не стало тяжелее, спина не начала болеть от физических нагрузок, страсть к компьютерным играм и прочим «глупостям» не угасла, секс-марафоны остались такими же желанными и запойными – что там еще обещали на очередном рубеже? Больше всего Антона огорчило то, что из категории «пацаны» в категорию «солидные мужчины» по набору условных внешних данных он тоже не перешел. Правда, всех этих расстройств хватило на несколько дней, а затем итогом Горячевского самоанализа стало умозаключение: все врут, старости не существует, можно расслабиться! И даже позволить себе не сбривать трехдневную щетину, которая добавляла не лет, а только задиристого шарма ладному лицу, как и небольшие шрамы на левой скуле и над бровью.

Котков повернулся, чтобы все разложить критикану по понятиям, но Антона не так уж легко было достать – особенно когда тот, хохоча, утек подальше от брюзжащего лучшего друга за плечо своего спутника. Лев в переменах не отставал от Горячева. Это касалось как стиля в одежде, который приобрел исключительно белые и черные оттенки, так и манеры говорить, вести себя. Богданов стал еще более спокойным – ушла натянутая нервозность и навязанное доминирование – и сытым, хотя новый бизнес спа-салонов с индивидуальной линейкой косметики ручной работы вытягивал из него порой все соки. Влад шутил, что пережитый опыт с Антоном и до него наложил на Льва особенно интересные тени, которые играли на руку в сфере оказания услуг теперь.

– Да ладно тебе, Лех. – Богданов ухмыльнулся и увел руку за спину, чтобы потискать Горячева за что попадется. – Вон Петруша не ныл, когда окно в Европу рубил, и ты не плачься. Вдруг что полезное для себя вынесешь и в свое дело привнесешь. Хорошо же? А ты у нас в этом плане Петруши ничем не хуже!

– Глядишь, и тебе тут памятник поставят, – энергично кивал Антон, зубоскаля. – Вон у нас и почти что настоящий скульптор есть… А мы, кстати, почти пришли. Где там наши?

Общий сбор был назначен на территории Музейного парка недалеко от Кюнстхаля. А все дело в том, что, помимо отпусков и празднеств, повод для поездки в Роттердам у друзей нашелся самый солидный – на этом настоял «случайно» (как обычно) попавший сюда Влад. Весь прошлый день и ночь Вовин со своей командой не спали в отеле – готовили инсталляцию, с которой их сюда и пригласил обретенный во время прошлой поездки в Амстердам знакомый меценат. Как оказалось, гулять по кварталу красных фонарей и курить травку свободные художники умели не просто так, но и с правильными людьми.

– Я вижу Рому, – произнес Леха, приложив ладонь козырьком ко лбу и щурясь на солнце.

Они вышли на просторную площадку, окруженную зеленью. Ее центр заняла какая-то хитрая конструкция, но со стороны, откуда двигались ребята, был виден только задник. А там, куда указал Котков, под навесами расположились деревянные скамейки, лежанки и сиденья разных геометрических форм. Рома действительно клонился над ноутбуком, заняв одно из посадочных мест. Сисадмина, который теперь был еще и личным помощником Богданова, всегда видели увешанным электронными гаджетами. Рома постоянно отвлекался, тянулся рукой к уху, чтобы активировать звонок в наушнике и очередной раз сообщить кому-то, что Лев Денисович находится в отпуске. Теперь он, а не Елена, был всегда на связи и являлся по праву левой рукой директора. Лев с Ромой за год горячо спелись, тем более что характер молодого человека пообтесался, стал проще и хитрее, но только в рамках рабочего процесса. В личном общении Роман нисколько не изменился, оставаясь все тем же недоверчивым брюзгой с ярко выраженным недугом – человеколюбием.

Рядом с Ромой – причем неизменно как будто бы в зоне его игнора – ребята увидели своего уже не нового знакомого, художника Рената. Правда, даже Антон до сих пор общался с товарищем Влада от силы раз пять, и все пять раз его можно было увидеть только в обществе сисадмина. В Голландию Ренат прибыв во всеоружии – с этюдником и палитрой – и писал новый Ромин портрет. Получался, судя по всему, «Роман сидящий», полный дум на лице.

– Ребят! – обрадовался Рома и вскочил с места. Осознав за собой слишком яркую положительную эмоцию, он тут же насупился и забубнил: – Уже давно вас жду. А, Лев, там звонят по поводу контрактной лаборатории, вашего согласия ждут.

– Ну вы больные, – мгновенно встрял Горячев, оборвав едва начавшуюся деловую беседу. – У вас же отпуск! Какие лаборатории! Лев, ты обещал, что не будешь работать на этой неделе… Ты же не хочешь сказать, что ты мне вра…

– Не врал! – перебил Богданов, замотав головой в отрицании. Горячев получил свой беглый поцелуй в висок, а затем Лев зашептал Роме: – А по тем же деньгам?

– Нет, чуть снизили, – ответил в тон ему тот. – Хорошо мы их две недели мариновали!

Антон под хихиканье Котковых уже сжимал руки в кулаки:

– Ну вот помаринуйте их еще, может, они!..

– Вы простите, что вас перебиваю я, – послышался со стороны голос Рената, который, указывая на каждого кончиком кисти, очень и очень строго – почти оскорбленно, – заглядывал в лица нарушителей тонкой атмосферы вдохновения. – Но сейчас Рома работает только моим натурщиком.

– Ну вообще-то я все это время рабочие вопросы решал! – обиженно отозвался сисадмин. – А ты рядом присел не спрашивая.

– Я спросил. Когда ты мне сказал, что тоже сюда едешь. Мы обсуждали, что нельзя упускать такой возможности на родине Рембрандта и прочих…

– С тобой бесполезно договариваться, ты все переиначишь! – вскипел Рома. – Будем договора составлять!

– Искусство не терпит рамок! – охотно продолжил спорить Ренат, но, видимо, чтобы убрать свидетелей, быстро перекинулся и на остальных: – И вообще, вы уже посмотрели, что мы тут поставили? – он кивнул Антону и Льву за спины. – Влад с Леней должны были вот сейчас говорить с руководством музея… Они только утром все смонтировали.

– Нет, но мы шли… – разулыбался Леха. – Только хотели собраться. Может быть, раз Рома у нас за всем следит и все знает, он подскажет, где девушки?..

– Они ели, вот недавно тут были, – Роман растерянно обвел взглядом фудкорт неподалеку, но никого не обнаружил. А все потому, что буквально через секунду словно из ниоткуда на Льва совершили самое настоящее нападение; Богданова накинулась на того со спины, запрыгнула, повиснув на шее и обвив ногами бока. Елена и Лев не виделись месяц, потому как и жизнь Богдановой резко изменила свой вектор. Она не стала работать дальше с братом так тесно и теперь являлась агентом, выездным менеджером по связью с иностранными инвесторами или партнерами. Какое-то время после смерти отчима Елена просто восстанавливалась, проходила психологическую терапию, исследовала свой быт и училась жить, постепенно настраивая отношения с братом и лишая себя и его придуманных рамок. Но у четы Богдановых с обыденностью всегда были самые настоящие проблемы; Лена очень скоро увязалась за Настей и ее странным кочевым стилем жизни.

– Лев! – вопила Богданова, тиская брата до такой степени, что тот скоро попросил не душить его и дать еще один шанс. Руки в перчатках не позволяли Елене держаться за плечи Льва по-человечески, поэтому она взяла его шею в самый настоящий борцовский захват.

– Я смотрю, Настя тебя научила всему плохому, чему можно, и сразу, – придушено шипел Богданов под хохот Алены и Романа. Правда, стоило Елене все же отлипнуть от Льва, как на него из-за другого плеча длинной черной тенью бросилась Настя. Она в причудливом городе, впрочем, как и раньше, не отказывала себе ни в чем, что касалось внешности, и являла собой совершенный киберпанк – и впрямь какого-то персонажа «Матрицы». Никуда не делись только дреды, пирсинг и кривая ухмылка. По очереди она расцеловала всех и каждого. Елена вторила ей, но больше обнимала и прижималась. Досталось даже Ренату. Антон, бесконечно счастливый долгожданной встрече, уже сам влетел в Богданову последним и подхватил на руки, а Настю под ее же гневные восклицания – просто приподнял. Даже оказавшись на земле, хакерша, впрочем, продолжала протестовать:

– Я никогда и никого не учу ничему плохому, Лео! Это из-за горячего твоего Горячева она теперь еженедельно кидает ножи. А сильные руки – похоже, и вовсе семейное!

– Ага, не учишь ты, – шутливо бубнил Богданов и тер шею. Елена какое-то время нахваливала Рому за то, как он хорошо следит за Львом, а после опять повисла на брате. На этот раз просто на руках, вынуждая его обниматься. Лев возмущался: – Да что такое! Что за тактильный маньяк!

– Это я еще приличная, – ухмылялась Елена. – Это я вам еще ножи не кидала! Сядем есть, я покажу.

– Если что, с вилками она тоже неплохо справляется, – сочувствующе потрепала Богданова по плечу Настя.

Эля всегда появлялась в самый последний и неподходящий момент и сегодня тоже почти опоздала на встречу. Егор, который шел с ней за руку, налетел на Антона и, как по лестнице, забрался по нему до самых плечей. Горячев, придержав мальца за щиколотки, одарил его взглядом родного старшего брата – или даже отца. Элю, озираясь на очень внимательного Богданова, он приветствовал целомудренным поцелуем в щеку и уступил место остальным; первой оказалась Настя, вооружившаяся замаскированной под объятия ехидной щекоткой.

Каждый сегодня получил свою порцию ласкового человеческого тепла. И так продолжалось бы и далее, если бы не Влад, что появился в самом сердце начавших набухать под эмоциональным порывом историй и радостей.

– Ну где вы ходите, а? – возмутился он. – Все давно готово, смотреть пора, а вы!

Вовин был человеком очень ветреным по натуре. Поэтому никто не удивился тому, что с подачи Алены он вдруг перекрасил волосы из кипенно-белого в лавандовый, как и тому, что свой кислотный гардероб сменил на более спокойный по цветовой гамме – впрочем, простотой фасонов Влад по-прежнему похвастаться не мог. Однако все эти визуальные метаморфозы никак не повлияли на нутро. Вовин был тем же добродушным и верным парнем, который на первый взгляд ни к чему не относился серьезно. Но – только на первый.

Свою последнюю работу Влад и небезызвестные VoLR Band готовили более полугода. Однако загорелся идеей Вовин почти сразу. «Это будет ваша история», – объявил он, когда вывалил ее разрозненные детали в общем чате под Новый год. Затем следовали долгие приготовления, по большей части секретные. Антон, к своему стыду, в какой-то момент даже успел решить, что Влад взялся за нечто неосуществимое и забросил это, потому что несколько раз отвлекался на другие проекты… Затем он, как это часто бывало, пропал. А затем – появился со словами: «Я закончил, мою работу увидели за границей и позвали на выставку!»

Инсталляция называлась «Точка зрения». Это была многоуровневая панорама, число слоев в которой невозможно было охватить обыкновенным беглым взглядом. Она изображала группу людей – вернее, их черно-белых силуэтов – расположившихся сидя на диване и вокруг него, как на классическом групповом снимке. В качестве референса узнавалось общее фото с какого-то праздника, однако действующие лица были максимально обезличены. Их роль, объем и содержание раскрывались только при более внимательном осмотре. Полуденное солнце выхватывало множество фрагментов, из которых были составлены фигуры и их окружение. Часть являлась простыми фотографиями, подобранными так, чтобы создать нужный тон фона. Можно было подойти ближе, всмотреться – и найти там самих себя и множество незнакомых людей, выдернутых из фотоальбомов, собранных в одно маленькое человечество. Вторая часть представляла собой множество сведенных друг с другом стереоизображений. Из них в основном и были собраны персонажи переднего плана и приближенные к ним детали. Бликуя на полуденном солнце, тени людей переливались сокрытыми внутри них сюжетами: в одной фигуре человек с глухой повязкой на лице снимал ее и открывал глаза; в другой тень девушки, замершей среди безучастной толпы, находила поддержку множества протянутых рук; в тени третьей сменялся узнаваемый мистический сюжет: шут, юродивый неожиданно превращался в мудреца; четвертая хранила тайну о том, как блудница оказывается матерью; пятая сперва и вовсе не походила на человека – это был код защитной программы, но под другим углом появлялся рыцарь, загородивший собой группу людей; шестая и седьмая оставляли позади пошлую клубную жизнь и рюмки с коктейлями, принимая новый символ – семью и дом; восьмой превращал разросшийся во всю душу терновник в цветущий сад; а девятый раскрывал крепко сжатый вначале кулак, протягивая остальным свое сердце.

Искусство – молчаливая исповедальня для души. Каждый проходит путь к нему и его осознанию по-своему; нет единой верной дороги, нет карты или инструкции по раскрытию сердечных мышц. Совсем иной случай, когда ты – очаг, нутро творения. Детище творца. Бравая компания молча смотрела на то, как их маленькие жизни, внезапно перекрутившиеся в крепкий канат, стали истоком для искусного исполнения. Влад наслаждался немым благоговением и ждал, когда кто-нибудь нарушит звонкое безмолвие, но не стерпел, как полагается художнику:

– Ну?

– Не знаю, что сказать, – неровным голосом признался Рома, пряча влажные глаза.

– Главное здесь что-нибудь понять! – строго сказал Влад и пробежался взглядом по главным судьям своего труда.

– Если смотреть под прямым углом на человека, то это только силуэт. Слепое пятно, – выдохнул Богданов.

Влад удовлетворенно замолчал, и в этом теплом ощущении собравшиеся провели еще какое-то время.

– А что ты понял? – полюбопытствовала Алена у Влада.

– Ну как? Ешь, что дают, но сри кружочками.

Антон, не сдержавшись, издал один булькающий смешок. Потом другой. А потом под общий дружный хохот пришла очередь молодого творца быть погребенным в обожающих, любимых и любящих объятиях близких.