Текст книги "Слепое пятно (СИ)"

Автор книги: Двое из Ада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 49 страниц)

– Привет, Антон, давай-ка…

Веревки сисадмин сорвать успел, а вот договорить – нет. С рыком на него обрушились мощные амбаловы руки, схватили за щиколотки и рванули на себя.

– Ромочка! Как давно мы с тобой, падла, не виделись! – прорычал мужчина. Щелкнул затвор пистолета прямо над головой и дуло уперлось в тощую спину сисадмина. – Вставай, ублюдок мелкий.

Рома поднялся, держа руки на виду у амбала.

– Не надо, чувак, я же…

– Заткнись.

Плотоядная улыбка успела расплыться на широком лице, когда из-за самого темного угла прогремел выстрел. Сомневаться не приходилось, это была Эля, но попала она только в потолок. Амбал пригнулся, а Рома одним точным ударом вогнал свой ножик мужчине в колено по самую рукоять. Крики и брань заглушила еще одна серия выстрелов, пистолет выпал из рук бандита и отлетел к очнувшемуся Валентину, который тут же схватился за возможность. Как, впрочем, и Горячев.

– Нет!.. – зашипел Антон сквозь зубы. Он едва не упустил возможность, но все же перехватил коснувшуюся рукояти жилистую ладонь. Пальцы сплелись с пальцами, и Антон натужно (его конечности затекли и все еще не слушались так хорошо, как хотелось бы) отодвинул Багратионова от оружия. В рукопашной, верхом на сопернике тело уже работало инстинктивно. Горячев подтянулся, чтобы сесть Валентину на живот и окончательно вывести из схватки его ноги. А когда это удалось и соперник больше не мог его сбросить, Антон стал продавливать защиту рук, мыча сквозь зубы.

– Ну и где твои ребята?! – проорал Валентин в борьбе с Горячевым. – Вы ни черта не получите, если я сдохну!

– Этих ублюдков, друзей его, как тараканов. Во все щели лезут. О таком мы, сука, не договаривались, – прорычал амбал. Одна его нога больше не двигалась, и бандит с усилием тащил ее за собой. Но второй вполне хватило, чтобы шарахнуть по голове крепким кулаком сначала Рому, швырнув его в стену, а затем и замахнувшегося на Багратионова Антона, чтобы после оттащить за шкирку примерно на метр. Пистолет остался у Валентина в руках и тут же был направлен на Горячева.

– Стреляй уже, дед!

– Не так просто, – поднимаясь, шипел Валентин. Внезапно в проеме, ведущем в соседнее помещение, послышался странный гул, а за ним вспыхнул теплый свет. Цех, где держали Антона, выхватило из тени полностью, и сквозь марево стало видно Элю, что забилась в угол, истекая кровью, пытающегося встать Рому, Валентина, который вертел головой и не следил за прицелом. Последней в фокус попала Елена, приложившая амбала по голове рукоятью пистолета. Тот мягко рухнул на пол, а Богданова, оценив обстановку спешным взглядом, навела ствол на отчима.

– Не дергайся.

– А то что, Лена?

– А то сдохнешь без триумфа.

Звенящий от напряжения воздух смешивался с дымом. Богданова размеренно дышала и держала Валентина на мушке, а тот готов был спустить пулю в Антона. Последний, медленно моргая, пытался вернуть самоконтроль после тяжелого удара в затылок. Выстрелы становились ближе и реже, теперь от них звенело в ушах, а эхо только сильнее дезориентировало.

– Ты здесь одна. Ошибка – и все, ты труп, Лена. Ты или Антон. Или Рома, который совсем еще мальчишка в вашей бравой компании.

– Заткнись. Ты не сказал, наверное, ребятам, что они ничего от тебя уже не получат? Что у тебя ни хрена нет, верно? Что за пару дней до всего этого дерьма прошел третий суд и с имущества Льва сняли арест?

– Ты вырубила того, кому это стоило бы сказать, – засмеялся Валентин, но перестал, когда его взгляд зацепился за что-то в проеме. Точнее, за кого-то.

– Лев… – первым выдавил Антон, заметив Богданова. На его белоснежной рубашке сидело кричащее красное пятно. Почему-то именно в эту минуту оглушение сошло, но прежний адреналиновый блок сменился жуткой слабостью. Нервы у Горячева сдавали. Он крупно задрожал и, создав этим недопустимый шорох, тут же был вынужден окаменеть под внимательным, почти ехидным черным взглядом шевельнувшегося пистолетного дула.

– Лев! Представляешь, десять лет мы нормально не общались в хорошей компании! – расплылся в ухмылке Багратионов. Он проковылял к Антону ближе под встревоженный взгляд Елены.

– Валентин. Давай ты опустишь оружие и мы поговорим, хорошо? – Лев держал ладони на виду.

– Даже так? А я думал ты у нас, как всегда, просто сбежишь…

Лев посмотрел на Горячева, и по его лицу прокатилась волна ненависти, но продолжил говорить он тихо.

– Никого больше не осталось. Мы всех убрали. Только ты.

– И, серьезно, если ты тронешь Антона, мы запинаем тебя ногами, пока ты не захлебнешься в собственной крови, сука, – зашипела Елена. Это был опрометчивый поступок. Не только потому, что исказившееся в ярости лицо Валентина предсказывало проблемы, но больше из-за шевеления за спинами Богдановых. Антон видел, как амбал поднимался на ноги. Видел, как его крупная фигура нависает надо Львом. Выстрел, похожий на раскат грома, пронесся по цеху, оттолкнулся от дальней стены и вернулся дребезжащим эхом. Никто не понял, что произошло, пока Лев не упал на колени.

– Нет!

Багратионов потерял фокус цели и дернулся к Богданову, беспорядочно выстрелив несколько раз в одном направлении. Амбал рухнул первым, но неестественно долго стоял в недоумении, словно пытался смириться с дырой во лбу. Елену сбило с ног ударной волной от пули, попавшей в живот, и голова Богдановой с неприятным стуком соприкоснулась с полом.

На мгновение все смолкло. Антону и вовсе показалось, что время остановилось, что из собственного тела он вышел. Пульсирующая боль в ребрах и голове медленно утихла, будто в ней больше не стало смысла. С глухим мелодичным звоном по неровному бетонному полу катились, совершая последние прыжки, пустые гильзы. Горячев не видел вокруг ничего. В центре багрового тумана остался один Лев, который зажимал ладонями живот. Пальцы и одежда вокруг стали ярко-алыми, а лицо побледнело. Антон поймал как будто бы удивленный, остекленевший взгляд Богданова. Это было последнее, что Горячев хорошо запомнил. Все остальное вдруг потонуло в разъевшей рассудок кислоте безумия.

Отчаянный рев разорвал связки. Где-то громыхнула дверь. Откуда-то издалека, как из-за толщи воды, донеслись крики: «Антон!.. Нет!.. Пистолет!..» Левая ладонь нащупала острый локоть. Сбитые колени болезненно встретились с землей. В грудь резко уперся вороненый ствол. Послышался щелчок спуска, но ничего не произошло. Зато собственные руки нащупали взмыленную шею и такое же лицо. Чужие – пытались отбиться. Длинное тело извивалось снизу, подобно разрубленному пополам червю, но тисками зажавшие его бедра даже не двигались с места. Затем пальцы удобно впутались в шелковый галстук и сухие жидкие волосы. Тонкие пряди ломались сразу. Антону хватило сил, чтобы приподнять голову Багратионова и резко опустить назад. Почему-то на подбородке Валентина возникло одно, а потом два и три красных пятна. В ту же секунду позади ломано двинулись колени. Сопротивление ослабло.

«Антон!..» – пробился сквозь стену тишины еле различимый голос. Антон не знал чей. Кулак вошел во впадину щеки, как верная деталь – в свой паз. Потом еще раз – в глазницу. Потом очередной удар отвела почему-то столкнувшая запястье кисть. Горячев взялся за нее, а второй своей рукой припал на предплечье. Оно лежало прямо поперек дряхлой шеи. Теплое тело внизу снова ожило, затрепыхалось, но Антон продолжал давить весом, словно секунда за секундой его кто-то наполнял свинцом. Вот Валентин уже и не отбивался. А вот вдруг от жаркой боли в плечах и на переносице фокус стал расползаться. Снизу слышался прерывистый, угасающий хрип. Чуть дальше – мольбы Богданова остановиться. Сзади – приближающийся бег многих пар ног. Затем в алой пелене на периферии зрения замаячили сразу несколько рук, и все они отчего-то били по Антону, как и еле живой Багратионов. А в следующий миг Горячев резко взлетел и осел на подогнувшихся ногах в нескольких шагах поодаль, не упав навзничь только из-за того, что обвис в чьих-то объятиях. Слева – узнал Леху. Справа – Настю.

– Антон, – Богданов было подорвался, но тут же встал на колени со стоном боли. – Антон, ты в порядке? Лена… – Лев развернулся, пятно по одежде начало расползаться быстрее, а очнувшийся Горячев, всхлипнув и шмыгнув истекающим кровью носом, лихорадочно затрясся, не имея больше ресурса бороться с чужими страданиями. Богданова не шевелилась, но дышала, и пульс прощупывался, судя по облегченному вздоху брата. Багратионова, черного, как переспевшая слива, оттащили к противоположной стене и усадили к ней спиной. Алена затянула на ноге Эли пояс, но юрист уже потеряла сознание и не приходила в себя. Влад кинулся к Антону и лепетал что-то про то, что он больше никогда ему ничего не расскажет, никогда ничего не посоветует. В соседнем цехе буйствовала стихия, но дым поднимался под потолок и уходил из разбитых окон на улицу.

– Прости… – выдавил Антон, обращаясь неизвестно к кому. Последним ослабло давление в области сердца – с него спал невидимый жгут, и вместе с кровью по венам неукротимым потоком хлынули все сдержанные эмоции. Глазам и щекам стало горячо. – Пожалуйста, прости…

– Антон! Антон, тихо, перестань… Возьми себя в руки! – встряхнул его Леха, но Горячев только головой мотал, ездя взглядом по панораме, устланной ранеными и мертвыми.

– У него шок… – отрезала Настя. – Нам надо выбираться, но мы сами всех наружу не вытащим. Опера должны быть уже под стенами. С ними скорая, МЧС. Держитесь, красавцы, еще подержитесь!

Ладонь хакерши напоследок легла на лоб Антону, а затем она оказалась уже возле Елены и Льва, которого уложила рядом и подозвала Влада, чтобы нашел, проверил Рому. Потом Настя склонилась над Еленой, погладила ее по голове, поцеловала руки… Лев отодвинулся к стене, пытаясь встать. И вдруг поле битвы содрогнулось от смеха. Спазматических булькающих выдохов.

Валентин пришел в себя и, утирая кровь, не мог остановиться. Заливался, словно это был самый лучший в его жизни момент, словно не ему подыхать или он вовсе не грешил.

– Я тебя все равно достану. Это не конец.

Время замедлилось еще раз. Непозволительная роскошь для одной ночи, но уверенная линия стройного хронометража разорвалась ровно надвое: в первом ошметке Богданов схватился за пистолет испустившего дух амбала, во втором – выстрелил отчиму ровно в голову. Прямо между глаз. Череп мужчины раскололся, как тухлое яйцо. Мозги вперемешку с кровью брызнули на стену. Богданов взвыл то ли от горя, то ли от счастья. Его била истерика. Вскрикнула Алена и закрыла глаза, метнувшись к Лехе. После этого Горячев снова ослеп. Как не видел недавно ничего в красном тумане, так теперь – во тьме. Вроде, встал как-то. Вроде, сделал несколько шагов вперед. Теплое лицо Льва оказалось в ладонях. Чуть слышным эхом пробился среди запахов крови, пота, пыли и пороха тонкий ореховый аромат.

========== XXXVII ==========

5.06. Понедельник. Прозрение

Голова у Антона раскалывалась от дикого воя сирен. С трудом выходило дышать через нос. Укачивало. Пахло лекарствами. Вокруг были узкие коридоры, которые непрерывно шатались и дрожали, сокращались, подобно стенкам желудка, а почти вплотную к ногам стояла каталка. На ней лежал Лев. Горячев сжимал его холодную, кажущуюся синюшной руку. На закрытом повязкой животе Богданова расплылось багровое пятно. По сторонам сгрудились какие-то люди в бледном – и без лиц. Они шептались, но Антон все равно ничего не понимал и продолжал держаться и держать, и бормотал: «Подожди, мы скоро будем дома. Нужно просто немного отдохнуть, все пройдет».

Ехали очень долго. Потом машина остановилась; Антон не знал где. Люди в бледном поднялись. Повеяло холодным и влажным воздухом, и кто-то скомандовал: «Подавайте его сюда». За головой Льва распахнулись двустворчатые дверцы. Вдруг из-за них вынырнули длинные жилистые руки и дернули каталку наружу. Богданов открыл глаза в ужасе.

– Он же ранен… Оставьте… – взмолился Антон, обращаясь к безликим и крепче стискивая кулак на пальцах Льва. Тот тихо взвыл, но, несмотря на сопротивление, его все тащили в темную холодную сырость. Антону пришлось привстать и тянуть плечо, чтобы не отпустить.

– Я тебя все равно достану, – раздался поперек борьбы булькающий хохот. Вскинув голову, Горячев увидел Валентина. Это он вцепился в каталку, захлебываясь от ликования; лицо его было залито кровью, выплескивающейся из ломаной дыры в черепе, на шее темнели фиолетовые синяки. Антон заорал, стал искать вторую руку Богданова, чтобы сорвать с накренившегося уже куда-то вниз ложа, но не успел. Нечто держало его сзади, а хлещущая снаружи водянистая тьма обжигала и не давала пойти следом.

– Это ты во всем виноват… – прохрипели тени. Стрельнуло болью в череп, и Горячев разжал непроизвольно дрогнувшие пальцы. Заорал от отчаяния.

Каталка с треском улетела в пустоту.

«Антон, ты что, спишь? Мы уже задерживаемся!»

Горячев протер глаза, морщась. Ребята собрались в чате и успели завалить его сообщениями в поисках. Он проснулся, как это бывало обычно, в разобранной постели, выдававшей недавнее присутствие Льва. Правда, теперь от простыней пахло не ароматными уходовыми средствами и не любимым кондиционером, а все больше лекарствами. Да и больная голова назойливо напоминала о недавних событиях и дурном сне. Удивительное дело, но после таких не хочется просыпаться гораздо сильнее, чем после снов приятных. Такие заряжают тебя теплыми переживаниями на все утро. Но кошмары – оставляют ждать подвоха наяву.

Впопыхах Антон собрался, прихватил под мышку заранее купленный букет из искусственных цветов. В июне был день рождения матери, и Горячев всегда приезжал к ней с символическим подарком в загробную жизнь так же, как и в годовщину смерти. В бога Горячев не то чтобы верил, но и атеистом-скептиком не был, – ему всегда хотелось думать, что умершие любимые наблюдают откуда-то свысока или со стороны, что некоторые верные поступки совершаются по их неощутимой подсказке. Во всяком случае они точно оставались памятью и совестью живых, а значит – заслуживали уважения.

Леха, Алена и Влад ждали возле дома на машине. Остальные – уже на месте. От Льва в телеграме висело сообщение: «Я добрался. Люблю тебя.))» Антон бросил свое «Скоро буду, прости, проспал немного! Все потому что без тебя. =))» – и стикер с сердечком.

– Вы могли и не ехать со мной, – смущенно оправдался Горячев, когда подсел к Коткову на привычное место позади водительского сиденья. – Тогда бы и ждать не пришлось. Это все-таки личное…

– Да ну, как же можно, – отмахнулся Леха. – Мы все знаем, что этот день для тебя очень важный.

Антон подумал, что обычно, вроде бы, не драматизировал насчет поминок перед друзьями так сильно, хотя обрадовался поддержке. Да и Лев, как обещал, именно сейчас нашел время, чтобы выразить участие.

День выдался солнечный и спокойный. Кладбищам, вопреки всему, вообще редко была свойственна мрачная атмосфера – они скорее манили безмятежностью и правильностью. Даже заброшенные могилы стояли непоколебимыми каменными и железными стражами, несущими на себе хотя бы самую малую частичку человека, которого хранят в безвременье, – имя и годы жизни. От обочин дорог к ногам кучками тянули свои маленькие головки на длинных шейках незабудки. На семейный участок, где были похоронены мать и ее родители, Антон пересадил цветы памяти сам. Их он считал чем-то лучшим и более символичным, нежели безвкусные венки.

Вот за поворотом показался знакомый кованый заборчик. Родню Горячев находил всегда легко: рядом был небольшой обелиск павшим в войне солдатам, а напротив через дорогу – обветшалый, но по-прежнему очень красивый склеп. На тропинке стояли, тихо переговариваясь, Рома с Настей. Антона приветствовали теплыми и крепкими объятиями, грустными улыбками.

– Ну, вот ты и привел своего избранника на могилы предков, да? – толкнул Горячева локтем Влад, когда они завернули к участку и вошли за калитку. – Я думаю, твоя мама оценила. Богданов – хороший человек…

– Да, – задумчиво вторил Рома, дыша в затылок. – Жаль, конечно, что получилось именно так…

Антона холодом обдало. Он замер в стороне, пропустив остальных, и уставился на подошедшего сисадмина.

– Ты что имеешь в виду?

– Да брось ты, Антонио, не нападай, – вмешалась Настя и взяла Горячева за плечо. – Ясно же что. Поверь, каждый из нас сочувствует…

От этих слов поплохело сразу. Антон отшатнулся и, нахмурившись, отступил на шаг. Друзья взглянули на него скорбно. В попытках понять, в чем дело, Горячев развернулся, наткнулся взглядом на могилы, обильно заросшие травой с нежными голубыми цветочками. В путах из тонких стеблей почти не видно было надгробных плит, но Горячев все же смог насчитать пять. Почему же пять?.. Две – это бабушка и дедушка. Три – мать.

– А Элю похоронили отдельно, – продолжала хакерша, задумчиво наматывая на палец дред. – Там все-таки нашли, как лучше, чтобы поближе к сыну. Но она тоже была с нами…

Антон плохо видел. В дрожащих руках сжимал вырванные с корнем незабудки. На четвертом камне было выбито: «Елена Богданова». На пятом: «Лев Богданов». В груди тесно стало, а лицо изломала боль – словно прорвавшиеся наружу слезы пытались пройти через каждую трещину на израненной коже.

Горячев открыл глаза. Лицо и впрямь горело огнем. Слезы скатывались по щекам, попадали на свежие ссадины, а любое мимическое движение приносило адскую тянущую боль, – вот отчего этот кошмар показался таким реальным. Она же стала первым, что Антон почувствовал, резко подскочив на больничной койке. Сердце заходилось бешеным ритмом. Голова загудела, как колокол, в ребрах и животе откликнулись все пинки и удары кулаками. Совсем жалкий стон вырвался против воли – просто сил не хватало сдерживаться.

Пытаясь понять, насколько он цел, Антон осторожно прикоснулся кончиками пальцев к щекам и лбу – обнаружил швы на тех местах, где побои Валентина отпечатались особенно жестоко. Тогда, на заводе, в пылу борьбы они казались неощутимыми. В любом случае теперь это было единственным, что придало Горячеву сил осторожно встать. После пробуждения он посекундно балансировал между апатией и истерикой, между «все кончено» и «что происходит?». Одиночная палата в таких условиях – проклятье, потому что первыми взгляд встречал только холодные бледные стены и потолок. Яркий свет, пробивающийся из-под плотной шторы, подсказывал время – наверное, перевалило далеко за середину дня. Нетвердой походкой Антон отправился на поиски хотя бы кого-нибудь живого, про себя молясь, чтобы сон не лег в руку.

В больничном коридоре оказалось пусто. Справа он упирался в нечто вроде зоны ожидания – за поворотом отчетливо виднелся угол автомата с кофе, оттуда же доносились негромкие шепотки. Антон понятия не имел, где находится медицинский пост, чтобы обратиться за помощью, поэтому решил просто идти к людям. Каково же было облегчение, когда там на синих диванах нашлись сбившиеся в кучку, изможденные Влад, Алена и Леха.

– Антоша! – здесь же подскочили Влад с Аленой, налетели на Горячева неугомонной стайкой и трогали, трогали, трогали. Котков подоспел чуть позже и крепко, но бережно сжал плечо. Словно каждое прикосновение давало им драгоценную информацию о том, что Антон по-настоящему жив и реален. Тот немного вздрагивал, если друзья задевали больные места, но все же покорно и охотно прижимался в ответ.

– Как бы дала тебе сейчас! – замахнулась Алена на Горячева. Последний знал, что шутила, но в ее серьезном лице сложно было найти хотя бы одну смешинку. – Какого лешего ты встал? Тебе прописан покой и лежать, Антон! У тебя сотрясение!

– Ну вот да, Горячев, а ты шляешься, – бубнил Влад где-то под боком.

– Было плохо… Я проснулся, – слабо улыбнулся Горячев, но тут же сломался под грузом нахлынувших переживаний. Он действительно не помнил ничего с того момента, как потерял сознание после выстрела в Багратионова. Лицо Валентина до сих пор стояло перед глазами, будто это было не просто воспоминание, а уродливый шрам на сетчатке. Голос Антона задрожал: – Где остальные?..

– Все хорошо, Антоша. Все живые, все здесь, – мгновенно стал успокаивать его Леха. – Все уже тут, в палатах. Мы проплатились, чтобы вас не развезли по отделениям, чтобы вы все могли отдохнуть. Элю недавно перевели сюда из реанимации. Лев…

– Господи, не продолжай… – облегченно выдохнул Антон, прикрыв глаза. Он еще раз прижался к каждому, согреваясь истинным счастьем от того, что из близких никто не погиб. Все остальные, как ни ужасна была эта мысль, заслуживали смерти. Сразу появились силы, чтобы идти дальше. Но Горячев хотел убедиться: – Мне нужно их увидеть.

И Антона повели. Его палата была крайней в платном отделении экстренной терапии. Первая же после нее открытая дверь впустила Горячева в залитое светом помещение. Резкий запах антисептика и витаминов группы «Б» щекотал ноздри; где-то под ним не мог выдержать конкуренции тонкий аромат духов и женского крема для рук.

– Мам, а ты долго лежать будешь?

– Пока не выпустят, – с усмешкой ответила юрист и потрепала затылок темноволосого, как она сама, и круглолицего мальчика. Сын лежал у Эли головой на животе, старательно не касался ноги. Мерно капала капельница свой раствор, почти надзирательно тикали часы, что прятались где-то в палате. Юрист Антона заметила сразу, но не сразу смогла определиться с реакцией. На ее лице мелькнули одновременно испуг, сожаление и счастье, блеснули на щеках слезы. Горячев улыбнулся в ответ, с трудом проглотив новый приступ рыдания. Он даже мертвецу не простил бы еще одного сироты. Да и не при женщине же плакать.

– Ну что ты, мам? – встрепенулся мальчик, подняв голову. – Ну хочешь, я того злого дядю побью? Я сильный, меня тренер знаешь, как хвалит на карате.

– Его больше не надо бить, – тихо ответил Антон раньше Эли. А после, спохватившись, спросил у нее: – Ты не против, если я зайду?..

– Нет, – отмахнулась Эля, а вот мальчик повернулся и уставился на Антона с изумлением и ужасом. Только сейчас Горячев понял, насколько красочно его лицо.

– Я что-то не понимаю, он вас всех побил? Один? Даже этого сильного муж… дядю?

– Егор, молчи.

– А что молчи? Тетя Лена про таких говорит, что они конь с педалью.

– Это про дурака, – засмеялась Эля и отвесила сыну затрещину. – Конь педальный. А этот дядя того злого на лопатки уложил. Ну и теперь мама будет меньше работать…

Не успела Эля среагировать, как Егор сорвался с места и врезался в Горячева с крепкими объятиями. Антон покачнулся, стиснул зубы, но то хохочущие, то всхлипывающие позади ребята его поддержали.

– Я бы, конечно, и сам справился. Если бы мог. Но мама не пускает.

– Я бы на ее месте тоже не пустил… – Горячев обронил смешок и потрепал Егора по голове. – Да ты и впрямь сильный! Сейчас и меня завалишь, малец… А я же к твоей маме зашел сказать спасибо… – Антон поджал губы и вновь взглянул на Элю. – Она мне жизнь спасла.

Юрист отвечать не стала. Ее взгляд преисполнился благодарности, и Егору вновь пришлось бежать успокаивать маму, бросив в сторону Горячева «извините». Антона тем временем повели дальше, позволяя дать израненной душе успокоиться.

Следующая палата была лишь приоткрыта, но узнать ее обладателя оказалось слишком легко – недовольное ворчание касалось ушей еще за несколько шагов до порога. Звук клавиш, запах кофе и апельсинов внезапно встретили раньше дневного света, украшающего палату.

– Я вообще не понимаю, нахрена ты приперся. И ты мне мешаешь, голова болит, сотрясение у меня! – возмущался сисадмин. – Что ты думаешь, видеть твою рожу – лекарство?

– Да брось, – отвечал ему незнакомый, но очень мягкий и даже сладковатый мужской голос. – Мы ведь, кажется, успели подружиться, а когда Влад позвонил и сказал, что с вами, я сразу…

– Мы не друзья, – дерзко фыркнул Рома. Дернуть в характерном жесте головой, чтобы повыше задрать нос, ему не позволило сотрясение. – Поэтому я не понимаю в квадрате.

– Это Ренат, тот художник, мы вместе работаем, – шепотом подсказал сзади Влад, когда Антон замер на пороге, пытаясь понять, кем является смуглый, похожий на испанца молодой человек с гривой смоляных кудрявых волос, усиленно заламывающий руки и глядящий на Рому в равной степени обожающе и драматично. Горячев замычал с пониманием, даже для своего состояния быстро сложив, что к чему, и смущенно кашлянул.

– Антон! – необычайно громко отозвался сисадмин и, медленно поднявшись, повис на Горячеве с объятиями. – Хорошо выглядишь даже со своим тюнингом. Ты и так, с синей рожей, красавчик, – хохотнул Рома и медленно отстранился, то и дело бросая на Рената безразличные взгляды. Художник ревниво вздохнул и повернулся к Вовину с немым вопросом. Судя по тому, что переживал безнадежно очарованный Ренат недолго, выяснял он, не является ли Горячев случайно Роминой пассией.

– А потом буду еще и с боевыми шрамами на роже, судя по всему, – сдержанно хихикнул Антон, чтобы поменьше двигать лицом, и тронул шов на левой скуле. – Да ты на себя-то посмотри… Который раз вижу тебя с подбитым глазом! Ты конченый, Рома, лезть в пекло, из которого уже сбежал. Спасибо тебе за это.

– Так я ему и толкую, что он герой! – патетично всплеснул руками Ренат. – У него, между прочим, безупречный романтический типаж… А он все артачится!

– Ренат, – огрызнулся Рома. – Молчи. Да я же за тобой полез, Антон. За вами. Когда в пекло с высокой целью, оно легче. Нестрашно, – искренне улыбнулся сисадмин и тут же смутился. – Я помню, как было хреново мне. Очень жаль, что я в целом смог сделать так мало…

– Ты очень много сделал. И полез делать даже тогда, когда тебя не просили и когда доверять было некому, – Антон отвел взгляд. А потом сам бросился на Рому, стиснув в объятиях почти до хруста в ребрах. И то «почти» лишь потому, что просто немного не хватало сил. Потом Горячев мягко оттолкнул сисадмина обратно, к постели и к ухажеру, ухмыляясь. – Так что вот лежи и терпи теперь овации, почести и дифирамбы. Заслужил.

– Да от кого? От него, что ли? Да мы даже не друзья, – Рома раздраженно скрестил руки на груди.

– Ты моя муза, – довольно промурлыкал Ренат и, подобравшись к сисадмину, потянул его обратно в постель. А Антон до следующей палаты слушал вырывающиеся в коридор протесты и ругательства.

За новой дверью было тихо. Никаких громких слов или выдающихся ароматов, никаких страстей или жгучих эмоций, ни капли звука или яркого солнечного света, – только болезненное спокойствие. Войдя в комнату, Антон обнаружил спящую на коленях у Насти Елену, которая даже без сознания стальной хваткой держала ту за футболку и за дреды. Зареванные красные глаза Богдановой ярко говорили обо всем, но умиротворенное дыхание кричало еще громче. Хакерша сначала тоже показалась дремлющей, но все же ее рука двигалась по светлым распущенным волосам, а внимательные глаза открылись, стоило Горячеву ступить за порог.

– А… Антонио, – Настя знакомо прищурилась. Она казалась совершенно целой и непоколебимой, и все такой же спокойной, будто Сфинкс. Но усталость залегла в морщинках под глазами. – Человек, который, видя пальбу, кидается и затыкает ствол грудью…

– Я… плохо помню, – Антон потупился. Он не знал, как правильно отреагировать на такое приветствие.

– Было, было, – кивнула хакерша. Но тут же хихикнула: – Это не критика. Я восхищаюсь твоей смелостью… и везением. Ты нас всех здорово напугал, Горячев. Да, блядь… – она резко выдохнула и снова прикрыла глаза. – Вы все меня напугали до смерти. Сколько я совершала в своей жизни рискованных вещей, но чтобы такое… Вот поэтому я предпочитаю никогда не встречаться вживую с людьми, которых мне приходится защищать.

Настя снова провела ладонью по Елениной голове. Антон нашел в этом жесте нечто очень значительное. Он наконец признал, что между двумя женщинами сформировалось не просто взаимное доверие. И непоколебимая, максимально закрытая и причудливая в своих рассуждениях даже в эту минуту хакерша выглядела по-настоящему привязанной к Богдановой.

– Как она? – вполголоса спросил Горячев.

– Ушиблась… Но бронежилет уберег ее от пули. Правда, это не облегчает ее ран. К сожалению, их в такой больнице не подлатают. Слишком глубоко внутри…

Антон услышал, как Настя шумно сглотнула, задумчиво нахмурившись. У него к горлу тоже подкатил ком. Детская фотография, которую сделала Елена, рассказ Багратионова и множество других деталей, – воспоминания неприятно дергали нервы. Горячев подступил ближе и присел на колени рядом с кроватью, чтобы получше видеть лицо Богдановой. Он взял ее за руку, оторвав от Насти, сжал огрубленные человеческой жестокостью, но все равно красивые пальцы в своей ладони. Еще какое-то время сидели в молчании втроем. Потом Богданова открыла глаза и внезапно ясно посмотрела на Горячева, но только теснее прижалась к Насте.

– Я вижу, ты уже ищешь приключения на жопу? – прошептала Лена, отняв свою руку и погладив Антона по щеке. Она нежно тронула нос и скулу, шутливо и аккуратно потрепала за ухо. – Горячев, с сотрясением надо лежать. Самое главное – лежать. А ты все скачешь. Как вы меня все уже достали, а.

– Да что моей голове будет… – Антон дернул уголком губы. – Я хотел знать, что вы все живы.

– Все живы в том числе благодаря тебе, маленький герой. Я не думала, что это могло когда-нибудь закончиться… Я и не мечтала… – усмехнулась Елена, но ее губы задрожали, и непрошенные слезы выступили в уголках глаз. Богданова старалась улыбаться вопреки этому. – Правда, один из живых, если ты поскорее не навестишь его, встанет, и у него разойдутся швы. Он все утро порывается, задолбал уже.

– Ох… – Антон, как по команде, тут же вскочил на ноги, – и пожалел, когда тело в очередной раз напомнило, что живых мест на нем осталось мало. – Тогда мне нужно идти. А ты, Настя, присмотри за Леной еще, ладно? Я попозже зайду…

– Только не поскользнись и не упади, когда будешь бежать, – цокнула языком хакерша и беззлобно засмеялась. – Будет обидно, если ты покалечишься на самой финишной прямой.

Горячев, неловко ухмыльнувшись, утешительно поцеловал их с Богдановой в щеки, пожелал поправляться, а потом снова вынырнул в коридор. Там его ждала последняя палата, по иронии судьбы расположившаяся в самом конце крыла, в тупике. За закрытой дверью (Антон все видел в окошко, которое было вмонтировано в ее пластиковое тело) Богданов на кровати почему-то сидел. Не лежал, как следовало бы человеку с пулевым ранением, а именно сидел, уставившись в раскрытое окно. Когда Антон тихо зашел, Лев его не услышал. Горячев сразу учуял тонкий ореховый аромат, наполнивший комнату вместе со свежестью уличного воздуха, больничный душок антисептиков и даже легкий запах крови, въедающийся под кожу. Лев жмурился на солнце, и было в этой секунде покоя что-то настолько возвышенное и печальное, и радостное одновременно, что не хотелось прерывать мгновение. С разрушением волшебства, правда, Богданов прекрасно справился сам, попытавшись подняться, схватившись за подоконник и капельницу. Но Антон не дал.