Текст книги "Слепое пятно (СИ)"

Автор книги: Двое из Ада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 49 страниц)

Антон открыл – и с улицы, и квартиру. Влад выглядел разъяренным, что не удивляло и в то же время не вызывало ни чувства вины, ни встречных переживаний. Горячеву скрывать было нечего. И в квартире все было как обычно: чисто, спокойно, по-холостяцки уединенно. Полный мешок мусора возле двери доказывал, что Горячев как минимум вчерашние сутки провел дома и не выходил даже во двор. А бледное осунувшееся лицо и круги под глазами у хозяина жилища – что все эти сутки он вряд ли спал.

– Ой, краше даже в гроб кладут, – присмирел Вовин. – Антон, ты как, братюнь? Что-то стряслось? Вижу, что да, – Влад снял обувь, кинул на пол кожаную куртку – так он спешил схватить Горячева за плечи и встряхнуть. – Мы там все чуть с ума не сошли, Леха вообще поехал и уже тебя похоронил три раза.

– Не стоило. Я же и раньше пропадал, – пожал плечами Антон, спокойным и привычным движением запирая замок. – Проходи. Есть у меня, правда, нечего. Но если что-то найдешь в холодильнике, можно это приготовить. Вроде, овсянка осталась.

Отчитавшись, Горячев зашагал на кухню. Из комнаты доносились звуки новостного выпуска на одном из федеральных телеканалов. Известно, что ни один здравомыслящий человек не станет намеренно смотреть новости, если правда хочет что-то узнать. Как раз наоборот: новости можно было расценивать первым признаком того, что включивший их совсем ничего не хочет.

– Овсянка, ага. Еда, ага, – бесцветно отреагировал Вовин. – Овсянка, Антох, это не еда. Это покрошенный картон…

Влад следовал за Антоном, но вел себя тихо, что его эпатажному образу было абсолютно несвойственно. Какое-то время они молчали. Снаружи слепило солнце, но Горячев полностью опустил жалюзи. Сладкий весенний воздух не проникал в квартиру – закрыты все окна. Вовин крутил головой в попытке обнаружить то, что натолкнуло бы его на мысль.

– Ладно, ты хочешь, чтобы я гадал, что с тобой случилось? Ты разбил мотоцикл? Так это не беда, скинемся, починим!

– Нет, все нормально. Серьезно, – Горячев говорил легко и убедительно – и даже улыбался. – Ничего такого, с чем бы я сам не разобрался. Давай садись.

Он почти силком опустил Вовина на табурет и похлопал по плечу, а сам включил чайник и стал греметь посудой. Вся она, вымытая до скрипа, аккуратными стопками лежала на сушилке. Ни одной чайной ложки на столе. Ни одной тарелки в раковине. Кухня выглядела так, будто Антон не то что прибрался – готовился съезжать, и только теперь, когда пришел Влад, передумал. Из еды тем временем нашелся и хлеб, и яйца, и овощи, и сыр. И даже креветки в морозильнике. Через пару минут в воздухе запахло жизнью и еще зеленым чаем.

– Не буду жрать, пока ты мне не расскажешь, – насупился Вовин, и его голос посмурнел уже всерьез. – С работой что-то? Или с твоей этой? Ты же к ней ходил с подарком-то, стихами…

Громыхнуло. Антон вогнал нож в разделочную доску на сантиметр в глубину. Выдохнул… А потом, вытащив его, задумчиво посмотрел на все такой же прямой и острый кончик. Хороший был нож – и впрямь в самый раз для того, кто любит готовить. После отрезвляющей вспышки ярости работа закипела быстрее. Листья салата жалобно хрустели в Горячевских руках, совершенно несправедливо страдая за чужие ошибки. Влад напряженно молчал.

– Не хочу об этом говорить, – ошметки зеленого мученика посыпались в миску, а следом и другие ингредиенты. «Цезарь» торжественно украсил центр почти пустого (за исключением приборов) стола. Портил внешний вид блюда только налитый ненавистью взгляд присевшего следом Антона. – Но в общем да. Если тебе этого будет достаточно – ты был прав. Не зря тогда переживал. Так что никакой «моей этой» больше не будет. Тема закрыта.

Влад опустил голову, виновато стреляя взглядом в Горячева. И ощущение быть правым обратилось вдруг в самую тяжелую ношу на бескомпромиссно легкой душе Вовина.

– Да ладно, Антох, – ободряюще улыбнулся Влад. – Не парься. Давай поедим, я сгонцаю за пивом и осядем, а? Поиграем во что. Посмотрим что-нибудь тупое и смешное. Давай? Можем поиграть в «ГТА» какую-нибудь и вырезать всех баб…

Горячев усмехнулся. Язва точила его еще с минуту, но чем дольше он смотрел на Влада, тем мягче становился. И наконец сдался, притих.

– Планируешь въехать ко мне до конца недели? – поинтересовался он тем тоном, из которого становилось ясно: Вовин с этим планом сюда должен был идти, а без вещей – потому что Антон его сам оденет, если надо будет, и даже последние трусы с себя снимет ради друга.

– Да я уже въехал, – хрустел салатом Влад. – Ты просто еще не успел осознать. Я, кстати, купил такую крутую походную щетку зубную. В тубе такой, закрывается. Вот как раз решил – попробую. Взял с собой!

И стало легче. С того самого дня, как все произошло, Антон был один. Выключил телефон, выключил ноутбук – пропал с радаров. Не только и не столько потому, что на самом деле не хотел никого видеть – но он боялся получить сообщение, которое поставит под угрозу его психику, работу или жизнь сильнее, чем было. Горячев ждал, что Богданов и Елена станут звонить ему, говорить о случившемся, и меньше всего хотел этого. Без связи не становилось спокойнее. Страх никуда не девался. В их руках оставался трудовой договор Антона, его имущество и его вина. Он обязан был столкнуться со всем этим, но хотел отсрочить будущее. А потому предал себя абсолютному, разрушительному одиночеству, которое разорвало весь поток мыслей на три равных части: отравленные воспоминания о прекрасном, самые дурные ожидания и полусон. Спать в прямом смысле этого слова у Антона не выходило, но отдых он заменил генеральной уборкой в квартире.

Только даже в самое темное время Горячев одиночества не выносил. Потому-то внезапно объявившийся Влад и стал его спасением. Доказательством того, что хотя бы сегодня, хотя бы в этой квартире, хотя бы с этим человеком все остается, как раньше. А все остальное пусть идет как придется.

Комментарий к XVII

Эта неделя мучила нас как могла, мы вас – тоже немного мучили. Глава XVII “Слепого пятна” в доступе. Окончена первая сюжетная арка. Будем рады и крайне благодарны получить ваши отзывы с мыслями и оценками. Ну, уверены, личность хозяйки многие из вас угадали верно. =) Нам, в свою очередь, очень любопытно, как вы будете справляться с грядущими загадками.

Не раскручиваем гаек, ваши Двое.

========== XVIII ==========

27.03. Понедельник. Лев

Зябко. Весна вступила в свои права, но почки на деревьях не спешили набухать. Напротив, мир погрузился в неоднозначное состояние межсезонья во всем его многообразии и совершенстве: не совсем теплый ветер, не совсем чистое небо, не совсем сухой асфальт под ногами прохожих… Антон входил на территорию резиденции настолько опасливо, что это считывалось курящими коллегами; Тоня проводила Горячева взглядом, но ни о чем не спросила и даже не поздоровалась. Зато с упоением вела беседу с Катей прямо за спиной. Сплетни женщин похожи на щебетание птиц – тихий перебивающийся звук легко лез в уши, трещал на кромке сознания и был столь раздражительным, что приходилось прислушиваться. Душные слова оседали как ртуть в воде, но тронь – и новый виток завуалированной неправды красиво впорхнет со дна на самый верх. Антон не прислушивался; он шел вперед, прямо к главному входу, упираясь немигающим взглядом перед собой. И даже песни неправильных птиц его не смущали.

Лев раздраженно задернул штору, скрываясь от мира и его ртутных разводов. Шел шестой час – конец рабочего дня. Зачем Горячев явился на закате? «Поговорить. Уволиться», – резкая мысль ввинтилась в мозг, как ядовитое жало, и отравила своим присутствием все и разом. «Было бы легче отвлечься, если бы ты не разбил мне нос, негодник. Теперь каждый раз, когда я задыхаюсь, вспоминаю, кто это сделал», – Богданов невесело ухмыльнулся и посмотрел на часы. Время было собираться.

Кабинет Елены, как и все кабинеты в резиденции, находился по соседству с двумя другими такими же – они замыкали кольцо по периметру этажа. Лев же, как настоящий хозяин замка, владел ключом от всех дверей. И все это складывалось в красивую картину, где Богданов сидит на месте главного бухгалтера и, упиваясь комфортом (в кожаном-то промятом кресле), подслушивает чужой разговор. Елена не заметит присутствия. Антон – тоже. А Лев слишком хорошо знал, где слабы в резиденции стены, где тоньше всего полотно морали и шире – уши, чтобы не воспользоваться. Через пять минут он, забросив ногу на ногу, прижался лбом к бежевому телу стены, где рядом располагалась сквозная вентиляция. Помнилось, когда-то строители предостерегали, что такая архитектура очень нарушает звукоизоляцию. Лев знал, а посему настоял на невыгодой планировке. Теперь он благодарил свою прозорливость. Подобное ухищрение отсутствовало только в нескольких местах: правом крыле его собственного корпоративного замка, кабинете сисадмина и подсобной.

Но вот – стук в дверь. Лев слышал, как Елена резко закрыла папку.

– Входите, – по-начальнически повелительно проговорила она. Богданов щурился, прикусив до боли кожу на указательном пальце.

– Добрый день… – произошла какая-то заминка. Слышно было, как дверь за Антоном закрылась и он прошел внутрь, затем – еще посторонний шорох. – Это вам. Только не смотрите на меня так, просто… Просто хотел извиниться. Я думал, надо или нет… Понял, что не могу так.

Лев закатил глаза, сбивая щелчком с черных брюк на колене пылинки. Елена звучала смущенной, подарок приняла – зашуршали пакеты, обертки.

– Да не стоило, Антон. Спасибо большое, но… Я понимаю, из-за чего и что произошло. Мы поговорили… (Богданов погладил вторую щеку, разбитую уже не Антоном.) И я хочу принести свои самые глубокие извинения. Получается, я сама вела тебя туда… Я же понимала, что там происходит что-то неладное, но позволяла этому происходить. Прости меня, – голос Богдановой дрогнул. В нем слышались слезы, а Лев не мог поверить своим ушам. – Я думаю, тебе стоит увольняться и уходить. Я не знаю, что будет дальше без тебя, но… Мы выплатим тебе от компании со своей стороны огромную компенсацию за моральный ущерб. Мне очень стыдно, я понимаю, что это выглядит, как откуп, но это все, что я могу тебе дать. Лев… Он человек своеобразный.

«Ну да, выстави меня больным. Легче всего же заставить пацана поверить, что я поехал умом, твою ж мать», – Лев заглушал свои громкие мысли, прижимая ладонь ко рту, чтобы не выругаться. Казалось, что и их от отчаяния могут услышать.

Антон с ответом не спешил. В опустившемся на соседний кабинет молчании читалось, что к такому развитию событий Горячев не готовился. Сложно было сказать, что происходило у него в голове. Но наверняка это что-то до сих пор давалось ему нелегко.

– Елена. Если бы я захотел компенсацию за моральный ущерб, я бы ее потребовал, – глухо ответил он. Снова сделал паузу. Похоже, это оказалась единственная мысль, в которой Антон был уверен – подбирать слова дальше ему давалось сложнее. – Но мне… В общем я ждал, что требовать чего-то будут от меня. С учетом того, что я, вероятно, сорвал вам рабочий процесс на неделю и за все это время не получил никаких угроз… Короче, давайте остановимся на том, что мы просто забудем о произошедшем. У меня еще месяц контракта. Если вы не собираетесь от меня избавиться, я хочу закончить свою работу и не вынуждать вас передавать ее на ходу кому-то другому. К тому же я не люблю делиться достижениями.

Елена замолчала. Замолчал и Лев, и даже мысли в голове осели от шока.

– Хочешь… остаться? После этого? Это очень благородно, Антон… – Богданова шмыгала носом. И правда, плакала. – Учитывая еще и то, какой я, наверное, кажусь дурой… Теперь, возвращаясь к тому, что там было, что ты мне говорил… Господи, я правда думала о психологической терапии. У Льва даже диплом есть, – она осеклась, скорее всего, не желая лишний раз произносить при Антоне имя обидчика. – Психологический… Ладно, это твое решение. Но ты понимаешь, что вы будете сталкиваться в рабочем процессе? И в коридорах? Он тебя больше не тронет, правда. И я позабочусь о том, чтобы минимизировать ваше общение, но все равно есть такая вероятность.

«Наивный. Или благородный… Или ему что-то здесь нужно? Тебе предлагают деньги и свалить без работы, а ты желаешь остаться с чудаком на букву „м“, который тебя несколько месяцев почти насиловал?» – думал Лев. В такие удачные совпадения он совсем не верил, видеть в Антоне врага сердце отчаянно противилось, а вот мозг упорно зудел одной простой мыслью: «Вот будет весело, если я выебал двойного агента… Круче Джеймса Бонда буду».

Послышался резкий выдох – похоже, смешок. Антон заговорил и интонации его смягчились. Видно, он хотел успокоить Елену, хотя напряженный осадок в голосе слышался все так же.

– Мне все равно. Будем пересекаться. Знаешь, мне кажется, в моем положении последнее, из-за чего можно продолжать переживать – это что он будет на меня смотреть… – И снова – пауза. Послышался нервный скрип кожаного сиденья. – Да и не знаю, что испытывает он в этой ситуации… Я бы, наверное, боялся отрывать глаза от пола при встрече. На его месте. Если у него есть совесть… В любом случае это то, что произошло между нами двумя. А работа – это работа. Ты с самого начала одна меня курировала. Думаю, я справлюсь с процессом.

– Хорошо, Антон. Это твой выбор, твоя воля. Я надеюсь, что я не пожалею, давая тебе на это зеленый свет… Если что – иди сразу ко мне. Вместе мы решим. И если Лев… Если он будет тебе мешать – говори мне, ладно?

Тишиной отзвучал кивок. На этом тема была закрыта, а предметом разговора стал рабочий процесс. Работа – проверенное средство от боли, одиночества, апатии. Горячев спустя почти неделю молчания ухитрился даже принести выполненные планы и документы. Готовился, значит, то ли вернуться, то ли вынужденно уйти – но хоть без неустойки. И сквозило в его стараниях то ли сожаление, то ли непостижимый прагматизм, то ли еще что-то, о чем с ходу сложно было догадаться… Они с Еленой выпили чаю. Обсудили задачи на грядущий месяц. Антон пообещал, что приведет Алену. Потом стал собираться.

– А… – остановился он уже у выхода и прихлопнул дверь, которую едва успел открыть. Очень долго собирался с мыслями, а затем спросил: – Он – как?

За этими двумя словами наверняка пряталась жестикуляция, уточняющая, что речь идет о последствиях драки. У Льва сердце пропустило удар и внутри потеплело до того, что под пальцами сразу вспомнилось живое гибкое тело.

– Нос сломал, – вздохнула Елена. – И ушиб. Ходит теперь синий-синий, рассказывает всем, что навернулся с лестницы и прямо мордой в пол. Но наши сплетницы этому не особенно-то верят, конечно…

– Я не хотел, – честно признался Антон. – Понимаю, как это звучит… Но мне жаль. Я мог просто послать его на хер, но… Я плохо помню тот день. Последнее помню, как был связан. А потом – уже как мы сидели с тобой. Поэтому мне тоже стыдно… Силой решают вопросы только подонки…

«Ну все, Антон. Ты сделал свой выбор», – ухмылялся Лев. Горячев переживал за него. Может, было что-то большее в причинах, чтобы остаться здесь. Богданову хотелось верить, что Антоном двигали интерес, любопытство и авантюрность, свойственные молодости. А это уже значило, что не все потеряно. Лев пообещал себе подождать еще немного, посмотреть на то, как Горячев будет реагировать на их случайные встречи. А после – и это он себе тоже пообещал – Богданов пойдет в атаку.

Тем временем Елена нашла силы ответить:

– Ему полезна взбучка. Я вот его побить не могу качественно, хоть ты смог. Не переживай. Льву все как с гуся вода.

28.03-2.04. Взгляды

Неделя обещала быть интересной. Но впервые за долгие годы ядро этого интереса состояло не в работе или своеобразном хобби, а в Антоне. Богданова не больше занимали договора и финансовые схемы, личности партнеров заставляли зевать, на совещании по теме новой линейки косметики он отвлекался и перечитывал переписку с Горячевым, подмечая для себя новые детали, раздражал Елену постоянной отстраненностью. Только теперь сестра не предъявляла претензии лично, не кричала, не била кулаком по столу, а писала официальные заявления-предупреждения с печатью и подписью. Что-то вроде: «Уважаемый Лев Денисович, на собрании 28.03 вы не выполнили следующие пункты». До двадцатых в линейке нумерации Богданов даже не дочитывал – это было бесполезно, да он и сам все знал.

Молодое поколение, к которому Богданов себя уже не относил, было похоже на сборище эксгибиционистов с синдромом гиперопеки. Только теперь в роли мамки-гусыни выступал интернет. Множество анонимных извращенцев обожали выворачивать жизни наизнанку, вывешивать все грязные портки напоказ, взбираться на самую высокую горку и махать ими до ломоты в руках, пока кто-нибудь не заметит неоцененную звездочку на небосводе грязной лужи. Мол, смотрите-ка на меня, куда я залез и что умею. Антон не был исключением в том, насколько информация о нем оказалась доступной (хоть и оправданно в целях саморекламы для работы) – Лев просто проверил ник в телеге. Так Богданов нашел «ВКонтакте». Вся информация о Горячеве аккуратно, дозированно и по полочкам лежала на его личной страничке. Даже стараться не стоило.

В доступе у Антона была и работа (паблик PR-агентства, причем весьма облагороженный), и друзья (что неудивительно, ведь каждый из них так или иначе должен был находиться близко к своей аудитории), и увлечения (где еще собрать сообщества по теме своих хобби?), и информативная новостная лента. По странице Горячева вообще хорошо было видно, какой он пиарщик – Лев не удивился бы, если бы узнал, что тот публикует заказуху на своих аккаунтах. В среду – собрался идти на открытый лекторий по истории Серебряного века. В пятницу – выложил информацию о каком-то концерте, на который сам не мог пойти, но очень рекомендовал другим. Сходил куда-то поесть – написал о месте. Посмотрел фильм – посоветовал или откритиковал.

Инстаграм пестрел фотографиями. Горячев любил снимать – особенно еду и городские виды. Антон много ездил по области на мотоцикле – показывал знакомые пейзажи. Среди последних фото был и Пушкин, и даже спрятанный за соседним домом коттедж Nature’s Touch, не выданный ничем как место работы – зато представленный с необычайной поэтической изобразительностью. Но цеплялся взгляд, конечно, не за красивые закаты – привлекательные, но привычные, – а за снимки и видео с самим Горячевым, который, помимо прочего, совсем не стеснялся оголяться на камеру. Камера его любила. Обнаженный развитый торс – говорящий сам за себя результат спортивных упражнений. Загорелая даже в холодное время года кожа – чудесное проявление генетики, пропущенной сквозь любовь к водным играм и солнечным ваннам. Но больше всего Льва удивила скромно помещенная между яичницей и декорациями в «Бермуде» карусель снимков явно с рекламной фотосессии нижнего белья – судя по комментарию, трехлетней давности, когда Горячев и сам успел поработать моделью.

«А где фото в джоках?» – спрашивал его Влад под постом. Антон кокетливо отвечал: «НЕ НАПОМИНАЙ =))))».

Впрочем, Горячев почти на каждом снимке так шаловливо стягивал с себя трусы, так бесстыдно-соблазнительно выгибался, что большего и не надо было. А вместе с ювелирной работой фотографа, подчеркнувшего каждый волосок на животе, каждую черточку и точечку в рисунке кожи, тот Антон из прошлого и теперь представал перед Богдановым как живой. Лев мечтательно вздохнул, улыбнулся экрану телефона, отметив про себя, что Горячев-то горячий… «Ну и я ничего, – успокаивал себя Богданов. – Ну постарше немного, да, так это же только лучше. И вкус у меня хороший, все дело в этом».

Что примечательно, в двух главных соцсетях Богданов не нашел никаких следов активного общения Антона с девушками, никаких фото с бывшими (кроме Алены – и то не дальше невинных поцелуев в щечку) и никаких групп со знакомствами. На публике Горячев был стерильно приличным, – если отмести тонны репостов с сексистскими шутками в твиттере, – и совершенно закрытым для романтических знакомств. Возможно, он настолько ценил свое личное пространство. Но в это верилось с трудом при виде идиотских домашних инсталляций из грязных носков на вешалках – а именно такого содержания были последние сторис, в которых под бойкую танцевальную музыку Антон с Владом представляли «Первую Питерскую квартирную выставку наивного искусства, посвященную расставанию с циничными бабами». Богданов улыбался и этому, про себя отмечая: «Как дети». С другой стороны, от пергидрольно белобрысого парня в странной одежде и его лучшего друга ничего иного Лев не ожидал.

Исследование пришлось приостановить на время приезда важных китайских партнеров. В холодном электронном письме Елена сообщила, что оторвет Богданову «все, что их отличает», а потому Льву пришлось собраться и отправиться на работу во всеоружии и всевнимании. Среда – середина недели, а мозг истерично отказывался наполняться прагматичными мыслями. Зато исправно работал улей, и все Богдановские пчелки ползали по углам резиденции, тихо-тихо перебегали из кабинета в кабинет, чтобы не потревожить делегацию важных гостей, занявших холл. Переводчик скалился и кивал, как китайский болванчик, в тон круглолицым партнерам. Лев скучающе уставился в одну точку на лбу мужчины в летах, слушая странную речевую пародию на язык, что был больше похож на говор персонажей из компьютерной игры.

– Они говорят, – тянул улыбку переводчик, наклоняясь к Богдановым, – что они не будут транспортировать сырье на наших условиях. Их вообще не интересует экспорт в Россию сырья, только готовой продукции – или вторичное производство.

– Себя же они экспортировали, – злилась Елена. А Лев вдруг осознал, что в его росте поместилось бы два с половиной китайца. А в сестре – всего два с одной головой. Ну, может, еще плечи – но это последнее слово. Переводчик, судя по росту, был замаскированным жителем Восточной Азии. И тут тычок в бок острым локтем отрезвил Льва.

– Скажите, что тогда они зря приехали и потратили кучу денег на сделку, к которой не были готовы. Пускай говорят сразу, чего хотят, и не тянут кота за яйца.

Переводчик залопотал что-то на непонятном языке под яростное шипение Елены: «Только не про кота!»

В стороне раздалось приглушенное хихиканье. Повернувшись, Лев заметил у стены, за раскидистой пальмой, Настю, которая, казалось, была настолько бесстрашна, что весело обсуждала с кем-то дела начальства в непосредственной близости от директора, заместителя и официальных гостей – несомненно, не позаботившись о костюме. Заметь это Елена (но она слишком нервничала из-за нескладных переговоров и даже не смотрела по сторонам) – получился бы небольшой ядерный взрыв. Однако Богданов был единственным свидетелем шалостей самых неординарных своих сотрудников, и Настя, жестом показав ему «о’кей», с пониманием сдвинулась за пышную высокую зелень. Только тут стало понятно, с кем именно она говорила… Между зеленых остроконечных полос, на которые делились пальмовые листья, блестел прямой, прошивающий насквозь взгляд темно-серых глаз. Горячев. Он не отвернулся и не ушел глубже за укрытие, заметив встречное внимание. Только смотрел, смотрел, смотрел – тяжело, пронзительно и испытующе, даже почти не мигая. Лев глубоко вдохнул и медленно выдыхал, пока ощущение страха и болезненной уязвленности не прошло. У Богданова ведь все еще было разбито лицо, хотя ради встречи сестра измазала его тональным кремом с ног до головы. Казалось, теперь ссадины болели только сильнее. И сердце ныло. Но что делать? Отвести глаза? Льву виделось это почти слабостью. Смотреть до упора и переглядеть наглеца? Тогда он отвлекся бы слишком надолго и мог упустить все детали сделки. Богданов решил натянуть улыбку – ему казалось, что приветливую – и подмигнуть Антону. Сердце забилось быстрее, истерично метались в голове мысли о том, что он все окончательно испортил еще раз. Горячев недоумевающе выгнул бровь. Тут же, резко отвернувшись, он что-то быстро сказал Насте и зашагал прочь.

– Лев. Лев! Лев, серьезно, если ты продолжишь в том же духе, я буду с тобой разговаривать с помощью асфальтоукладчика! – шептала Елена.

– Это тоже передать? – спрашивал переводчик. Богданов поверженно вздыхал.

– Нет!

Дальше дни целиком складывались из случайных пойманных взглядов. Больше из этого времени Лев ничего не помнил, не мог удержать в голове бесполезной рабочей суеты. В кабинете он тупо смотрел в двери, ожидая, что Горячев в них войдет. В холле – ловил взгляд прохожих коллег, чтобы наткнуться случайно на Антона. В конце рабочего дня долго стоял в курилке, обсуждая с охраной качество обслуживания их фирмы, но на деле – ждал… Это начинало становиться самоцелью, болезненным наваждением, бесконечной недостижимой мечтой. Лев перестал проявлять к Антону знаки внимания, перестал здороваться и улыбаться ему, однако не перестал грезить, как случайно столкнется с серым взглядом глаз, которые теперь хоть и не были сокрыты повязкой и которые не нужно было представлять, фантазируя наедине с собой, но все еще смотрели до безумия предвзято. Вот они – красивые, живые и бесконечно холодные только по отношению к Богданову. Это убивало, но Лев был сильнее собственных чувств и сомнений.

Вместе с тем как у Богданова появилась заноза в сердце, она стала изменять не только его мироощущение. Все вокруг преображалось. Поползли сплетни, жаркие обсуждения, даже ставки. «Гляньте-ка, опять Лев тут. Что, работать начал? – извивалась от остроты собственного яда Тоня. – А то постоянно тут торчит, глаза мозолит». Возразить Льву было нечего, ведь он действительно просто мозолил глаза. Работать-то работал, получал от Елены в три раза больше обычного, внезапно наладил отношения с подчиненными, похорошел, принарядился. «Начальнику кто-то лицо начистил, а он вдруг больше на человека стал похож, – шептали по углам. – А наша священная корова, Антон-то, больше ни слова о нем!» Все менялось. А Лев не хотел отслеживать этих перемен, только ждал, как наркоман дозы, прекрасного и такого серьезного взгляда. В голове да на языке крутились тысячи вариантов извинений, признаний, мольб. Отяжелела на сердце недосказанность, но Лев все искал знака от Антона. Ему бы хватило одного движения, полунамека, полутона, что Горячев не ненавидит. Что есть еще шанс. И Богданов сорвался бы покорять новую вершину. Это он умел лучше многих.

Пятница наступила незаметно. В последний день марта мало кому хотелось работать, поэтому, чтобы не видеть безобразников-подчиненных, Лев с Еленой провели весь день в ее кабинете. В основном за договорами и в бесконечном морозном молчании, но Богданова немного потеплела за неделю. Или просто выорала все, что могла – кто разберет этих сильных женщин. Особенно сестер.

– На этой неделе хорошо поработали, – начала Богданова. – И ты молодец, когда голова не забита всякой ерундой твоей.

– Угу, – Лев перелистнул документ. В воздухе витали запахи свежих чернил, гремел принтер, скрипели о бумагу ручки и иногда громыхала печать. В открытое окно дул относительно теплый ветерок, разбиваясь о спину Богданова.

– У меня эти твои сотрудники, конечно… Уже в печенках сидят. Знаешь, что учудила эта ваша Настя? Несносная же особа! Кричу, значит, на нее во вторник на тему того, что она ходит в странной обуви. Говорю ей одеться нормально. А то что, говорю, в следующий раз в тапках придешь? И что ты думаешь?

– Пришла?

– Да! Это нормально вообще? Ничего не слышит, все по-своему делает, – жаловалась Елена, прерываясь только тогда, когда хлопала печать. Так могло бы продолжаться и дальше, если бы не сила, которая уже давно нарушала весь привычный порядок вещей.

После исполнительного стука в кабинет ввалился Горячев – очень запыхавшийся, растрепанный, спешащий. Буквально в два шага он оказался у стола Елены, даже не заметив Льва, и с хлопком победоносно обрушил ей на стол какой-то пакет.

– Все… Еле успел, – выдохнул он. – Надеюсь, ничего не помял. У меня, как назло, бензин кончился, там еще стоять пришлось, перекрестки ебуч… конченые в смысле. Но они все договоры подписали – и вот все тут.

– Ты мой герой, Горячев! – обрадовалась сестра, хлопнув в ладоши. – Какой ты молодец! Бензин восполним.

А Лев сидел, напряженно опустив глаза в стопку документов. Вот, казалось бы, лучшая возможность. Но он так устал терпеть теплое отношение к Елене и обратное – хоть и заслуженное – к себе, что под конец недели не осталось сил. Богданов снова так погрузился в мысли, что не сразу понял, как разговоры в кабинете стихли, а заменило их долгое выжидающее молчание. Оказалось, Антон обернулся – и взор его тотчас же осел на лице Богданова. А Елена… Елена молчала, испугавшись, что невольно свела на одной территории людей, которые больше не должны были встречаться. Лев поднял глаза и уперся в Горячева. Просто смотрел и ждал. Ведь он со своей стороны уже делал первый шаг.

– Здравствуйте, Лев Денисович, – отчеканил Горячев и вздернул подбородок. А затем его внимание снова целиком вернулось к Елене. Они продолжили. Как ни в чем не бывало продолжили, если бы только не предупредительные переглядки сестры: «Не наделай лишнего». Лев и не наделал бы, ибо оцепенел и только коротко кивнул в ответ. Он ругал себя, ругал за почти мальчишеское поведение, за смятение, за такую глупую реакцию и за радость, которую испытал от одного короткого акта внимания. Но вот Антон ушел, а Елена остро смотрела на Богданова и барабанила пальцами по предплечью.

– И что это за взгляд был?

– Какой? – беззаботно ответил Богданов, вдруг перепутав стопки с готовыми документами и свежими.

– Ну вот этот вот, только что. Щенячий такой.

– Не понимаю, о чем ты.

– Лев… Мы с тобой договаривались. Чтобы я не видела, что ты на него даже смотрел, ясно?

– Ой, нужен он мне, – фыркнул Лев, отмахиваясь от назойливого внимания сестры. – Он со мной поздоровался, мне что надо было, отвернуться? Со столом здороваться?

– Не трогать и не смотреть, – пригрозила Елена пальцем. – Он еще зеленый совсем, а ты его такому стрессу подверг.

– Я не трогаю и не смотрю. Вообще. Мне неинтересно, – раздраженно вздыхал Лев. Елена удовлетворилась таким ответом и продолжила работу, с упоением рассказывая о Насте. А Богданов себя успокаивал: «Ну, я не буду трогать или смотреть, я буду ему писать… Этого никто не запрещал же, верно?»

Когда Лев наконец смог остаться наедине с собой, за окном уже расцветало субботнее утро. Он слышал заливистые птичьи трели, немного раздражающий скрип качели во дворе, ругань и смех, лай собак. В хорошую погоду люди стремились на улицу, чтобы продышаться, отряхнуться от будничной пыли, но только не Богданов. Лишь разлепив глаза, он сразу полез смотреть, чем занимается Антон. И увидел то, чего не хотел бы увидеть после столь обнадеживающего приветствия в пятницу. Горячев сообщил на своей странице, что вечер весело провел в «Бермуде», а на выходные намеревается уехать в неизвестном направлении. Лев выключил экран, безвольно уронил телефон и руки себе на живот. «Значит, развлекается, – зудело в голове. – Даже не скучает. Даже не думает… Наверное, я для него действительно извращенец-пидорас? Не больше?» На грудь словно положили тяжелый камень, и Лев все никак не мог с ним вздохнуть во все легкие. Ревность прошила неаккуратными стежками живую плоть манерой закостенелого маньяка, который решил прикрепить сердце к позвоночнику. Но Лев же смотрел на него, а Горячев не отводил взгляда. И зачем здоровался, зачем цеплял живую еще рану? Из вежливости? Вот так взять и проткнуть своим вниманием человека, что бабочку булавкой – коллекционеру, из вежливости?