Текст книги "Слепое пятно (СИ)"

Автор книги: Двое из Ада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 49 страниц)

Все шло к тому, что Багратионов толкает Богданова в финансовую яму. Лев монотонно вел переговоры с поставщиками, старался реализовать как можно больше продукции, запустил акцию, чтобы встряхнуть складские стеллажи. Антон, который уже углубился в новый проект, наряду с моральной поддержкой каким-то чудом тоже находил время и возможности помогать, не требуя ни нового контракта, ни оплаты – приводил со своей стороны рекламных агентов, мобилизовал Алену, а через нее и штаб девочек-блогеров разного уровня, помогал составлять письма. Вот и приходили Богданову вечерами вместе с полными заботы и обожания сообщениями пусть не слишком внушительные, но обнадеживающие новости, ссылки с публикациями, файлы.

От Льва, правда, не отставала, как казалось, сама жизнь, не с меньшей щедростью вываливающая в реализацию вместе с крупинками удачи залежавшиеся тайны и недомолвки. Тем вечером Богданов, как непозволительно часто случалось в последнее время, занял опустевший кабинет главбуха – по горячим следам увольнений всю соответствующую документацию он решил перепроверить лично. Тут-то, на хорошо прослушиваемой границе с кабинетом Елены, он и стал свидетелем очередного странного диалога. Второй раз за долгое время сестра разговаривала здесь с кем-то о чем-то личном. Началось все совершенно невинно: с размашистого хлопка дверью и контрастно тихого шага, последовавшего за ним.

– Вы нас не звали, а мы пришли, – узнал Лев насмешливый тон Насти.

– И что пришли? – было слышно, как улыбнулась Елена и зашелестела бумагами. – На меня посмотреть?

– И себя показать, ага. Просто знаешь, Ленин, солдат спит, а служба идет, но я бы сейчас вообще выпила кофе… Приглашать тебя на чашечку не буду, чтобы не отлучаться, а вот навязаться за компанию могу. Как ты к этому относишься?

– Положительно. Я могу тебе предложить кофе, если ты его сама возьмешь с полки и заваришь, – кокетничала Елена. – Вон там. А чайник знаешь где.

– Это будет самый отвратительный кофе в твоей жизни, я тебе обещаю.

Лев вздохнул. Для Елены ситуация с Валентином хоть и была ударом, но, как казалось Богданову, куда меньшим и каким-то логичным, естественным, словно ожидаемым. Она стремилась сбежать и в мыслях давно отказалась от всего, над чем они совместно трудились.

На какое-то время за стеной повисло молчание, разрываемое только рабочим шуршанием, кипением воды и звоном посуды. Настя напевала что-то себе под нос – и ее голос, как и мотив, в очередной раз уничтожал в воображении темный и почти бесполый облик. Мелодия отдавала чем-то грустно-девичьим и диснеевским. Елена засмеялась:

– Серьезно? Настуся, я так понимаю, ты пришла разрушать рабочую атмосферу и строгий коммунистический строй? Это не по-товарищески.

– При коммунистическом строе было написано множество песен, Ленин, которые обязаны укреплять, а не разрушать рабочую атмосферу. Под хорошую музыку дело идет ровно, нервничаешь меньше… Да и у нас кофе-брейк! Нет, что ли? – на стол со стуком опустились две полные кружки. – Или тебе песня такая не нравится?

– Нравится, но дело в том, что настраивает она не на рабочий лад.

– А на что она настраивает тебя? – неожиданно любопытно переспросила Настя. Богданова молчала какое-то время. Лев подумал, что строит глазки.

– На девушку. На что еще может настраивать песенка из «Мулан»? Кто эта девушка? Кто ты, Настуся?

– Ну, эта девушка больше на тебя похожа. Правда? – Настя хихикнула. – А я Настуся. По паспорту – Есаян Анастасия Артуровна. И очень рада тому, что это никому, кроме моей родни, ничего не говорит, в отличие от позывных в сети.

– Серьезная какая, гляньте-ка. А у меня даже паспорт и тот ненастоящий, – усмехнулась Елена.

– Ну, считай, что настоящий. Это же вообще никакого значения не имеет, мы с тобой обе как будто бы без семьи и из жизни выпали… Но мы-то знаем, что это не так. Нам просто удобно, чтобы об этом никто не задумывался.

Тут Настя примолкла на время. В воздухе дребезжала какая-то напряженная нота – и Лев точно знал, что это не чайная ложка, скребущая стенки чашки. Хотя и она зудела, раздражая уши, как белый шум на месте неозвученного перехода между одной темой разговора и другой.

– Ты же знала, что все так случится. Может, не на этой свадьбе, не с тобой, но… Я не знаю. Я все еще перевариваю то, что ты мне рассказывала. Ты ведь знала, что он появится, давно знала. Почему не предупредила раньше? Почему вообще не отменила эту сраную свадьбу?

– Я бы могла, – выдохнула Елена. – Но не думаю, что стоило. Возможно, это наши последние счастливые мгновения были. Портить их борьбой, безысходностью мне не хотелось. Я уже один раз все разрушила, Настя… У него впервые выстроилось… так… Может, это первый и последний раз. Я не хотела быть палачом чувства. Мне, знаешь, уже страшно передвигать что-то в этой странной композиции, ибо каждый раз я нарушаю баланс, и кто-то страдает…

– Да ты послушай себя только… Как борьба и безысходность могут соседствовать? Антон, Лев – между собой они сами решат, что делать. Может быть, то, что они узнали счастье вдвоем, в какой-то момент и решит все. Я вообще не уверена, что ты могла на это как-то повлиять тогда, когда сама о них узнала… Но я ведь не о них говорю сейчас даже. О тебе. Та свадьба – это не счастливое мгновение. Не для тебя. И для них – тоже нет. Ты просто… – Настя задохнулась и раздраженно звякнула ложкой. – Я не могу смотреть, когда кто-то опускает руки, Ленин. Или когда берет на себя вину за то, с чем нельзя справиться. Тогда ты была маленькой девочкой. Ты не виновата, ты и так сделала все, что могла. Но это было тогда. А сейчас – это сейчас. Вы оба можете бороться и боретесь, и поэтому мы все здесь. Нельзя посадить за решетку прошлое, но рано или поздно этот мудак оступится. Ты должна это понимать сама. Не давать ему залезать в голову ни себе, ни Льву, так? Это сложно, когда ты несвободна внутри. А ты ведь не была свободна…

– Ты его плохо знаешь, – невесело засмеялась Елена. – Сложно бороться с тем, у кого нет морали. Он играет грязно и кроваво, Настя. И я боюсь, что мы в конце этой борьбы положим кого-нибудь в деревянный ящик. И хорошо, если это будет тот, кто действительно виноват. Я… Лев, может. Сам Валентин… А если это будет Антон? Рома? Ты? Те, кто ни при чем. Поэтому борьба соседствует с безысходностью. Не я опустила руки, я приняла решение. Была уверена, что смертельный удар придется по мне, как по самому дорогому человеку, понимаешь? Нет смысла отменять свадьбу, если ты…

Елена прервалась. Лев истерично перебирал каждое сказанное ею слово и никак не мог привязать их к тому, что знал. О чем она говорила? Об исчезновении матери? Как она могла быть виновата в том, чего не смогла бы изменить? Богданов не понимал того, что слышал.

– Если ты – что? – выдохнула Настя тише. – Ленин, ему не было смысла трогать тебя. Из меня такой себе психолог, если честно, но я помогала с похожими делами, и спустя эти годы у меня почти перестал взрываться мозг, чтобы судить об этом так просто… Поверь мне, ты, скорее всего, последняя, кому он желает смерти. У этого урода очень узнаваемый почерк. И то, что случилось с тобой, случилось, вероятно, потому, что ты имела наглость ему мешать. Ты очень храбрая. И ты правда делала все, что могла. Ты многим пожертвовала. Настолько многим, что в какой-то момент перестала разделять причину и смысл своих жертв. Сейчас тебе нельзя подставлять себя под удар. Больше нельзя.

Богданов испугался окончательно. Кто и кому желал смерти? Почему? Как так вышло, что он ничего не знал об этом? О каких жертвах говорила Настя? Елена, конечно, сделала для Льва много. Но он и подумать не мог, что все это было жертвой, чем-то насильно отнятым у нее, а не добровольным вкладом. А оказалось, что нет.

– Ты не все знаешь, – выдохнула Елена. – Без Льва и компании моя жизнь теряет смысл. Теряла… Тогда. А теперь, Настуся, расклад круто поменялся. А я смотрю и думаю, у меня ли одной.

6-7.05. Второй удар

Лев не помнил, как наступили выходные. Не осознавал, что делал в ночь с пятницы на субботу. На столе, освещенном утренними лучами солнца, покоилась таблетница со снотворным, которое Богданов, кажется, принимал уже всю свою жизнь. Но последние дни прервал курс из-за алкоголя, пытаясь расслабить натянутые канаты нервов. «Когда все это началось?» – думал Лев, вертя между пальцами металлическую коробочку, и не мог вспомнить. Концы канули в темную воду детских воспоминаний, подстершихся за годы от нехватки ностальгии в крови. Не по чему было тосковать в серые времена, пропитанные горечью и страхом от потери родителя, от обретения нового, от страстного желания избежать хлестких обстоятельств. Богданов все крутил в голове слова сестры. Не хотелось верить в то, что все ее хорошее отношение к нему было гнетущим и болезненным кострищем, в которое Елена скидывала собственную жизнь.

– Ничего не понимаю, – покачал головой Лев. В тишине кабинета монотонно стучали в висок часы. Мозг зудел от желания позвонить ублюдку, решившему разрушить ему жизнь, и спросить напрямую о причинах и следствиях. Богданов достал мобильный телефон и ткнул во входящих звонках в знакомый номер.

«Левушка! – скоро прозвучал восторженный голос Валентина в трубке. Льву это обращение было противно до скрежета в зубах. – Спесь, я гляжу, уже сбилась?»

– Что ты хочешь? – коротко спросил Богданов.

«Что, прям так сразу? Ни тебе „привет“, ни „пока“, ни „соскучился“? Ты, конечно, невероятно неблагодарный сукин сын».

– Что ты хочешь, Валентин? – с нажимом повторил Лев и стиснул трубку в руке.

«Твою фирму. Я сейчас являюсь одним из директоров компании, которая занимается покупкой и последующей выгодной реализацией юридических объектов. В общем, мы берем неуспешный бизнес, делаем его успешным, потом продаем втридорога».

– Так я успешен, – выдохнул Богданов, готовясь почувствовать укол в свою сторону. И он не заставил себя долго ждать.

«Ну так не ты, да и это временная оказия, мой хороший».

– Это же не истинная твоя цель?

«Нет, конечно. Мне бы твою душу…»

Богданов сбросил вызов, не прощаясь. На условия он не согласился, продавать компанию решительно отказался. Валентин Витальевич сказал, что Лев пожалеет об этом. Следующий удар наступил тем же днем. На складе перепутали партии и словно случайно отправили три машины дистрибьюторам. Конечно, предшествовали этому событию письма руководству – завхозу. Это привело к скандалу, который Льву с Еленой пришлось разгребать до вечера воскресенья. Роман предложил отслеживать корпоративную переписку, но тогда шифры стали приходить на личную почту. Лев наблюдал за работой Елены и старательного Ромы, а сам молчал да думал, что он действительно ни о ком из окружающих его людей не знал достаточно. «Во что они влюблены?» Лев просто плыл по течению потерянным кораблем в бездонной штормовой ночи к единственному лучику света, к своему маяку – Антону.

Как Богданов оказался под дверью Горячева, он не помнил. И как позвонил в домофон, как потом стучал в дверь. Поразительно было и то, что Лев в своем состоянии вообще осознавал: в эти дни Антон вернулся к себе домой – а в Богдановской квартире по всем комнатам расстелилась прежняя мертвая тишина. «Не могу без тебя там находиться. Неправильно», – написал Горячев то ли еще вчера, то ли поза… А теперь он стоял рядом, на пороге удерживал Льва в сильных объятиях, прижимая к себе, и беспорядочно гладил по голове, по спине, осыпал поцелуями щеки и шею.

– Я чувствую себя виноватым. Мне кажется, что я сделал неправильно просто все, но я ничего не могу исправить, – монотонно рапортовал Лев, пока Антон вытряхивал его из уличной одежды. – Я не понимаю, что сделал.

– Ничего. Не верю я, что ты что-то сделал. Иногда достаточно просто встретиться кому-то в жизни – и все, ты уже виноват… Он просто психопат, Лев. Маньяк. Я тоже не понимаю, почему, но понимаю, что хочу, чтобы он, блядь, сдох.

Лицо Антона появилось прямо перед глазами Богданова. Теплые ладони удерживали челюсть, горячие пальцы пробежались по векам, потом по лбу. Горячев источал жуткую смесь сострадания, страха, сожаления и ненависти. Но чем дольше он смотрел, тем сильнее бледнел, тем больше во взгляде проступало горькой нежности.

– Господи… Ты совсем не спишь, Лев? А ешь? Ты за эти дни в лице совсем сдал. Пойдем, я накормлю тебя, чаю поставлю. А завтра ты никуда не поедешь. Завтра понедельник. У меня выходной. Тебе нужно восстановить силы. Нельзя так убиваться…

– У меня нет на это времени.

– Это самое глупое, что ты можешь сейчас думать. Потому что у тебя есть люди.

В следующую минуту, а может – вернее, точно – гораздо позже Лев уже был в комнате на мягком кожаном пуфе, а перед ним на столе стоял сытный ужин. Горячев вертелся рядом, гладил плечи, массировал руки, брызгал своей бесконечной обжигающей энергией – будто напрямую в Богданова перелить пытался. Но тот не мог ее принять, ибо все собственные резервы были насквозь прострелены.

– Я ничего не понимаю все равно, Антон. Это какая-то бессмысленная жестокость. Очень странная, – Лев жевал губы, задумчиво глядя на горячую еду и безмятежный пар, поднимающийся над тарелкой. – Может, ты уедешь из города? Как Рома. Хочу тебя спрятать.

– Елена сказала, что если бы Валентин хотел, то уже придавил бы меня или моих. У меня нет оснований не верить этому после всего, что я видел… – Горячев покачал головой и лег щекой на колено Льва. Он остановился и сидел рядом на полу. – Но со мной никто не выходил на связь. У Лехи, Алены и Влада тоже все без изменений. Настя с вами. Я вообще, можно сказать, спокойно живу… Он ведь все на тебя направляет. Что происходит, Лев? Он хотя бы тебе отвечал на этот вопрос?

– Да. Сказал, что хочет получить фирму, – Лев запустил пальцы в волосы Антона, погладил по голове. Это было самое приятное, что он испытывал за всю прошедшую неделю. – Потом душу. Но не получит ни то, ни другое, да?

– Да. Потому что это бред сумасшедшего.

Антон напряженно замолчал, нахмурив брови, как бывало всегда, когда он слишком крепко задумывался о чем-то таком, что на первый взгляд слабо соотносилось с кипящей безнаказанной молодостью и красивым лицом. Лев улыбался такой реакции и продолжал гладить его по голове, возвращая всю невыданную в наступившие суровые времена нежность. Богданов хотел рассказать о том, что слышал от Елены и Насти, поделиться опасениями и почти бездонной уверенностью в поражении, – но все смолчал, не желая служить очередным бездумным распространителем чумы, которую запустил Валентин.

– Я тебя люблю, Антон.

– А я тебя. Все будет хорошо, Лев.

Лев сперва даже не помнил, как уснул. А теперь едва ли хотел просыпаться. В застеленной туманом голове яркими искрами всплывали краткие мгновения прошедшей ночи. Пряный вкус мяса и горький чай, забота, второе – как в первый раз – знакомство с чужой квартирой, с закрытой ранее главной комнатой. Потом теплый душ и ласковые руки, расслабляющий мыльный массаж. Чудно спрятанная в шкаф постель, тонкое одеяло, мягкий плед. Горячие поцелуи сперва на губах, потом на шее, потом на груди, животе, ладонях. Истосковавшиеся, голодные прикосновения, влюбленный клятвенный шепот, безумный жар между плотью и сбитыми после тренировок пальцами – и еще меньше, меньше, меньше сил после оргазма… Потом были баюкающие ладони у влажного лба, какие-то разговоры, которых Богданов не помнил. Антон ухаживал и ласкал как мог. Он забрал и выбросил в тот час все мысли, кроме одной – самой пьянящей и светлой, – поработил заботой. Последнее, что Богданов оставил в сознании перед глубоким забвением сна – как Горячев потряхивал коробочкой с таблетками и подносил стакан с водой.

– Это же у тебя успокоительные? Ты всегда на ночь пьешь. Давай, нельзя прерывать курс… – так он сказал.

«Нельзя прерывать», – слышал Лев в своей голове. Слышал и то, что Антон как будто бы говорил с кем-то беспокойно, ласково и немногословно. А потом еще чувствовал не раз – или это уже все приснилось? – как Горячев брал его за руку, гладил по голове и нашептывал: «Спи, спи…»

Богданова подбросило с места. Первым делом взгляд заспанных глаз нашел часы, на которых обнаружились десять утра. «Что? Проспал!» – прошиб холодный пот. Сорвавшись с места, Лев покачнулся. Еще не запустившийся организм давал бесконечные оплошности в движениях, руки задели что-то и уронили, неверные ноги споткнулись об угол кровати (было больно), а Богданов начал истерично искать телефон онемевшими со сна пальцами. И не обнаружил его. Испуг. Паника. Мозг медленно переваривал воспоминания прошлого вечера, в котором не было ни одного фрагмента с мобильным.

Вдруг раздался скрежет замка входной двери. Лев навострился и застыл, вслушиваясь в оживающее копошение из прихожей: шорох одежды и приглушенный визг молнии, раздраженное дыхание. Затем слова: «Да, еще спит, не беспокойся. Пиши мне сразу, если что-то будет, или звони. Его телефон пока у меня. Да, прости еще раз, что так сумбурно все. Просто так нельзя. Конечно. Спасибо». Богданов медленно выдохнул, восстанавливая душевное равновесие и пытаясь не поддаться ярости, что сковала нервную систему. В трудное время терять подобным образом фокус на проблеме Льву казалось непозволительной роскошью.

– Антон, – прогремел Богданов охрипшим голосом, вырастая над раздевающимся Горячевым немым несломимым укором. – Почему ты меня не разбудил? Где мой телефон?

– Я его забрал с собой. Чтобы тебя никто не разбудил звонком, – выпрямился Горячев, стряхивая с себя ботинок. Он было разулыбался, но в следующую секунду улыбка стала виноватой. – Прости. Не переживай только. Ты совсем на срыве. Я уже созвонился с Еленой, предупредил обо всем, отдельно связался с Настей и Ромой… Я бы сам тебе сказал, если бы были какие-то проблемы на месте. А теперь ты можешь сам отвечать на звонки. Тебе совсем необязательно там находиться постоянно. А я вот… Сгонял к тебе домой, привез чистую одежду, чтобы ты завтра мог прямо от меня поехать на работу, и еще домашнюю. Чтобы тебе было уютнее, – Антон спешно и нервно протянул Льву пакет и мобильный. Чувствовалось в этом жесте недоверие, опасение – словно Горячев не хотел ничего из этого отдавать, но понимал, что иначе нельзя. По глазам было видно, что не простит, если Богданов сейчас же сорвется с места. Лев тяжело втянул носом воздух и выпустил его еще раз. Еще медленнее, еще дольше.

– У нас сейчас меньше людей в фирме, человеко-часы ценятся больше, поэтому… – принялся было объяснять Богданов, но замолчал. Он был готов растерзать Горячева на месте, прибить к стенке и научить наконец хорошим манерам, а еще той простой мысли, что со Львом столь безапелляционно обращаться не следует, – но выходило только надуться, как сытый сыч, и смотреть сначала на бесстыжее лицо, потом на пакет. Вот кто на самом деле мог из Богданова вить веревки. Не Валентин со своей многолетней подготовкой и капканом на каждом углу, а маленький засранец Антон. Лев покачал головой, скрестил руки на груди и обреченно – перед собственным бессилием – выдохнул: – В следующий раз я тебе просто надеру уши, ясно? Нельзя так делать, не в такой момент. Они там тоже работают до срыва, все сейчас так работают. И вообще я в форме.

– Нет. Они хотя бы спят. Ездят домой. Я проверял. Каждый день, – нахмурился Антон и опустил голову. – Ты можешь положиться на нас, Лев. На меня… Ты мне живой и здоровый нужен. Если я что-то и могу сделать еще, то только это. Я же понимаю, что не уговорил бы тебя по-хорошему. И что один этот день тебя не исправит. Но хотя бы сегодня ты наберешься сил. Чтобы бороться и победить.

– Что значит, что один день меня не исправит? – возмутился Лев. – Меня и не надо исправлять. – Он хотел бы еще сказать, что и так победит, но не был в этом уверен. На душе шевельнулся неприятный осадок. И еще один – когда Богданов вспомнил, что стоит только в нижнем белье. Пришлось все-таки взять у Антона пакет, отобрать мобильник и спрятать за спиной.

– Ты не бережешь себя. А я обещал Елене. Да и даже если бы не ей… – Горячев шумно вздохнул и почесал локоть, а затем медленно выскользнул и из второго ботинка. Он неловко и зябко поджимал пальцы на ногах, мялся еще какое-то время. Только спустя мгновение, за которым пришло горькое смирение, Антон развернулся в сторону кухни. – В общем, я пойду, приготовлю завтрак, пока ты умываешься и все такое… Ты останешься?

Богданов неопределенно повел плечом, круто развернулся и ушел в комнату. Там он окончательно смирился с тем, что опоздал и его делами руководил все это время Антон (конечно, очень смышленый, но очень яростный), пережил отложенный страх, что Валентин мог позвонить и напороться на того же Горячева, успокоился и отдышался еще несколько раз. Лев никогда не выходил из себя, но в свете последних событий, ему казалось, что всю свою хваленую дерзость и легкость в делах он растерял. Действия стали тяжелыми, свинцовыми, мысли – истеричными и бесполезными. Богданов лишился главного – уверенности. Вместе с ней пропала и изысканность, акулья грация в мире большого бизнеса. Лев твердо решил, что так дальше продолжаться не может.

Так и не одевшись, Богданов сначала позвонил Елене и узнал текущие новости, выдерживая колкие насмешки сестры и пообещав совершить кровную месть; наиболее полную и кропотливо собранную информацию получил от Романа; извинился перед всеми несколько раз. Перед важными лицами Льва уже оправдали коротко и просто – «заболел». Он переоделся, умылся, забрел на маленькую – по его ощущениям и привычкам – кухоньку и обнаружил там Горячева. Тот грустно стоял у плиты, опустив голову, и в этот момент Богданову стало даже стыдно за свою реакцию на пусть и агрессивную, но заботу. Лев тихонько подошел сзади, уткнулся носом в загривок, вдыхая вместе с ароматом любимого тела запах свежеприготовленного омлета. Руки сами собой легли Антону на талию, поползли под живот ленивой сытой коброй. Богданов прижался, бесконечно мешая процессу. Полминуты Горячев упрямо хранил самообладание, но после кофейник, за который он едва схватился, неосторожно дрогнул, и коричневые брызги упали на кухонную тумбу возле чашки.

– Лев.

Антон был бесконечно уязвим перед желаниями своего тела – и в первую очередь перед Богдановым. Одно это доказывало, что в нем нет обиды или злости, что он понял – никто никуда не уйдет – и успокоился. Ухмыльнувшись, Горячев осмелел и легонько ударил Льва по рукам, чтобы закончить начатое, никого не облив от переизбытка чувств. На столе аппетитно выстроились две тарелки, две полных чашки.

– А еще будет мороженое на десерт. С бананом и горьким шоколадом. Тебе сейчас полезно, – важно заявил Антон, покачиваясь в объятиях Льва и не спеша садиться. Словно телесное соприкосновение было для него дополнительной гарантией, якорем. Или просто компенсацией всех упущенных мгновений близости. Богданов зацеловал Антону висок и ухо перед тем как окончательно отступить.

– Хозяйственный ты у меня, – усаживаясь за стол, хвалил Горячева Лев. Богданов и голову подпер, глаза сощурил, улыбаясь только ими и все Антону. Тот смущенно и радостно глядел в ответ. – Ну что, реабилитолог Горячев, каков диагноз, каковы ожидаемые процедуры?

– Правильное питание, постельный режим, легкие физические нагрузки, – отчеканил Антон с самым серьезным и значительным видом. И даже набитый рот не помешал быть убедительным. – Опционально – часовая прогулка вечером, совместное приготовление обеда и ужина, вечер кино… Главное, чтобы положительных эмоций было как можно больше. Отдохнуть нужно так, чтобы хватило на всю неделю. Потому что лечим мы хронический трудоголизм с осложнениями в пользу переутомления, – тут Горячев особенно важно звякнул вилкой о край тарелки. Богданов ощутил, как дрогнули пальцы, желая смять под собой балагура.

– А можно только постельный режим с редкими перерывами на еду и воду? Я вообще непослушный пациент, вам следует придумать систему наказаний, но я бы не советовал. Такие вещи только забавляют и провоцируют меня, – вкрадчиво сообщил Лев, закладывая омлет за щеку. – И вообще кто мне поставил такого симпатичного врача, я не знаю? С таким хочется лечиться только одним способом.

– Лечиться хочется? Вы ведь столько процедур пропустили со своим трудоголизмом, Лев Денисович… Вам должно быть стыдно, – Антон цокнул языком. Ненадолго он умолк, прервался на еду. Вот только пауза эта никак не смогла бы отвлечь от беседы, ведь Антон ел просто чертовски вкусно, с особенным шармом облизывая пальцы после того, как отправлял в рот кусочки вымоченного в яйце хлеба. У Богданова перехватывало дух. Похоже, Горячев не собирался ограничиваться одним комплиментом, вступая в эту игру. – Так или иначе, сперва нам придется провести повторное обследование, чтобы оценить ваше состояние. А там мы уже посмотрим, какой курс назначить…

– Глянь, какой важный, – усмехнулся Богданов. Еда медленно исчезала в тарелке. Лев соскучился. И только теперь осознал, насколько сильно, насколько долго он отказывался от связи, что завоевывал упорным трудом. Здесь впору засмеяться, ибо сперва – Лев внезапно осознал – труд-то был ручной. «Прямо эволюция от обезьяны к человеку в одну рожу. Сначала была палка в руку…» – Богданов давил усмешку, пытаясь вернуться к разговору и оторваться от порочных мыслей: – Мне раздеться, доктор?

– Сперва лекарство, – ловко увильнул Антон. Он забрал посуду, а затем выставил перед Львом в мисочке мороженое с крупно нарезанным бананом и щедрой горкой тертого шоколада, которое заранее отложил в холодильник. Но сев за стол, Горячев неожиданно прыснул со смеху, разрушив образ серьезного медицинского специалиста. Встретив недоумевающий взгляд Богданова, он пояснил: – Я сначала хотел сервировать так: типа целый банан и два шарика мороженого в этой стружке… Мол, чтобы сразить тебя наповал, если ты продолжишь злиться… Но ты либо меня перевоспитал, либо я просто поимел наглость. Ну, что вкус моей стряпни – достаточное условие, чтобы поразить шикарного делового мужчину.

– Ты мой семиклассник, – нарочито сурово выдохнул Богданов, размазывая мороженое по тарелке ложкой. – Но вообще, доктор, это не лекарство. Лекарство содержится в других шариках, точно вам говорю. От него мне постоянно легче.

– Богданов… – Антон все никак не мог успокоиться – прятал лицо в руках. – Ешь, пожалуйста, просто ешь! А потом тебе будут и шарики, и суспензия, и что там еще дают больным… Но это – для нервов. Я старался! Ну, оцени, пожалуйста, что я все-таки нарезал его…

Отсмеявшись, он взглянул на Льва. На щеках пылал румянец, а в глазах – сиюминутное счастье. Антон рукой взял со своей тарелки кусок банана, обильно измазал в подтаявших белоснежных сливках, вывалял в шоколаде и, перегнувшись через стол, с восторгом ребенка протянул к самым губам Богданова. Тот принял, сначала зацеловав пальцы, и с аппетитом зажевал.

– Вкусно, – щурил глаза Богданов. – Ты у меня прекрасен. Даже банан порезал! Я прямо поверить не могу до сих пор, что под коркой мелкого засранца пряталось такое сокровище. Хочется думать, конечно, что это на тебя я так повлиял. Но, боюсь, и без моего вмешательства там все было прекрасно.

– Ты – самое яркое событие в моей жизни, – улыбнулся Антон. Он смотрел на руки Льва, но после яркого всплеска света в глазах начало скапливаться нечто тяжелое, теплое, мрачное. – Во всех смыслах. А еще я понимаю, что сейчас трудное время, но если бы ты чаще приезжал… Неважно, здесь быть или у тебя дома. Я боюсь, когда ты не отвечаешь или не возвращаешься, Лев. Когда за тобой ходит по пятам человек, способный калечить. Ломать судьбы. Который… моральный урод просто.

Горячев выдохнул и крепко стиснул пальцами чайную ложку. Даже в этой кухне, полной мира и уюта, сотканного из множества домашних ароматов, от одной ненавистной мысли он выглядел так, будто при необходимости вынет врагу глаза. Но наваждение пропало, как не было. Плечи Антона опустились, он успокоился, встретил Льва виноватым взглядом и сразу же загладил свой срыв прикосновением ноги под столом.

– А еще мне нравится, когда ты на меня смотришь, – перескочил Горячев назад к признаниям. – У тебя такой взгляд…

– Мне нравится на тебя смотреть, – честно ответил Лев. Он не хотел допускать в этот теплый мир и одной мысли о черных злодеяниях Валентина. Отчим был похож на незваный мороз в середине весны, который прибивает всю растительность, все посевы, все первые труды человека и природы. Отрадно было знать, что они с Антоном – Льву хотелось в это верить – и их чувства стали уже более сильным и зрелым организмом. Ложка звякнула о дно тарелки, и это отрезвило; сознание выскользнуло из лап воспоминаний и треволнений. Богданов выдохнул, продолжил: – Я очень живучий. От меня не так просто избавиться, даже если ты сам этого захочешь, Горячев.

Лев поднялся, чтобы обойти стол, за которым они сидели, и в следующую секунду придвинул ближний к Горячеву стул еще теснее, уселся рядом. Зажал несчастного в углу, задышал горячо Антону в висок, ткнулся носом в волосы. Вновь ожили руки, хитро и быстро забираясь под белую майку, тесно жмущуюся к идеальному телу. Так тесно, что Льву стало даже завидно, и он жадно смял ткань в кулаке и потянул Горячева на себя, прихватив зубами за ухом. Вот он – живительный источник, дарующий силы уставшему путнику. Лев исступленно касался губами и чувствовал, как наполняется решимости бороться, как переворачивается все внутри от досады, что Валентин крадет своими действиями не только имущественную часть, не только фирму, но и время. Их общее с Антоном время.

– Тогда смотри на меня, – шепот Горячева растворялся в потоке мыслей, а необыкновенно теплое, сильное, отзывчивое тело поддалось каждому жесту, каждому мановению рук. – И живи… Долго, как можно дольше… И береги себя… Я ведь не хочу пережить тебя, Богданов.

Антон почти зло вцепился Льву в волосы. Он умел дарить нежность под маской агрессии и грубости. Любить, набрасываясь с кулаками. Просить ласки, плюясь матом и пошлостью. Защищаться, стыдясь своей нежности, – но не врать. Горячев все еще был предельно честен и прямолинеен, даже если не мог выразить словами то, что хотел сказать. Потому когда он вдруг поднялся и сел уже Льву на колени, тот услышал в крепком захвате бедер: «Мое». Когда сорвал с себя футболку и требовательно толкнул лицом к своей груди, объявил: «Твой». А когда через мгновение Антон сбился в дыхании и тихо застонал, когда затрепетал в ладонях, закипел разогнанной молодым влюбленным сердцем кровью, Богданов понял в этом: «Бери».

Лекарство подействовало. К концу дня Лев чувствовал себя до безобразия уставшим, но в равной степени счастливым и спокойным. Планы Антона он, как полагается настоящему плохому пациенту, все до одного порушил: прогуляться по вечерним улочкам они не успели, потерявшись в стенах квартиры на несколько часов да распалив собственную кожу и воздух вокруг до безобразия; ели урывками, каждый прием пищи завершая поцелуями вместо десерта; «повторное обследование» закончилось тесной пляской тел, яростными стонами и нескладно оброненными в котел чувств Богдановскими «тише». Даже простое столкновение в коридоре, сопровождаемое шаловливыми тычками и шутками, обратилось в страстные искры, а за ними пожар – секс. Они с Антоном были похожи на два куска кремня, которые при столкновении высекали яркие отблески над сухой травой в истлевшем под июльским солнцем лесу. И чем больше их раскачивали обстоятельства, тем сильнее выходил удар, тем ярче вспыхивали чувства, тем сложнее становилось тушить голодный огонь.