Текст книги "Слепое пятно (СИ)"
Автор книги: Двое из Ада
Жанры:
Прочие приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 49 страниц)
Потом, представь себе, я на совещании. Вокруг люди, приглашенные компанией акционеры. А за моей спиной вещает не презентация на тему повышения производительности, а снятое им порно, – Лев бесцветно усмехнулся, ударив кулаком по подоконнику. – С моим участием. Со мной, смотрящим в камеру. Тогда все стало понятно. И то, что меня не любили, и то, как отвратительно унизили, и то, что отчим платил ему все четыре года наших отношений. О моей ориентации узнала вся бизнес-коммуна города, где я жил. А тогда это было все равно, что прилюдно изваляться в дерьме. Причем не в своем, а в чужом.
Антон, около половины рассказа стоявший в прежней позе, тут вдруг шевельнулся. Лев услышал, как он оторвался от тумбы и тихо подошел ближе.
– Моя любовь оказалась той еще тварью. Когда он отыграл роль, отчим его, как и все на своем пути, решил растоптать. Чего бы не растоптать сына прямого конкурента, верно? Так и случилось. Свою разрушенную жизнь он – зазноба – мне не простил. Ну и окатил нас с Еленой кислотой, когда мы собирались бежать из города. Хотел плеснуть прямо в лицо, но Лена оказалась быстрее и закрыла меня руками. Правда, вот, теперь, как вечное напоминание – ее перчатки. А у меня шрамы на плечах и груди. Помнишь, говорил? Хочешь, покажу? А то ты ж не веришь мне теперь.
Лев замолчал, переводя дух. Сердце стучало прямо в голове и воздуха не хватало, спертые легкие им просто не наполнялись. Богданов расстегнул пару верхних пуговиц, отодвинул ворот рубашки и повернулся. Антону в глаза он не смотрел, смотрел в ноги. Шрамы навечно застыли на коже в виде небольших темных и светлых капель. Рука Горячева дрогнула, поднялась. Медленно, словно боясь обжечь или обжечься, подобно той же кислоте, ладонь легла Богданову на плечо.
Антон молчал тоже. Не мог найти слов. Он сухо сглотнул, а пронзительные глаза бегали по лицу Богданова – в поисках неискренности или с какой-то другой мыслью. Горячев дышал совсем тихо, но жар сострадательного прикосновения нес в себе больше смысла, чем принес бы любой ответ.
– Мы сбежали, украв у отчима кругленькую сумму. Сбежали из больницы, потом из дома, из города, осели в Питере и… Первое время не ходили, а крались. Когда все остыло, а Елена осознала боль своей утраты, у нас случился неприятный разговор. Ей и ранее попадало из-за моей ориентации, но здесь… Она попросила меня больше никогда не встречаться с мужчинами. Будто это так просто, раз! – и выключил потребность. Хорошо бы, если так… Но я согласился. Пообещал, ведь она была единственным близким мне человеком, который не предал. Воровал ради меня. (Деньги я, к слову, вернул…)
Так прошел год. Два. Мы, получив множество знаний об уходе, о средствах для кожи, о том, насколько косметика бывает неправильной, дошли мыслью до своего дела. Организовали. Дело пошло… Я, как и любой нормальный мужик, уже тогда на стену лез, но боялся. Боялся довериться, боялся, что найдут, всего боялся. Был как загнанная в угол скотина на скотобойне, все ждал, откуда выстрелит. Мы построили резиденцию… И я организовал терапию. Так мне не приходилось строить отношения, но я получал сексуальную разрядку. Я очаровавылся, я обманывался, но находился в безопасности. Я полностью рулил процессом, ведь после того… Той ситуации мне очень сложно спать и общаться с кем-то, если он не уязвим. Так и пошло. У меня были правила, которых я придерживался. Ко мне люди приходили со своими фантазиями, я их реализовывал, все оставались довольны. Но потом появился ты, засранец. Сначала на собеседовании, где я не мог глаз от тебя оторвать настолько, что лишних нулей написал, – Лев тепло усмехнулся. – А потом на почту пришло фото, потом ты на терапию приперся. Я уверял себя, что справлюсь, но с тобой все покатилось в Ад раньше, чем я смог себе в этом признаться… Я решил тебя запугать, чтобы ты сам уверился в том, насколько я ужасный, и ушел. Ты не пугался. А потом сам не заметил, как ради тебя засветился даже в СМИ, хотя держал свою личность так долго в секрете. Я боялся, что найдут. Что все отберут, что узнают, что засмеют… А теперь я боюсь только того, как я поступил с тобой. А я был ужасным. Обижал, – Богданов подался вперед, хотел дотронуться… И дотронулся, погладив костяшками пальцев Горячева по плечу. Тот сперва окаменел. Но Лев видел, как от малейшего движения руки по одежде оживает бледнеющая в холодном кухонном свете кожа. Как приподнимается пушок на шее. Антон был взволнован. Боялся. Напряженно думал о чем-то. Хмурился…
– Садись… – тихо выдал Горячев наконец совсем севшим голосом и, шмыгнув носом, медленно отстранился. Богданов с тяжелым сердцем смотрел на него. Ковыряться в старых ранах было неприятно, трудно, странно и больно. Но Лев смог. Смог впервые рассказать свою историю, довериться. Чай оказался на столе, а Горячев рухнул на табурет первым, да так тяжело, словно исповедью Льва его придавило. Он крепко сцепил руки в замок на столе, посидел, потом хлебнул горячего, выдохнул. Губами шевельнул – хотел что-то еще сказать. Передумал.
– Это меня не оправдывает. Моя история. Я это понимаю, Антон, – Лев медленно присел. – Я просто хочу, чтобы ты понимал, зачем… Не искал причину в себе. Потом уже, когда между нами что-то произошло, мне было страшно сломать это. Признаться. Как бы это выглядело? «Ой, Антон, прикинь, я мужик и твой начальник?» Сейчас, конечно, не лучше… Поэтому, если хочешь кричать – кричи. Хочешь, можешь стесать об меня все кулаки. Что хочешь, – Лев вцепился в Горячева взглядом утопающего. Самое страшное, что он сейчас мог бы пережить – это высмеивание. Поэтому теперь Богданов смотрел, искал в чужом лице язвительные нотки. Но их не было.
– Когда ты сказал, что отчим думал, что ваша мать вас ему подарила… Что это значит? – глухо спросил Антон.
– Это значит, что если ты не нужен собственной матери, кому ты вообще нужен? – Лев зачесал светлые волосы назад, невесело усмехнувшись. – Она это сделала обманом. Кажется, за нас он получил какую-то часть ее денег. За то, что усыновил нас. Потом она пропала в Америке. Вроде как, сменила имя… Вот он и считал, что купил нас. «Подарила». «Подбросила». «Ваши жизни ничего не стоят, если бы не я»… Сейчас, оглядываясь назад, я с ним в чем-то согласен.
– Это не так, – поморщился Горячев, а во взгляде его на секунду мелькнула настоящая ненависть. И стихла. – Любая жизнь… – он не договорил. Запнулся. Но вот – снова хлебнул чаю и погладил собственные руки – от плеч и до запястий, – будто сбросил какой-то груз или, вернее, снял с себя что-то. Броню, которая делала позу жесткой, а лицо – каменным. Антон привалился спиной к стене, потер лоб. В блуждающем взгляде вспыхивали и угасали злость, жалость, усталость, вина, боль, еще что-то… Горячев осматривал стены, шкафчики и потолок, микроволновку и грязную посуду в раковине, стеклянные часы над дверью, плотные темные жалюзи и россыпь магнитов на холодильнике – словно пытался зацепиться за знакомое и старое, найти свой якорь, найти ответ и план. Но всякий раз находил только Льва, который со всей своей наглостью сел в самом центре картины. Все линии, которые проводил Антон в пространстве, пересекались на нем. – Мне очень жаль. Правда жаль. И я… Ни хуя не понимаю, что мне делать, Лев. Я и так не знал… Но решил хоть что-то, чтобы все стало, как раньше. Это так не работает. Ничего не получается… А еще когда ты там сутками на улице… Ты мне, блядь, все сердце вытрахал…
Точка. Взгляд Горячева остановился на Льве. Он не винил – это было не обвинение. Скорее, вопрос. Что теперь? Как правильно? Чего ты хочешь сам? Богданов, казалось, только сейчас выдохнул. Все, он пробил стальной занавес, сломал пропасть непонимания между ними, и все существо обратилось к Антону. Лев положил раскрытые ладони на стол, протянул их к Горячеву поближе. Улыбнулся.
– Дай руки, – он пошевелил пальцами. – Пожалуйста.
Антон замешкался. Он посмотрел на Льва беспокойно, но все же решился – выправился на своем месте. Пальцы коснулись пальцев. У Горячева они были теплыми и влажными, расслабленными, но все же мелко подрагивали. Прокрались чуть дальше, легли в ямочки, в которых пересекались десятки значащих что-то – или не значащих ничего – линий. Чем крепче, чем полнее становилось это сближение, тем больше меркли глаза напротив под тенью ресниц. Когда Антон отдался рукам Богданова целиком, веки его сомкнулись. Лев обнимал чужие пальцы своими, собирал их в ладонях, нежно гладил запястья. Казалось, что время остановилось, мир померк и в нем ничего не осталось, кроме них двоих. Лев сначала не спешил, иногда останавливался и исступленно кружил подушечкой большого пальца по коже. Затем оплетал змеей, складывал руки в замки, раскрывал обратно. Все было дозволено. И было в этом единении нечто такое, за что Лев продал бы весь белый свет.
– Не сопротивляйся мне, – выдохнул Богданов и потянул Антона на себя, чтобы, прежде чем тот опомнится, ткнуться измученной от дум головой в руки. Их разделял стол и бояться Горячеву было нечего. Лев прижался лбом, губами, горячо выдохнул и закрыл глаза. – Прости за вытраханное сердце. Мне тоже казалось, что ты там веселишься без меня, было обидно. И за все, что было, тоже прости… За все это. Ты мне нужен, Антон, – Лев крепче стиснул руки Горячева, будто кто-то или что-то могло отобрать у него единственное в жизни сокровище. – Я все для тебя сделаю. Мне тоже жаль, что я превратил лучшее, что есть в моей жизни, в цирк одного актера. Изуродовал. Избил. Замучил. А ты все стерпел…
И снова – тишина. Богданов слышал только одно: как часто Горячев дышит. Чувствовал только одно: как бьется пульс в его жилах. Антон не отстранялся, но странное напряжение поселилось в его оживших, разогревшихся, сильных руках. Он вдруг двинулся. Провел кончиками пальцев по вискам. Погладил, потрепал ладонями затылок. Высвободившись, зашел на шею, пролез под ворот. Снова наружу – на плечи. На макушку – разметал волосы. Звякнули чашки, когда Горячев поднялся из-за стола. Но Богданов никак не успел бы даже повернуться; он уже был захвачен, лицо обдало запахом мокрой одежды, почти выветрившегося древесного парфюма… Антон стоял над ним. Настолько близко и в таком ракурсе он не был рядом никогда. Лев преисполнился тревоги, страха и приятного физического волнения. В голове билась одна мысль: «Переборщил». Богданов попытался подняться, чтобы ретироваться с места преступления, поехать домой, обдумать все. А проще – сбежать. Но ему не дали сделать и шага в сторону. Табурет улетел из-под ног одним верным пинком, уступая дорогу Горячеву. Отчаянный взгляд его мигнул раз совсем близко. И скрылся.
Антон должен был растерзать Богданова. Возможно, избить – теперь уже без свидетелей. Возможно, выговорить, что еще тот вытрахал, помимо сердца, воспользовавшись незаслуженным доверием. Однако ярость Горячева в этот раз закончилась на ударе ладони в стену, а следом за ней был только несмелый, дрожащий, как первый вспыхнувший от случайной искры язычок огня, поцелуй. Антон прижался к губам Льва и замер на секунду. Пробовал. Ждал. Оторвался – приник еще раз. Простое осознание упало камнем в желудке: целовался Богданов впервые за долгие годы. Губы ломило от той крохи ласки, которая внезапно обрушилась на него. Многолетнее одиночество стиралось под этим прикосновением, исчезало под пальцами Антона, испепелялось его словами… Богданов хотел больше, но не знал, как взять это, когда брать и сколько может унести. Даже то, что ему доставалось, простреливало колени, и невозможно становилось удерживаться на ногах. Он ожил, смял губы Антона в поцелуе, опустив руки на талию и медленно прижав к себе. «Мое» – читалось в напряженном движении ладони по спине. То же прорастало в объятии, когда рука Льва стиснула мокрую футболку.
Внезапный стук в дверь оглушил Богданова. Он оторвался, прислушался. Настойчивый звук повторился.
– Ждешь кого-то? – спросил Лев, машинально прижав Антона еще немного. От его одежды становилось холодно.
– Нет. Может, соседи или впаривать что-то пришли…
Горячев вздохнул и, выпутавшись из рук Льва, выпрыгнул к двери, а кухню прикрыл. Будто это пришел участковый, а хозяин квартиры прятал у себя живой груз запрещенки… Богданов видел сквозь узкий проем, что Антон сперва надолго прилип к глазку. И все же через несколько секунд, ничего не спрашивая, открыл. За его спиной никого не было видно – точно так же собственную квартиру Горячев заслонил грудью.
– Что ты здесь?.. Блядь…
Антону на плечо легла дрожащая рука. Тот, кто был за ним, покачнулся, схватившись за Горячева. Лев вынырнул из укрытия, чтобы лучше слышать.
– Привет, Горячев, – сказал незваный гость и Лев узнал в голосе Романа. Тот стоял неровно, а на его лицо легли неестественные тени. – Я тоже тебя терпеть не могу, но мне плохо…
– Ебаный в рот… – выдохнул Антон. Дверь открылась шире. Он отошел, пропуская Романа внутрь. – Что с тобой сделали? Что происходит?
Сисадмин, шатаясь и придерживая стены, чтобы они не рухнули на него, переступил порог квартиры. Его лицо больше походило на картину взбесившегося импрессиониста; черные разводы украшали бледную кожу, желтые и зеленые пятна напоминали о более старых ударах, левый глаз заплыл и, хоть и был скрыт темной челкой, вызывал неприятное ощущение в животе. В голове Богданова истерично заметалась мысль, что за дверью находится тот, кто разукрасил Романа. В три прыжка он преодолел расстояние между кухней и входной дверью, захлопнул ее, вырвав из рук Антона и аккуратно посмотрев в глазок – никого не было. Тишина. Пролет пустой. Облава? Его ждут на улице?
– С-с-с-с-с-сука, и этот уебок тут, – выплюнул Роман, а единственный чистый глаз налился кровью от ненависти. – Из-за тебя, урода, все, Богданов. Антон, вот нахуя ты… Надо было увольняться, идиот, когда я еще пропал… Кретин…
– Тихо! – рявкнул Антон и тут же встал между Львом и сисадмином. Но замолк. Он был напряжен и явно готов к драке. В глазах, то и дело оглядывающихся на Богданова, читались смятение и страх, подавленные обязанностью что-то решать. – Тихо. Давай… Давай разувайся, ладно? И сперва ты расскажешь все. На этот раз…
Но Роман ничего не слышал. Споткнувшись, он влетел плечом в стену и сполз на пол, оставляя за собой на обоях мокрый след. Богданов метнулся к окнам, выглядывая на улицу и опуская жалюзи. До ушей доносилась барабанная дробь дождя, машина Богданова стояла на своем законном месте, во дворе зияла привычная для шторма пустота, ветер гонял вырванные из пастей урн бумажки. Лев выдохнул. Было похоже, что сисадмин пришел один. Тем временем за спиной набухала истерика: Роман смеялся и рыдал одновременно, обняв колени и крепко прижавшись к ним животом.
– Сука, я все потерял, Горячев, совсем все… Мне некуда было идти даже… А ты с этим… Идиот, он и у тебя все отберет. У этого урода хвосты, такие хвосты… это пиздец, Антон, там схема…
Лев обернулся, уставившись на Романа. О какой схеме ведется речь, он не понимал, но четко чувствовал, что за своими романтическими переживаниями упустил самое важное – оставаться с холодной головой.
– Антон, неси воду. У него истерика, – сухо скомандовал Лев, опустившись на колени перед Романом. Тот вздрогнул, увидев лицо Богданова, только громче зарыдал. Антон побежал тут же. Громыхнуло что-то на кухне (Горячев поскользнулся или споткнулся), но меньше чем за минуту он уже сидел рядом на корточках, а у Льва в руке была большая кружка с прохладной водой. В остекленевших зрачках Антона мутнели прорвавшиеся сквозь плотную заслонку воспоминания, а вместе с ними – угрызения совести.
– Ты знаешь, о чем он говорит? – мрачно спросил он, обращаясь уже к Богданову. Несложно было догадаться, о чем Горячев думал. Не мог не думать. Лев сам рассказал историю; сам признал, что против него ведется корпоративная война. А теперь на руки Антону свалился человек, который уже помешал ему однажды спать спокойно, и выглядел этот человек так, как не пожелаешь в здравом уме никому, и говорил вещи, которые ни от кого не ждешь услышать.
– Нет, я не знаю, о чем он, – честно соврал Богданов. Всех деталей он действительно не знал. Знал, что боится слежки, и верил, что ему могут хотеть отомстить. Но не верил, что это обрело бы масштаб угрозы жизни… Лев залез в карман брюк, выудил оттуда свою пластиковую коробку из-под жвачки и насыпал в руку горсть таблеток. Сунул их сисадмину: – Пей.
Роман мотнул головой, отказываясь.
– Пей или я затолкаю тебе их сам, – пригрозил Лев, схватив сисадмина за лицо и нажав на щеки, чтобы тот открыл рот от боли. Так и вышло. Богданов засыпал ему таблетки, потом залил водой, потребовал проглотить. Освободившись, Роман завыл тише, пряча лицо в коленях.
– Нам с твоего телефона поступали смс, ты с нами лично говорил, прислал официальный больничный… – начал Лев. Он словно оправдывался перед Антоном в том, что не был немым наблюдателем ситуации. На деле Лев знал, что был. – Я предчувствовал, но…
– Тебе насрать на всех, кроме себя и денег. Признайся уже, Богданов… – невесело усмехнулся Роман, мелко вздрагивая. Таблетки в пустом желудке начинали действовать, ибо иначе так быстро седативное просто не схватилось бы. – Меня держали. Кто-то… Тот бугай, Антон видел… Но им кто-то платит, кто-то нанял.
– Ты знаешь, как его зовут? Хотя бы этого… Того, – вздохнул Горячев, поджав губы. Он, похоже, очень старался держать в узде эмоции – как свои, так и чужие. Задавал только те вопросы, на которые мог услышать конкретные ответы. – Если у нас будут хоть одно имя, мы наверняка сможем найти заказчика. Сможем же?
Снова обратился ко Льву. Вера, неверие, мольба… Словно Горячев знал, что тот не сможет отказаться. Богданов медленно выдохнул.
– Сможем, – честно соврал он снова («А скорее всего нет…») и обратил свое внимание к Роману.
– Глеб… Но я не знаю фамилии. Я ему передавал информацию. И… Мне с ним приходилось, – Роман оборвался и всхлипнул. Он пытался собраться и перестать расплескивать чувства, но у него не выходило. На разбитом лице четко отпечаталось отвращение, сисадмин подавил рвоту, закрыв рот рукой. – А потом Горячев нас запалил. И вы поменяли охрану. Они решили, что я слил, что они за вами следят, поймали меня и… Я сбежал…
– И сколько? – выпалил Лев. – Сколько уже следят?
– Полтора года… только со мной сотрудничают…
Богданов сам не понял, как подскочил на ноги, сцепив руки на затылке в замок. Полтора года – это не неделя. Это не месяц, это долгая и фундаментальная, хорошо организованная махинация. Лев понимал, что такое не делается просто так без личного мотива, но все еще, метаясь от стены к стене, надеялся, что ошибается. Что накручивает себя. Что это просто жесткая конкуренция в условиях стремительно развивающегося рынка. «Полтора года», – звенело в голове, как после оглушения.
– Давай ты пойдешь умоешься, ладно? Для начала… Ты молодец, парень… Ты молодец… – Антон медленно поднялся и, прихватив Романа за плечи и руки, поставил на ноги. – Мы сейчас никуда не спешим, а тебя нужно привести в порядок. И отогреть, и… И мы что-нибудь решим, но если уж моя квартира превратилась в бомбоубежище, – Горячев снова нервно взглянул на Льва, – я хочу, чтобы у меня хотя бы раненые солдаты на проходной не валялись.
– А почему ты не говорил? – остановился вдруг Лев, вцепившись пальцами в плечо сисадмина. Роман захрипел и отстранился, оправдавшись тем, что там были ушибы. – Почему за все это время ты просто не пришел ко мне и не рассказал, блядь?
– Кому? – засмеялся Роман. – Товарищам без имени и прошлого я должен был рассказать, что мне угрожают? Что манипулируют имуществом и личными отношениями? Что угрожают мне и моему, – сисадмин споткнулся, и его взгляд упал в пол. – Они и его подкупили… Я думал, они могут разрушить его бизнес, а он уже два года как куплен ими… Я полтора года ебался ради любви, сливал вас чуваку, который за это получал деньги… Он меня и скрутил… Он меня и скрутил…
Льву ударило под дых. Он все это уже видел. Видел этот почерк, видел такую манеру слома, видел, как это работает. «Это совпадение», – уверял себя Богданов, метаясь по квартире Горячева, пока тот успокаивал новый виток Романовой истерики, переодевал и приводил в порядок. Богданов написал Елене и сообщил о ситуации. А совсем скоро его пробило током осознания, ведь теперь у него было нечто важное, что бросить просто так он действительно не мог.
– А Горячев, – вырос над Романом Лев, когда тот уже сидел на кухне, прикладывая к лицу пакет с заморозкой. Антон копошился в спальне и не слышал разговора. – Ты рассказывал о нем, они знают?
– Нет. За это и получил. О нем я ничего не сказал, Лев, – вздохнул Роман. – Я думаю, ничего.
Отпустило. Богданов преисполнился благодарностью к Роману и готов был бы его зажать в объятиях да расцеловать, если бы тот теперь не был ходячим больным местом. С другой стороны, Лев не ведал, сколько таких информаторов было в его фирме, что и как давно знают эти люди. В конце концов, если среди охраны были подобные доморощенные шпионы, то они все давно слили.
– Я бы на твоем месте не сближался, Денисович… – подал голос Роман, кивая на проход в спальню. – Это какая-то твоя война, на которой уже слишком много пострадавших…
Лев смолчал, поджав губы.
– Начнешь прятать, все будет слишком очевидно.
– А если уже очевидно?
– Это про твою терапию? – усмехнулся Роман. – Тебе повезло, что там много человек было. Теперь неясно, кто-то из них твоя пассия или ты просто блядь.
Богданова поставили перед нелегким выбором: начать прятать свое маленькое сокровище, тем самым подвергнув его опасности, или уйти. Но последний вариант тоже ничего не гарантировал. Когда он поймал Горячева на выходе из спальни, у Льва разорвалось сердце. Он только получил, только взял в руки, только прикоснулся, как все рассыпалось прахом. И его слабое чувство, маленький росточек которого едва поднял голову над землей, подвергся арктическому холоду обстоятельств.
– Я поеду, – констатировал факт Богданов, тоскливо взглянув на Горячева. – Пускай Роман побудет у тебя до завтра, ничего? Я найду, куда его определить… Ладно?
Антон, едва воспрявший духом, замер напротив. Он держал в руках еще пару сложенных вещей и, видно было, уже приготовился каким-то чудом разместить у себя на ночь двоих – но без нужды.
– Ладно. Можно до завтра. Может, больше. Я все понимаю… Позабочусь о нем, – взгляд Горячева был твердым. – А ты? С тобой все будет хорошо?
– Да, – кивнул Лев. А хотелось отрицать и приговаривать, что без Антона ему хорошо не будет в любом случае. – Попробую понять, что происходит. Я буду, – Богданов судорожно вздохнул, дернул рукой в желании погладить, дотронуться, сдаться своей слабости, – тебе писать. И ты мне. Обязательно, слышишь? Если что-то случится, сразу звони, и я прибуду в кратчайшие сроки…
Антон кивнул. Он хотел было что-то ответить, но в итоге только стиснул челюсти. Зато потом, когда Лев оделся, вдруг крепко взял его за локоть… Это была одна секунда. А в секунде – буря. Горячев буквально вытолкал его за дверь, не прощаясь. Повернулись замки, и остался Лев один на холодной лестнице, пропитавшейся запахом кирпичной пыли и сырости.
========== XX ==========
6.04-7.04. Страхи
Антон отошел от окна. Нет, это была уже даже не страшная сказка. Говорят, родившийся в апреле – всю жизнь дурак; вот и чувствовал Горячев себя не меньше чем полным идиотом, очнувшимся в комедии абсурда и не знающим, как оттуда выбраться. Беда была в том, что абсурд зачастую скрывал под своей нелепой оболочкой некую мощную проблему неразрешимого характера. Последняя надежда – в литературном анализе Антон не был силен еще в университете, а потому оставалось лишь верить, что и в своих аналогиях он ошибался.
Не прошло и пяти минут с того момента, как машина Богданова выехала с улицы, а Антон уже вытащил телефон. С каждым днем тот все сильнее и сильнее плоховал, реагируя на прикосновения пальцев к ранам-трещинам болезненной дрожью экрана.
«Видел лицо Романа? Если не будешь отвечать на мои сообщения и писать сам – я найду тебя и ты будешь выглядеть так же», – в сердцах написал Горячев. Страшно болела голова. Он всегда хотел быть сильным мужчиной – железным, яростным, непоколебимым. Но от того, что происходило с конца прошедшего месяца, все сильнее хотелось просто упасть на пол и выть. На переживания и на их осмысление сил уже просто не оставалось.
Когда Антон увидел Льва еще днем – понял, насколько все серьезно. И как бы ни противоречивы были мысли и чувства, а смотреть на человека, которого сначала хотел призвать к ответу, потом оттолкнул, испугавшись возможной правды о себе самом, – на то, как он мучается голодным ожиданием, на то, как пытается достучаться, стало невозможно. Теперь у Антона руки горели от душераздирающих прикосновений. Губы – от самого недолгого и неловкого в жизни поцелуя. Голова – от тяжелого, как раскаленный свинец, знания.
«А душа может гореть в аду за пороки уже в этом месяце, если я его не переживу», – было у Горячева такое ощущение. Постоянные нервные срывы, плохие люди, связь с тем, чью жизнь они хотели бы получить – приходилось приплюсовать к проценту летальных рисков еще и все это.
Антон вернулся на кухню. Роман, даже несмотря на побитый вид, в центре всей этой вакханалии выглядел эталоном спокойствия – Горячев жалел, что сам не выпросил чудодейственную таблетку. Сисадмина было искренне жаль. Даже больше: за него тоже все еще было страшно. Антон старался гнать из головы хотя бы часть дурных мыслей и не смотреть на товарища по несчастью, как на предвестника злого рока.
– Ну что? Легче? – Горячев осторожно отодвинул пакет замороженной брокколи, который Роман прижимал к лицу. Вблизи и на свету он выглядел совсем дурно – под опухшим веком глаза почти не было видно. – У меня тут не медпункт, но есть мазь от ушибов… Мне часто приходится биться о чьи-то кулаки – так после нее заживает все, как на собаке.
Антон выложил на стол наполовину скрученный тюбик, не отрывая взгляда от изможденного бледного лица. Будто еще вчера Горячев видел, как бритый амбал прикладывает Романа виском о стеллаж… А сегодня? Он думал: как же может быть, что человека так мучают? Как может быть, что мучаешься сам? И мучаешь других?
– Антон, я же у тебя на теплой кухоньке, а не в подвале с мудаками. Как думаешь, мне легче? – Роман издал звук, похожий на усмешку, но в его исполнении это было неясное фырчанье от заложенного носа. – А кто так начальника-то разукрасил? Все лицо в синяках…
Горячев помолчал. Вздохнул. Память до сих пор отказывалась воспроизводить тот эпизод в красках. Будто нахлынувшая когда-то ярость безвозвратно выжгла его.
– Я…
– Молоток, – кивнул Роман и закрыл глаза, откинувшись на стенку, возле которой стоял табурет. – Если за мной придут, врежешь им тоже.
– Можешь не сомневаться.
Кухня погрузилась в тишину еще на две минуты. Антон, чтобы чем-то занять время, уставился в экран телефона. Уведомлений не было. Сообщения Богданов пока так и не прочитал. Да и все как будто затихли, спрятались от ударившей по городу стихии. Нарушать покой людей, которые пока еще пребывали в мире, Горячев тоже больше не хотел, а потому вернулся к Роману. Последний смотрел на Антона со вниманием змеи, на которую внешне казался похож.
– Хочешь есть? У меня суп, курица и овощи на пару… Еще могу подогреть чай…
– Да, – сисадмин пожал плечами. Было в нем нечто неприятное, что часто отталкивает взрослых в подростках – чувство собственного достоинства. Воспаленное, мрачное и слишком раздутое. – Слышь, Горячев, а ты изменился за это время… Какое сегодня число?
– Шестое апреля. Тебя не было ровно месяц в общем…
У Антона появился еще один повод разблокировать телефон, прежде чем направиться к холодильнику и наполнить квартиру совершенно будничными, но оттого уютными в такое время звуками: звоном и скрежетом посуды, сочным чавканьем еды, гулом микроволновки…
– Трандец, – голос Романа надломился, но ненадолго. – Значит, ты превратился в человека за месяц. Я был уверен, когда первый раз увидел, что ты… Не понравился ты мне, в общем. Да и я тебе не очень. А сейчас прямо как человек.
– Ты меня не знал. Я тебя тоже. В людях, как оказалось, вообще очень легко ошибиться… Или, вернее, обмануться чем-то внешним.
Точку поставил последний истошный писк, и перед Романом появилась полная горячая тарелка. Дальше мысли Антона заглушал только шум воды. Так он и жил всю неделю: перебирал вещи, вытирал пыль в самых дальних углах, мыл полы и окна – даже целиком перепроверил и почистил жесткий диск, который с учетом специфики работы Горячева был все равно что помойка, в которую свое барахло годами скидывали разные заказчики. В этом бесконечно бездушном процессе эмоции вспыхивали отдаленным эхом, иногда толкая на резкие выходки, иногда – на нежности с самыми случайными предметами. Роман всем своим видом напоминал о предварившем его приход рассказе Льва. Раз – захотелось нож вогнать в глаза тем людям, которые могли сотворить подобное с обоими; но Антон смог лишь грубо вернуть его на подставку. А вот чашку, из которой Богданов так и не выпил, Горячев долго и неопределенно рассматривал, словно забыв, что с ней делать. Но опомнившись, бережно раздвинул для нее место на полке.
– Та-а-а-а-а-а-ак, интересненько, – криво улыбался Роман, закладывая за щеку немного овощей. – Первый приз в номинации «папочка для кружки» присуждаю Горячеву Антону! Колись, Антоша, кого ты там представляешь? А то такой мечтательный, что мне сейчас самому в уши зальется.
– Просто любимая. Подруга подарила, – буркнул Горячев. Укол подействовал на него отрезвляюще. И, вроде, не соврал о самой кружке – но ложь о собственных чувствах обожгла щеки.
– Ага, – издевательски хихикал Роман. – А пил из нее Богданов. Не осквернил, не? Любимую кружку-то?
– Нет. С чего вдруг?
Антон раздраженно хлопнул дверцей посудного шкафа, а там уже и со своей чашкой громко уселся за стол. Он хотел быть спокоен. Но каждое стороннее слово о Богданове до сих пор раздирало болезненные, едва-едва стянувшиеся корочкой раны внутри. Никак Горячев не мог стерпеть. Мог – только злиться и защищаться.
– Да просто спросил, – мастерски съехал с темы сисадмин. – А что он у тебя тут делал? Вроде как, до того как я… До этого всего ты ладил больше с Еленой.
«Ну не могу же я сказать? Как это объяснить?» – почти приходил в отчаяние перед едким любопытством сисадмина Горячев. А сам все сильнее хмурился да устало моргал.
– До этого всего он был единственным, кто хотел тебя найти, помимо меня, – вывернул Антон из памяти хоть какую-то правду, что могла заменить их со Львом договор. Тот самый договор, правила которого они оба нарушили между собой, но продолжили соблюдать с другими. – А потом прошел месяц. Много воды утекло…