Текст книги "Слепое пятно (СИ)"

Автор книги: Двое из Ада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 49 страниц)

Первым делом Богданов, а точнее девушка под его чутким руководством, выбрали Антону классические брюки, черный джемпер с пояснением от Льва «на пробу». Потом им посоветовали какие-то джинсы в стиле кэжуал, рубашку, непонятную Льву футболку с v-образным вырезом и диким принтом, спортивный костюм, желтый бомбер, даже фирменные носки, а консультант пообещала, что на таком хорошем размере все сидеть будет прекрасно. Лев ее тут же и отослал обратно. К стойке. Чтобы неудобно было оценивать размеры.

Горячеву деваться было некуда. Он заходил внутрь и выглядывал из кабинки, дефилировал по залу, критично оценивал собственное отражение в зеркале и в глазах Богданова. Упрямясь и разглядывая бирки, он молчал, ни разу не произнеся «хочу» или даже «хорошо», пожимал плечами на вопросы «нравится?» и до неприличного демонстративно игнорировал комплименты консультанта. Однако все его «да» и «нет» стали очевидны после третьей примерки. Если Антону не нравилось, он раздраженно поправлял на себе одежду, хмурился, спешил поскорее сменить образ. Если нравилось, но ему было непривычно – подолгу стоял перед зеркалом, поворачиваясь то одним боком, то другим; раздумывал, очевидно, комбинируя новые вещи с чем-то в воображении. Ну а если Горячев оставался в полном восторге – то он выходил уверенно, чуть не с перформансом, когда как необходимость даже временного расставания с вещью наполняла его взгляд такой тоской, что жаль становилось раздевать. Богданову оставалось лишь тихонько откладывать то, на чем он замечал положительную реакцию. Простое уравнение, но таким темпом из всей переменной кучи тряпья осталась ровно половина того, на что пал придирчивый вкус принца. «Модник», – смеялся про себя Лев.

– Так, ну это то, что вы отложили, – в какой-то момент, вставая на цыпочки и пытаясь пересилить мягкую гору, сообщила консультант. – Что будем с этим делать? Померим еще раз и выберем?

– Нет, берем все, он не хочет мне говорить, что не нравится. Поэтому возьму все, – нарочито громко сообщил Богданов, чтобы в примерочной тоже было слышно.

– В-все? Считаю? – у девушки дрогнул голос, то ли от неожиданности, то ли от счастья, что в этом месяце процент с продаж в ее жаловании превысит саму зарплату.

– Нет! – раздался отчаянный протест из примерочной.

– Считайте-считайте, – подтвердил Богданов, игнорируя Горячева. – И вы все это упаковывать будете? В фирменные пакеты? Каталог тоже киньте, пусть будет.

– Да еб твою мать!

Растрепанный от возмущения и спешки Антон пулей вылетел из кабины и в два счета оказался у кассы. Но поздно. Зажужжал чековый принтер, и Горячев лишь болезненно прикрыл глаза, заметив на полоске тонкой бумаги пятизначное число, начинавшееся то ли с тройки, то ли с пятерки. Двигающиеся желваки выдавали желание сказать что-то крайне нелитературное, но его останавливало наличие поблизости постороннего человека.

– Это был первый и последний магазин, в который мы заходим, – ворчал Горячев, когда они вышли на улицу.

– Ты сам виноват! – засмеялся Богданов, потрясывая шумными хрустящими пакетами. – Я же тебе сказал, что я тогда сам выберу. Выбрал. Ну ладно тебе, Антон, дай посорить деньгами хоть раз в жизни, – Лев припомнил сам себе ситуацию с «Бермудой» и «Лесной симфонией», исправился: – Хоть третий раз в жизни.

– Ну и сколько ты собрался на меня сорить? – с сомнением покосился на него Антон. – Мне просто стыдно… И странно. Я сам зарабатывал, сам себя кормил, одевал. Не думай, я не собираюсь пересесть к тебе на содержание, – он поджал губы, вздохнул, а после легонько толкнул Богданова локтем. – Но шмотки крутые. Только если ты хочешь продолжить тур по магазинам, давай хотя бы в каждом брать не больше одной вещи? И вообще я тебе тоже что-то выберу. Ты же хочешь себе эксклюзивный лук от Антона Горячева?

– Так ничего не изменилось с твоей самостоятельностью, Антон, – ухмыльнулся Богданов. – И так не будет всегда, я просто тебя балую. У меня есть на это возможность, а завтра ее может не быть. Мы наслаждаемся одним моментом, – признался Лев, и это была первая искренняя правда за сегодня, которой он внезапно для себя поделился с Антоном. Испугавшись в очередной раз собственной открытости, Лев поспешил согласиться с изменившимися условиями: – Хорошо. Но тогда и ты говоришь мне открыто, что тебе нравится, а что нет, чтобы я не гадал. Как видишь, в таких вопросах я как хорек в курятнике – передавлю всех, даже если не смогу сожрать. Договорились?

– Ладно, – Антон кивнул. Он улыбался, но на миг в его ловящих солнечные блики и оттого похожих на угольки глазах – Богданову померещилось – мелькнула задумчивость и тревога. Подобно молнии среди ясного неба, одной случайно упавшей капле дождя. И – снова свет.

Осмотрительный и вдумчивый шопинг оказался труден и тернист. Уже через полтора часа Горячев имел на руках с десяток комбинаций для самых разных поводов, включая плавки для бассейнов и летнего отдыха, несколько наборов нижнего белья (причем оно оказалось чуть ли не единственным, на что Антон не стеснялся тратить деньги ради особо комфортных материалов) и пар обуви. Даже четырех рук на все пакеты отчаянно не хватало не по весу, но по объему, поэтому очередной покупкой стал вместительный и брутальный тактический рюкзак в черно-красном цвете – к байку. «Считаю нашу операцию успешной», – смеялся Антон, перекладывая тугие свертки с вещами внутрь.

Затем руль перехватил Горячев. Он отвел Льва в сторону от шумного проспекта, в узкие улочки и дворы, чтобы доставить к дверям тихого секонд-хенда.

– Это не потому что я тебя хочу одеть плохо, – пояснял Антон. – А потому что лук от Горячева подразумевает бюджет Горячева. В худшие времена. Просто поверь мне.

В царстве сладковато-пыльного вещевого запаха Горячев чувствовал себя не хуже, чем среди аккуратных хромированных вешалок брендового магазина. Ловко ходил среди тесных рядов одежды, рассматривал вещи, как казалось со стороны, только на ощупь – да еще по биркам. Дело это было небыстрым, но постепенно на руке Антона повисало все больше; что-то он возвращал на место, что-то – относил ближе к примерочной. Богданов романтики от выискивания вещей не испытывал, но здесь, сокрытый нетипичным для себя местом, почувствовал спокойствие и легкую усталость. Наконец Горячев, довольно улыбаясь, подошел к нему со своим последним трофеем – очками-авиаторами с линзами глубокого и насыщенного красно-коричневого цвета.

– Пожалуйте за ширмочку, господин Богданов.

Лев послушно пошел примерять подобранные ему вещи. Среди них было то, что Богданов никогда не носил – сочетание рубашки в клетку, классического шерстяного жилета и темно-синей джинсовой куртки со светлой строчкой. Лев смутился, постоял какое-то время в недоумении и желании спросить, все ли это надевать сразу или по отдельности, но себя пересилил. На свое отражение в зеркале примерочной Богданов смотрел критично; новая одежда его освежила, сделала моложе – так казалось. Нацепив на нос очки, окрасившие мир в оттенки сепии, Лев вышел из примерочной, широким жестом отодвинув ширму.

– Ну как? – со скрытой надеждой спросил он.

Антон ухмыльнулся, скрестив руки на груди, и переглянулся с продавщицей. Секунду погодя он решительно двинулся к Богданову.

– Все сучки текут. А теперь смирно стой.

Взяв Льва за плечи, Горячев развернул его лицом к зеркалу. За собственной спиной Богданов не мог увидеть подготовленной диверсии. Теплые пальцы зарылись ему в волосы и потрепывающими движениями сдвинулись от затылка к макушке, а после до самой линии роста волос у лба. Антон взъерошил Льва, беглыми движениями выделил несколько прядей и тогда остановился.

– Вот это плохой парень. Был бы бабой – пошел бы с тобой на свиданку по всем крышам и подворотням.

Горячев играл на публику, а у самого на лице было написано – он и так пойдет, еще как пойдет, просто посторонним об этом знать не надо. Оживилась и хозяйка магазинчика – они с Антоном тут же сцепились языками, довольные удачным выбором; обсудили срок новой поставки и вещи, которые «забрали вот буквально вчера». Очевидно, здесь Горячев был постоянным покупателем – им даже сделали небольшую скидку. Антон расплачивался, используя по максимуму свой звездный шанс, и расшаркивался на комплименты безупречному вкусу. А Лев смотрел в зеркало и не узнавал себя даже в собственной одежде – у него было другое лицо. Он был счастлив.

Снова прохладный городской воздух, снова полное машин полотно Невского, позолоченное низким вечерним солнцем. Уставшие и довольные, Богданов с Антоном шагали обратно, наступая на пятки своим вытянутым теням – будто не давая им убежать вперед, достигнуть раньше времени порога. Никому не хотелось заканчивать этот день, и праздные взгляды сами тянулись к проплывающим мимо витринам. Горячев вслух размышлял, что следует взять на ужин; потом – резко прервался, предложил купить еще кофе, а затем так же бессвязно пришел к тому, о чем думал, пожалуй, с самого начала:

– А на крышу твоего дома можно подняться?

– Можно, а зачем? – удивился Богданов. – Хочешь совершать противоправные действия и нарушать технику пожарной безопасности?

– Нет. Просто ты крутой парень, а у нас свидание, – Антон произнес это вполголоса, теряясь в многолюдном шуме, и спрятал улыбку в пластиковой крышке стакана. – Но в целом да. Давно ничего не ломал, знаешь. Начну с дома, в котором ты живешь.

– Ну, тогда нам туда просто необходимо попасть. Только давай свои трофеи закинем, хорошо?

Дом Льва, окрашенный закатным солнцем, выглядел внутри все таким же сонным, как и в первый день их встречи с Горячевым. Консьерж просто не стал спрашивать, зачем им ключ от чердака, но посоветовал ничем запрещенным не баловаться: «Балки деревянные, загорятся». Лев удрученно осознал уже перед входом в собственную квартиру, в которой они оставили покупки, что его приняли за наркомана. Или даже не узнали толком.

Глухой мрачный чердак напевал ветру мелодичные песни, а сам слушал голубиные рассказы. Люк с лестницей на крышу освещался, как окно в дивный новый мир; Богданову хотелось бы верить, что так оно и было. Четыре деревянные ступеньки – и под ногами заскрипели неприветливо да устало листы жести. Лев восхищенно окинул взглядом пейзаж города, подсвеченный бурыми красками, и к своему стыду признал, что ни разу на крышу не выбирался. Голова закружилась от обилия пространства и чувства свободы. Антон придерживал его за руки, когда они поднимались по пологому скату к коньку, чтобы занять самую высокую точку обзора. Спины от ветра им прикрывала старая широкая труба, и она же прятала будто бы от лишних глаз. Даже если глаза эти принадлежат всего лишь наглым голубям или кошке.

Они сидели плечом к плечу, поперву просто отдыхая от суеты. Сюда, наверх, звуки снизу долетали тихим звенящим эхом – заглушенные рекой, влажной взвесью в воздухе. Где-то там начинала кипеть вечерняя выходная жизнь: театры, кино, кафе, пустынные парки… Сама набережная напоминала сцену, как если бы можно было смотреть на нее с балкона, с самых далеких мест. А казалось бы – всего-то пять этажей.

– А как тебя зовут по-настоящему? – нарушил тишину Антон. Он устроился, обняв колени руками и лег на них щекой, глядя уже не на закат, но на Льва. Темные, взбитые ветром волосы пропускали сквозь себя огненный свет и оживали золотистыми бликами. – В смысле, – поправился он, улыбаясь, – раньше. По-настоящему ты для меня Лев Богданов.

– Лев Валентинович Багратионов, – ответил Богданов, наблюдая за людьми-муравьями. Прошлое имя ложилось неприятным отзвуком в груди. – Мы не меняли самого имени, только фамилию и отчество. И вот ты другой человек. Если хорошо доплатить в паспортном столе, можно еще и год рождения подкорректировать. Мы с Еленой шли тогда через якобы восстановление утерянных документов, чтобы оборвать концы прошлой жизни, но выглядеть живыми людьми без истории. И чтобы получить повестки и оправдание восстановлению свидетельства о рождении, медицинского страхования, полиса… Сейчас так не прокатит, раньше можно было.

– Так, как сейчас – звучит лучше… – Горячев усмехнулся, хотя веселья в его голосе не было. Только задумчивость. – А если придется менять снова? Как тогда теперь?

– Теперь через фальсификацию документов только. Мир становится сложнее с каждым годом. Даже мир обычных бандюганов, – ухмыльнулся Лев. – А зачем тебе такая информация?

– Просто. Просто интересно. Что-то знать о тебе… Интересно было, как ты ответишь.

Антон освободил одну руку и потянулся ею навстречу. Самыми кончиками пальцев он коснулся колена Богданова, осторожно подцепив ногтями шов джинсов. На чистом спокойном лице отпечатывалась сосредоточенность, какое-то подавленное чувство. А затем Горячев вдруг хмыкнул себе под нос и опустил взгляд.

– Знаешь, я на свиданиях не был с универа… Лет шесть уже. Вот так чтобы это называлось «свидание» и делалось для того, чтобы побыть с кем-то. Моей стихией были вписки. А потом в основном рандомный пикап. Обедать вдвоем в кафе не с друзьями, сидеть на крышах – это другой мир какой-то… Я глупо выгляжу, наверное, да? – он глянул на Льва, и кисть руки безвольно повисла, будто бы сдаваясь обстоятельствам. – Кавалер такой: трогать нежно не умею, обнимать складно. Зато даже в зад принимать быстрее научился.

Лев прижался губами к виску Горячева в попытке стереть дурную мысль, а его руку стиснул в собственной ладони. Богданов хотел бы рассказать, насколько глупо он чувствует себя, беззаботно резвясь под звуки сирены, сообщающей о скорой бомбежке. Но не стал.

– Вовсе нет. Мне нравится драчливый Антон, ибо только такой смог бы пробиться сквозь глухую стену моего… – Лев задумался, как мог бы назвать самозаточение, что терзало его долгие годы. Внутри неприятно заерзали сомнения и страхи. – Моей апатии. Ты спас меня, Горячев… Как минимум от самого себя и предрассудков. Подарил мне лучший день в моей жизни и себя, а теперь называешь это поведение глупым? Я не знаю, как благодарить и что сделать, чтобы это было хоть вполовину настолько же существенным. У меня ничего нет, а ты даже от денег нос воротишь, – усмехнулся Богданов, чувствуя себя Кощеем, что чахнет над златом, которого было много. А времени – нет; он чувствовал, как игла, на кончике которой смерть, гнется под напором чьего-то ногтя.

– Я просто… – Антон вздохнул, медленно сжимая пальцы и сцепляясь ими со Львом. – Мы же оба знаем, что на деньги легко купить отношение, секс… Я тоже на таком обжигался. Будучи на твоем месте. Просто боюсь стать вложением… Но мне приятно. Очень. Прямо в сказку попал, золотые горы и вот это все… Жаль будет уезжать. Не из-за того, что с тобой дорого-богато, конечно же, – Антон засмеялся. Он вдруг потянул Льва к себе, да так сильно, что они сперва покачнулись и чуть кубарем не покатились с крыши. Но Горячев всего лишь подлез плечами под руку, а сам обнял Богданова за талию и с шумным уютным вздохом уткнулся ему лицом в сгиб шеи. Лев обнимал в ответ, зарываясь рукой в Горячевские волосы.

– Прости меня, ты не вложение. Мне жаль, если это так выглядело… Я просто иначе не умею, Антон, я хотел порадовать… Ты, – Лев прижал Горячева сильнее в попытке оформить свои чувства в слова. – Ты мое сокровище.

«Одно из немногих, что я ценю в своей жизни», – добавил про себя Лев, выдыхая спертый воздух из легких, чтобы впустить в них ставший родным за сутки запах Антона. Это успокаивало лучше таблеток, регулирующих сон, и будоражило пока неисследованное самим Богдановым желание стать степенным, порядочным, нужным и правильным. Но он не знал, какими путями этого достичь, как пришить к телу своего существования лишнюю конечность, а посему исступленно повторил:

– Мое сокровище…

Ответом ему стал короткий поцелуй в шею. Антон щекотно выдувал ноздрями воздух. Еще какое-то время они вновь сидели молча, крепко прижимаясь друг к другу и беспорядочно прикасаясь к коленям, к рукам… Солнце тем временем садилось совсем низко. Крохотный, не раскрывшийся пока во всю силу диск одним краешком прижимался к неровной линии горизонта – крышам других домов, – а сверху прятался за тонким сизым облаком. Оттого закат сменил золото на красную медь. Ранние синие тени придавали ему поистине живописный контраст. Похоже, это уловил и Горячев, потому что, зашевелившись, он вытащил телефон и сделал несколько снимков: с видом на реку, на небо над домами… Замешкался. А после спросил:

– Ты не против сфотографироваться вместе со мной? Хочу оставить этот момент… Для нас. Обещаю, этот снимок погрязнет под тонной других, и только я буду знать о его существовании. Ну и в нашей переписке оставлю…

– Давай, – кивнул Лев. – И правда, мне обязательно скинь.

Антон переключил камеру. На экране отразилась его собственная улыбка – и на мгновение даже удивленный, непостановочный взгляд. Действительно, странно было смотреть со стороны на себя – рядом с другим… Но вот напряглась в Горячеве жилка фотографа. Он пересел повыше, выправился, чтобы оказаться с Богдановым на одном уровне. Сделал пару снимков с одного ракурса, потом немного с другого, потом – зарывшись рукой Льву в волосы, на что последний неодобрительно ворчал и пытался поправить измученную прическу.

– Не косись в камеру, забудь об этом вообще, – улыбался и смеялся Антон. – Целуй меня в висок лучше, романтика у нас или что…

Лев вымученно прижался губами к Антонову виску. Горячев неаккуратно дернулся в побеге за лучшим кадром, а Богданов, словно рассердившись, одарил поцелуем щеку. Один раз, другой, и вот уже предметом нежности стал острый в улыбке уголок губ, а за ним – сладкие раскрывшееся в смехе уста. Лев тонул, а за собой тянул Антона, подкрадываясь легкими прикосновениями к глубокому поцелую. Тот не сопротивлялся. И удивительно охотно ответил, пропуская Богданова внутрь, встречая горячим гибким языком. В этом не было излишней страсти. Только тягучая, накопленная за часы рядом, но вне досягаемости друг от друга истома – с привкусом кофе, шероховатая и цепкая из-за обветренных губ, висящая на грани осторожности в ненадежном упоре о кирпичную трубу да скат крыши. Антон легонько кусался и тыкался носом в перерывах между прикосновениями. Только один раз он позволил себе снова отвернуться в камеру, но лишь для того, чтобы наконец опустить поднятую все это время руку и положить ее вместе с телефоном на живот Льва. А затем – обратно в омут…

Они прервались лишь тогда, когда даже крепкие объятия перестали спасать от незаметно подкравшейся ночной прохлады. Дыхание Антона легко дрожало, как и он сам: опьяненный желанием, с ярко зарозовевшими губами, но все же озябший.

– Пойдем домой.

Комментарий к XXII

Надеемся, в это сложное для фикбука время вас порадует эта светлая глава. <3

Напоминаем, что у нас появился паблик ВК – и сейчас там, к слову, проходит обмен. Вы писали нам отзывы? Приходите за подарком! А может, это наоборот повод поделиться с нами мыслями, которые возникали у вас в процессе чтения, но которые вы оставляли при себе. ;)

Будем рады познакомиться ближе!

Подробнее: https://vk.com/wall-191377682_13

========== XXIII ==========

15.04. Ночь. Новый путь

Перед тем как обдать Богданова водой, душ неприветливо зашипел испуганной змеей. Лев подставлял лицо под первые теплые капли, смывая с себя послевкусие романтической встречи. Было в этом переживании так много забытого счастья, что он едва мог удержать эмоции в железном кулаке; от невозможности реализовать желаемое хотелось рвать на себе волосы, а на Антоне – одежду, губы – поцелуями, душу – признаниями. Жить хотелось по-новому: правильно, вольно, полной грудью. Забирать у судьбы все возможное, оставляя только сытые посевы надежды и ростки новых начинаний, – но нельзя. Эйфория прервалась вместе с поцелуем жесткой мочалки в плечо. Лев дернулся, словно не ожидал его, опустил под плетями воды голову, позволяя щекотному напору прижать затылок, как если бы Богданов был нашкодившим щенком и попался с тапком хозяйки в зубах.

В мозг полезли воспоминания о Елене, оставленные на выходные дела, ревнивый и сильный бизнес, незакрытые хвосты собственных обманов, неподчищенные следы мелких преступлений… Богданов все бросал при виде Горячева, становился слабым и рассеянным. Дурман в голове был непреодолимым, желания – поспешными. Импульсивность – худшая из черт для бизнесмена, как и медлительность для кролика. Одного кормят ноги, другого – холодный расчет. Но хватало короткого взгляда на Антона – и весь Богданов полыхал, как июльский лесной пожар, подкармливаемый торфяными бассейнами; горел снаружи, но больше – внутри. Льву было стыдно, но слишком хорошо, чтобы отдаваться болезненному самобичеванию без остатка: он обещал сестре не играть с чувствами людей и прекратить «быть отвратительным». Эти надоедливые и до одури кусачие мысли-вши ели мозги: «Риски, риски, риски…» Богданов упрямо смывал и их, не в силах выбрать верную дорогу, – теперь все было сложнее. Теперь его любили, а он всем сердцем – в ответ.

– Еще немного, – говорил Лев с собственным отражением, заглядывая в бликующие дурным желанием глаза. – Еще чуть-чуть.

Собирая махровым полотенцем стылые капли с кожи, Богданов вышел из ванной свежим с легкой ноткой орехового аромата. Квартира уютно куталась в теплый полумрак, но вокруг стояла внезапная гнетущая тишина. Лев поймал себя на мысли, что обычно его дом всегда был именно таким – неприветливо угрюмым и теплым до скрипучей сухости.

– Антон, ты там где?

Ответа не последовало. Первая обнадеживающая мысль: Горячев всего лишь ухитрился задремать после короткого, но насыщенного дня. Однако в спальне оказалось пусто. Ничто не выдавало недавнего присутствия Антона, кроме частично развороченных пакетов с новыми вещами на кровати и вокруг нее.

– Горячев? – Лев по очереди заглядывал во все комнаты своего жилища. В прихожей стояли ботинки: Горячев никуда не ушел, но молчал. Богданов напрягся, когда не нашел его и на кухне, а затем обнаружил неприкрытую дверь кабинета. Помешкав немного, Лев толкнул ее.

– Антон?

Первым в глаза бросился один из собранных чемоданов, выкаченный на середину комнаты и вскрытый, как пациент под скальпелем хладнокровного хирурга. Горячев сидел здесь же, прямо за столом Льва, на его месте – в тишине и темноте, скрестив руки на груди и упершись взглядом в одну точку… Паспорта. Богданов так и не убрал их. Когда свет из коридора выхватил лицо Антона, стало понятно: и в документы он заглядывал. Сложно было сказать, что Горячев думал и чувствовал. Оба раза, когда у него появлялся повод наброситься на Льва с кулаками, этому предшествовала растерянность обманутого и брошенного ребенка в глазах. Сейчас, казалось, он все понимал. Не предугадаешь, что хуже.

– Я могу все объяснить, – выпалил Лев, осознавая, как дешево звучит фраза. Безвкусное клише. – Я все это могу объяснить, это не то, чем оно выглядит…

Антон вздохнул. Разочарование, злость, усталость – это он выталкивал из себя вместе с воздухом. У Богданова разорвалось сердце. Внезапная зависимость от оценки Горячева проступила холодной испариной на лбу.

– Да ты днем объяснил достаточно… – пробормотал тот и нахмурился. – Я знаю, зачем люди собирают чемоданы, Лев. И приблизительно понимаю, зачем готовят поддельные документы. И говорят при этом: «вот сейчас есть возможность, а завтра ее может не быть»… Когда ты собирался уехать?

– Я не собирался, – Лев покачал головой. Когда ты часто попадаешься на лжи, любое слово становится ею пропитано. Это как положить гнилой овощ к свежим: плесень перекидывается на них со скоростью света, оставляя на следующее утро зловоние гнили. – И говорил не об этом. Это Елена пытается дать нам шанс, если вдруг…

Его перебил Горячев, усмехнувшись.

– Если вдруг что? Ну, я понимаю… Вот был Роман. Ситуация – дерьмо. Но неужели настолько? Чтобы бежать? – Антон развел руками, а в его голосе начала закипать эмоция, которую он пытался погасить. Обида. Ярость. И снова – бесконечный поток вопросов срывался с губ: – Да и что тут Елена? Она, что ли, приезжала тебе сумки собирать?

– Да. После того как она узнала, что я с тобой сделал… Ее повело, Антон. Она истерично собирает все дела целую неделю, сама организовала паспорта, собрала чемоданы. Надо было их убрать, – вздохнул Лев, ощущая, как смешок Горячева неприятно врезался в память.

– Надо было их… разобрать, – поправил Антон – и затух. Казалось, за это время он уже успел распрощаться и придумать запасной план на «если что вдруг» для себя. – Богданов, этих метаний я больше не перенесу… И рыбку съесть, и на хуй сесть – это нет, не выйдет. Я свой выбор сделал. А ты?

Лев стиснул челюсти от злости. Делать, даже озвучивать выбор – означало отрезать множество имеющихся вариантов для маневра в опасной ситуации. Позиция Елены была относительно понятной – она казалась типичным гомофобом, который прикрывал свой страх хаотичными стремлениями. Стоило ли Богданову следовать чужим стереотипам и предвзятости? Разве мало он положил к ногам семьи своей жизни, мало изуродовал молодости? Теперь, глядя на Антона, Лев видел все иначе: страх потери оказался сильнее страха быть разоренным. Сильнее даже желания выгоды.

– Я очень дорого за это заплачу, – выдохнул наконец Лев, когда пауза критически затянулась. Антон смотрел на него выжидательно, но каждая секунда причиняла ему боль – он дрожал. Это была еще одна правда. – Ладно, давай скажем Елене, что мы вместе? Она мой близкий человек, единственный близкий… Если она этого не будет знать, если я не заявлю о своих намерениях, все так и будет продолжаться. Скинем общее фото, напросимся на свадьбу в новом качестве… Это загладит мою вину?

Антон набрал в легкие больше воздуха и потупил взгляд. Он нервно потер ладони, как будто пытался согреться. Лев чувствовал, что Горячеву по-прежнему было стыдно открыться перед другими людьми одним из тех, кого он раньше высмеивал и презирал. Все это теперь напоминало ходьбу по раскаленным углям, но Горячев то ли слишком ловко скакал по ним, то ли просто не привык искать легких путей. Его стихией оставались самые абсурдные и опрометчивые решения.

– Хорошо, – Антон похлопал ладонью по краю стола. – Да. Для начала мы просто скажем ей. Я тоже виноват в том, что она к тебе так… Либо пускай и меня считает извращенцем – либо знает, что ты не монстр. И что теперь есть кому за тобой ехать на Колыму в случае чего.

– Я надеялся, ты откажешься, – невесело пошутил Богданов и только теперь осмелился подойти и чмокнуть Антона в макушку. Тот поежился, но не отстранился. – Она никому не скажет, если ты переживаешь за это. Но, боюсь, меня кастрирует… – Лев взял телефон, что все это время покоился на столе, решительно открыл диалог с Антоном в телеграме. Фотографии прошедшего дня оживали один за другим: вот Богданов с Горячевым просто сидят, прижавшись друг к другу и привалившись к кирпичной трубе, на фоне небесного пожара; вот губы Льва на виске Антона, на щеке; вот камера на мгновение теряет фокус, потому что влюбленные смотрят друг на друга – за секунду перед броском. Последним оказалось украдкой снятое видео. Всего полторы минуты от долгого, пьяного поцелуя – и ветер в волосах, и редкие одурманенные взгляды из-под ресниц… Все было красиво, как в кино. Словно некий режиссер поставил эту до одури нежную сцену для своей мелодрамы, в то время как актеры успели срастись с героями, забрать их истории и вписать в игру настоящие чувства, ожить – и оживить все вокруг.

– Мы… хорошо выглядим вместе, – Горячев мягко толкнул Льва плечом. – Я надеюсь, для Елены это будет достаточным аргументом, чтобы не увозить тебя на край света и не лишать тех частей, которыми я хотел бы пользоваться для выражения безудержной страсти.

– Боюсь, что не будет. Это же Елена, Антон, – вздохнул Богданов, ощущая, как сейчас одним шагом развернет вектор своей жизни на все сто восемьдесят градусов. Было страшно и смешно. Руки дрожали, набирая сообщения уже в другом чате. Лев опустился, упираясь локтями в стол, так, чтобы Антон видел переписку.

«Я попал. – Лев задумался, поковырял ногтем стекло телефона. Признание тяжело ложилось даже в непредвзятое окно диалога. Вероятно, потому, что оно было для Богданова первым. – Очень сильно попал».

Дальше он прикрепил фотографию. Самую невинную из всех, что были – они с Горячевым просто сидели рядом, вместе. Богданов не верил, что на изображении он, как и не верил, что рядом с ним – Антон. Льва тряхнуло, когда Елена вошла в сеть и прочитала сообщение. И вовсе залихорадило, когда она начала отвечать. Плечо крепко сжала теплая рука Горячева.

«Вам пиздец. Обоим. Я еду», – ответила Богданова и вышла из сети. Лев оглянулся на Антона.

– Ну… Пускай приезжает, – усмехнулся тот и снова опустил взгляд в отпечатанные на пузырьках диалога слова. – Если что, как самый настоящий говнюк, буду драться с женщиной…

– Да ну, – улыбнулся Лев. Вдруг стало легче. – Это вечная война между братьями и сестрами. И самые сильные полегли в этом безбожном сражении… – Он задумался, выключив телефон в объятии ладоней. В потемневшем экране отразилось собственное лицо, все еще хранившее следы побоев. – Антон, у меня еще много скелетов в шкафу. А что если… Что если ты возненавидишь меня, пока найдешь их все?

Горячев выдохнул и улыбнулся одними уголками губ, – его лицо тоже отразилось в черном зеркале. Он подвинулся ближе к Богданову и привалился виском к его плечу.

– К нам еще в конце прошлого года ходил заниматься борьбой парень… В общем, нормально ходил, и обученный был уже. Но мы как-то болтали в раздевалке и общались, мол, кому зачем такие навыки боя, какие цели на будущее. А он ответил: «Чтобы гопникам давать в морду, когда доебутся». Мы спросили, мол, а чего, какие проблемы… Он, видимо, за права свои стоял и все такое, но сказал прямо, что у него район не очень хороший, плюс там все про всех знают, а он, мол, нетрадиционной сексуальной ориентации. Ну и за год из сладенького мальчика решил уже куда-то подтягиваться… Мы ничего не сказали в тот раз, – Антон прикрыл глаза. – Но когда у нас были спарринги – ну, мы же опытнее уже были, я и пара там приятелей… Короче, не отбился он от «гопников». И мы этим его затравили. Он держался, вроде, месяц, с ноября по декабрь. Но если он хорошо стоял и даже где-то давал сдачи, мы его просто укладывали. И в раздевалке укладывали. В синяках уползал. Потому что недомужик. Хотя тренеру ничего не сказал, да и терпел реально. Или еще мы его заламывали и издевались, это же тактильное дерьмо – мол, нравится, когда чей-то член в сантиметре от задницы? Хороший взрослый парень Горячев, а?.. – он хмыкнул. – Хотя тот пацан нормальный был. Ну… Нормальный. Просто сказал нам все. И все…