Текст книги "Слепое пятно (СИ)"

Автор книги: Двое из Ада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 49 страниц)

– Я от одного вида твоего лица кончу… – Горячев качнул головой, но, подогреваемый страстью и жаждой завоевания, коротко поцеловал Льва в губы, а потом зарылся пальцами в пряди подлиннее на макушке и запрокинул его голову. Антон сперва притерся носом к фактурной шее – жадно втянул запах, послушал биение пульса… Затем тонко и нежно провел кончиком языка от межключичной ямки до мочки уха. Горячев вслушивался в каждый вздох Льва, следующий за новым прикосновением – тем внимательнее, чем чаще и хаотичнее они становились; и руки становились тем смелее, чем было жарче. Антон взъерошил мокрые светлые волосы, опустился на взмыленные горячие лопатки, а с них – по косым мышцам спины до самой поясницы. Лев крупно вздрогнул, и рука, что все это время истерично сжимала плечо, с неожиданным грохотом врезалась в столешницу рядом с Горячевским бедром. Какой-то из камешков позади Антона, что еще не упал, вздрогнул и покатился вниз, ударился об пол.

– Да… Поясница, – говорил Богданов, а в его груди клокотал неразрешенный стон, нереализованное возбуждение. – Еще, Антон… Еще.

Антон рычал. Он впивался крепким поцелуем в самую уязвимую точку, какую находил, потом крепче вдавливал зубы – и издавал вибрирующий гортанный рык прямо в шею. Зализывал, дул на это место – но отрывался на секунду лишь для того, чтобы повторить это снова где-то по соседству. Богданов стискивал руки в кулаки, держался до последнего, пока под кожей не взорвалось то, что подбросило его температуру резко вверх. Лев кинулся на Горячева, сгреб в объятия, стянул с массажного стола и вынудил встать на ноги. Замерев где-то на краю желания и, жарко выдохнув в лицо Антона, Богданов развернулся к нему спиной, теперь опираясь о стол.

– Поясница…

Антон задохнулся от восторга и вожделения. Он еле соображал, еле понимал, как до сих пор удерживает застоявшееся возбуждение. Ладони сами легли на спину Льва, скользя по влажной от пота раскаленной коже, вминаясь в нее и тиская, хватая там, где выходило ухватить. Горячев не мог взвесить даже того, не делает ли он больно. Он видел только, как Богданов прогнулся перед ним, видел сперва белые с красным контуром, а потом стремительно рдеющие узоры на теле и крепкий ладный зад в дюйме от своего переполненного кровью члена.

– Скажи это снова, – Антон облизнул пересохшие от нервного дыхания губы. – Скажи «еще‎»…

– Еще.

Горячев чувственно растер ямки на пояснице, глубокий залом позвоночника большими пальцами – и тут же присел на корточки, чтобы повторить то же самое языком. Он слизал соленые капли, жарко припал с поцелуем повыше крестца. Богданов задохнулся собственным стоном. Ведомый жаждой причинять удовольствие, Антон спускался еще ниже, и стук сердца отдавался в стенках черепа, подобно звону колокола, оглушая и ослепляя. Лев нетерпеливо водил плечами в напряженном ожидании, расставил шире ноги, полностью подставляясь взгляду Горячева.

– Смелее, – выдыхал Богданов, чувственно прогибаясь в пояснице от скручивающего удовольствия, – давай…

Горячев медлил лишь ради того, чтобы слышать голос, молящий и просящий. Он оторвался с томным поцелуем от бедра Льва, как перед ним во всей красе открылся прекрасно-бесстыдный вид. Подцепив пальцем вязкую подрагивающую нитку сока, Антон снял ее с головки – и тут же, поднырнув снизу, поймал алый кончик губами, сцеловывая влагу. Он прокладывал свой путь от яркой чувствительной головки по стволу до мошонки, где хищно утыкался носом в тонкую бархатную кожу. Мускусные вкус и запах пьянили, и Горячев исступленно вылизывал промежность Богданова, сплевывая густую слюну и скользя по ней снова, снова, снова… Иногда в глухой, плотной тишине раздавались тихие шлепки – это Антон, не сдерживаясь, с легким замахом впивался ладонями в места помягче.

– Ты вкусный, Лев. Такой чистый. И такой сочный, – произнес Антон, оторвавшись – но тут же поцеловал Богданова под ягодицей. Тот только махнул головой. – Как же я, блядь, хочу тебя, а… Со всех ракурсов. И здесь тоже.

Ладони Горячева раскрыли Льва в самом уязвимом и нежном месте. Если до этого влажный шаг языка обрывался около яиц, то теперь он дошел до входа в полное желания тело. Там и остановился. Антон, попробовав на ощупь нежную-нежную, чуть влажную кожу вокруг, легко вбуравился языком в сжатое, тесное, светло-розовое отверстие, вырвав у Льва тем самым почти истеричный смешок. Лев был узким и словно ни разу не тронутым здесь, и когда он отзывчиво дрогнул, встретив интимное прикосновение, Горячев на секунду погиб от мысли, что сможет после войти внутрь…

Каждый Антонов вздох, каждое прикосновение, каждый тихий и нетерпеливый стон отдавался Богданову. Будто маслом, Горячев питал его желанием, благоговением и благодарностью. Лев был отзывчивым получателем. Он не стонал открыто, но его дыхание, его реакции были столь безумно честными, что выдавали с потрохами в тот же миг: и бездонную слабость перед прикосновениями, и почти девственную жажду исследования собственного ощущения, порождаемого каждым Антоновым действием, и неспособность противостоять ласке.

– Пальцы, – прозвучал над головой Горячева в какой-то момент окончательно сломленный от возбуждения голос. Лев открывал рот, а вместе со словами вываливались звуки удовольствия. – Пожалуйста, Антон…

Антону казалось, что он сейчас встанет на ноги и повалится к черту, такая тяжелая слабость сводила бедра. Но вот он поцеловал напоследок расслабленное страстными и бережными ласками отверстие, вот поднялся, крепко держась за Богдановскую талию – и тут же понял, что это не слабость вовсе, а наоборот кипящая, клокочущая в узле нервов энергия. Антон тяжело и агрессивно сопел, единым усилием воли подавляя первобытный инстинкт – навалиться, смять руками, приткнуться хоть куда-нибудь жаждущей плотью, заняться животным сексом, испытать оргазм.

Беспокойно метнулась рука Горячева за маслом, едва не сбив на пол флакон. Блестящие золотом теплые капли беспорядочно окропляли спину и ягодицы Льва. Антон, завороженный, любовался тем, как роскошное тело приобретает драгоценный лоск в брызгах и потеках сладко пахнущего состава, в какие узоры складываются глянцевые лужицы, смазанные энергичными штрихами пальцев. Горячев творил, как умел – интуитивно, абстрактно, эмоционально, почти грубо сминая податливые упругие мышцы. А сотворив, спустя секунды ломал свое творение, сгоняя скользкий глянец вниз.

– Сейчас… Сейчас… – шептал Антон, видя нетерпение Богданова. Он легко надавил подушечками пальцев на вход, торопливыми круговыми движениями втирая масло в нежную кожу. Горячев чувствовал, как раскрывается навстречу и снова сжимается, реагируя на прикосновение, кольцо мышц – и с каждым разом все усиливал напор. Лев вздыбил плечи и яростно засопел, срываясь из томного, раскачанного лаской возбуждения на страстное желание развязки, когда один палец наконец проник внутрь. Горячев шумно выдохнул; он осторожно, чтобы не поцарапать и не причинить боли, стал продвигаться глубже, гладя теплую внутреннюю стенку в поисках той самой чувствительной точки, – и понял, что нашел ее, когда крупно вздрогнувший Богданов почти по-кошачьи выгнул позвоночник и бархатно застонал.

– Здесь… Господи, Антон… Я… Еще…

На раскрасневшейся коже выступила испарина. Лев терпел и явно пытался подавлять яркие реакции, но от того только трогательнее сжимался и бессильно мычал. Со временем прикосновения бесстыдно раскрыли его. Богданов тянул задницу, перекатываясь с пятки на носок, и во всей его позе читалась мольба и желание. Он беспорядочно рассыпал стоны, бессильно роняя голову перед Горячевскими ласками или истерично взбрыкивая и жарко хватаясь за край стола, отчего вены на сильных руках вздувались еще больше и рисовали аристократичные узоры. В какой-то момент на ступню Антона что-то капнуло. Это был выделяющийся через край Богдановский сок, который медленно стекал по бедрам, срывался с члена и падал большими тяжелыми каплями на пол. Горячев кинул взгляд вниз и, не сдержавшись, тихо заскулил в унисон со Львом.

– Ну какого хера ты такой восхитительный, Лев… – прошептал Антон дрожащим голосом и нырнул свободной рукой Богданову под живот. Не переставая ритмично буравить его сзади, Горячев прижался грудью к скользкой от масла и пота спине, широко огладил напряженный пресс и мелко дрожащие бедра, – спустился к жаркому паху. Шумно сопя и постанывая под нос, он сталкивал Льва к краю – все сцеживал, сцеживал, сдаивал и выжимал толкающимися в простату пальцами оргазм. Момент, когда произошел взрыв, было легко заметить – Богданов вдруг остановился, натуженно засопев. Но в следующее мгновение он уже содрогнулся всем телом, потом еще раз, еще, – и так пока позвоночник не выгнуло физически непреодолимое желание выпустить, выплюнуть из себя накопленное удовольствие, разрывающее тело. Семя брызнуло и окропило массажный стол. Горячев, дыша, как загнанный бегун, сперва продолжил сдрачивать, – но Богданов увиливал от рук и одновременно интуитивно искал прикосновений, вжимался и сжимал в себе пальцы, просил, молил онемевшими губами о чем-то…

– Лев…

Антон задушенно сипел. Он отнял от Богданова одеревеневшие руки и просто положил их ему на спину, а потом на нее же уронил горящий лоб. Колени Горячева дрожали, словно ногам приходилось держать непосильный вес; пах пронизывала адская тяжесть, стреляющая сухой болью в яйца, а мышцы, удерживающие член, свело так, что тот топорщился колом – и не трахаться бы с ним, а протыкать теперешнюю сексуальную жертву насмерть. Антон едва успел отстраниться, чтобы окинуть взглядом результат своих трудов, как сразу же уткнулся в аппетитный зад и крепкие ровные бедра, и мокрые потеки на дереве под ними. Стало адски плохо и адски хорошо одновременно.

– Блядь!.. – было последним, что выдавил Горячев. Он заревел в полный голос, пошатнулся и схватился за пульсирующий прорвавшимся потоком блаженства орган, яростно и звонко сдергивая жаркую от вскипевшей крови головку прямо на бледные округлые ягодицы. Немудрено было и охрипнуть, и оглохнуть от собственного голоса; Антон даже ослеп, а семя выходило туго, долго, будто спрессованными комками. Миг, другой, третий – ломало его… А когда гулкая слабость поднялась по позвоночнику, Горячев расплылся в тупом блаженном оскале.

Наступило недолгое молчание, в котором четко различалось и дыхание Льва – уставшее, унимающееся после страстной игры, глубокое и томное. Богданов шевельнулся, поднимаясь и разворачиваясь к Горячеву, чтобы поймать того за локти, за бока и затем крепко прижать к себе. Шевельнулись губы в ухмылке, а руки не позволяли удрать из объятий. Антон и не пытался – он пошатывался, как пьяный, порой вздрагивая от редких послеоргазменных приступов.

– Какой ты талантливый мальчик, – промурлыкал Богданов, но здесь же его голос оттенился чем-то неясным и стал глубже, стал надломленным, стал задушенным собственной эмоцией. Лев был возбужден. – Это оно вот так, когда любят, да… И это все мне. Ну, я надеюсь, ты мне приз за мою победу тоже вернешь, да? Ну а пока бери свой.

Горячев, шумно дыша ртом, еле справился с тем, чтобы кивнуть. Он жрал взглядом чуть темную дорожку волос под пупком. «Это все мне», – эхом проскочили в мыслях слова Богданова. Да, Антон мог сказать то же самое.

– Тебе нужно сесть… – тихо произнес он и подхватил Льва под колени, помогая усесться на полотенце. Встав у Богданова между бедер, Антон увел руку вниз. Пальцы нежно обняли эрекцию, отвлекая любовника неторопливой, подогревающей интерес лаской, пока Горячев разбирался с маслом. Скоро оно аппетитно блестело и на животе Льва, и на члене Антона, и на его пальцах.

– Я везде буду бархатистый и напитанный. И ты тоже, – отшутился Горячев, выдав волнение. Его член снова отзывчиво пульсировал, откликаясь на скольжение смазывающей руки, жаркие мысли и еще более жаркий вид, но Антон действительно немного переживал. Ведь перед ним был Лев. Драгоценная мраморная статуя – крепкая, величественная, но в то же время требующая особого обращения. Страшно было не справиться, будучи одержимым желанием.

Потому он изо всех сил был нежным. Прогнал на время сексуальную агрессию, весь обратился в обоняние, осязание, зрение, слух… Антон подбирался к своей награде крадучись, со всем изяществом, которое только мог пробудить внутри. Легким толчком он опрокинул Богданова назад, чтобы легче было поднять и раскрыть его бедра – и тут же осыпал трепетными поцелуями колени и икры. Придвинулся, тычась возбужденным органом между ягодиц, наклонился ниже, прижался губами к животу и груди, приласкал соски… Потом, с тихим стоном дотянувшись до шеи, Антон еще раз проник в тесное отверстие пальцами – раздразнить и добавить масла, – и наконец навис над лицом Льва. Богданов вцепился в край стола, стиснул его пальцами, и по-привычному внешне спокойный взгляд осел на лице Горячева. Лев трогательно и искренне вздрагивал при первых попытках войти в него, резко сжимался, и получалось это, судя по его испуганному и виноватому выражению лица, случайно. Но Антон не сдавался, успокаивал, уговаривал и, обещая не причинить боли, долго гладил головкой члена анус. Так долго, что Лев смог привыкнуть и довериться окончательно. Так долго, что эта тривиальная ласка своим давлением выжала из души все внутренние балки противоречий. Так долго, что Богданов приобрел совершенно беззащитный вид, а на его лице расцвела жажда, которая смешалась с ранимостью и трагичной открытостью. Антон вошел в него, и Лев охнул, застонал, а после вновь изломал брови, словно хочет заплакать от смеха или засмеяться до слез. Горячев утонул в его взгляде, подарил изломанную блаженством улыбку и медленно качнулся.

Первые аккуратные толчки высекли искры стонов из груди Богданова. Он сразу обрел силы и схватился одной рукой за плечо Антона, создавая для себя иллюзию контроля. Он тянул Горячева на себя, когда губы немели от собственных укусов и сохли от стонов, беспорядочных слов, которые Лев шептал Горячеву, которыми хвалил и благодарил, молил дать еще больше и начать двигаться быстрее. Тот сцеловывал весь этот любовный бред – и покорялся, выпуская на волю жгучее, порабощающее желание. Антон плавился в раскаленных объятиях Льва, в жаре его тела и лихорадочного дыхания, коротко и часто бился бедрами о масляные ягодицы. Он хватал воздух ртом и сглатывал; взглядами и пальцами гладил пылающие румянцем шею, ключицы, грудь; жадно и нетерпеливо касался влажного члена, каждый раз захлебываясь от того, как ярко отзывались эти прикосновения внутри. Горячев отдавал все, что у него было. Брал все, что мог взять. Чем больше Лев дарил свободы, чем отчаяннее просил, тем неистовее становился Антон – и все же ни разу не поднял стонов возлюбленного до болезненных нот.

– Ты прекрасен… – шептал он, обожающе сминая Льва под собой. – Так хорошо… А тебе… Тебе – хорошо?

Ни на секунду Горячев не отводил взгляда. Даже тогда, когда споткнулся о случайный ранний оргазм; даже тогда, когда повернул Льва на бок, заставив прижать колени к груди; даже тогда, когда потянулся к его губам, обостряя и без того невыносимое удовольствие. И забравшись в конце концов на стол следом, где они вдвоем намертво сцепились в клубок, смотрел: впивающимися до засосов в самые нежные места поцелуями, мажущими по коже ладонями, лбом ко лбу и нос к носу. Смотрел, не смыкая век, оседланными Львом бедрами и безудержными движениями навстречу выше, выше, вверх – и сердцем, колотящимся о ребра так сильно, что отдавалось в груди. Антон смотрел, и даже тогда, когда перестал в темноте желания различать что-либо перед собой, он продолжал видеть главное – и хрипел, и кричал об этом что есть мочи, и проливал семенем глубоко внутрь. Оно проросло сквозь их тела, сплело намертво в плоти и крови, и больше – в резонирующем чувстве, которое, не слушаясь никаких оков, свободно и бесстрашно срывалось с молитвенно шепчущих губ:

– Я тебя люблю…

23.04. Воскресенье. Неозвученное

Выселение из «Лесной симфонии» администраторы базы отдыха назначили на двенадцать, а посему завтракала бравая компания фактически на чемоданах. Ласково гладило по щекам солнышко, прорываясь сквозь раскрытые окна и легкий тюль вместе с недружелюбно прохладным весенним ветерком. В доме отдыха поселилась привычная для сборов суета, в которой каждый мешал соседу, но это не вызывало сильного раздражения. Напротив, в столь незамысловатом движении ощущалась вся глубина семейственности, ибо только по-настоящему теплый поток не приносит сквозняков.

За завтраком Рома сонными красными глазами испепелял взглядом Горячева, напротив которого расположился. А скоро к его осуждению присоединился и Влад: на его губах застряла кривая эмоция между ненавистью и одобрением. Ребята выглядели близнецами в своем недовольстве: оба скрестили руки на груди, натянули на лица самые неприятные выражения и морщили губы. Сисадмин в последнем оказался особенно талантлив.

– Я не спал всю ночь, – нарочито громко сообщил он, стуча пальцами по локтю в такт собственному возмущению. – А ты, Влад?

– И я не спал, потому что всю ночь слушал музыку любви, – хихикнул Вовин.

– Больше было похоже на то, что барана режут, – не согласился Рома. – Сначала они пропадали где-то – и продолжали бы там пропадать… Но нет же, блин! Надо было обязательно припереться обратно и разбудить.

– Вы так говорите, как будто вообще приехали спать, – ухмыльнулся Антон, не обращая внимания на грубое сравнение. Он и сам глядел на друзей сонными глазами, лениво привалившись плечом к плечу Льва. А тело ломило до самых кончиков пальцев. Если сексуальные победы еще имели значение в жизни Горячева, то прошедшей ночью он одержал, пожалуй, самую большую из них. И было у этой победы такое послевкусие, что поминутно приходилось прятать масляный взгляд от окружающих, а садиться и вставать – медленно и осторожно. Пожалуй, впервые в жизни Антон чувствовал себя абсолютно сытым. Завершенным. Но еще больше ему нравилось то, как Лев не мог избавиться от медлительной томности, что поселилась в его теле после всего произошедшего. Он был похож на кота, отогретого солнышком и весной, который лениво тянулся и расправлял косточки, сверкая холеной шерсткой. То-то Горячев и гладил его – по руке, по ноге под столом. Он старался, чтобы было незаметно. Но любопытные взгляды друзей то и дело пробегали по касательной.

– Больше всего меня удивляет, что первым жалуется Рома, – прыснула в кулак Настя, – которому обычно вообще не нужен сон. Он же питается от проводов!

– Я забыл сегодня зарядку, – строго сообщил Рома, пряча вместе с кашлем в кулак усмешку. – Тем более я не думал, что мне тут концерт закатят за стеной соседи. А тебе что, Настя, спать не мешало? Кто-то другой мешал?

– Советую закрыть рты, – дружелюбно оскалилась Елена, стукнув о вилку зубами, когда в ее рот отправился очередной кусочек омлета.

– Да ладно, я тебе тоже мешал спать, – возмутился Влад.

– Девчонки хотя бы были тихими, – вынес свой вердикт Леха, только вышедший из кухни. – Но будем считать, что все вы отлично умеете друг другу мешать.

Котков по обыкновению важно уселся на свое место за столом – впрочем, что-то в его поведении даже сквозь сладкую дремоту показалось Антону неправильным. И совсем скоро он понял. Лехе как никому иному с руки было подшутить над Горячевым: спросить Льва о чем-нибудь остреньком, помянуть невинный грешок и вообще использовать свой потенциал того самого клубного босса, который очень долго курировал Антоновы гулянки по девушкам. Но он выглядел неправильно задумчивым. Вообще – неправильно. Вот так вот, достигнув моральной утопии, очень быстро начинаешь подмечать малейшие изъяны кажущегося идеальным мира – и, найденные, они впиваются в любопытный глаз соринкой, принося раздражающий зуд. Пока не избавишься от него – не успокоишься.

– Что, тебе тоже спать не дали, Коток? – ласково поинтересовалась Настя.

Антон сразу же копнул еще глубже:

– В «Бермуде» что-то стряслось, пока тебя не было, Лех?

– Да… – Котков вздохнул и почесал затылок. – Да нет. Нет, за выходные не случилось, хотя я ждал, честно говоря. Я не стал рассказывать вам раньше, не хотел портить праздник… Сейчас, глядя на вас, тоже не хочется, конечно. Но у меня на неделе еще был очень странный посетитель. И после того как Антон в понедельник рассказал, что у вас в компании, ребята, какие-то проблемы… Мне невольно кажется, что эта новость касается нас всех. В смысле может совсем напрямую касаться.

Богдановы резко подобрались, уставившись на Леху. Рома посмурнел по-настоящему.

– К тебе кто-то пришел? – внезапно поинтересовался сисадмин, накидывая в свою речь безучастных интонаций.

– Да, – Котков перевел напряженный взгляд на Рому. – Ко мне приходил некто Валентин Витальевич Багратионов, – тут он снова переключился на Богдановых. Лев смотрел в тарелку и напряженно продолжал копошиться ложкой в каше, когда Елена сжала руки в кулаки. – Пришел ко мне с предложением… Продать мой клуб. Я вообще, честно говоря, сперва решил, что это шутка. Ну, я не могу жаловаться, у меня дела неплохо идут, место видное, а после содействия Льва Денисовича – все совсем хорошо. Но пороги мне так раньше никто не обивал, чтобы сделки предлагать. А тут… Пришел с охраной, вроде ваших, весь такой барин. Предложил деньги… – Леха задумчиво покрутил ладонями чашку на столе. – Ну, я отказался.

Антон слушал, мрачнея все сильнее. Соринка в глазу оказалась первой пригнанной в светлый дом приближающимся ураганом. Фамилию «Багратионов» слышать однажды уже доводилось, имя «Валентин» – тоже. Руки сами собой сжались в кулаки, а кровь в набухших жилах оглушающе ухала.

– А он? – уточнил Горячев, чувствуя, что просто так Лехин отказ вряд ли прошел.

– Пригрозил, что в таком случае я лишусь и клуба, и денег не получу, – серо ответил Котков. – Сказал подумать хорошо, визитку оставил… Мол, перезвони. – Вдруг он усмехнулся: – Знаете, он такими суммами разбрасывался, что я сперва решил, мол, какой-то городской сумасшедший при бабках. Мужичок такой. Да его, вроде, мизинцем перешибешь – какие тут угрозы… Да и на психов я насмотрелся… В общем, я надеялся, что это все шутки, пока ваши лица вот сейчас не увидел.

– У моего тоже все так и начиналось, – вздохнул Рома.

Лев качнул головой:

– Н-да. Не ожидал я, что он такие финты начнет выделывать. Рома с этим избиением, потом ты. Ни на что не соглашайся.

– Какое-то странное нападение, – нахмурилась Елена. – Совершенно бесполезное. Совершенно бутафорское… Если бы ему надо было, он бы за яйца тебя схватил так, Лех, что ты бы не выкрутился. А тут… Просто акция? Себя показать? Предупреждение? Твою мать, надо было рассказать! Надо было отменить поездку! Теперь ему все ясно…

– Да ничего не ясно, Лен, успокойся, – Богданов стиснул руку сестры в своей ладони, но она ее тут же выдернула, отвернувшись.

– А что должно быть ясно?.. – повел плечами Леха.

– Да, что? – перебил Антон и тут же вперился взглядом в Богдановых. – И что с Лехой? То есть вы считаете, что ему угрозы нет?

– Он манипулятор, – продолжила Елена. – Стандартный такой ублюдок, который получает удовольствие от моральных страданий всех и каждого. Скорее всего, он ждал подтверждения тому, что мы с вами общаемся. Что вы важны. А как только получил его – нападает. В этом весь Валентин, – горько усмехнулась Богданова.

– Но сейчас он ведет себя странно. Я с ним работал много лет и его агрессивное поведение знаю. Методы, к которым он прибегает – тоже. Но сейчас… действия нелогичные. Я не могу предугадать следующего шага. Не могу понять место, в которое будут стрелять, чтобы увернуться. На него это не похоже, – пожевал губу Лев. – В любом случае, я не допущу ничего плохого, правда. Давайте просто дадим мне время, ладно?

– Мы собирались уехать. А тут… – Елена посмотрела на Антона, и в этом взгляде был океан сложных эмоций.

Антон долго глядел на нее в ответ, молча, как и все остальные. Хотел бы он знать, должен ли чувствовать себя виноватым. Хотел бы знать, имеет ли право злиться на Елену за уверенное желание бежать. И какие-то слова искренней обиды уже клокотали у горла, но произнести их Горячев не успел. На плечо Богдановой тяжело легла рука Насти, которая тем самым, казалось, сообщила ей что-то свое… Сложно было сказать, что. Антон не понимал, но близость других членов семьи мешала выплеснуть ярость так, как он был готов. А побороть ее Горячев все равно никак не мог. Потому, выругавшись под нос, нашел в себе силы лишь выйти из-за стола. Кто-то пытался еще его одернуть, окликнуть, вернуть, но после Лехиного твердого «пускай идет» – все стихло.

Ярость. Слепая ярость. Каких-то пара десятков шагов до веранды – и Антон уже пылал ею; она жрала лишенный отдыха разум, прижигала уязвимое сердце. Сдуру Горячев врезал кулаком прямо в фигурную деревянную колонну у крыльца, ссадил кожу… В костяшки эхом отдалась пульсирующая боль. Только она-то и отрезвила, только она-то и расставила на места мысли и эмоции. Антон ненавидел Валентина Багратионова. Даже не зная его, ненавидел. За то, как позволял себе играть судьбами. За то, как искалечил Льва. За то, какой панический страх вселил Елене. За то, что, наконец, из далекой неясной угрозы превратился в реальную, почти осязаемую мразь, лишающую Горячева едва обретенного счастья – человека, которого он выбрал. Всеобщее замешательство перед одним упоминанием Валентина и Антона лишало рассудка. Покорная апатия Романа, зацикленный страх Богдановой, припорошенный одним только блаженным незнанием ужас Лехи, Алены и Влада – куда он их завел? Все это заставляло рисовать Багратионова в воображении всесильным дьяволом, которому отчего-то нельзя было противостоять. Горячев, как и многие, не возлагал больших надежд на официальный суд и полицию; но он был уверен, по крайней мере, в силах Льва. Тот со связями и деньгами казался человеком не от мира сего – богом из пантеона большого бизнеса. Все тем же могучим китом, на которого охотятся с гарпунами – но который может парой толчков перевернуть судно врага. Разве не хватало Богдановым теперь сил, чтобы противостоять прошлому? – вот каким вопросом все еще задавался Горячев. А если не хватало им, то что тут мог сделать он?..

– Антон, – внезапно окликнула его Елена. – Прости меня. Я сказала не то, что думаю.

Богданова аккуратно подошла и облокотилась о деревянные перила, устремляя взгляд в спокойную лесную рощу, что надежно обступала домик со всех сторон. Антон сперва не смотрел на нее – потупился, потирая запястье. Какое-то время Елена молчала, словно собирая слова.

– Ты просто… – Богданова начала, открыла рот еще раз, пытаясь вывалить наружу что-то, что разрывало ее грудную клетку, но не справилась. Она лишь вздохнула и повержено улыбнулась. – Я благодарна тебе. Не видела Льва таким счастливым… Никогда. Ты его лечишь. Так, как не умею я. Так, как я никогда не смогла бы и как мне хотелось бы получить тоже. Но я боюсь, Антон. Знаешь, по большому счету вы нас не любите, не знаете… Твои нас не понимают и до конца не примут. То, что мы получили со Львом здесь сегодня, на мой взгляд, хорошая, но купленная иллюзия. За нас вам не хочется получать тумаки, и я понимаю, – Богданова поджала губы и отвернулась. На ее шее тревожно вздулась вена, в которой клокотала непрошенная эмоция. Елена не разрешила ей быть. – У тебя есть семья, Горячев. Разношерстная, но готовая за тебя душу отдать. У меня есть только Лев. И он не умеет беречься.

– Да, мы вас не знаем, – согласился Антон. – Но это все дело времени… А по поводу любви – не говори. Я люблю, Лена, – он круто развернулся к Богдановой всем корпусом, только одной рукой оставшись держаться за ограду. – Я не могу ручаться за других, но я люблю. И его, и тебя… И если Лев не умеет беречься, значит, мы научим его. Только беречься – как? Уезжать на другой конец страны? Или изолировать себя от отношений, как он делал раньше? – Горячев покачал головой, поджимая губы. – Я не знаю до сих пор, в какой ситуации мы находимся… Я даже представить не могу, как он может здесь себя обезопасить, если он и так ходит с охраной и лишний раз из четырех стен не высовывается! Меня бесит, что я ничем не могу вам помочь… Что там за человек, а? Кто такой этот ваш отчим?

Антон пытался говорить спокойно, но грудь распирал огонь, а воздух был горьким и тяжелым. Ему самому казалось: случись что сейчас – он бы впрямь и на Елену кинулся.

– Моральный урод он, – выдохнула Елена и поднялась, чтобы посмотреть на Горячева. Какое-то время она просто изучала его лицо, затем улыбнулась и погладила по щеке. Шершаво ощущалась ткань перчатки на скуле. Так же – вид влажных глаз Елены на сердце. – Я тоже не знаю, в какой ситуации мы находимся. Но попытка сбежать… Просто это было самое верное решение, Антон. Чтобы обезопасить его… Льва. И тебя – тоже. Боюсь, ты будешь первым оружием и главным козырем против Богданова, понимаешь? И он не сможет этому сопротивляться. Теперь уже даже я не смогу. Но спасибо за иллюзию. Было хорошо, хоть я ничему из этих двух дней не верю.

Антон стиснул челюсти крепче, отвечая Елене взглядом долгим и жестким.

– Это не иллюзия. Так может быть всегда. Может. – Он шумно набрал в легкие больше воздуха и хрустнул ноющими суставами на правой руке. – И мы можем дать отпор. Почему никто не пытался просто посадить ублюдка? Разве доказательств мало? Свидетелей?.. Особенно теперь! Чего он вообще хочет? Почему вас преследует?

– Каких свидетелей, Антон? Ничего из того, что происходило, не делалось руками Валентина. Рома видел только своего этого амбала… Ты думаешь, мы не пытались подать заявление? Нет состава преступления, это просто гражданский висяк. То, что он пришел к Лехе – не преступление. Обычный бизнес-вопрос. Угрозы? Одно Лехино слово против его слова, слова его охраны. Кому поверят? Тем более ты сам видишь, что все произведенные операции им крайне дорогостоящие, Антон. У него явно есть финансы, чтобы его свидетелем стал еще и крупный счет в банке. Это ты заразил Льва желанием бороться. А понимаешь ли ты, что каждая война богата только жертвами, которые за ней тянутся? – Елена поморщилась и отвернулась. – Лев уже решил сопротивляться, сам это знаешь. Поэтому мы здесь. Не надо меня винить за мой страх и желание уберечь всех, Антон. И кидаться за это на меня не стоит. Я не уверена, что мы обретем в этой борьбе то, что ты нам обещаешь. А потерять можем все. И я, заметь, пришла к тебе просто с чувством благодарности.

– Ты пришла ко мне еще и с неверием.

– Потому что вряд ли ты заступишься за меня, как я за тебя заступалась и заступаюсь. Отсюда и неверие.