Текст книги "Слепое пятно (СИ)"

Автор книги: Двое из Ада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 49 страниц)

Лев соскользнул рукой вниз. Его любовь была упрямой. Настолько, что хотелось встряхнуть, сбить всю спесь, забрать, завладеть, выдернуть и кокона противоречий и оставить только чистую эмоцию, только чувство. Богданов был аккуратен: обвивая пальцами член Антона, он почти не задевал головку, быстро и ритмично двигался по стволу. Горячев сразу же обмяк, снова напрягся и снова обмяк, давя смешанные со стонами смешки. Бедра его разъезжались. Решительные ласки для изнывающего тела почти не оставляли возможности ни поймать удовольствие, ни приблизиться к оргазму. Поэтому очень скоро Горячев поменялся в голосе – стал отчаяннее, пронзительнее. Из-за того, что Антон все еще старался сжиматься, он усиливал внутреннее давление – и Лев почувствовал, как тонкая нитка смазки опустилась, прилипнув к пальцам, как запульсировала плоть; Горячев задом терся о Богданова с каждым жадным, отчаянным рывком в погоне за удовольствием. Больше скапливалось его, набухало внутри таза, больше становилось агрессии. Рыча и всхлипывая, Горячев пытался освободиться, хотя бы подчинить себе безжалостную руку, а потом и увильнуть от нее, и уже даже не пряный жар был тому виной, но тщетно.

– Лев… Лев, ну, пожалуйста… Мне больно… – ныл Антон, проседая под собственным весом. Из-за своей похоти Горячев становился мягким и податливым, словно пластилин. Колени его подгибались, дрожали мелко. В последний раз от отчаяния Антон рванул куда-то в сторону и, пойманный, наступил Льву на ногу. Богданов засмеялся, но положение поправил мягким давлением рук.

– Тогда пусти меня, – горячо шептал он Горячеву на ухо, почти бездумно толкаясь Антону в ягодицы. – Давай, мой хороший, расслабься.

Антон никогда не соглашался на словах. Он умел подстрекать, накручивать, умел уже в пылу подстегивать Богданова мало кому свойственным бешенством, но, отдаваясь каждый первый раз, всегда лишь чувственно вздыхал и стискивал зубы – будто не хотел. Лев знал: еще как хотел, страшно, до одури.

Вот только сегодня день был особенный. Он вдруг, собравшись с силами после натужного упрямого молчания, взбрыкнул снова, как оседланный, но не смирившийся мустанг, – врезался спиной Льву в грудь. Пальцы скованных рук дотянулись до ребер, щекотно и будоражаще погладили кожу. Голову Антон запрокинул назад, пока не почуял затылком жаркое дыхание. Наконец по напряжению предплечий Богданов понял, что ладони Горячева сжались в кулаки, – и именно в этот момент, когда сопротивление его достигло пика, с острого языка сорвались всего два полных почти блядской разнузданности слова:

– Вставь мне.

Богданов ощущал себя железом, которое в процессе ковки то обливали ледяной водой, то окунали в терпкий жар плавильни. Истязающая Антонова тело рука медленно отступила, ушла на бок, оставляя за собой на коже красные следы от пальцев и очерчивая напрягающиеся в сопротивлении мышцы.

Лев отстранился, чтобы примериться. Тело требовало быстрого удовлетворения, но Горячев вновь начал увиливать: подступиться к анусу дал, а вот войти просто так не вышло, хотя смазки было уже достаточно, по мнению Льва, чтобы собирать ее в баночку впрок. Натужно сопел Богданов, давя Антона, втискиваясь. От тесноты закружилась голова, кровь резко хлынула вниз, оставив холодеющие губы неметь. «Антон, блядь!» – шипел Лев, когда прошел половину пути. «Засранец…» – любовно шептал, когда вошел полностью. Первые толчки были аккуратными, последующие движения – нервными, влажными и ломаными, но Антон взвыл и заревел навзрыд так, словно его насадили заживо на острый кол. Лев отпустил Горяческие руки, уткнулся тому губами в затылок и подхватил ладонью под живот, немного надавливая. Каждый спазм, внезапное сокращение мышц вело к несдержанной фрикции. Каждая фрикция – к новому спазму.

Богданов собственной плотью чувствовал, как плотные волны удовольствия катятся по струной натянутому телу; малейшее движение заставляло его дрожать – и рождался новый звук. Всего нескольких минут хватило, чтобы Антон начал протяжно мычать и всхлипывать. Еще пары – чтобы он крепко обхватил запястье поддерживающей руки, затем ладонь, а затем и пальцами нажал на пальцы. Еще сильнее оказался спрессован нервный ком, в который толкался членом Лев – еще ярче стоны. Богданов вторил и давил сильнее, чаще. Где-то на полпути бешеной гонки Антон захлебнулся первым – влажную возню секса с ее выверенным ритмом разорвал хриплый крик. Потом были лишь смазанные удары по бедрам, загнанные «Стой!» и до костей пробирающая дрожь, передающаяся от одного другому. Горячев истерично смеялся – и после глубокого сухого оргазма так же истерично приглашал: «Трахай…»

Собственное удовольствие острым винтом вошло поперек тела, и Лев, с глухим рыком еще яростнее накинулся на Горячева, издевательски сократив амплитуду и мелкими толчками вбиваясь в него. Не было личного пространства; оно сгорело в страсти. Теперь Львовская грудь прилипала от пота к чужой спине, живот – к чужой пояснице. Внизу было жарко. Лев чувствовал, как тоже неумолимо приближается к крайней точке, но не мог сконцентрироваться на этом. Потому оргазм и желание излиться мелькали где-то на периферии сознания.

«Ничего не видно», – с досадой пронеслось в голове между импульсами удовольствия, и Лев вдруг оторвал Антона от стены. Пальцы впились в кожу, руки подхватили под грудь и живот. Богданов отстранился, с трудом подавляя желание впиться обратно.

– Пошли, мой хороший, – срывающимся голосом сообщил Лев и толкнул Горячева в комнату. Он держал Антона, боясь падения, но три метра до приготовленной кровати они так и не осилили. Богданов не смог определить, кто запутался в ногах: Горячев, который собой уже совсем не владел, или Лев, который слишком хотел владеть Антоном, а потому не удержался от жаркой похвалы и поцелуев в шею. Они оба пошатнулись, Богданов выронил Горячева из объятий и с трудом поймал после, аккуратно уложив на ковер. Тот лишь смеялся и двигался совершенно беспорядочно, но даже в беспорядке смог привстать на четвереньки. Лев раздвинув Антоновы бедра, навис над ним, вновь фиксируя ноги своими. На этот раз он вошел без приглашения, грубо развернув Горячева на бок и вдавив его лицо в ковер ладонью. Теперь видно было все. Теперь можно было упереться рукой в поясницу, создавая излюбленный прогиб и теснее сдавливая чужой живот своим весом. Теперь содрогание Антона легче ощущалось пальцами и мутным взглядом.

Горячев запел иначе. Под аккомпанемент спешных хлопков он скулил сквозь зубы, вцепившись напряженными руками в ворс ковра… Богданов понимал, что такими темпами они разбудят всех соседей, и попытался закрыть Антону рот ладонью. Упруго пружинили с каждым толчком бедра. Раз за разом Горячев выгибался все сильнее, приподнимаясь на локтях и коленях – чувствовалась не высота, но то, как подбрасывало его навстречу. Они провели какое-то время в диком темпе, – время, в течение которого Антон успел еще раз вывернуться, изломаться крупной мучительной судорогой, кусая Богданова за пальцы. Наконец тот ощутил, что силы заканчиваются и тело находится на своем пределе. Глубокие медленные движения, в которых Лев не без доли издевательства задерживался, тупо упираясь членом Антону в чувствительную точку, подогнали к краю. Еще одно прикосновение к взмокшей горячей коже, еще один Антонов стон – и Богданова покинуло ощущение реальности. Все тело скрутил тугой оргазм, Лев прижался к Горячеву, осознав, как стон ободрал горло и потонул в чужой дрожи.

– Я люблю тебя, – шептал Лев, пока собственное тело опустошалось, а дыхание мешало словам собираться на языке и губах. – Люблю, – повторил он, выскользнув из Антона. Богданов встал на колени, чтобы, излишне резко дернув, перевернуть Горячева на спину. Он услышал, как громко и, наверное, больно ударились локти о пол, но не смог осознать собственное чувство вины и быстро ушел вниз, к бедрам. Припал к обнаженной плоти, липкой от соков и раскрасневшейся от трения о ковер, обвил пальцами ствол члена и невесомо поцеловал головку. Одного этого прикосновения было достаточно, чтобы Антон чувствительно дернулся. Он снова стал рваться, едва вынося нежность после жесткой скачки; словно не мог угадать в своем теле желаний: подняться на руках или откинуться назад, отползти или отдаться. Лев сидел на ногах Горячева, контролируя его свободной рукой, когда минет внезапно углубился; Богданов почувствовал, как головка Антонова члена уперлась в глотку.

– Нет… – выпалил Антон, подлетев на месте. Дыхание его было частым и беспокойным, бедра в одну секунду окаменели… Но тут же они вдруг дернулись вверх: «Да…» – затем волосы Льва крепко стиснул кулак: «Да…» – и надрывный рык заглох в собственной ладони Горячева. Разрядка вышла долгой и до того интенсивной, что, подняв голову, Богданов нашел Антона давящимся уже слезами – а стоило снять с него лишний вес, как стертые колени механически сомкнулись и подтянулись к груди.

– Ну что ты? – испугался Лев и подтащил Антона к себе, укладывая его голову на плечо. Пальцы зарылись во влажные волосы, успокаивающе перебирая пряди. Богданов раскачивался из стороны в сторону, убаюкивая и унимая эмоцию. – Люблю тебя.

Спустя несколько секунд у Льва в руках Антон и утих, переборов послеоргазменное напряжение. Он ровно и глубоко дышал, закрыв глаза и уткнувшись носом в сгиб локтя. Можно было бы даже подумать, что уснул, но пальцами Горячев вместе с тем водил вдоль позвоночника Богданова, а после, обретя власть над своими мышцами, и обнял его покрепче. Когда же поднялись и веки, Антон смотрел на Льва совсем ясно и умиротворенно, пусть лицо и хранило следы лихорадочного румянца.

– Это было пиздато просто… – хрипло произнес Горячев, улыбнувшись. Лев эмоцию отзеркалил и щелкнул Антона по носу. Он чувствовал себя освобожденным только теперь, когда напряжение вышло из тела и перестало давить на сердце. «Наверное, вот она, новая жизнь, – облегченно выдыхая, думал Лев, – с характеристикой „просто пиздато“».

– Ничего не болит? – участливо поинтересовался Богданов. – А то ты такой у меня яркий, что я иногда переживать начинаю.

Но Антон только ухмыльнулся и головой покачал:

– Не нужно переживать. Потом будет немного… А пока устал только. Поможешь мне до душа добраться, а? Настолько легко себя чувствую, что, боюсь, падать буду так же…

Богданов промурлыкал что-то про то, что Антон его самый хороший мальчик, и принялся помогать вставать. Сегодня Лев получил нечто новое в отношениях: раньше все его заботливые позывы встречали много ненужного сопротивления. А сегодня вышло так, что сопротивление было в сексе, но не в душевной близости. Антон не отгораживался, не пытался делать все сам, не бежал от заботы – хотя до этого момента еще частенько боялся показать себя излишне сердечным и чувствительным даже наедине. Лев с удовольствием отвел Горячева в ванную, помог принять душ. Теплое чувство множило то, что залез Богданов прямо вместе с ним, намылил, натер спину и задницу, немного нашлепал, обтер полотенцем до аппетитной красноты. Его потряхивало от ощущения нового быта; и шаги стали легкими, и сердце билось иначе, и в груди с каждым вдохом расцветало чувство справедливости. Богданов заслужил то, что получил. Заплатил кровью и потом, отдал собственное детище на растерзание и принял его смерть как мог. Теперь в его руках было истинное сокровище – человек, излучающий столько тепла, сколько Лев ни разу не пробовал в своей жизни. Чистая, не искаженная ничем эмоция.

– Ложись, – улыбнулся Богданов, когда они с Антоном добрели до кровати. Лев одними руками настоял на том, чтобы помочь Горячеву лечь и укрыть его одеялом. Затем, удовлетворенный, повалился рядом и сам. Богданову хотелось смотреть на Антона – что он и делал – и постоянно говорить о своей любви. Он едва сдерживался от этого. Но отказать себе во влюбленном взгляде точно не мог – и в ответ получал такой же.

– Сейчас на часах уже столько, что раньше ты бы уже сидел в кабинете. А я все еще хочу, чтобы ночь не кончалась, – тихо произнес Антон, лежа почти нос к носу со Львом и водя пальцами по его ладони – словно в стремлении начертить на ней новые линии.

– В воскресенье я обычно приезжал гораздо позже, – устало улыбнулся Богданов. Но надежда блеснула во взгляде быстрее, чем он успел смириться с тем, как сильно хочет спать: – У нас еще будет много ночей. Сколько хочешь.

– Больше всего меня радует, что тебе теперь всего полчаса до работы… Со сборами и не спеша, – Антон ухмыльнулся и опустил веки. Он вдруг зашевелился – но лишь затем, чтобы головой занять свое законное место на плече, прежде чем продолжить: – А это значит, что я смогу задерживать тебя до упора, пока сам свободен. Тебе много сил понадобится…

– Спи, – засмеялся Лев, потрепав Антона по голове. – Много сил у меня есть, между прочим. Ты смотри, как бы мы не стерлись друг о друга.

– Тебе нужны на меня и на «Бермуду». А мне – только на тебя. Поэтому у меня планы. Аперитив… Завтрак… – здесь Горячев мечтательно потянулся и тихо зевнул. – И потом я толково объясню тебе, насколько сильно я сам тебя люблю.

– Договорились, – пробормотал Богданов, пригретый Антоновым теплом. Сон медленно забирал его сознание, но в голове уютно оседали мечты, взбудораженные совместными планами. Дышалось легко. И жить хотелось. И жилось.

28-31.05. Предчувствие

В прошедшие выходные Горячев жил как в последний раз – он едва ли отлучался от Льва. Антон был счастлив и заражал своим счастьем Богданова, вгрызался зубами в его сердце, выпивал боль, менял ее на любовь. Такое счастье знакомо спасшимся из потерпевшего крушение самолета. Они были живы. Только разум ломило от яда осознания: летать теперь страшно, потому что ты ничего не можешь предугадать наверняка. Выйти наружу этому страху Антон, однако, не позволял. Его буквально разрывали эмоции, но просачивались они лишь там, где были уместны. Секс. Тренировки. Почти беззвучная паранойя наедине с собой. Со Львом Горячев целиком отдавался прекрасному моменту, переполнял себя беспрекословной верой, был самой тихой гаванью.

Фантомной болью всплывали мысли о Валентине. Монстр, который появился ниоткуда и сгинул в никуда, получив все и даже больше, никак не вписывался в объективную действительность. Антон понимал: тот не мог пропасть с концами хотя бы потому, что, помимо отданной добровольно Nature’s Touch, покусился и на личное имущество Богданова. Тот с началом новой недели сразу поехал в суд – выяснять детали открытого иска. Лев проходил по делу о махинациях, связанных с правом наследства, в которые успешно его впутал Багратионов. С квартирой и тем, что арестованным имуществом запретили пользоваться, ситуация оказалась до отвратительного прозрачной: у Льва было еще одно жилищное имущество, а в российской действительности редко кто обладает подобной роскошью. Арестовали, так как было куда съезжать и где жить, ведь почему-то на Львовский участок Валентин не претендовал. А его жизнеспособность служители правопорядка проверять не стали. После долгих переговоров с адвокатом Богданову разрешили пользоваться квартирой, но сам он туда больше не хотел. «Мне почему-то опротивели стены, – объяснял Лев Антону перед тем, как полностью поменял гардероб. – Я не хочу здесь больше находиться».

Лев, а за ним и Антон, был уверен: возвращение квартиры – лишь вопрос времени, тем более что Богданову почти каждый был готов помочь с первыми срочными тратами. Не приходилось даже убиваться в поисках надежного адвоката, поскольку в этом вопросе на стороне Богдановых оставалась Эля, а уж она имела определенный опыт и связи как для консультации, так и для дела. Победа казалась неминуемой. Вот только Горячев никак не мог достаточно осязаемо представить: а что дальше?

– А что дальше? – спрашивал он Елену. Они созванивались или списывались по несколько раз в день еще с прошедшей пятницы, когда у Антона появлялась возможность задавать беспокойные вопросы вне зоны видимости и слышимости Льва – и когда Елена вообще отвечала, – так что к вечеру вторника Богданова звучала действительно нервно. Горячев винил в этом себя, понимая, что ситуация и без того складывалась болезненно-стрессовая, но никто другой и не смог бы прогнозировать ее развитие.

«Я понятия не имею, Антон, – фыркнула Богданова в трубку почти агрессивно, но быстро взяла себя в руки. – Наверное, он всего добился и ушел».

– Так Лев наверняка выиграет суд, – Горячев тряхнул головой, как будто его возмущение в ту минуту кто-то мог видеть. – Значит, уже не всего добился. Слушай, это странно. Он же типа столько лет в засаде сидел? И ради чего? Чтобы Богданова погромче спустить с пьедестала? Чтобы оскорбить вас? Чтобы ради этого потоптаться по другим людям? Это ненормально, если он пропадет, Лен. Пока еще слишком мало времени прошло. И пока еще надо готовиться к тому, что…

«Нам не к чему готовиться, Антон! Я не знаю, правда не знаю! Ты так меня спрашиваешь, как будто я что-то могу!» – взвилась Богданова. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы успокоиться и продолжить: «Не спрашивай меня так, словно мне есть что рассказать…»

– Ну только не злись на меня… – Горячев виновато улыбнулся. Всякий раз, когда Богданова повышала голос, он сдавался. Потому что понимал: не только Лев потерпел крушение. Приходилось быть бережным со всеми. – Прости. Я сам хочу, чтобы все и правда закончилось.

Однако верить Антон – все равно не верил. Да и как-то раз, общаясь с Настей (у них нашлась очередная общая тема: моральная терапия для пострадавших), он поделился своим беспокойством – и получил такой же неутешительный ответ.

«Она вообще очень странно себя ведет после того, как Лео сдал фирму. Пожалуй, даже сложнее, чем когда засранец Валька объявился впервые – тогда хоть все ясно было, – рассказала о Елене Настя. – Но мне тоже ничего не может объяснить. Возможно, это только шок, сам понимаешь… Так что давайте пока в любом случае постараемся из ситуации извлечь максимальную выгоду. Отдохнем и изобразим, что мы нормальные люди».

Горячев согласился. Лев пробовал эту «жизнь нормального человека», которой был лишен всю свою локальную вечность, – и Антон помогал почувствовать ее прелести. К тому же в родном укромном уголке было гораздо больше возможностей. В свободное время они могли вместе смотреть фильмы и сериалы, попутно обмениваясь мнениями и устраивая пышные споры о развитии сюжета – впрочем, Лев почти всегда побеждал, поскольку замечал больше нюансов, и за это Антон его в шутку избивал; потом играли в приставку, и Горячев заботливо успокаивал взволнованного первыми неудачами Богданова, обучая управляться с геймпадом методами «представь, что это мои соски» и «зато у тебя великолепно получается с джойстиком»; готовили, убирались и ходили по магазинам. Каждый день становился спокойнее предыдущего. И хотя Антон по-прежнему волновался каждый раз, даже просто отпуская Льва на работу и дожидаясь его домой, верить в счастливое будущее становилось все легче. Особенно с мыслью, что адрес его – Горячева – Рома в свое время предусмотрительно скрыл от врага. Казалось, судьба нарочно переставляла фигуры в жизненной партии так, чтобы впоследствии они сыграли решающим образом, а сущие случайности с оглядкой назад приобретали значение предопределенности.

========== XXXV ==========

1-2.06. Лето в сердце, ночь на пороге

Антон всегда любил лето. Особенно такое, когда солнце своими горячими лучами раскаляет землю и беспощадно, до красноты, щиплет кожу, слепит днем и ночью, лишает сна, но не оставляет усталости. Летом большинство людей по закону природы становится счастливее и беззаботнее, а помогают этому каникулы и отпуска. Горячеву обычно допинг не требовался – он вообще не привык планировать рабочие будни так, чтобы не предусмотреть возможность для спонтанного отдыха. Спонтанного – и очень активного.

В первые дни лета не позволить себе расслабиться было нельзя, но Антон, даже организовав два выходных, чтобы после вдоволь наработаться в субботу и воскресенье на пару с Богдановым, уже с самого утра четверга все равно был крайне занят. Его планы, хоть и не имели делового характера – какой официоз может быть в выходные? – оказались безотлагательны. Строго говоря, осуществлять их втайне от всех Горячев начал почти месяц назад. Тогда он просто надеялся рассеять тучи над головой Богданова, однако замысел растянулся, – и, к счастью, потому что сегодня Антон не мог представить себе осуществление плана под раскаты грома чужого рушащегося быта. Зато теперь, когда даже сквозь промозглый ветер с реки пробивалось тепло, а Питер почти не казался серым, настало самое время.

Едва окончив завтрак, Горячев получил сообщение о готовности заказа, а через два часа уже вернулся домой и надежно припрятал его на балконе. До обеда, пока Лев еще был в «Бермуде», Антон уверенно объяснял тому в сообщениях, почему Богданов должен взять полный выходной в пятницу: видите ли, при наличии пары «начальник-заместитель» нет никакой нужды проводить два самых загруженных дня на месте обоим, лучше устроить размен, – плюс все вопросы по закупкам и организации мероприятий были заблаговременно решены на неделе, так что формально свои прямые обязанности Богданов уже выполнил. Тот спорил и защищался, мол, не хочет в подобном ключе пользоваться хорошими отношениями с Лехой, что именно в таких нюансах и проходит грань между семейственностью и кумовством, но все аргументы были разрушены волевым распоряжением самого Коткова, которому Горячев описал свои намерения и пожелания гораздо короче и конкретнее – и который подоспел главным козырем.

«Ты еще не привык к тому, насколько я упрямый?.. =))» – победоносно трубил Антон в чат Льву, пока тот разбрасывался недовольными и укоризненными сообщениями.

«Нет», – честно ответил Богданов.

А пятницу Горячев встретил с еще большей самоотдачей. Утро было сладким – и он работал над этим так, как не заставили бы никакие деньги, – но к сладости была заготовлена особая приправа. Антон не был уверен на сто процентов в правильности своего решения, но знал, что в случае чего не обидится. От волнения это, впрочем, все равно не избавляло.

Они с Богдановым заранее договорились устроить себе что-то вроде романтической прогулки – Антон обещал провести экскурсию по любимым местам и заодно рассказать о себе и своем детстве немного больше. Все это действительно входило в намерения Горячева. Но когда Богданов, умытый и одетый «во что-то немаркое и удобное» вернулся из ванной в комнату, Антон уже поджидал его с последним неозвученным условием.

– Ну и что ты опять удумал, Горячев? – спросил Лев, кивком головы указав на крупный сверток из собственной кожаной куртки.

– Надеюсь, что ничего ужасного, – ответил тот с нервным смешком. А потом посерьезнел. Сердце у Антона билось слишком быстро – чувствовал он себя, пожалуй, так, словно собирался сделать предложение о помолвке. – Лев. Насколько сильно ты мне доверяешь?

– Очень сильно, – ухмыльнулся Богданов, упирая руки в бока. – А что, тебя ищет мафия и нам пора убегать из страны? Если что, на этот случай у меня есть походный чемодан.

– Нет, такие вещи не по моей части… – Горячев скривил губы. – Так что пока свой чемодан оставь. У нас на сегодня только мой рюкзак. Но это вот… – Тут он стал тараторить, неравномерно выталкивая слова мимо вставшего в груди комка воздуха: – Это в общем я тебе приготовил. Я знаю, что я никогда не предлагал до этого и ты сам не спрашивал, так что извини, если у тебя окажется какая-нибудь фобия или вроде того, или если по размеру не подойдет, хотя я старался. Я ни к чему не принуждаю. Просто… Короче, просто забери у меня уже его.

Горячев протянул Богданову куртку вместе со спрятанным под ней предметом. Лев повиновался, бросил в Антона пару неуверенных взглядов. Но совсем скоро любопытство пересилило все, и Богданов с упоением ребенка разобрал сверток. Куртка полетела на пол, к ногам, а Лев крутил в руках мотоциклетный шлем. Антон заказал для него аэрографию, и полуматовую черную поверхность теперь украшал узор, стилизованный под геральдический орнамент: едва различимый темно-серый плющ, а на правом боку – ярко-золотой лев. Под его лапой расположилась мелкая и аккуратная надпись: «A&L 6.04.2017». Богданов засветился счастьем через секунду непонимания и шока.

– Ого! Нет, правда, ого! – Лев засуетился, пытаясь примерить шлем так, чтобы держать его одной рукой, а другой – обнять Горячева. Со временем, которое потребовалось, чтобы уложить эмоции, у Богданова получилось; он поймал и крепко прижал Антона к себе. – Это что, ты меня катать собираешься?

– Да. Хочу катать, – Антон сиял, бесконечно довольный и уже приятно встревоженный тем, что подарок Богданову понравился. – Я на самом деле редко кого-то к себе сажаю… Нет, я вообще аккуратно езжу, просто мне, сука, страшно всегда за другого. И сегодня будет очень страшно. Хотя очень хорошо, мне кажется…

Горячев прикрыл глаза, уронив лоб на ключицы Льва, но через пару секунд отстранился, чтобы поднять с пола куртку. Придирчиво отряхнув ее – накинул на плечи хозяина.

– Точно готов? – спросил Антон еще раз, испытующе заглянув в глаза Богданову.

– А то! Все наши отношения проходят под лозунгом: «Страшно, но очень хорошо!» – Богданов засмеялся и смачно чмокнул Горячева в висок. – Я, правда, никогда не катался. Даже в юности. Так что не смейся надо мной сильно, когда я попытаюсь в тебя врасти.

– Я даже не подумаю. Наоборот, спокойнее будет. Так что держись крепче.

Первый пробный заезд по кругу через соседнюю улицу прошел успешно. Лев хохотал и земля под ногами казалась ему нетвердой, а в дороге – холоднее градусов на пять, чем ощущалось просто при выходе из подъезда. Он сбивчиво извинялся за то, что на боках Антона обязательно должны были остаться вмятины – настолько крепко Боданов вцепился. «А если по окружной, по магистрали, наверное, еще сильнее можно гнать?» – спрашивал не без страха во взгляде, который усиленно прятал за обворожительной и немного хулиганской ухмылкой, Лев. Антон только отсмеивался в ответ, думая о том, что если гнать еще сильнее – наверное, сердце просто вылетит из груди. Но отказать не мог.

Маршрут у Горячева был заготовлен большой. Чтобы дать Богданову привыкнуть и сделать окончательный выбор, они еще прокатились по улицам Васильевского острова, а затем сместились в самый западный его конец и двинулись по прямой – по набережной вдоль Большой Невы. Качнули длинными серыми шеями с противоположного берега портовые краны, приветливо и игриво засверкала солнцем река, проглядывающая сквозь ровный ряд похожих на часовых деревьев, который в конце концов прервался, открыв вид на притаившуюся вдалеке Английскую набережную. Антон намеренно не слишком гнал, оставляя и Льву, и даже себе возможность вдоволь налюбоваться красотами. Впереди уже сиял драгоценный купол Исаакия; редкие вытянутые облака, зацепившиеся за шпиль Адмиралтейства, медленно волновались на ветру, подобно тяжелому знамени. Проехали Благовещенский мост, а за ним и сфинксов, на фоне городской суеты напомнивших в тот миг двух ленивых пригревшихся котов – и вот впереди стал отчетливо различим пышный лазурно-белый с золотом, похожий на само небо, фасад Зимнего дворца. Стоило здесь повернуть и переправиться на другую сторону, рукой подать было бы и до дома Льва. Но Антон плавно дал влево, и они оказались на стрелке Васильевского острова, прямо под могучей колоннадой здания Биржи.

– Значит, хочешь быстро гнать? – спросил Горячев, повернув голову, когда они остановились на светофоре возле съезда на Биржевой мост.

– Не то чтобы очень. Но попробовать – да, – послышался насмешливый голос Льва.

– Ну тогда держись крепче, как выберемся на трассу.

Снова взревел мотор. Антон понес Богданова через переулки в сторону Острова Декабристов. Живописность исторических памятников постепенно уступила странному соседству старых кирпичных заводов, грязного рабочего «совка» и пестрых современных центров, колючим лесам и ничтожным «шиномонтажам», костлявым панельным высоткам – и наконец свободной прибрежной магистралью, которая будто бы брезгливо отодвинулась и чуть прикрылась зеленью от этого безобразия. Впереди протягивал свои длинные белые пальцы один из вантовых мостов, а Горячев взял курс точно на Западный скоростной диаметр.

По платной дороге Антону в отсутствие острой нужды приходилось ездить только дважды – однако если где и можно было ощутить истинную свободу и скорость, так это там. Антон пришпорил байк и влетел на магистраль. Он почти не чувствовал сцепления с гладким полотном дорогого асфальта – казалось, не чувствовал даже руля. Не отвлекали мысли о необходимости где-то тормозить на поворотах, вообще куда-то поворачивать… Почти не было машин. Влюбленные остались одни в равномерном движении, укрытые ребрами ограждения; и Антон едва-едва пожалел о том, что они ехали здесь не ночью, не в свете желтых и белых огней да красноватого неба – среди абсолютного превосходства чьей-то инженерной мысли.

Не было холодно от встречного ветра – Антон грелся жаром прикрывшего его тела. Страх, что Лев может сорваться, растворился в ощущении железной преданности и близости, когда во время редких перестроек из ряда в ряд они вместе наклонялись вправо или влево, огибая препятствия. И чем дальше, тем яростнее с мелкой пылью о визор бился ветер с самого моря. Растаяли шумозащитные ограждения по бокам – байк оказался над Финским заливом. Антон вдохнул полной грудью и перестроился в крайний ряд, немного сбавив скорость, – он уловил, как Лев позади поворачивает голову, чтобы лучше рассмотреть расстелившийся по правую руку вид. И действительно, казалось, что если снять барьеры, если свернуть туда, в открытое море, то под равномерный рев мотора можно будет точно так же скользить по волнам.

Эта красота принадлежала Антону и Льву от силы минуту – в сущности, не больше и не меньше, чем нужно, чтобы убедиться в великолепии мгновения и сохранить его в сердце. Миновав залив, дорога начала новый причудливый танец, разделилась ровно надвое и собралась в двухэтажную магистраль, пропустив ездоков в тоннель, образовавшийся на нижнем ярусе. Душно стало в застенках от смешанного с выхлопами воздуха, и вскоре Горячев сбежал оттуда на съезд, а затем – обратно в город, на очередную набережную. Попетляв по улочкам, чтобы обойти самые сложные перекрестки, они пересекли Фонтанку через мост Ломоносова, поднялись к каналу Грибоедова и, минуя причудливые дома, расщепляющие улицы подобно клиньям на неравные доли, осели возле какого-то ресторанчика. Антон объявил привал. Богданов резво спрыгнул, но едва не рухнул; неверные ноги дрожали после гонки, а одну из них Лев и вовсе подвернул.