Текст книги "Слепое пятно (СИ)"

Автор книги: Двое из Ада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 49 страниц)

Горячев нахмурился и потупил взгляд в чашку, а затем – снова в помятый лист с номерами. Он не знал ни одной из фамилий, ни одного из имен – но на их обладателей злился все равно. Эти люди сплошь были лицемерами, забывшими, с чего начинали сами, как вообще получили возможность чего-то добиться. Мир бизнеса в такие моменты отвратительно напоминал социум. Ты постоянно должен был соответствовать стереотипам: как минимум иметь красивое лицо и поставленную речь, но чаще – просто шестизначное число в месячном доходе. А если у тебя есть родословная, то за тобой все будут охотиться, как за племенным жеребцом. Однако Антон знал, как обойти эту систему сегодня – может, менее престижно, но зато малой кровью. В вопросе поиска работы в России с деньгами могла тягаться только одна сила.

– Во всяком случае, надеюсь, за тобой Валентин тоже перестанет охотиться. Не знаю, как он хотел получить твою душу, но все остальное он получил. А мы начнем все заново. Знаешь, я все равно собирался в обозримом будущем увольняться из агентства, так что тоже хочу новую работу под крутым начальником, – Горячев неожиданно выхватил у Богданова телефон и, разблокировав его (свой отпечаток пальца Антон добавил в настройки еще когда готовил диверсию с принудительным выходным), зарылся в список контактов. Лев усмехнулся.

– И что за такой начальник? А ты что делаешь?

– Ты, конечно. Вот. А по этому номеру ты звонил? – Антон развернул к Богданову дисплей. На экране светился номер Коткова. – Если для адвоката ставка маленькой покажется, так ты сам говорил, что в мою зарплату лишних нолей нарисовал – а я ничего не тратил…

Богданов удивленно поднял брови.

– Во-первых, нет. Твои деньги – это твои деньги. Я и так сейчас буду сидеть у тебя на шее. Во-вторых, не звонил… Я и так твоих друзей несчастных уже, наверное, порядком напрягаю, Антон.

– Ты его клуб спас, Лев. Хотя он тебе тогда вообще никто был. Я знаю, что это для меня… Но я не дурак, понимаю, что и это денег стоило, и под удар ты себя тогда поставил, – Горячев поджал губы. – А для него его дело – не меньше, чем для тебя была компания. Не только финансы, но и душа в него вложена. Он тебя как никто сейчас понимает. Так что позвони. И первым делом если вдруг что-то – звони нашим. Леха, вон, уже месяцами плешь ест всем, как без заместителя зашивается… А у тебя такой опыт управления, что можно вообще не думать. Нет, скажешь?

– Замести-и-и-и-ителя, – шутливо поморщился Лев, одним точным ударом вырвав у Антона телефон. – Можно я все же попробую сначала добить все свои каналы и разочароваться в людях окончательно, штурман?

Горячев закатил глаза, но все же улыбнулся, смирившись. А потом назидательно заявил, что лучше всего любые дела, так или иначе, решаются только после хорошего завтрака.

========== XXXIII ==========

Ночь 26-27.05. Эволюция

Деньги – кровь мира, приводящая в движение все вокруг человека. Сначала бартером, затем иным вещественным эквивалентом человечество неумолимо стремилось вдохнуть в существование материальную меру своих деяний. То, что легко можно пощупать, оценить приятной тяжестью в кармане, набить до толстых боков кожаный кошелек, казалось искренне важным. Лев, как никто другой, еще с самых младых ногтей впитал эту истину вместе с материнским молоком и понес красной нитью через всю свою жизнь. Основной принцип: будь богатым, материальным и полнокровным. Будь тем, кто может дать решение, кто на весах жизни является гирей, к которой равняют суть вещей. Доказательственные плоды своей философии Богданов пожинал теперь, когда остался без единого гроша в кармане, когда все знакомые отвернулись и забыли о существовании сильной фигуры в мире бизнеса, когда «безработица» – это не о ком-то за стеной в большом бездонном колодце жизней, а о тебе. Мир сейчас был устроен так, что найти первую работу – непостижимая задача без связей, если за работу считать что-то с перспективами. А когда тебя внезапно сорвало с высокой должности – пиши пропало; любой, даже небольшой, начальнический пост имеет за собой очередь из родни последнего занимающего. Особенно сложным осознание всего произошедшего давалось Льву из-за его философии. Ему казалось, что Багратионов действительно должен был вырвать душу, но никто из них не учел в достаточной мере главную фигуру на игровой доске.

Антон. Лев уже второй день открывал глаза и первым делом натыкался на него: смятого со сна, румяного, взъерошенного, словно всю ночь боролся с самой смертью и одержал победу. Идеальный внешне и столь же противоречиво дурной внутренне, но исключительно хороший человек – таким был его Горячев. Лев с ужасом осознавал, что, оказавшись в невесомости, в персональном Аду, он не рухнул вниз только из-за Антона. Из-за бабника, женоненавистника в прошлом, который до слабости в сердце забавно морщит нос, если отодвинуть рулонную штору от окна и позволить радостным лучам утреннего солнца ворваться в комнату и ущипнуть за кожу. Женская шпилька на яйцах – Горячев давил и давил, заставляя Богданова прыгать выше ушей и эволюционировать, за пару месяцев стать абсолютно другим человеком.

Сколько прошло с их знакомства? Лев не мог узнать себя даже в зеркале по утрам, умывая лицо холодной водой. Богданов считал, что он совершенный прагматик, не нуждающийся в чувственном аспекте, изолированный от житейских страстей. Это работало, пока внутренний демон, жаждущий плоти, не извратил идеальную схему. И вот Лев – мечтательный романтик, которому не чуждо обманывать систему, чтобы вырвать свой кусок тепла любыми аморальными путями. Он помнил первый раз, когда Антон переступил порог «психологического кабинета». Такой ладный, такой правильный, такой безобразно молодой и беззаботно красивый, что страшно было дотрагиваться до нежной кожи. Лев помнил, как Антон впервые вспыхнул в руках. Но даже лучше этого помнил, как впервые увидел горящий взгляд серых глаз на собеседовании, адресованный даже не самому Богданову, но ранивший в самую сердцевину. Теперь Лев по праву мог назвать себя бесконечно влюбленным и готовым все отдать за то, чтобы открывать каждый день глаза пораньше и видеть, как сладко спит его единственная мера совести.

«Выходит, деньги – это не кровь. Не все», – думал Богданов, удивляясь, как без них жажда жизни переполняла его. Нанесенные раны быстро затягивались, а новые законы существования хотелось поскорее проверить на прочность. «И не они двигали мной», – запоздало осознавал Лев, вспоминая, что в первую очередь ему хотелось создать для сестры идеальные условия, защитить. Конечно, без достатка жить было сложнее. Но без человека деньги – бесполезная бумажка. А смысл в чем? Куда бежал столько лет? Чем взвешивал суть и правду? Зачем?

Богданов не знал ответа ни на один вопрос, который ставил перед собой сегодня. Зато он точно знал, что Антон лежит с утра на животе, и, если хорошенько постараться, можно усесться на него сверху и зацеловать вдоволь шею и плечи, собирая губами утреннюю влажность кожи.

– Я позвонил Лехе. Теперь у меня есть работа, – шептал Лев. Внутри недовольно шевельнулось ощущение неполноценности и страхи за ним, которые успешно поселил в душе Валентин, но Богданов попытался задавить их в зародыше. Он должен справиться. Он откупился от отчима, отдал ему все и теперь должен был оправиться и восстановиться. – Доброе утро.

Антон шумно и глубоко вздохнул, делая положенный для запуска мышления глоток кислорода, и с довольным мычанием улыбнулся. Он попытался было перевернуться и встать, но явно только теперь понял, что укрыт не одним одеялом.

– Вот это правда доброе!.. Я верил в тебя, Лев. И что, сегодня, значит, первый рабочий вечер? – сипло спросонья переспросил Горячев.

– Верил в то, что твой друг возьмет меня на работу? Да, Антон, со звонком мне было справиться очень сложно, – хохотал Лев, покусывая чужое ухо. – Да, первый рабочий вечер. Как думаешь, мне устроят собеседование, как будущему зятю? Что, как, какие планы у вас на моего сына, – Богданов опустился губами ниже, исследуя ровную линию позвоночника и попутно стягивая одеяло.

– Мне кажется, уже поздно спрашивать, – вторил смехом Антон. – К тому же я большой мальчик… Зато точно знаю, что буду делать я. Сегодня, значит, допоздна отдыхаю в «Бермуде» и праздную… Потом утром воскресенья у меня есть все шансы встать раньше тебя в кои-то веки… А до того встретить ночью с работы…

– Да у тебя прямо все расписано, Антон, – заговорщически зашептал Богданов, сползая с бедер Горячева и увлекая за собой одеяло. Вот оно дошло до поясницы, а Лев замер в немом восторге.

Как и всегда, Антон спал без одежды. Как и всегда, по утрам он оказывался бесконтрольно чувственным, легко возбудимым, податливым. Богданов за множество дней и ночей, полных огня, научился различать две ипостаси своего любовника: ту, в которой он еще беспокоился о том, что делает и как выглядит, и ту, в которой превращался в чистое, концентрированное, безотчетное желание. Она-то и правила бал в первые минуты пробуждения, когда сонный разум не в состоянии контролировать ощущения. Она-то и стонала губами Антона, раскрывала бедра, не давала сдерживать оргазмы и требовала еще больше, еще сильнее. «Сильнее», – так исступленно шептал Горячев, вновь зарываясь лицом и руками в подушку. «Сильнее», – молил он, не находя в теле силы даже для того, чтобы стоять на коленях. «Сильнее», – запинаясь, выдыхал в последние секунды, когда Лев, грубо хватаясь за лицо и вжимая пальцы в щеки, забирал Антоновы губы своими.

И сильнее становилась вера в новый день.

Постепенно Богданов привыкал к новому быту, хотя притереться с урезанным бюджетом долго не мог. Зато в маленькой квартире даже время, казалось, текло иначе. Неторопливо занимаясь делами, можно было успеть больше; не имея нужды ездить постоянно в офис – сэкономить еще. Когда Антону нужно было поработать, он просто закрывался с ноутбуком на балконе, но вместе с тем он дарил Льву целый мир, заключенный в одной комнате и кухне. Богданов узнал, что если распотрошить по-дизайнерски аккуратные книжные полки возле кровати, то в строгих рядах литературных томов и журналов можно найти пару толстых фотоальбомов, в которых хранилась целая история становления семьи, любви и дружбы: первая часть охватила период со школьной скамьи и до окончания университета, вторая – все, что после. Там на последних страницах были и фото с Богдановыми – со дня рождения Антона. Были и со Львом – снятые Романом утренние сонные нежности, поцелуй на крыше – и даже самое первое фото, присланное Горячеву, с рукой, оказалось среди них. Лев улыбнулся такому стремлению коллекционировать воспоминания и понял, что Антона он мог искренне назвать хранителем очага. И хотя это открытие было очень приятным, Богданова больше увлекло самое начало. Детство.

Если Антон хотел фотографиями вымостить жизнь, то выбирал он лишь те мгновения и тех людей, которыми точно дорожил. Первый том открывался свадьбой родителей. Молодой отец Горячева вполне мог претендовать на звание секс-символа тех времен, но Богданов заметил, что лицом Антон был не так уж сильно на него похож. Евгений Горячев красовался широкими плечами и настоящей мужественной крепостью, высоким ростом, но был сдобрен приятной округлостью форм, которая, правда, представляла и его характер каким-то покатым, неустойчивым. Породу и многие черты Антон позаимствовал у тонкой, но сильной женщины, стоявшей рядом. У матери. Под фото было написано только имя – Виктория. На выцветшем снимке горели глаза знакомого разреза, в улыбке читался задор и уверенность, искренность, лишенная порочности, в осанке – внутренний стержень. Легко можно было проанализировать, как сложилась такая пара и кто в ней играл ведущую роль.

За поворотом Виктория, иногда в присутствии мужа, уже купала маленького Горячева в ванной (тот не избавился от классического детского фото голышом), читала ему книгу, вбегала следом во вспененную морскую волну… Потом была линейка и первый класс, а на ней – очень сурово хмурящий брови семилетний Антон, глядящий на фотографа с нескрываемым предосуждением; момент, на котором Горячев протягивает букет какой-то школьной зазнобе, одновременно дергая за косу так, что девчонка едва не ныряла носом в цветы; Новый год – и они вместе с Владом в костюмах волка и зайчика (Вовин, впрочем, легче сошел бы за веточку – таким он казался невесомым) под елкой. А затем прошел буквально год, и мать Антона со страниц исчезла. Снимки вообще стали реже, будто до окончания средней школы он почти и не жил. Порой только появлялся в компании Влада и его семьи; на матах в детской спортивной школе с первыми грамотами; затем в прихожей весь в синяках с котом на руках – подпись гласила, что двенадцатилетний Горячев его спас от шпаны. Дальше оставались только выпускные девятого и одиннадцатого класса, на которых уже окрепший и близкий Льву Антон, несмотря на костюм с иголочки и завидный для юноши лоск, хранил во взгляде что-то неприятное и недоброе, да еще явно разбавленное первыми крутыми пьянками.

Начиная со студпосвята все потихоньку выправилось, стало как у всех – и как можно было ожидать от него и Влада, Лехи, Алены. Иногда Лев встречал в воспоминаниях Антона и каких-то других людей – одногруппников и товарищей по спортклубу, девушек, – и абстрактные снимки с видами мест, в которых приходилось бывать, или предметов, которые имели некое значение. Всего этого было много, потому что, очевидно, именно тогда Горячев начал фотографировать сам. Но родители пропали совсем. Богданов не находил даже «исправленных» кадров вроде тех, что были у них с Еленой. Семья у Антона собралась другая, о ней он и рассказывал. Лев нахмурил брови, пытаясь проанализировать полученную информацию, но пошел по самому простому пути – решил спросить.

– Антон, – подплыл он к Горячеву, когда тот, закончив с делами, летал по кухне, готовя три блюда на обед одновременно. – Я тут альбомы гляжу… И… Расскажи мне про семью?

– Так ты же сам все видел, – светло разулыбался Антон, проходя мимо с охапкой мытого листового салата в руках. Поравнявшись со Львом, он остановился на секунду, чтобы ткнуться ему носом в шею. – И ты часть этой семьи.

– Нет, не про эту, – улыбнулся Богданов, но упрямство взяло верх над нежностью. – С этой мне все ясно. Я про отца и мать.

Антон вздохнул, а улыбка его поугасла. Он, встав над доской, принялся медленно нарезать зелень.

– Ну, мама умерла, когда мне было восемь… Несчастный случай. Спасти было невозможно. Знаешь, просто уехала на работу, а вечером отцу позвонили из милиции… – Нож в руке Антона послушно и плавно ездил по хрустящим скруткам салата. Слышалось в голосе, в неожиданно сухом рассказе, что Горячеву то ли не хотелось говорить, то ли он просто не привык этим делиться, то ли все вместе. Напряжение в руке выдавало, что внутри ему и теперь не так легко. – Но с ней у меня лучшие воспоминания о детстве. Она была красивая. Ласковая. И очень сильно меня любила, воспитывала… Когда ты маленький, наверное, большего и не надо даже. Хотя я не так много деталей помню, если по правде… Больше додумывал по рассказам о ней и фотографиям. Все равно кажется, что это была целая прошлая жизнь.

– М, – Богданов неотрывно наблюдал за любимыми руками, присев с раскрытым альбомом на табурет. Реагировать верно он на такие вещи не умел. Да и какое тут верно? Абсолютно субъективная категория жизни. – Соболезную. Отец тебя не бросил?

– Нет… И да, – Горячев ухмыльнулся. – Я не знаю, как ответить на этот вопрос. Он меня обеспечил, дал образование. Даже эта квартира и байк – все от него. Но он был моряком, работал на круизном лайнере. Старпомом. По полгода я его порой не видел. Заниматься мной он не привык. Поэтому в любом случае оставались бабушка с дедушкой. Мне с ними в целом повезло, это были родители матери, хорошие люди… Отцовская родня к нам не тянулась, они вообще все из Краснодара. Ну в общем… После смерти матери он отдалился еще сильнее на время. Наверное, горевал. Когда возвращался из круизов в отпуск – все пропадал где-то. Потом через два года ему предложили хорошую должность в порту, и так было лучше, чтобы заниматься мной, потому что к моим двенадцати и старшие родственники стали плоховать. Но он… – Горячев заработал жестче, мельча листья хаотичнее и тоньше прежнего. – Он решил, что мне обязательно нужна мать, а он еще хорош собой, чтобы оставаться одному с ребенком. Только в дом зачем-то привел Татьяну Геннадьевну.

Антон с неприятным звуком соскоблил ошметки с ножа о край салатницы, а затем, на миг задумавшись, залил в нее масла и бросил соли. Внезапная вспышка злости словно вышла туда же, потому как перемешивал блюдо Горячев уже медленно и бесстрастно. Лев понимал эту эмоцию… и не понимал одновременно. Пытаясь прочитать в лице Антона реакцию и мимикрировать к ней, Богданов поймал себя на мысли, что не может. Он не хотел больше врать – это единственная и самая верная причина.

– И, – продолжил Лев, оставив себе несколько минут на размышления, – она оказалась той еще сукой, да? Если судить по твоим проблемам в отношениях с женщинами. – Богданов осекся сразу, как произнес последнюю фразу. Мысли вслух – его давняя вредная привычка.

– Да. Правда, у меня, наверное, еще неплохо все вышло. Самые большие проблемы с женщинами, мне кажется, оказались у моего отца, – Горячев отфыркался и тряхнул головой, а потом стал раздраженно заглаживать упавшие на лоб длинные пряди с макушки назад. – Потому что у нее проблемы были вообще со всеми. Оглядываясь назад… Она была якобы певицей, но скорее – нереализовавшейся завистливой и жадной сукой. Сначала жалела меня, сюсюкала, вроде, старалась… Обещала все что-то… Я ее принял. А отец узаконил отношения. Только я ничего не понимал, а она постепенно подгребала под себя все: корректировала мое отношение ко всем родственникам, с которыми я общался, к друзьям, к учебе. Ко всему. Как я это теперь вижу. Меня спасало только то, что она уводила отца из семьи и они постоянно где-то гуляли. Поэтому на все выходные меня, например, чаще всего забирала семья Влада. И там были какие-то другие отношения и ценности. (Они бывшие хиппи, все творческие, свободолюбивые до задницы…) Да и были в школе некоторые хорошие учителя, которые тоже за меня боролись… Но она долго пыталась воспитать из меня идеального мальчика, с поправкой на то, что если я идеален, то мне никто не ровня. В то же самое время она совершенно точно пыталась меня задвигать дома, чтобы бабки в семье текли через нее и желательно не в мою пользу – ведь я «еще маленький», мне «не нужно». Только образование, только то, что удобным казалось ей… Так что даже при финансах своего отца я не особо привыкал к хорошему. К каким-то «хотелкам».

А потом ударило гребаное половое созревание. Во-о-от тогда очнулся батя. Он оказался тем еще гулякой, по крайней мере, был им в определенные периоды жизни, как я тогда узнал, – и от него я ясно уловил, для чего и как получать секс. Это неплохо… Однако часто общение с девочками тоже проходило через мачеху. И они все оказывались «малолетними потаскушками» или что-то вроде. Со всеми я должен был общаться и поступать так, будто точно это знаю… А если я это отрицал, то для меня обязательно находили доказательства. Чем дальше, тем больше я психовал, конечно, от ее попыток меня контролировать. И сил бунтовать становилось больше. Здесь я уже сам превратился в кобелину неблагодарную в ее глазах, конечно, – Антон задумчиво пожевал губу и замолк на минуту, чтобы расставить тарелки и подать обед, убрать с кухонной тумбы. На нее он и оперся бедрами. – Может быть, в чем-то она и была права… Но если и да, то это все меркло за дерьмом в наших отношениях. В своем две тысячи седьмом я стремился стать последним панком и просто всех ненавидеть. Но получился тем, кем делали: ненавидящим всех, только мажором.

Здесь Горячев нервно поморщился. Как он ни пытался вести рассказ холодно, как ни пытался рассматривать собственное прошлое свысока, с позиции «больше я не такой», а эмоций из былого все же хлебнул. Отвращение Антон срывал на собственной руке, в ногти на которой и уткнулся взглядом, пытаясь отыскать и вытащить всю грязь, оставшуюся после готовки. В своем повествовании он творил, казалось, то же самое, только с душой, которую со всей щедростью разделал, поджарил и преподнес Льву:

– Универ как-то исправил все. Окончательно испортил отношения с мачехой, потому что пиар казался этой пизде какой-то бесперспективной чушью, недостойной «настоящего мужчины», и вылечил меня. Может, потому что она просто потеряла ко мне интерес. Или, скорее, надеялась, что без их поддержки я просто не протяну (что глупо, ведь она так старательно сама вкладывала в меня до этого силовые качества), буду приползать за деньгами. Но мне повезло встретить хороших людей себе в друзья. И мы оставались с Владом… А еще, чтобы клеить девок, я с конца первого курса начал где-то понемногу работать. Для статуса и чтобы карман был. Вот такому уже отец радовался – и втихую выдавал мне «премии»… Но с семьей он так ничего и не сделал. Да и вообще был «слабым», как эта постоянно говорила. Ни то, ни се у нас было, короче… Не было общения. И когда я стал максимально справляться сам, меня просто выселили. Перед уходом пересравшись. До сих пор смутно помню, как это вышло и что там за диалог был. Но, кажется, я тогда, мне двадцать три было, предъявил бате впервые, что он целых три года не ходил на могилу матери… В принципе, не могу сказать, что мой упрек надолго что-то изменил. Я точно знаю, что сейчас туда только я езжу, Влад и его родители, и еще одна ее подруга. С отцом я даже не созванивался уже… года четыре? Ну да, он мне на двадцать пять подогнал мою «ласточку», а потом я выслушал от его пизды, что, видимо, зря, все, что мне дали – зря… И все. Зря и зря.

Горячев пожал плечами. Больше Богданов не мог рассмотреть в его лице ярости, но нашел другое в потерянном взгляде и поджатых губах – чувство вины, помноженное на обиду. Однако вот Антон поднял глаза на Льва и тут же спрятал все за медленно распустившейся улыбкой, подсел за стол рядом.

– В целом у многих такое бывает. Во всяком случае по сравнению с вами мне вообще не на что жаловаться. Меня просто оставили в покое. А другого мне и не надо было. У меня все есть, – Горячев потянул Богданова за рукав и, захватив в плен ладоней одну его руку, прижался к ней щекой. Веки Антона опустились, и он замер, согреваясь от прикосновения точно так же, как полюбил делать еще во время «сеансов» с повязкой на глазах. Лев медленно пришел в движение, поглаживая подушечкой большого пальца Горячева по скуле. Собственное ощущение неполноценности вдруг захватило его с головой: Лев никогда не задумывался, например, жива ли на самом деле его мать, есть ли у нее могила и никогда бы не дошел до упрека кого-то в ее непосещении. Глядя на Антона, он еще больше уверился, что последнее пристанище тела нужно родне умершего. Насколько патологично то, что тебе оно и не нужно, когда за твоей душой не один труп?

– Хочешь, – начал Лев, когда его рука опустилась немного, чтобы смахнуть с любимых губ всю горечь обиды, что хранило сердце, – мы съездим к ней? На кладбище? – Он задумался еще глубже, осознавая в себе новое странное чувство. Это была попытка искупить вину или договориться с собственной совестью? Нет, внутренний чешуйчатый монстр не вел торги с разумом, все было от сердца. Это было сожаление. Горький отголосок чужой утраты в собственном теле. – К твоей матери. Я ей пообещаю, что больше тебя не будут обижать, – с улыбкой выдохнул Богданов окончательно сформированный посыл.

Лев понимал, что делал что-то особенно правильное, когда Горячев смотрел на него так, как сейчас: с восхищением. С любовью и верой, которые невозможно подделать.

– Хочу, – ответил он. – Спасибо тебе, Лев…

После обеда день прошел мирно, хотя и несколько суетливо. Позвонил Котков, пригласил приехать к пяти вечера, чтобы быстро разрулить все бумажные дела, познакомить Богданова с людьми первой необходимости, а потом успеть просто отдохнуть («по секрету» он поделился, что работа в субботу и воскресенье самая поздняя, утомительная, но несложная, если все подготавливать в будние дни, а потому можно даже в кабинете кресло не протирать без нужды). Настя с Еленой пообещали добраться к празднику, а Влад, на удивление, вместе с Ромой, сели на хвост сразу. В три часа дня они оба уже были на Горячевской кухне – потому что Вовин, как обычно, хотел есть, но и не только. Он по доброте душевной и ради поддержки утопающих в котле жизненного дерьма принес для Льва хорошее разогревающее масло и просил им мазать все, но только не задницу Горячеву.

– И так всегда полыхает! – хохотал Влад, закладывая еду за щеку. Рома смотрел на него и все глаза закатывал, объясняя, что по дороге «зубочистка» перехватил еще чупа-чупс, пончики и два пирожка.

– Я учту, – улыбнулся Лев, ворочая вкусно булькающий в руках бутылек и вылавливая на желтоватой жидкости красивых солнечных зайчиков. – А откуда?

– Ну как, из Амстердама!

– А-а-а, так это эксклюзив, – хохотнул Богданов.

– А мне ты его, значит, не хотел дарить? – возмутился Антон. – Я бы себе им тоже задницу не стал мазать!

– Лев лучше знает, что с ним делать надо, уж прости, Антоша! – хихикнул Влад и вжал голову в плечи нарочито виновато. – А ты в этом море рыба новая, ты еще не знаешь ничего.

Богданов удовлетворился таким ответом, но его взгляд упал на Рому, который, казалось, от переполненности информацией мог взорваться здесь и сейчас. Губы он сжал, позу принял исключительно нервную, подрумянился слегка. Лев уже заподозрил, не случилось ли чего, как вдруг сисадмин выпалил:

– Слышь, Горячев? Вот ты в нашу вторую встречу выпендривался, помню, насчет геев-то. А у тебя друг с двумя такими живет! Лучший! Друг!

Богданов думал, что Рома переполнился эмоцией, а он просто не мог дождаться, когда сможет вставить шпильку. От такого постоянства на душе даже теплее стало.

– Уже с тремя, – поправился Рома, вцепившись в Антона своими черными глазами. Влад даже жевать перестал. Не то чтобы совсем, но помедленнее. А Горячев в тот миг будто бы даже остановился внутренне. В его взгляде, впрочем, так и не появилось ничего, кроме тяжелого осознания.

– Наверное, я не удивлен, – вздохнул Горячев. Но тут же подсобрался, посмотрел на Вовина с подозрением, какое бывает у человека, ставшего свидетелем слишком странной череды совпадений. – Влад, ну а сам-то ты?..

– Не, я нет, – весело махнул головой Влад. – Зато Ромашка у нас пользуется популярностью. Рисуют там его, губы красят…

– Ну вот зачем, – скуксился Роман. Лев заинтересованно наблюдал за розовеющими щеками сисадмина. Горячев ухмылялся в кулак.

– Ну как, зачем… Чтобы все знали, что ты у нас не только с компами мутишь, но и с кистью художника!

– Надо же, а Рому еще и засмущать можно! – воодушевленно заметил Антон. – Всего-то стоило вниманием одарить. А добротные у тебя, там, видеть, пидоры, Вовин…

– Ну ты же меня знаешь, Горячев. Дерьма не держим, только лучшее! – Влад хлопнул себя по колену.

За разговорами поздний обед плавно перетек в ужин, а спокойная маленькая квартира сменилась большим и шумным ночным клубом. «Бермуда» встретила Богданова эхом утраченного – орхидеями, которые так и остались в геометрическом интерьере. Будто бы все, потерявшееся в Бермудском треугольнике, оседало в нем навечно. Искусственная зелень благоухала в строгих черных рамах, среди всего этого жили и наслаждались жизнью люди… Лев уже видел клуб в те часы, когда он был закрыт, и знал, что без своего светомузыкального содержания и гостей «Бермуда» выглядела холодно и зловеще. Как отполированный надгробный камень, усыпанный цветами. Но сегодня на этой могиле принято было станцевать.

Антон, Влад и Рома отправились искать зарезервированный стол – там их уже дожидались девушки, – а Богданова принял в своем кабинете Леха. Новый начальник выглядел крайне озабоченным, с улыбкой разглаживал края листов в тонкой стопке подготовленных документов. Лев за время общения с Котковым успел понять, что сработаться будет легко: тот был тщательным, ответственным, хитрым и честным в меру. А главное, перед старшим и опытным не лез на рожон, показывая себя талантливым управленцем в том, как оперировать человеческими ресурсами.

– Ну, поучусь хоть, как настоящие профи работают, – потер руки Леха, когда Богданов оставил свои подписи на экземплярах договора. – Мне заранее будет тебя не хватать на этом месте!

– Этот день придет нескоро, – улыбнулся Лев, протягивая руку для закрепления сделки. – Да и, строго говоря, я в сфере обслуживания новичок. Мне тоже будет чему поучиться.

Богданов жал руку Коткову, а сам думал о том, что он Лехе – и Антону – искренне благодарен. Просто потому, что в этот раз сам лидер «Бермуды» взялся заступиться за того, кто обронил свой бизнес и потерял уважение в финансовом мире. Лев шел на сделку с дьяволом: он знал, что такое соседство не принесет Лехе хорошей славы, но также собирался положиться на собственные силы и умение находить контакты. Но был ли Лев с собой объективен? Богданову не хотелось вспоминать про Валентина на заре своей новой жизни, потому как все было кончено. Но то и дело в каждом начинании и шаге болевым импульсом отзывалось уверенное заявление отчима, что это он фактически создал и вел компанию Богданова.

Леха сразу вверил Богданову половину финансовой работы, а именно координирование закупок, и заодно общение с поставщиками, к тому же с приложенными деньгами «Бермуды» Лев предоставлял клубу свои связи в государственных органах. На этой почве знакомство с шеф-поваром и барменами прошло просто прекрасно, – а вот бухгалтер и администраторы косились на Льва с закономерным недоверием и даже ревностью. Привычно холодно приветствовал новоиспеченного заместителя начальник охраны. Вместо постоянного арт-директора у Коткова и вовсе было лишь собственное чувство прекрасного, а также ежеквартальная пересменка талантливых доверенных контрактников. Всех работников «Бермуды», впрочем, объединяло одно – Лев остро чувствовал неозвученное, не цепкое любопытство. Конечно, люди, особенно эти люди, уже знали, кто он такой. А сплетни подсказывали им, как Богданов здесь оказался. Но это не вызывало страха у самого Льва, даже наоборот – желание превозмочь первое впечатление казалось интересной задачей. И необычайно сложной, ведь ярлычок с ярким названием «неудачник» почти невозможно стереть.

Богданов, принимаясь за новое дело, вспоминал свое начало. Тогда Nature’s Touch не была огромной размашистой империей, набравшейся жирка и наглости. Тогда это было арендованное помещение, в котором фасовалась продукция, заказанная на контрактной основе у лаборатории. Лазейка в законодательстве – кто брендировал, тот и производитель – позволила писать, что продукция была создана буквально своими руками, а умелая маркетинговая фишка с натуральными ингредиентами позволила Богдановым быстро взлететь в сети. А все просто потому, что великая эра естественности взяла свое начало. И Nature’s Touch в нее удачно вошла ребром, сперва как бюджетная косметика на натуральной основе для сложного типа кожи, затем как редкий люксовый бренд на просторах российского рынка.