Текст книги "Привычка выживать (СИ)"

Автор книги: alexsik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 47 страниц)

Пит бьет ее по лицу легко, не ладонью даже, пальцами. Джоанна смеется, глаза ее сверкают, а голос становится еще более язвительным.

– Но сколько бы ты ее не звал, она не приходила. Ты не был ей нужен, потому что ты даже своей матери не был нужен, а ведь ты всю свою жизнь так хотел быть любящим и любимым сыном, – договаривает она осторожно, и чего-то ждет. – И все? – спрашивает с явным недоумением. – Ты, капитолийский переродок, не можешь меня даже ударить? Представь, что я – это она. Она убила в тебе все, чем ты был. Сначала любовью, а потом ненавистью выжгла все, что было тебе когда-либо дорого. Но она умерла, она больше не чувствует боли, а ты продолжаешь гореть в ее огне, и чувствовать ее раны, ты…

Слов ей не хватает, и она наносит удар, распаляясь от того, что не получает удара в ответ. Пит сперва уклоняется, потом, оглохнув от очередного удара, перехватывает ее руки, теряет равновесие, и вместе с ней падает, больно ударяясь о спинку кровати.

– Проживи она хоть тысячи жизни, она не стала бы достойной тебя, – смеется Джоанна Мейсон с лихорадочно блестящими глазами, с тонкой струей крови из прокушенной губы. Невесомая, зажатая в тисках его рук, она нависает над ним, и кажется такой жалкой, такой незащищенной, такой похожей на ту, другую, темноволосую и медленно тлеющую после всего, что на нее свалилось.

Они совсем разные, – отстраненно думает Пит, рассматривая лицо своей соседки так пристально, будто видит в первый раз. Они такие разные, и целуя Джоанну, он не вспоминает, что чувствовал, целуя Китнисс, хотя в этом забытье может виноват охмор. Мейсон отстраняется, и с еще большой злостью заявляет, что не считает себя настолько сумасшедшей, чтобы учить всему с нуля какого-то малолетку. Следующий поцелуй кажется даже более жестоким, и все вокруг них резко перестает играть значение, потому что у них есть только они сами – больные, сломанные люди с искалеченными душами, которые, если и могут помочь друг другу, так только этим болезненным, пугающим обоих, чувством наслаждения.

Они настолько поглощены друг другом, что мертвым призракам вокруг них остается только выжидать другого, более подходящего момента, чтобы вновь мучить их, и ночь за окном становится чуть светлее, чем была до этого.

========== ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой начинаются неприятности ==========

Питу не снится кошмар. С трудом он открывает глаза, и мир предстает перед ним искаженным, подернутым какой-то белесой поволокой. Голова раскалывается, слишком много ярких и серых картинок вдруг вспыхивают и гаснут. Следом все видимое пространство становится ослепительно белым. Пит пытается пошевелиться, но обнаруживает широкие ремни, которыми он крепко пристегнут к кровати.

Президент Сноу, в привычном костюме и с неизменной белой розой в петлице, чуть наклоняет голову.

– Я рад, что ты выжил, мой мальчик.

Сквозь зубы Пит буркает что-то в ответ, и Джоанна ногой спихивает его с кровати, бурча, что не готова просыпаться так рано. Пытаясь прийти в себя после удара о пол, Пит вертит головой по сторонам, ища то ли Президента, то ли широкие ремни, только что сильно стискивающие ребра, но, к счастью, не находит ни того, ни другого. На самом деле, после такого странного пробуждения впору подойти к зеркалу и спросить, а не сошел ли я с ума, но Пит так не поступает. Пит идет на кухню готовить ненасытной во всех отношения Джоанне Мейсон завтрак.

Растрепанная после сна, разнеженная хорошей ночью Джоанна больше не лезет к своему соседу с кулаками или острыми предметами. Нежности от нее, конечно, тоже не приходится ждать, да Пит и не собирается. Рядом с ней не хочется быть нежным, и утренний поцелуй их превращается в очередное горизонтальное безумие, и завтрак остывает на плите невостребованным.

– Больше не ставь на стол варенье, – просит Мейсон со смехом.

Теперь ее волосы липкие и пахнут земляникой.

– Надеюсь, проблем с душем больше не возникнет?

Проблем с душем не возникает.

…

На улицу они выбираются только под вечер, абсолютно счастливые и полные жизни. Идут на какой-то странный фильм, в капитолийском стиле, все еще с трудом выживаемом из моды. Джоанна серьезно просит не держать себя за руку, и смеется на самых неподходящих моментах, и со всех сторон на них двоих шипят редкие пришедшие вспомнить о своем прошлом жители столицы, и им, чужакам, приходится уйти, держась за руку, и непонятно, кто из них двоих на самом деле первым нарушил поставленное правило.

– Ты с самого начала хотел меня, – подначивает Мейсон, когда они выбираются на смотровую площадку, одну из немногих уцелевших, и смотрят на город, только начинающий свое тяжелое восстановление, но уже по-прежнему прекрасный.

Пит даже спорить не собирается, зная, насколько это бесполезное занятие.

– О, ты впечатлила меня еще в лифте, – отвечает он, и они опять смеются, и будто не было ни пыток, ни Квартальной бойни, ни смертей, полностью перечеркнувших для них двоих любое понятие нормальной жизни.

Они выпивают в баре и гуляют до самого рассвета, что бы прийти домой, но не лечь спасть. И усталость приятная, расслабляющая, и жизнь будто перестает казаться такой серой, напичканной таблетками и уколами, и темные воспоминания как-то незаметно уходят в сторону. Они танцуют, дышат, бесятся, как малые дети, и их не волнует совершенно ничего из того, что происходит вокруг, хотя происходящее активно вторгается в их жизнь, слишком далекую от совершенства.

Пит рисует. Карандашами, красками, иногда маслом. Джоанна каждый вечер висит на телефоне, созваниваясь с доктором Аврелием, как он и просил. Конечно, им установили самый неудобный, самый старый телефонный аппарат, с кнопками и длинным телефонным проводом. Конечно, Джоанна, разговаривая, не может сидеть на одном месте, и бродит между тысячей дверей этой квартиры. А после от злости едва не разрезает запутавшийся между дверьми провод и с возмущением отдает трубку Питу, умудрившись залезть в масло и пальцами, и телефонной трубкой.

Аврелий на том конце провода поразительно спокоен.

– Ты расскажешь мне, как она себя на самом деле чувствует? – интересуется довольно строго.

Пит смотрит на Джоанну, которая бьется в истерике на полу. Буквально только что были испачканы маслом только ее пальцы, но прошло слишком много времени – и в масле вся она сама, все стены, к которым она успела прикоснуться, и даже пол.

– Лучше, чем я ожидал, – признается Пит. – А почему вы спрашиваете это у меня?

Доктора, похоже, веселит этот вопрос.

– У нее я спросил, как себя чувствуешь ты. Джоанна ответила, что тебя не следовало выпускать из больницы, потому что ты – психически нестабильный тип, и, если я пришлю сейчас же отряд военных со шприцами в руках, она даже откроет им дверь. И напоит их чаем. И даже помашет тебе рукой, трогательно стоя у подъезда, – Пит качает головой. Джоанна уже просто лежит на спине, и смотрит на свои руки. У нее не очень хороший взгляд; будто пальцы ее выпачканы не маслом, а кровью, и Пит на секунду прикрывает глаза, вспоминая, что все они слишком больны, чтобы просто так выздороветь. – В тот раз я ей отказал, – продолжает между тем доктор. – Или следует поступить так, как она советует?

– Нет, не думаю. Хотя вы можете зайти к нам на чай. Сегодня будут сырные булочки, – слова как-то сами собой срываются и летят в пустоту.

– Сырные булочки, – размеренно повторяет Аврелий на том конце провода. – Те самые, которые так любила Китнисс Эвердин? – кажется, он вовсе не собирался в сегодняшней беседе упомнить имя этой общей знакомой, в настоящий момент мертвой, но упоминание ее может являться очередной проверкой.

– Я тоже люблю сырные булочки, – обиженно восклицает Джоанна в трубку и пытается подняться.

Пит протягивает руку, и теперь он тоже испачкан маслом. А еще начатая картина безвозвратно залита водой. Мейсон, хоть и не пьяна, имеет определенные трудности со своей координацией. Услышал ее вопль, доктор предпочитает согласиться и тему не развивает, бормочет что-то о своей занятости на работе и отключается.

– Ты что, правда, пригласил этого мозгоправа на чай? – Пит получает несильный толчок под ребра.

– Он не согласился, – отвечает Пит задумчиво. – Эй, а кто будет распутывать провод?

– Все-таки умный мужик, этот доктор, – с уважением отвечает Джоанна и показывает своему сожителю язык. – Прости, я занята, мне нужно принять душ, – и виляющей походкой удаляется из комнаты.

По крайней мере, услышав слова «душ» и «вода» она не забивается в угол и не скулит от страха.

На следующий день к ним заявляется Эффи. Она все так же напоминает пестрого попугая. Но Пит не пытается поймать ее безразличный взгляд, и вполуха слушает, как бывшая сопроводительница рада была им помочь с квартирой, в которой они уже успели обжиться.

– А подружку тоже все устраивает? – спрашивает она с каким-то напряжением.

Джоанна, появляясь на кухне в неглиже, нежданной гостьи не смущается. Игриво щиплет Пита за пятую точку и стаскивает с подноса кусочек жареного мяса.

– Все устраивает. Более чем, – отвечает на вопрос, так и повисший в воздухе. Пит чувствует себя не очень уютно, но жизнь с Джоанной Мейсон учит его стоически выдерживать подобные выходки и реагировать на них нейтральным выражением лица.

В конце концов, здесь никто никому ничего не должен.

Эффи, изящно поставив чашку с чаем на стол (чашка гораздо больше тех, к которым она привыкла в своей прошлой жизни, поэтому жест выходит скорее карикатурным). Чуть прищуривает свои будто заново нарисованные глаза с огромными ресницами, и говорит очень сдержанно:

– Рада, что ты сухая. Плутарх говорил, что у тебя порой возникают какие-то проблемы с водой.

Имя Плутарха не впервые звучит в этой квартире из уст Эффи, но в этот раз наступает какая-то оглушительно вязкая тишина.

– Не такие проблемы, которые мешают мыть посуду, – отшучивается Пит, – и я очень рад этому обстоятельству.

– А больше Плутарх тебе ничего не рассказывал о моих проблемах? – так же прищурившись, и сильно сжав кулаки, уточняет Джоанна обольстительным голосом. – Например, о том, какие неудобства я испытывала, исполняя очередную фантазию нашего министра…

– Джоанна пока помоет посуду, – перебивает Пит, – а я пока покажу Эффи свои новые картины.

Разбитая посуда – та цена, которую Пит готов заплатить за спасение жизни безучастной ко всему разрисованной женщины, которая почему-то не имеет никакого чувства самосохранения. Сегодня у Эффи теплые руки, а не ледяные, какими они были в первую их встречу. Показывать среди картин пока нечего, поэтому Пит показывает свои эскизы в блокноте – вид города, восстанавливающийся мост, закат с обзорной площадки, рассвет из окна их квартиры. Эффи смотрит очень внимательно, сперва на эскизы, потом на пальцы Пита. Она отчужденно думает о том, что эти пальцы очень часто ломали, ломали и сращивали, чтобы ломать вновь и вновь. Потом, будто очнувшись, она переводит свой взгляд на Пита. Тот смотрит недоуменно, будто только что проснулся и вот-вот поймет что-то очень важное, но Эффи не позволяет ему этого сделать. Эффи картинно всплескивает руками и говорит о том, что было бы чудесно, если бы Пит решил свои картины продавать.

– Продавать? – переспрашивает Пит. – Но разве сейчас на них найдется покупатель?

Мысль о том, что картины, которые для него не имеют никакого значения (картины, на которых не изображена Китнисс Эвердин), кто-то может купить сейчас, в тяжелое и безденежное время, кажется ему кощунственной, но Эффи торопится успокоить его в обратном.

– Конечно, большинство капитолийцев сейчас столкнулись с неприятной новой реальностью, но они ведь и прежде работали. Не зарабатывали на жизнь тяжелым трудом, для этого были безгласые и уроженцы дистриктов, но они скоро смиряться и с этим. Плутарх постарался пустить в эфир ролики, которые поднимают общий дух. Да, после революции никто не сможет вернуться к прежнему образу жизни, но те, кто жив, должен радоваться каждому дню, – она будто зачитывает текст с карточки, с одной из тех, которые сама отдавала Питу во время Турнира победителей. – Я даже искала добровольцев, которые выступили бы в этом ролике. Получилось очень убедительно, – Пит с трудом удерживается от скептической гримасы, но от него в этом мире ничего не зависит.

– Все, что делает Плутарх Хевенсби, получается очень убедительным, – заявляет Джоанна.

Она успела одеться и расчесаться, а вот успокоиться еще не успела.

Эффи хлопает ресницами и ждет продолжения. Не дожидается, и говорит о программе по восстановлению города, благодаря которой каждый житель, не способный прокормить себя, получил возможность работать. Конечно, оплата не такая уж большая, чаще всего едой, которую бывает очень сложно купить даже при наличии денег, но это лучше, чем ничего. Капитолийцы очень благодарны своему министру, а уж знатные капитолийцы ему просто преданы.

– Почему? – спрашивает Пит. Джоанна закатывает глаза: неужели тебе все разжевывать нужно, мальчик с хлебом?

– Плутарх еще с Койн заключил договор, похожий на тот, который с Койн заключила Китнисс, – Эффи старательно проговаривает это имя, и, кажется, что она не произносила его очень, очень давно, так давно, что уже забыла, как именно следует его произносить. – В том договоре тоже были оговорены те, кого должны были оставить в живых после завершения революции. Они, их семьи, а в некоторых случаях, даже их состояние, оставалось под запретом. Плутарх аргументировал свой выбор тем, что эти люди были против правления Президента Сноу, и даже отчисляли часть своих доходов, чтобы помогать повстанцам.

– Выгодно для двух сторон, – едко замечает Джоанна. – Но договор был заключен с Койн, а не с Пэйлор. Неужели все договоры, которые заключает Плутарх, действуют как с мертвыми, так и с живыми Президентами?

Эффи хлопает ресницами быстро-быстро. Ресницы такие длинные, что еще немного и в комнате образуется сквозняк. Пит обреченно закатывает глаза и, извиняясь, что-то говорит про уставших от безделья бывших победительниц Голодных Игр.

– В этом городе что, закончились все развлечения? – интересуется Джоанна с прежней неприязнью.

– Думаю, вы с Питом можете прийти на вечеринку, которую устраивает один из министров, – Джоанна спрашивает, новый или старый министр, но этот ее вопрос игнорируется. Там будут рады увидеть таких знаменитостей.

– Очередной показ экзотических революционеров? – язвит Джоанна.

– К твоему чувству юмору там все, должно быть, уже привыкли, – парирует Эффи с прежней вежливостью, не поднимая голоса. – Но тебе все равно нужно будет выспаться перед мероприятием. Иначе твой яд тебя же и отравит.

Пусть Джоанна любит ответные удары, она не показывает вида, только подходит ближе, и говорит Эффи на ушко:

– К счастью, мне не позволяют выспаться, – и подмигивает Питу, который терпеть не может подобных ситуаций. Когда Джоанна комнату покидает, Эффи интересуется (с прежним безучастным выражением лица), как он вообще может жить с подобной женщиной? Подобная женщина, обладающая уникальной способностью к подслушиванию, отвечает сама, очень громко и очень отчетливо: – Он не просто со мной живет, он еще со мной и спит!

Вопросов больше не поступает. Эффи, смирившись с неизбежным присутствием рядом с Питом Джоанны Мейсон, торопливо прощается, и даже обнимает своего бывшего подопечного, вкладывая в его руку небольшой огрызок бумаги. Пит не видит ответов на все возникшие вопросы, Пит молча смотрит, как Эффи покидает его квартиру, и ему становится невыносимо находиться здесь. В глубине души он надеялся, что все закончилось, ему не нужно больше играть и быть кем-то, кем быть он не хочет. Он надеялся, все забудут про него, как про несчастного влюбленного, оставят его в покое, как капитолийского переродка, вычеркнут его из жизни, как душевнобольного. Но зажатая в его руках бумажка возвращает его на сцену. Опять без его собственного желания. Но теперь – без Китнисс Эвердин.

Одного.

В комнату Джоанны он заходит с задумчивым выражением лица, еще не зная, нужно ли втягивать Джоанну в ту трясину, из которой они оба хотели вырваться. Джоанна переодевается для прогулки, улыбается уголком своих губ, не стесняясь его присутствия.

– Эта крашенная кукла не так плоха, как я думала, – говорит она оживленно. – Ее зубки остались при ней даже после тюрьмы и сожительства с Плутархом. Хотя, конечно, она зря так чтит его. Она на него работает, но подобное подобострастие…

Джоанна замирает, когда Пит вдруг обнимает ее и утыкается носом в ее шею. Огрызок бумаги, содержащий только два предложения, написанных неразборчиво, перекочевывает к ней, но вслух она ничего не комментирует, шутливо отстраняясь и набрасывая на плечи одну из теплых кофт. Пит, скрестив руки на груди, ждет ее реакции. Джоанна расслабленно потягивается, зевает; сложно понять, когда именно она читает записку даже при пристальном наблюдении. Но Пит наблюдает, Пит замечает отточенные движения той, что участвовала в заговоре против собственной воли еще перед Квартальной Бойней. То, что написано на бумажке, врезается Питу в память. Два предложения. «Никому не верьте». И «Хеймитч срочно должен вернуться». Пауза затягивается, Джоанна делает вид, что не может вспомнить, о чем говорила.

– Она на него работает, – повторяет легкомысленным тоном, – но подобное подобострастие может стоить ей слишком дорого, – и опускает глаза.

Пит думает, что в его жизни слишком много Джоанны Мейсон. Он помнит, что она была похожа на тайфун, на стихийное бедствие, перед которым у него не было шанса устоять. Зачем она появилась в его жизни? Следить за ним для Аврелия? Или все-таки для Плутарха? Эффи просит их двоих никому не верить. Но Пит все равно сомневается. Он не может верить Джоанне Мейсон, потому что глупо верить человеку, который ведет себя самым непредсказуемым образом. Он не может верить себе, потому что за плечом Джоанны Мейсон он видит Президента Сноу в безупречном пиджаке и с белой розой в петлице. И мертвый Президент, склоняя голову в знак приветствия, улыбается своими полными губами.

– Надеюсь, мой мальчик, теперь ты готов узнать всю правду.

Пит Мелларк не готов узнать всю правду. Пит Мелларк никогда не будет готов. Поэтому, чтобы не слышать этого вкрадчивого голоса, он целует Джоанну, как будто в последний раз, заставляет себя и ее забыться в объятиях друг друга. Сейчас беспамятство, пусть временное, кажется ему лучшим выходом из всех существующих как в прошлом, так и в настоящем, ловушек.

Впрочем, мертвый Президент может ждать вечность.

========== ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой Хеймитч дважды молниеносно трезвеет ==========

Все светские приемы Капитолия похожи. Конечно, после революции гостей стали принимать реже и с меньшим размахом, одеваться стали чуть менее вызывающе, но старые привычки все время одерживали верх. К тому же, насколько Мейсон может судить о лицах собравшихся здесь людей, в светской верхушке Капитолия кардинальных изменений не произошло, и это если не считать нескольких растерзанных толпой повстанцев ярых сподвижников Сноу, их бесчеловечно убитых детей и жен. Призраки всех этих несчастных кровопийц почти неощутимы и Джоанна, пока не особенно сильно выделяясь из толпы, одаривает каждого из гостей емкой характеристикой. Шепотом, на ухо Питу, но тому все равно становится не по себе и от горячего дыхания напарницы, и от того, как она вызывающе прижимается к нему на людях, и от тех гадких слов, которые она говорит. Всех этих людей она узнала не от хорошей жизни. И не по собственному желанию. И не с лучшей стороны. Поэтому, для них у нее не находится хороших слов.

– Садист, – показывает взглядом на маленького седовласого старичка, – во время секса его тянет к наручникам и плетям, а еще его вид крови возбуждает, – отпивает из длинного узкого бокала, и чуть улыбается старичку, обворожительно, но с нескрываемым презрением. – У меня от него на память осталось несколько неприятных шрамов.

Пит успел изучить почти все ее шрамы из тех, которые остались после тотальной реставрации кожи. Он заставляет себя тоже улыбнуться и отсалютовать старичку бокалом, стараясь не представлять во всех деталях то, какую смерть этот человек заслуживает вместо улыбки.

– Этот, – Джоанна быстро опускает глаза, – специалист по маленьким девочкам. Его жена предпочитает маленьких мальчиков, но оба они бездетны, наверное, к счастью. Рядом с ними, вон тот, с красными волосами, тоже пренеприятнейший субъект. Импотент едва ли не с рождения, любит наблюдать. И использовать всякие неподходящие твердые предметы. Всеяден. Но щедр, – цокает языком, и хихикает, – хотя к чему его щедрость, если тебя нужно заново создавать себя по утрам?

Пит сжимает челюсть. Это была плохая идея, с самого начала плохая. Но Эффи так оживилась, когда они согласились вдвоем прийти на вечеринку, что стала казаться абсолютно безумной, но абсолютно узнаваемой. От переизбытка энергии ей даже пришло в голову потащить Джоанну по магазинам, и Мейсон отбивалась первые полчаса от этого предложения, едва ли не хватаясь за нож.

– Она – не Цинна. Она превратит меня в себе подобного павлина, а меня, признаться, вполне устаивает вид дерева!

Эффи пусть и не была Цинной, но одеть Джоанну сумела, не пострадав ни телом, ни душой. И получилось у нее, нужно сказать, великолепно. Пит бы, конечно, выбрал туфли на более низком каблуке, но признавал, что именно эти туфли подходят идеально к этому платью, и любовался Мейсон, стоя на безопасном расстоянии. Потом Мейсон его, конечно, обнаружила, и заставила с собой выпить, потанцевать, выйти на балкон, потанцевать, поговорить с парой-тройкой чудовищ, обладающих человеческими лицами, опять выпить, опять потанцевать… Должно быть, она немного скучала по подобному времяпрепровождению, опять же, бесплатная выпивка поднимала ее настроение почти так же, как плотоядные взгляды, которые то и дело бросали на нее все эти мужчины, а иной раз и женщины. Позже она призналась, что наслаждалась этими взглядами, потому что впервые была уверена, что находится в безопасности.

– Раньше это был замаскированный аукцион. Тот из них, кто предлагал за нас большую цену, тот и обладал нами. Ночь, две, три. Этот ад мог пролетать очень быстро, а мог длиться целую вечность. Те из нас, кого природа наградила красотой (а молодостью победитель Голодных Игр обладал по умолчанию), становились ходовым товаром. Впрочем, некоторые извращенцы не брезговали и обывателями. Иногда я жалею, что тогда не увлекалась морфлингом, да и алкоголь почти не помогал мне сбежать от кошмаров после Арены, которые не закончились после того, как меня назвали победителем, – она усмехается, упирается руками в низкое ограждение балкончика, куда вытащила Пита, чтобы подышать.

Здесь совсем не тихо. Уличные шумы, голоса, доносящиеся из освещенной залы, тени, которые причудливо ломаются на окнах и дверных косяках. Здесь холодно, дует ветер, и Джоанна кутается в пиджак Пита, который, собственно, сама же с него и сняла, выйдя сюда. Она еще не пьяна, но очень, очень зла. Водоворот прошлого заставляет ее широко распахивать глаза и сжимать челюсти. Кричи, не кричи, все равно все будет так, как решили эти чудовища, ты будешь подчиняться им и танцевать под их музыку, ты будешь похотливой и покладистой, такой, какой они хотят видеть тебя.

Быть может, Джоанна бежала от этого ощущения всю свою жизнь, но невозможно убежать от того, что уже внутри тебя, от того, что пустило в тебе свои мерзкие корни, что уже успело стать частью тебя, поглотить тебя целиком или же частично.

– Финник тоже через это прошел, и ему, должно быть, было еще тяжелее. Каждый раз ему приходилось купаться в грязи, а потом возвращаться к своей святой Энни, и думать о том, что однажды, кто-нибудь из этих тварей захочет обладать ею. О, этого он не смог бы пережить, поэтому он окунался в грязь все глубже и глубже, испытывая на себе одном все то, что должны были испытать двое победителей, – Джоанна щурится. – Почему ты молчишь?

Капитолий запомнился Питу именно таким, каким он видит его сейчас – никогда не засыпающий город, весь усыпанный яркими огнями, объятый безудержным, нечеловеческим весельем. Город, в котором люди сходят с ума от праздности и скуки. Он смотрит на привычные глазу дома, но замечает те здания, что пострадали от бомбежек, те части города, которые все еще не освещены. Он знает теперь совершенно точно, что сам город почти не изменился, но сильно изменил его. Этот город, и люди, живущие в нем, превратили его в чудовище.

– Я думаю о том, что революция была не самым плохим событием в моей жизни.

Он пытается шутить. Джоанна пытается смеяться. Рваные раны на их душах продолжают кровоточить.

– А что ты будешь делать теперь, Пит? – внезапно спрашивает Джоанна, и подходит ближе. Высокая, в обтягивающем платье, она выглядит одновременно и обольстительной и испуганной. Пит думает, что это такой отвлекающий маневр. Сейчас она достанет нож и его жизнь не будет стоить ни гроша.

– Теперь? – переспрашивает он вяло.

– Теперь, когда ты знаешь, что Голодные Игры не закончились?

Она смотрит в комнату, заполненную людьми и разговорами ни о чем. Плутарх Хевенсби так и не появился, Эффи безупречно умудряется развлекать гостей, отвлекая их от отсутствия хозяина. Выглядит она по-прежнему нелепо, слишком много косметики, слишком много ярких цветов, слишком много лишнего. И как ей удается казаться той, прежней Эффи, после всего, что с ней произошло? И почему Пит не может задать ей единственный вопрос, который хочет задать? Ему часто предоставляется такая возможность, но глаза этой яркой женщины пусты и безжизненны, он не выдерживает и переводит тему на что-то отстраненное.

– Ты веришь ей? – спрашивает Джоанна, разглядывая Эффи, как картинку. Она не может уважать Эффи, но не чувствует к ней ничего, похожего на ненависть. – Она работает на Плутарха. Она может помогать нам, но может и действовать по указке Плутарха. Может, он задумал новое шоу – сводить нас с ума намеками на заговор? Это было бы вполне в его стиле. Особенно, если бы нас сейчас снимали камеры и транслировали наш разговор в прямом эфире на главной площади страны.

Она замолкает. Вдвоем они ищут глазами камеры, но быстро бросают это занятие – в конце концов, если министр связи хочет заснять вас, он вас заснимет.

– Или мы с тобой два параноика, которые говорят о заговорах, находясь в логове своего врага.

Мейсон подмигивает, и вдруг предлагает убежать. Пит соглашается, с заминкой, но соглашается. С выражением бесконечного ужаса смотрит, как его сумасшедшая спутница укорачивает свое длинное платье, не используя никаких подручных инструментов, и спускается вниз по водосточной трубе. Пит думает о том, что здесь должно быть силовое поле, но следует за Джоанной, хотя побаивается высоты и своей неуклюжести – в конце концов, часть его собственной ноги заменила функциональная, но железка. Которая, впрочем, и в этот раз его не подводит, хотя какое-то время Мейсон морщится от противного скрежета, а потом вдвоем они долго стоят на балконе нижнего этажа, не дыша и ожидают погони.

Но никакой погони нет.

Этаж под квартирой Плутарха никем не заселен, что выглядит очень подозрительно, беглецы минуют его очень быстро и находят лестницу, решив не испытывать судьбу и спускаться на лифте. Все это очень напоминает простое приключение, и когда Джоанна, окрыленная адреналином, переполненная ощущением свободы, вдруг решает окончательно надрать задницу своей старой фобии и лезет в фонтан, Пит не останавливает ее. Она старше. Она легкомысленнее. Она сломана гораздо раньше его, она прошла больше кругов ада, чем он, но она еще может позволить себе оставаться самой собой. В них двоих все еще тлеет жалкий огонек надежды.

Они возвращаются в свою квартиру, но не собираются ложиться спать. Джоанна включает музыку, и танцует под нее, раздеваясь, не для Пита, а просто для самой себя, будто Пита нет рядом вовсе. Теперь видно, что она пьяна и счастлива. Пьяна счастьем. Счастлива, потому что пьяна. Пит наблюдает за ней какое-то время, а потом уходит в свою импровизированную студию, и рисует. Краски ложатся на холст ровно, почти самостоятельно, и Джоанна получается очень живой: обольстительно прекрасной, испуганной, искушающей, с ядовитой улыбкой и невинным взглядом, такая трепетно-забавная, такая, какой бы он хотел ее сохранить.

Она совсем не похожа на Китнисс Эвердин.

– На Китнисс Эвердин никто не должен быть похож, – спокойно соглашается с ним Президент Сноу, рассматривая получившийся портрет из-за спины художника. – Китнисс Эвердин должна быть единственной в своем роде. В ином случае, этот мир сгорит дотла.

Джоанна разговаривает по телефону. Стоит в коридоре полуголая, обмотанная телефонным шнуром, с начатой бутылкой водки в руке. Ее язык немного заплетается, она говорит развязано и много смеется, музыка на заднем плане играет слишком громко. Пит забирает у нее телефонную трубку очень мягко. Абсолютно трезвый взгляд ее говорит о многом, но ни о чем конкретном, и Пит старается подражать ей, несет Хеймитчу какую-то пьяную околесицу, и пытается одновременно заигрывать с Джоанной. Бывший ментор на том конце провода не так, чтобы трезв, но быстро трезвеет по ходу короткого разговора. Жалуется на отсутствие выпивки и развлечений, и осторожно забрасывает удочку на то, чтобы приехать.

– У нас все хорошо, Эбернети, – кричит в трубку Джоанна, – с тобой будет не так хорошо, поэтому продолжай заживо гнить в своей помойке.

Пит закатывает глаза. Переигрывание – не лучший выход.

– Не думаю, Хеймитч, что мы нуждаемся в твоей опеке теперь, – говорит ровным голосом, но хихикает, отпивая прямо из бутылки, которую услужливо подсовывает Мейсон.

– О да, – заявляет она из кухни, – у нас теперь есть целых два покровителя: Плутарх Хевенсби и его верная Эффи Бряк, – и заливается безудержным смехом. – Здесь третий лишний, знаешь ли.

Хеймитч слышит все, что она говорит, и голос у него становится не очень добрый. Пит представляет, как бывший ментор трясет головой, пытаясь вспомнить, куда делась его дорожная сумка. Разговор заканчивается какой-то глупой шуткой со стороны Пита, и Джоанна резко выключает музыку, говоря, что очень устала. За окном рассветает. Пит спотыкается о мокрую тряпку, бывшую еще несколько часов назад дорогим платьем, а теперь лежащую сиротливо в коридоре. Мейсон целует его в ухо, и мурлычет что-то вроде: «Мы хотели Хеймитча, мы получим Хеймитча». Ага, соглашается Пит. Трезвого, злого, как тысяча чертей, Хеймитча, который ворвется в эту квартиру и проведет обряд изгнания демонов из двух сумасшедших. Хорошо, если они отделаются испугом. Плохо, если он приедет сюда, а они так и не смогут понять, зачем Эффи Бряк с такой предосторожностью изъявила желание его здесь увидеть. Впрочем, сейчас совсем не хочется думать о Хеймитче, о Капитолии и о смешной Эффи Бряк. Сейчас для этого банально нет времени.