Текст книги "Привычка выживать (СИ)"

Автор книги: alexsik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 47 страниц)

Потом Прим начинает кричать.

– Пожалуйста, остановись, – шепчет Китнисс, уже не понимая, в прошлом она находится или в настоящем. Кто-то вытирает ее слезы со щек, она смутно видит склоненное над ней женское лицо и может различить крики где-то совсем рядом. Но крики заслоняются голосами, и голосов так много, и идут они уже не из стен. Чужие голоса звучат уже в ее голове.

– Зачем ты сделал это? – кричит между тем взбешенный Хеймитч на Пита.

– Она должна знать, – равнодушно отвечает Пит, выдерживая недобрый взгляд бывшего ментора.

– Ты все-таки ненавидишь ее, не так ли? – спрашивает Эбернети, с трудом сдерживаясь, чтобы не совершить каких-нибудь непоправимых ошибок. – Теперь она стала тем капитолийским переродком, которого ты должен убить?

Абсурдность его вопроса даже ему бросается в глаза. Похмельная пелена спадает. Мир не рушится, нет. И не становится понятнее. Мир становится похожим на топкие болота, в которые они забрели не по своей воле, но в которых завязли так крепко, что у них почти нет шансов вернуться обратно. И Хеймитч уже не ждет ответа. Он с сожалением и пониманием хлопает Пита по плечу, и вряд ли есть в этом мире жест, в котором скопилось бы так много понимания и так много ободрения, как именно в этом, со стороны кажущимся даже небрежным, хлопке.

Китнисс не может смириться с их новостями. Не может поверить в то, что теперь она не может верить даже самой себе. Пит заставляет ее вспоминать – настоящее прошлое и то прошлое, в котором она была счастлива. Пит заставляет ее вспоминать саму себя, и не обращает внимания на то, что в ее просьбах прекратить этот ад с каждым разом становится больше ненависти, а во взгляде разгорается иное пламя – темное, с вкраплениями кроваво-красных всполохов. Но Пит неумолим. И, может быть, внутри он истекает кровью от собственных слов и собственного поведения, внешне он чрезмерно спокоен, настойчив, равнодушен. И Китнисс вспоминает доктора Аврелия, пытавшегося докричаться до нее таким же жестоким способом. От этой мысли ей не становится проще, но эта мысль позволяет ей двигаться дальше.

Ее память кажется ящиком с двойным дном. Воспоминания, лежащие на поверхности, яркие, хранят запахи и ощущения, но на поверку оказываются нереальными. Ее дети играют на Луговине; она чувствует теплый ветерок, слышит их восторженные голоса откуда-то издалека. Она погружается в яркую картинку все глубже и глубже, с блаженной улыбкой, и вдруг начинает чувствовать иглу, торчащую из вены. Трубка наполнена прозрачной жидкостью. Сосредотачиваясь на трубке, она забывает и про голоса, и про ветер, чтобы услышать голос, мужской голос, очень знакомый, размеренно читающий ей что-то далеко-далеко. Она выныривает из сна, и стискивает руку Эффи. Эффи – реальна. Пит, смотрящий на нее так спокойно – реален. Хеймитч, появляющийся то у окна, то в проеме двери, – реален. Ее дети – лишь порождения той жидкости, которая поступала в ее вены. Как долго это продолжалось? Китнисс не может вспомнить. Напрягает память, выуживая из ящичка с двойным дном начало жуткого ощущения укола.

Все началось с возвращения в Двенадцатый Дистрикт. В Дистрикт, наполненный людьми.

– Ты не посадил белые примулы, так? – спрашивает Китнисс у реального Пита, и вновь сотрясается от рыданий. Хеймитч, стиснув зубы, выходит из комнаты вон.

Иногда Огненная Девушка застывает на месте, где бы ни находилась. И выдает фразу из своего прошлого – придуманного или реального. Утром она спрашивает, прислал ли Цинна свадебные платья, которые она не хочет примерять. Затем переводит взгляд на свою лодыжку, и радостно говорит, что все почти зажило, а затем, с тем же выражением лица отворачивается от потерявших дар речи людей. Днем она ищет шрам на своей руке, и удивляется, обнаруживая следы от лоскутами сросшейся кожи. Через час зовет Пита на прогулку, и спрашивает, куда делись «эти негодники». Ее память кажется ящиком с двойным дном, и каждое воспоминание – придуманное или реальное – не просто возникает в ее голове. Оно возникает и на какое-то время становится ее настоящим.

– Еще несколько таких дней и я сойду с ума, – говорит Хеймитч.

Единственное, что позволяет Китнисс удержаться в единственной существующей реальности – это прикосновение к Питу. Слова Пита. Ответы Пита. Даже вопросы Пита, пусть даже самые болезненные. Китнисс спрашивает, умерла ли Прим, хотя Прим умерла во всех ее реальностях. Спрашивает, так ли похожа Каролина на мертвую Прим, как все вокруг говорят. Пытается разузнать, какова Каролина на взгляд неохморенного человека, и неумело сопоставляет свои наблюдения с отзывами всех, кто находится рядом с ней.

– Если здесь есть камеры, то мы все равно, что мертвы, – говорит Хеймитч Эффи, наблюдая за всем происходящим со стороны. Он отдает себе отчет в том, что никогда не смог бы себя вести так, как ведет себя Пит. Любые его правильные решения перечеркивались бы его чувствами к этой девушке. Сделать ей больно, даже во благо? Он никогда не делал так, даже когда не знал ее. Да, он был с ней жестким, потому что помогал ей выживать. Но жестоким? Нет, только не жестоким. Поэтому, быть может, он рад отключенным эмоциям Пита. И его почти не смущает растущая каждую секунду цена за этот нелегкий выбор.

– Думаешь, до этого наше существование называлось жизнью? – спрашивает его незнакомая Бряк. От ее ответа не становится легче, но ее ответ – та точка опоры, за которую стоит зацепиться в данный момент.

– Я говорила тебе, что мы всегда спасаем друг друга? – спрашивает между тем Китнисс.

Хеймитч вместо Пита мог бы ответить на этот вопрос без подсказок со стороны. И этот ответ тоже оказывается своеобразной опорой.

…

Джоанна тяжело вздыхает.

– Но ты так и не рассказал о том, как у тебя этот синяк появился, – и со зловещей улыбкой протягивает палец, чтобы показать, какой именно синяк имеет в виду.

Хеймитч отворачивается и бормочет что-то неопределенное. Ему не хочется рассказывать, как в свете глобальных событий, замешанных на наркотиках и общей атмосфере сумасшествия, он в собственном доме однажды ночью не вписался в поворот.

…

Джоанна подсчитывает все, что есть у них в распоряжении. Охморенная Китнисс, избавляющаяся теперь не от наркотической зависимости, а от собственного прошлого – придуманного или реального. Пит, с трудом сдерживающий заживо пожирающие его чувства. Эффи, потерявшая свой избранный статус. Джоанна, уставшая и разочаровавшаяся во всем. Энорабия со своим комплектом заточенных зубов. Бити, все еще работающий над проектом по распылению чего-то там. Хеймитч, который опять пьет. Каролина, которую невозможно брать в расчет, и которую невозможно полностью исключать из всех планов. Шоу, которое еще не выйдя в эфир, обзавелось несколькими специальными выпусками и продолжением. Шоу после Шоу, которое, как утверждает Гейл, посетят все представители всех дистриктов. Кстати, есть еще Гейл, который больше не проживает в Тренажерном Центре из-за резкого сокращения жилых площадей, и который лишь изредка делится чем-то на самом деле ценным. И причина вовсе не в том, что Гейл жаден. А в том, что занимаемые победителями Голодных Игр площади сократились, и камеры, прежде размещенные на всех этажах, теперь вмонтированы везде, где только можно.

– И в ванных комнатах? – интересуется Джоанна, посылая ближайшей камере воздушный поцелуй. Китнисс реагирует на ее вопрос краской негодования и стыда, Энорабия закатывает глаза, а Гейл, явившийся в их теплую компанию с дружеским визитом, сбивается с мыслей.

Эффи, явившись в залу, которую сама же выбрала для общего собрания, раздает всем присутствующим листы с расписанием всех необходимых индивидуальных мероприятий. Джоанна закатывает глаза, начиная возмущаться тем, что Распорядители Шоу не ограничились почему-то одним мелко исписанным листом, но Каролина, уже изучившая содержание второго, в который раз спрашивает, что делает здесь, среди них? Эффи с сожалением качает головой, и устраивается на высоком стуле, дожидаясь появления Тома, который бодрым голосом поздравляет их с приближением важного события. Повисает напряженная тишина. И напряжение не спадает даже тогда, когда все рассредоточиваются по урезанному, в сравнение с предыдущей версией, пространству.

Первое столкновение возникает у Джоанны с Энорабией, потому что обе красотки предпочитают комфортные условия жизни.

– Если ты думаешь, что мы успели с тобой подружиться, солнышко, – заявляет Энорабия, – то ты глубоко заблуждаешься.

– Было бы с кем здесь дружить, – фыркает в ответ седьмая, уже с более ярким огоньком.

Старые конфликты, даже скрытые, тоже обретают прежнюю силу. Потому что Гейл, пришедший сюда с дружеским визитом, преграждает дорогу Питу. Удивительно, как долго им удавалось не сталкиваться; но прутья клетки значительно уменьшили саму клетку.

– Что ты ей опять сделал? – спрашивает Гейл со значительной дозой угрозы. Саму Китнисс Хеймитч поспешно вывел за пределы их беседы, но его поспешность не сумела скрыть состояния девушки от пристального взгляда нынешнего военного.

Пит останавливается, и смотрит потенциальному сопернику в глаза. Сказывается разница в росте и весовой категории, но во взгляде Пита так много нечеловеческого равнодушия, что Гейл забывает, о чем, собственно, спросил. И их встреча не становится открытым сопротивлением, хотя Гейл не может удержаться от замечания:

– Попроси меня убить тебя еще один раз, – на губах его играет странная улыбка, – и больше я не буду играть в благородство.

Никто из проживающих в этом месте больше не играет в благородство. Прежняя их свобода была спасением от их несовместимости. Теперешнее тесное общение, ни для кого из них не являющееся желательным, становится катализатором для разрушения всяких дружественных связей, которые и прежде не могли похвастаться прочностью. Энорабия в открытую высмеивает выбор нарядов для шоу и шоу после шоу Эффи. К ней на какое-то время присоединяется Джоанна, но, в конце концов, обе они замыкают свое презрение друг на друге, а Эффи благополучно завершает последние примерки и удаляется с высоко поднятой головой. Хеймитч пытается подкатить к Бити с очередной взявшейся из воздуха бутылкой, но Бити отвергает идею вновь напиться до зеленых змиев, и сообщает об этом Эбернети в весьма нетактичной форме. Эбернети обижается, тащится к Джоанне, которая вне себя от ярости из-за выбранного Энорабией фасона платья, почти копирующего ее собственный. Хеймитч еще трезв, и трезв достаточно долгий период времени, поэтому тоже не стесняется в выражениях, и комнату седьмой покидает под крики:

– Вот и вали отсюда, чертов алкоголик!

С бутылкой он оседает возле комнаты Китнисс, вновь забывшейся тяжелым сном. Там его и находит мрачная Каролина с решительным видом, от которого чертова алкоголика даже бросает в дрожь.

– Теперь она возненавидит меня за то, что с ней сделал мой дед? – спрашивает девочка. Во взрослом взгляде ее уже сквозит смирение перед неизменным подтверждением всех ее догадок. Но Хеймитч не может дать ей никакого ответа. Он даже не может предложить ей посидеть с ним рядом, потому что она еще не совершеннолетняя и пить ей под прицелами камер не положено, пусть даже в таком изысканном обществе.

Об этом ему сообщает и Энорабия тоже. С весьма злым видом. И уходит, вцепившись в руку Каролины с такой силой, что девочка не выдерживает и морщится от боли. Хеймитч рассеянно думает о том, что такое теперь витает в воздухе, что все они орут друг на друга без остановки и с такой неконтролируемой яростью. И тоже не находит ответа. Ни сейчас, ни через день, ни до конца недели, которая проходит в скандалах и суете.

Пит записывает свое интервью позже всех, но с теми же уловками, которые были использованы другими участниками Шоу. Он придерживается той версии, что всегда был влюблен в Китнисс, хотя бы потому, что это – единственная существующая правда. Но он лжет, когда говорит, что Китнисс ответила ему взаимностью на первых Играх, как и лжет о том, что позволило им двоим стать всеобщими любимцами. Его интервью довольно короткое – ни слова об охморе, ни слова о том, что происходило с ним все это время. Он делится своими переживаниями по поводу того, что Китнисс умерла, и восторженно сообщает всем о том, что Китнисс вернулась вновь. Их не заставляют играть в любовь, больше нет. Но им придется придерживаться прежней легенды, в которую верят все, еще какое-то время. Еще в рамках собственного интервью он говорит о том, что благодарен создателям нового Шоу за тот шанс, который они представили всем победителям шоу. Шанс стать одной большой и дружной семьей. Шанс олицетворять единство всех Дистриктов и Капитолия.

За завтраками большая и дружная семья едва удерживается от того, чтобы превратить все в кровавое месиво. На камеру им удается удержаться от явных посягательств на жизни друг друга. Единственное, что дает им силы улыбаться друг другу с почти дружеской нежностью – даты в календаре Эффи, которые постепенно вычеркиваются, приближая время окончательной развязки.

В основном же ничего нового не происходит. Хеймитч пьет. Китнисс вновь отстраненна. Энорабия улыбается, обнажая свои акульи зубы. Каролина насуплена. Джоанна со всеми ругается. Бити никого не замечает. Эффи присутствует за столом лишь физически, мысли ее поглощены чем-то иным, далеким от этой столовой. Она уже не просит всех что-либо изображать. Она стоически сносит все мелкие и крупные скандалы. Почти не делает замечаний Хеймитчу. Хеймитч, в свою очередь, полностью наслаждается предоставленной свободой. Кладет ноги на журнальный столик, чаще всего прямо на бумаги Бити. Оставляет везде грязные бокалы и пустые бутылки, безмерно выводя из себя Джоанну, которую вновь посадили на жесткую диету, полностью исключающую всякий алкоголь. Еще он громко ругается со стилистами, пытающимися сделать из него человека, и звук его голоса раздражает Энорабию. Каролину злит его неопрятный вид, Пит едва ли не прячется от него по самым темным углам, чтобы не попасть в ловушку очередного душевного разговора. Китнисс позволяет ему сидеть рядом с ней в своей спальне, и даже разговаривает с ним – в основном, используя ничего не значащие междометия и кивки. Китнисс вообще старательно избегает всех, кроме него. Избегает всего, что напоминает ей о Пите Мелларке, хотя именно с Питом ей становится легче. Она старательно выполняет его просьбу. Вспоминает их общее прошлое, чтобы найти то самое мгновение, которое перевернуло в ней все; то самое мгновение, с которого она действительно стала смотреть на него иначе. Но не находит. Находит привязанность, страх, влечение, перекрываемое равнодушием и отстранением. Она не может смириться с мыслью, что он прав. Не может поверить в то, что действительно охморена, но постепенно смиряется с неизбежным признанием его правоты. Иногда она набирает заученный наизусть телефонный номер, и слушает долгие, ничем не прерываемые гудки.

Конечно, она не знает, что этот же самый номер набирает еще Джоанна, воровато оглядываясь по сторонам и считая до трех перед тем, как положить трубку. С этим же результатом эту комбинацию цифр набирает Эффи.

Пит не звонит по телефону. За три дня до назначенной даты он обнаруживает в общей столовой стопку каких-то черновиков, запрятанную в недосягаемом для камер месте. На первом же черновике он видит собственное имя. Он смутно узнает неряшливый мелкий почерк человека, больше верящего цифрам, а не словам, и вплоть до Шоу изучает черновики в своей спальне, почти не обращая внимания на камеры.

На самом деле, они все слишком быстро перестают обращать внимание на камеры; но, разумеется, между собой это изменение в правилах никак не обсуждают. Они вообще ничего больше не осуждают друг с другом, будто бы предчувствуя приближение новых Голодных Игр, на которых никто не даст им становиться союзниками.

В последний день перед назначенной датой в столовой появляется Гейл, чтобы сообщить всем о том, что все представители дистриктов уже собрались в одной из главных гостиниц Капитолия, а затем уводит Китнисс для частного разговора. Всем интересно узнать содержание частного разговора, и все замолкают, настраивая свои природные слуховые аппараты на всю имеющуюся мощность, но – увы! Гейл оказывается умнее, и уводит Огненную девушку на второй этаж, в спальню, которую она в настоящий момент занимает.

– Волнуешься? – спрашивает у нее тихим голосом, и прикасается к пряди ее волос. – Я принес тебе то, что поможет тебе справиться с волнением.

На ладони он держит знакомую Китнисс брошь. Брошь, бывшую при ней во время двух туров Голодных Игр. Брошь, которая дала ей имя. Брошь с Сойкой-пересмешницей. С робкой улыбкой она благодарит Гейла, назвав Питом, и рассматривает брошь, поднеся ее близко-близко к глазам. И будто отключается от реальности, чего Гейл, взбешенный сорвавшимся с ее уст именем, разумеется, не замечает. Как и не замечает он лежащей на тумбочке веревки, на которой обычно все вяжут узлы. Он не спешил бы оставить Огненную Девушку в одиночестве, если бы знал, что вместе с веревкой в этой комнате вскоре появится и голос того, кто этой веревкой когда-то обладал.

В столовой между тем вспыхивает новая волна восстания.

– Мы не узнаем ничего, потому что кое-кто из нас редкостный жлоб, – говорит Джоанна.

– Это частный разговор, – сопротивляется Бити.

– С каких пор тебя стали останавливать частные разговоры? – фыркает в ответ седьмая.

– Просто у него забрали его планшет, – подает голос Энорабия. – Отобрали в наказание, но за что?

– Отстаньте вы от Вольта, – говорит Хеймитч. – Он же не виноват, что в трезвом состоянии становится таким скучным.

– Меня сейчас стошнит от запаха перегара, – кривится Джоанна.

– Раньше он тебя не отпугивал, – ухмыляется Хеймитч.

– Раньше она и сама пила. Пока ее не заставили завязать, – скалится вторая. – Впрочем, это не поможет ей выиграть наш спор.

– Ваш спор сидит у меня в печенках, – Эффи даже привстает с места, удивляя всех. – Как и ваши бесконечные перепалки! Вы начинали так хорошо ладить друг с другом…

– У нас было лишнее пространство, – повышает голос Джоанна. – А теперь я могу зайти в ванную и увидеть чьи-то мокрые трусы! – и тычет пальцем в Хеймитча.

– А кто-то, – тоже привстает Энорабия, указывая на Джоанну, – пользуется без спроса чужой помадой.

– Мне не идут твои кроваво-красные оттенки, – парирует седьмая.

В столовой вновь появляется Гейл. Замирает в проеме двери, изучая расположение всех участников шоу, и качает головой.

– Надеюсь, вы все-таки успеете перебить друг друга.

– Тебя вообще никто не просит встревать! – шипит на него Джоанна. – Ты вообще поспешил убраться в свои казармы, как только понял, что с мисс Сопротивление тебе вновь ничего не светит!

– Ты достала своей ревностью, – замечает Эбернети. – И я, признаться, уже запутался, кого к кому ты ревнуешь.

Гейл, ощетинившись, отвечает, что у него ничего не может быть с этой сумасшедшей. Энорабия добавляет, что с сумасшедшими ему и впрямь следует завязать. Хеймитча радует острота, и он хихикает, ловя на себе раздраженный взгляд Эффи и картинно поднимая в воздух воображаемый бокал. Шум стоит такой, что на Китнисс никто не обращает внимания – все либо разделываются с противниками в своем воображении, либо сидят к ней спиной. Каролина чувствует неладное в самую последнюю минуту, и ей лишь чудом удается перекричать всех прочих.

– Берегись!

Китнисс, кажущаяся не в пример спокойнее самой себя во время последней недели, слышит голос Финника, требовательно повторяющий ей на ухо:

– Первому и второму – не доверяй.

Она почти чувствует запах соленой воды и теплый ветер. Лук, позаимствованный ею из Тренажерного зала, привычно вибрирует. Цель обнаруживается сама собой. Цель, которую даже не она выбирала – Энорабия, дистрикт второй. Энорабия, которой, как говорит Финник, нельзя доверять. Она не обращает внимания на смутно знакомый детский голос; она стреляет в выбранную цель. На автомате вкладывает новую стрелу, понимая, что-то из-за крика мишень чуть дернулась в сторону. Ей не удается повторить выстрела; Гейл закрывает собой обзор. Тишина теперь нарушается только ругательствами пострадавшей Энорабии.

– Если ругается, значит, жива, – думает Хеймитч вслух.

– Китнисс, – говорит Гейл, делая в сторону Китнисс осторожный шаг.

Она не отзывается на собственное имя.

– Первому и второму – не доверяй, – повторяет бездушно.

Она верит Финнику. Финник – ее союзник, Хеймитч отдал ему свой браслет.

Привычное течение мыслей прерывается голосом. Детским голосом, голосом, которого не должно быть на этой Арене.

Каролина, проявив чудеса ловкости, ускользает от чужих рук, и становится перед Гейлом. Мрачная, упрямая и решительная. Она так долго боялась встретиться взглядом с Китнисс, но теперь, оказавшись лицом к лицу с опасностью более реальной, чем все прочие опасности прошедшей недели, она не чувствует страха. Ей нужны ответы.

– Китнисс, – повторяет она громче, и Китнисс смотрит на нее удивленно и даже рассеянно.

Светлые волосы. Голубые глаза.

– Никакая ты не Прим, – говорит Китнисс со странной улыбкой. – Во всем виновата его кровь, – добавляет шепотом, и медленно, слишком медленно, направляет готовую к спуску стрелу в сторону маленькой девочки, по щекам которой бегут предательские слезы.

Девочка, внутри которой течет отравленная ядом дурной наследственности кровь, кажется такой хрупкой. Такой маленькой. В ней есть определенное сходство с Прим, но сходство незначительное для Китнисс, такое же незначительное, как и прежде. И эта маленькая хрупкая девочка, глядящая на нее со смирением и покорностью, с отчаянием, сменяющим робкую надежду, пытается удержать свои слезы, но оказывается бессильна. Ее дед в подобный момент смотрел на Китнисс иначе. Быть может, ее дед был с Китнисс в чем-то честен. Он принес ей соболезнования по поводу смерти ее сестры. Он ранил ее своими словами. Он уничтожил ее своими действиями задолго до того, как она поняла всю силу разрушений. Пожалуй, всю глубину своего падения она осознает только теперь, собираясь выстрелить в ребенка своего врага лишь потому, что кто-то думает, что она была охморена этого ребенка считать своей сестрой и защищать от всех напастей.

Руки Китнисс начинают дрожать. Проходит лишь пару секунд с момента, когда она выбирает новую мишень, но для нее самой проходит целая вечность. Вечность, собирающая все воспоминания – ложные и реальные – в единую картину. И мир будто взрывается, раня ее осколками прежних заблуждений. Но мир взрывается только для нее одной.

– Китнисс! – кричит Пит, бросаясь к ней, осевшей на пол и выпустившей из рук чертов лук.

– Оставь ее! – взрывается Гейл, подхватывает девушку. – Сейчас она не понимает даже, что с ней происходит.

– Мне это чувство знакомо, – возражает Пит.

– Сейчас она – не твоя забота, – заверяет бывший ментор.

– Ты – причина всего, что с ней происходит, – говорит Гейл, уже покидая столовую с драгоценной ношей на руках. В явной прострации Пит смотрит на безжизненную руку Китнисс, и весь мир для него кажется окутанным непрозрачным материалом, сквозь который не поступают посторонние звуки.

– Эта сумасшедшая сука попала в меня! – хрипит между тем Энорабия. Джоанна смотрит на кровь, постепенно пропитывающую одежду, с явным презрением. В конце концов, не так давно она сама угрожала убить несносную Энорабию. Быть может, ее мечта почти сбылась.

Эффи по внутренней связи вызывает подмогу. Энорабию быстро уносят в другое помещение, Энорабия не перестает ругаться, а, значит, не перестает и дышать. Каролина провожает взглядом свою няньку, но не двигается с места. Джоанна легко касается плеча Пита, пытаясь растормошить, но оставляет свою затею – Пит не реагирует на ее прикосновение, а она, в конце концов, все еще на него злится. Перед носом Каролины Джоанна щелкает пальцами.

– Пойдем, – говорит спокойно, хотя внутри нее происходит странные изменения. Ей отчего-то хочется прижать эту девчонку к своей груди и сказать ей что-нибудь ласковое, как-то успокоить. Каролина поджимает губы, трет еще слезящиеся глаза. Никогда прежде Джоанна не могла и подумать, что будет так ненавидеть причину этих слез. Эти слезы она даже уважает, потому что стоящий перед ней ребенок, не смотря на все произошедшее в прошлом, все еще может плакать. – Пойдем, – повторяет Джоанна. – Ты ведь не хочешь научиться тысяче нецензурных слов от своей надзирательницы.

Где-то в стороне продолжает ругаться Энорабия.

– Это все из-за тебя, – говорит Каролина Питу, слышащему каждое ее слово. – Китнисс возненавидела меня из-за тебя. Знаешь, мой дед ошибался. Он говорил мне, что я могу доверять Китнисс Эвердин. И что я должна слушаться Пита Мелларка. Но я, – Каролина делает большой вдох, прежде чем продолжить, – я не хочу слушаться тебя, Пит. Я даже видеть тебя не хочу.

Выходя, девочка хлопает дверью. Пит выглядит потрясенным и раздавленным. Нетвердым шагом он подходит к столу, хватает первый же стакан с водой и выпивает воду залпом. Бити, все это время не двигавшийся с места, флегматично доедает свой ужин. Ему не удается скопировать точных интонаций Эффи Бряк и всех, чьи голоса звучали на Жатве, но от произнесенных им слов веет каким-то смертельным отчаянием.

– Поздравляю с Голодными играми, – говорит Бити. – И пусть удача всегда будет на вашей стороне.

Питу кажутся оглушительными аплодисменты, которыми сопровождает эту фразу мертвый президент Сноу.

…

Пэйлор морщится, услышав слова Бити, и отходит от многочисленных экранов, но в первую очередь, от самодовольно потирающего ладони Плутарха.

– Твой план сработал, – говорит Президент слабым голосом, обхватывая свои плечи дрожащими руками; в этой комнате она с самого начала чувствовала себя на редкость неуютно.

– Конечно, – фыркает Плутарх весело. – Мои планы всегда срабатывают. Остался только самый важный пункт плана: Шоу. И то, что будет после шоу, разумеется.

– Разумеется, – слабо поддакивает Пэйлор. – Все ждут шоу после шоу, – говорит шепотом, и Плутарх, сосредоточившийся на экране, все еще показывающем развороченную недавним скандалом столовую, не обращает на нее никакого внимания.

Она прекрасно знает, что он был замечательным распорядителем Игр, и всегда Игры развивались по сюжету, им предсказываемому с незначительными отклонениями. О, ее предшественник, президент Сноу, отлично подбирал людей на ключевые должности. Но сейчас Пэйлор видит, что Плутарх слишком сильно погрузился в происходящие события. Он уже не руководит ими, он принимает в них активное участие, упуская многое из вида. Он упускает из вида ее, как фигуру, полностью отработанную и не сданную в утиль только по халатности. Он не обращает внимания на то, что все представители Восьмого Дистрикта прибыли в Капитолий гораздо раньше назначенной даты Шоу. Как и не обращает внимания на то, что закончились ее постоянные головные боли. И что каждый раз, соглашаясь с ним, она медлит секунду-другую – слишком долгий срок для услужливой марионетки. Да и во взгляде ее нет ни рассеянности, ни покорности. Только отвращение, которое она прячет, прикрывая веки, и думая о том, что совсем скоро все закончится. Даже раньше, чем предполагает нынешний министр связи, продолжающий тянуть лямку Распорядителя Игр. И, возможно, все закончится совсем не так, как он рассчитывает.

========== ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ, в которой все принимают участие в Шоу ==========

Уважаемые читатели, при нахождении ошибки/опечатки/не там и не так поставленной запятой, пожалуйста, используйте публичную бету.

Важный-преважный день для Джоанны начинается на рассвете. Неудивительно, что она ненавидит весь мир, и клянет последними словами каждого, кого встречает на своем пути. Удивительно, но этих несчастных можно пересчитать по пальцам двух рук. Более того, среди них нет никого, кто мог бы оценить ее кровожадность по достоинству. Поэтому ее злость трансформируется в нечто иное, тревожное и темное, сходное по ощущениям с отчаянием. Джоанна смиренно делает все, что ей велят делать; она плохо спала всю ночь и почти не соображает, чтобы сопротивляться. Она покорно садится в машину, которая петляет по темным улицам просыпающегося Капитолия. Она почти не видит улиц, по которым ее везут, она думает лишь о том, что ее охватывает и отчаяние и страх одновременно. Шоу приближается, обдавая ее тлетворным запахом ненавистных ей игр. Шоу, сценария которого она не знает. Шоу, которое ей не с кем даже обсудить, потому что рядом нет никого, с кем она могла бы обменяться хоть словом. Но она преклоняется перед замыслом Плутарха. Она готова аплодировать его методам. Чтобы не ждало их впереди, они будут ждать неизбежного в одиночестве.

Большое темное здание, конечная остановка ее путешествия, уже не пугает ее. Длинные лестницы заднего входа ей помогают преодолеть, поддерживая с двух сторон. В конце концов, Джоанну оставляют в обществе знакомых стилистов в комнате, полностью состоящей из зеркал. И в зеркалах Джоанна видит себя – бледную, с впавшими глазами и тонкими обескровленными губами. На секунду она приходит в бешенство. Что, испугалась, маленькая девочка? Испугалась больших и страшных мужчин? Испугалась Капитолия? Какая же ты трусиха, Джоанна. Какая же ты слабачка.

Внутренний монолог, занявший от силы минуту, преображает ее. Отчаяние и страх никуда не уходят. Но Джоанна усмехается, глядя на бесконечные отражения себя. Если ей предстоит сегодня сражаться и умереть, она будет сражаться и умрет. Но она не покажет своей слабости. Ей нечего терять в этом мире, кроме чувства собственного превосходства над теми, кто посчитает ее легкой добычей. Если у нее будет шанс отомстить за себя, она воспользуется им, не раздумывая.

…

Энорабия, которую Джоанна видит первой, ухмыляется.

– Ты не могла сделать мне подарка лучше, – и окидывает Джоанну презрительным взглядом.

– Ты тоже паршиво выглядишь, – усмехается Джоанна.

Мрачный Вольт, сидящий в этот момент на маленькой диванчике перед огромным телевизором, вздыхает. На экране телевизора Джоанна видит рекламу Шоу. Быстро сменяющие друг друга кадры сопровождаются патриотичной музыкой. Сам ролик заканчивают тем, что непривычно оживленный Вольт говорит, что Шоу вот-вот начнется.

– Мило, – подытоживает Энорабия.

Вольт не отвечает, снимая очки и закрывая глаза руками. Кажется, ничего более постыдного он за свою жизнь прежде не видел. Но – то ли еще будет, рассеянно думает Джоанна. Через какое-то время к ним троим, насупленным и молчаливым, присоединяется чрезмерно оживленный Том. Первым делом он, конечно, справляется о самочувствии Энорабии. Джоанна прикусывает язык, чтобы ничем не выдать своего восторга; Энорабия, выглядящая вполне сносно, закатывает глаза.