Текст книги "Привычка выживать (СИ)"

Автор книги: alexsik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 47 страниц)

– При чем здесь я?! – спрашивает он вяло, и ждет чего угодно, но не того, что происходит потом. Джоанна, в один присест проглотившая спиртное и даже не скривившаяся, плюхается на свободное рядом с ним место, и закидывает свои длинные ноги на журнальный столик.

– Это ненормально, – повторяет с остервенением. – Я сплю с ним, – делится одной большой и страшной тайной, – и я знаю, что из него плохой лжец. Он может говорить, что хочет, обманывать весь Капитолий и весь Панем, обманывать даже самого себя, но он не может обмануть меня. Теперь, когда появился Гейл, и когда его появление вновь перевернуло с головы на ноги существование нашей святой Эвердин, я заявляю с уверенностью: он нечеловечески равнодушен ко всему, что происходит с ней. Ненависть или любовь, какая, к черту сказать, разница? Он должен помнить, как любил ее и как ее ненавидел, но он не может спокойно наблюдать за тем, что с ней происходит.

– Нечеловечески, – повторяет Хеймитч, силясь что-то вспомнить.

Джоанна убирается с его этажа только через два часа, и то лишь потому, что не может сопротивляться, и висит на плечах собутыльника, как здоровый мешок угля. Или вязанка дров, кому как удобнее. Сам Хеймитч может только удивляться тому, что все еще способен нести на себе такую неудобную и тяжелую ношу. То, что Пит эту ношу принимает с бесстрастным выражением лица, его уже не пугает. Сама ноша, увидев Пита, тянет к нему длинные цепкие ручки и извивается на плече Хеймитча, отчего едва не встречается своим милым лицом с полом, но все обходится мирно.

С тревожными чувствами Хеймитч спускается на первый этаж, заглядывая на кухню, но не находя обычно тусующейся там толпы выживших. Ему хочется общения, его тянет на долгие душевные разговоры, и какое-то время он тратит на то, чтобы проверить все пустые комнаты первого этажа проверяя, нет ли здесь подходящей жертвы. Жертв нет; но в своих поисках он натыкается на комнату Эффи – одну из немногих жилых комнат, оставшихся здесь, и при том не самую роскошную. Сама Эффи обнаруживается здесь же, и Хеймитча не замечает, потому что увлечена разглядыванием маленькой белой таблетки, которую выпивает едва ли не с отчаянием. Хеймитч тратит всю свою ловкость на то, чтобы остаться незамеченным.

Среди ночи он будит Бити, и предлагает тому выпить. Бити сопротивляется, но как-то вяло. Они не допивают даже маленькую бутылку, потому что у Бити завтра важный день, а Хеймитч узнает более чем достаточно о том, насколько хорошо прослушиваются телефоны, находящиеся в Центре.

Важный телефонный звонок Хеймитч делает из какой-то сонной забегаловки. Аврелий, поднимая трубку, не кажется добросердечным врачом, к голосу которого Хеймитч даже привык. По тому, как он выслушивает неприятную новость, Хеймитч делает неутешительный вывод о том, что он не одинок в отсутствии хороших новостей.

Джоанну ментор ловит так же на улице. И немного завидует тому, что косметика помогает девушке выглядеть свежей и вполне довольной своей жизнью и даже своим похмельем. На ее доброте, впрочем, косметика никак не сказывается, чего нельзя сказать о мучающем ее похмелье. Вкратце они обсуждают все собранные новости, и Джоанна заказывает себе двойной виски, и криво улыбается, и качает головой, и рука ее немного дрожит. И вообще она похожа больше на девчонку, которой была до Голодных Игр, а не на убийцу, которая сумела на Играх выжить.

Для прикрытия они вновь поднимаются на третий этаж Центра с бутылкой, которую открывают только для прикрытия. Садятся по обе стороны от Бити, занятого какой-то бумажной работой, и молчат, глядя на него с одинаковым ожиданием. Бити сперва делает вид, что не замечает их, затем откладывает бумаги, вертит головой по сторонам, поправляет сползшие очки.

– Чтобы вы двое не придумали на этот раз, я категорически против того, чтобы принимать в этом участие.

Но у него, как и у всех, живущих в этом здании, давным-давно никто не спрашивал разрешения для участия в новых играх, правила в которых меняются слишком часто.

Пит учит Каролину Сноу рисовать. Это мало похоже на обмен ценными знаниями, скорее, на вялую изматывающую словесную перепалку, во время которой кто-нибудь из спорящих имеет возможность проткнуть противнику глаз кистью или карандашом, или может облить противника водой, в которой уже растворены все цвета радуги. Хеймитч, которого нелегким ветром принесло на второй этаж после бесцельного перемещения по зданию, наблюдает за парочкой художников, и не уходит, хотя его активно прогоняют. Он занимает одно из самых темных мест, и даже не пьет из прозрачных бокалов, растворяясь в голосах двух людей, так непохожих друг на друга.

Он думает обо всем и ни о чем одновременно. Ведет себя так тихо, что начинает казаться самому себе невидимым, и в разговор включается только тогда, когда его насильно втягивает Каролина. Не девчонка, а огонь.

Огонь, который способен сжечь все дотла.

– Гейл будет жить теперь здесь, с нами? – интересуется она как бы между прочим, и повторяет свой вопрос, когда Хеймитч не спешит с ответом.

Ответа у него, нужно заметить, нет. И вряд ли будет – он находится в черном списке Китнисс Эвердин, и на его лбу написано нелестное слово «предатель», а Гейлу не придет в голову делиться с почти незнакомым человеком своими планами на будущее.

– Разве ты боишься его, девочка? – спрашивает он с ядовитой ухмылкой, но следит больше за Питом, за его сосредоточенным взглядом, за сжатыми руками; он все еще подходит под определение «нечеловечески спокойного» человека.

Каролина фыркает, но неудачно прикасается кистью к полотну, и мгновенно надувается на саму себя за неуклюжесть. На Хеймитча она надувается за неправильный ответ в форме встречного вопроса. На Пита надувается просто потому, что Пит стоит ближе всего к ней.

– В Капитолии не разрешены браки между близкими родственниками, – выдает зло, и тоже поглядывает на Пита с явным ожиданием. – Плутарху придется многое изменить в концепции их отношений.

– Не думаю, что дело уже идет к свадьбе… – пренебрежительно роняет Хеймитч, стараясь не упустить ни малейшего изменения в поведении того, за кем наблюдает. – Правда, я не видел, чтобы Гейл покидал отведенный Китнисс этаж, да и вещи его остались в холле первого этажа.

Пит качает головой и тяжело вздыхает.

– Уверен, Плутарх справится с любой поставленной перед ним задачей, – говорит равнодушно и объявляет, что этот урок окончен. Каролина смотрит, как он уходит, все еще держа кисть в своей руке, затем переводит злой взгляд на Хеймитча.

– Мне не хочется, чтобы Гейл оставался, – заявляет уверенно, но Хеймитч только закрывает глаза и откидывается в кресле. Будто бы Гейлу интересно, что думает на счет его нынешнего местонахождения какая-то двенадцатилетняя капитолийка.

Когда Каролина просит Джоанну научить ее метать ножи, Джоанна почти не удивляется. Они находятся на виду и камер, и других победителей, только что прошедшая сложную силовую тренировку Джоанна обливается потом и тяжело дышит, поэтому ее громкий смех не удается таким, каким должен быть.

– Если ты возьмешь в свои руки нож, Пэйлор отдаст приказ уложить тебя из снайперской винтовки, – заявляет во всеуслышание, когда понимает, что малявка вовсе не намерена шутить.

– Тогда я перестану тебе надоедать, – Каролина пожимает плечом и гипнотизирует седьмую своими красивыми глазами, в которых нет ни единого намека на мольбу, только ожидание.

Джоанна редко теряется в любых жизненных ситуациях, но здесь ей приходится какое-то время постоять и подумать над происходящим, затем обменяться взглядами с Энорабией, которая в очередной раз пытается доказать Мелларку, что он – слабак. Вторая пожимает плечами, и от решения возникшей проблемы отмахивается, как от чего-то досадного. Китнисс пыталась учить малявку стрелять из лука, и достижения были ниже среднего, но девчонка упряма, а Эвердин сейчас занята чем-то другим, поэтому не может передать свой ценный опыт убийства внучке своего заклятого врага. Джоанна сокрушенно вздыхает, оглядываясь по сторонам и не сумев придумать ни одной стоящей причины для побега. Да и, в конце-то концов, от кого ей бежать? От двенадцатилетней девочки?

Двенадцатилетнюю девочку сложно назвать способной ученицей в части метания ножей. Она промахивается, не умея правильно рассчитать расстояние до цели и силу броска, ей сложно понять, как именно нужно держать нож. Каждый промах злит ее до беспамятства, но Джоанна оказывается терпеливее, и заставляет попробовать еще раз. Тренер, от услуг которого по непонятной причине Каролина отказалась, стоит рядом с Джоанной, одобрительно цокая языком, когда Джоанна говорит. В качестве благодарности седьмая подмигивает ему пару раз, а потом рядом с тренером оказывает Пит, и тренера будто ветром сдувает.

– Отношения на работе чреваты последствиями, – выдает Энорабия, и тоже подходит ближе. – Ее нельзя всему этому учить, – говорит тихо, но Джоанна слышит, и недоумевает, для чего нужно произносить вслух совершенно очевидные вещи.

– Китнисс научит меня стрелять из лука, – подает голос Каролина, вся красная от злости. – Если вдруг они затеют новые голодные игры, я буду готова.

Трое победителей переглядываются между собой, но не говорят о том, что к играм нельзя быть готовым. Игры – это игры, и они меняют твою жизнь и представления о жизни, готов ли ты к ним или не готов.

…

Хеймитч наблюдает за тем, что происходит в секциях, сидя рядом с Бити. Нервно постукивает пальцами по пластику ограждения. Бити то и дело поправляет очки и закатывает глаза. Его не интересует то, что происходит внизу, но ему не нравится то, что происходит в голове Хеймитча. Впрочем, иногда он рад тому, что не знает, что именно творится в головах его окружающих людей.

– Тебе нравится эта девчонка? – внезапно спрашивает Хеймитч.

Бити пожимает плечом.

– Я не люблю детей, – говорит отчетливо и отчего-то смущается. – Никогда не знаю, как себя с ними вести.

Хеймитч перестает нервничать и смотрит на Бити, едва ли не открыв рот.

– Ты был ментором своего дистрикта, – говорит отрывисто. – Ты общался с детьми.

– Я был их ментором, – усмехается Бити с горечью. – Я пытался помочь им выжить, – добавляет совсем уж печально и вздыхает. – Но Каролина не кажется мне ребенком. И, кстати, она нравится большинству из присутствующих здесь. Китнисс, например.

– Это меня и пугает.

– Тебя пугает все, что происходит с Китнисс. И с Питом. Потому что больше ты не можешь им помочь, хотя им по-прежнему угрожает опасность. Ты даже себе помочь, по большому счету, не можешь, – Бити выстукивает несложный мотив и остается доволен своей вполне связной речью. Все-таки не зря он как-то полез изучить основы психологии на досуге.

Хеймитч прищуривается.

– Я не понял, ты меня сейчас поддержать хочешь или довести до самоубийства?

Ему совсем не нравится долгое молчание со стороны собеседника.

Но, кажется, именно к молчанию, за которым может крыться все, что угодно, ему нужно привыкать.

========== ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, в которой Энорабия переступает черту ==========

Подготовка к новому шоу идет своим ходом – не сказать, чтобы все вокруг лезли на стену, торопясь закончить все сразу, но от будущих участников шоу вечно что-то требуется помимо физических нагрузок, диет и приведения своего тела в порядок. Новый ведущий заходит за Энорабией лично, весь такой вежливый и подтянутый, с улыбкой и прочими атрибутами, делающими из него не человека, а звезду экрана. Он просит Энорабию пройти вместе с ним для записи интервью, и спрашивает у Каролины, как ее дела. Девочка, которой ведущий не очень-то нравится, и которого она характеризует не иначе, как скользким, улыбается в ответ и говорит какую-то гадость, а затем спрашивает у Энорабии разрешения доставать Джоанну в ее отсутствие. Простым разрешением Вторая не ограничивается, сопровождая свою подопечную до Джоанны и лично передавая ее под опеку. Джоанна, проводящая свободное время на своем этаже с глянцевым журналом, морщится, очаровывает ведущего, но берет Каролину под свой надзор.

– Я думал, что девочка захочет провести время с Питом, – говорит Том, когда они с Энорабией остаются вдвоем.

– Его нет, – лаконично отвечает Энорабия.

О том, какого рода от нее требуется интервью, Том рассказывает по дороге к оснащенной всем необходимым студии.

– Вы можете рассказать о своем детстве, о своих первых голодных играх, о том, что было после вашей победы, – он ходит вокруг, размахивая руками, пока стилист наносит базовый макияж – для подобного видео интервью ей не требуется выглядеть роковой красоткой, достаточно выглядеть естественной. – Я буду задавать вам вопросы, если потребуется. Это пока только пробный вариант, кое-что, возможно, нужно будет переписать после. В любом случае, от вас не требуется ничего, кроме искренности и открытости. Мы можем порепетировать, если хотите.

Энорабия молча сносит и его голос, и кисти стилиста, и ничем не выдает своих мыслей. Она комментирует каждое его предположение, но тоже мысленно. Особенно ее цепляют слова про искренность и открытость – она с трудом подавляет в себе громкий язвительный смех. Все-таки Джоанна была права, предположив, что от них от всех теперь нужны слезы, истерики, обвинения и претензии к прошлому режиму.

Они хотят шоу.

Она даст им шоу.

– Мне не нужны репетиции, – заявляет, когда стилист завершает свою работу. – Я должна говорить кратко?

Том спохватывается, едва ли не хлопая себя рукой по лбу.

– Нет, конечно же, нет. Мы не сможем показать в прямом эфире все, но предполагаются специальные выпуски, посвященные каждому из вас в отдельности, – он помогает ей устроиться на высоком стуле, терпеливо ждет, когда к вороту ее футболки прикрепят микрофон – совсем крошечный, почти незаметный. Кресло удобное, Энорабия чуть откидывается назад и закидывает ногу за ногу.

Студия небольшая, но свет в ней поставлен почти идеально. Нет ничего лишнего. Снующие туда-сюда фигуры обслуживающего персонала кажутся только черными тенями, их не видно и совсем не слышно. Полумрак студии кажется уютным, Том садится напротив, рядом с камерой, не пытаясь попасть в кадр, и ободряюще улыбается. Это звездный час каждого участника. Вокруг созданы условия почти интимной беседы, и Энорабия улыбается уголком губ, не показывая свои акульи зубы, которые обычно демонстрирует с гордостью и даже бахвальством.

Наушник Тома оживает.

– Мы можем начать, – кратко передает он Энорабии. – Для начала представься.

Энорабия почти не обращает внимания, что он теперь называет ее на «ты». Она произносит свое имя отчетливо, глядя в камеру, и пытаясь отвлечься от воспоминаний, связанных со своим первым интервью, перед первыми голодными играми, которые ей пришлось выиграть, чтобы оказаться здесь. Впрочем, зачем отмахиваться? От нее хотят услышать жуткую, завораживающую историю ее жизни, насыщенную любовью, интригами, кровью и ядом теперь мертвого Президента Сноу.

– Я родилась во втором дистрикте, – говорит Энорабия с чуть заметной улыбкой, будто смеясь над очевидностью своих слов. – Я не знала своих родителей; мало кто из нашего дистрикта знаком со своими родителями. Дети у нас, можно сказать, общие. Растут все вместе, а в пять лет проходят специальную комиссию, которая и определяет их дальнейшую судьбу. Я попала в число тех, кто всю жизнь готовился к голодным играм. Рассказывать об этом скучно, – вдруг улыбается смущенно, и Том едва не падает с места, – слушать, наверное, еще скучнее.

– Нет-нет, – встревает ведущий, не нарушая звездного часа второй. – Нам интересно. Готов поспорить, что ни один дистрикт не в курсе того, что происходит в другом дистрикте.

– Что ж, – Энорабия разводит руками. – Моя жизнь сплошь состояла из тренировок. Скучных лекций, касающихся теории наших тренировок. К десяти годам я умела читать, писать, собирать двадцать видов оружия с закрытыми глазами и использовать их же в бою с несколькими противниками. Нас не учили выживать, как следовало бы. Нас учили убивать. Нам показывали, как убивать красиво. Как пытать, чтобы получить какую-то информацию, как вести себя, чтобы быть лидером. Все тренировки были изматывающими, было мало свободного времени, но если оно вдруг и появлялось, его банально не на что было тратить. У меня не было друзей, только союзники, каждый из которых в любой момент мог стать моим главным противником. Нас готовили к голодным играм, в которых выживал только один. Или к участи миротворцев, которые могли быть отправлены в любой из самых дальних дистриктов. Мы мало что знали о соседях, нас учили ненавидеть и презирать их. Нас учили восхищаться Капитолием. Капитолий был чем-то вроде Олимпа из древнегреческой мифологии, в котором жили не люди, а боги. Для многих из нас было мечтой попасть в Капитолий, но у многих из нас не было иной мечты, кроме как попасть на Голодные Игры и вернуться победителем. Шанс попасть на них нужно было заслужить.

Энорабия переводит дыхание. Медлит какое-то время, пытаясь собраться с мыслями.

– Заслужить? – переспрашивает Том. – Каким образом?

– Безупречной учебой в течение нескольких лет. К тому же, незадолго до Жатвы, каждый из нас должен был пройти целую полосу препятствий, так называемую мини-Арену. Полоса препятствий каждый год была новой, хотя и не блистала новаторством. Чтобы попасть на нее, нужно было постараться, выделиться в нескольких внутренних соревнованиях. Отбиралось только десять детей – пять мальчиков и пять девочек. Нередки были случаи, когда на мини-Арене кто-то погибал, – Энорабия прикрывает глаза и будто цепенеет.

– Это ужасно, – говорит Том.

Если бы на его месте был Цезарь, а само действие происходило в прямом эфире, он обязательно пожал бы руку девушки с явным сочувствием и ободрением. Цезарь был великим актером, у которого получались бесконечные импровизации. Благодаря им он и продержался так долго на своей проклятой должности.

– Я попала на Голодные Игры, – продолжает между тем Энорабия с большим спокойствием. – Я победила. Мой коронный номер запомнился на долгие годы, поэтому я сделала себе эти жуткие зубы, – будто бы через силу девушка заставляет себя продемонстрировать их, – никому не пожелаю почувствовать то, что почувствовала я, когда чужая теплая кровь хлынула в мое горло. Со стороны это выглядело приемом на грани фола; все мы знаем, как распорядители шоу относятся к каннибализму. Но мне удалось не переступить черту. Мне удавалось не переступать ее очень долго, поэтому я сижу здесь сейчас.

– Не переступить черту, – повторяет Том с просветленным лицом.

“Здесь собрались лучшие из актеров современности”, – со злостью думает Энорабия. Но она не собирается переступать черту в нелегком деле актерского мастерства. Никто не ждет от нее слез, слезы будут явным перебором. И слава Богу! Энорабия забыла, когда плакала в последний раз.

…

Она не забирает у Джоанны Каролину. Просто заходит на четвертый этаж, обнаруживает двух союзников за просматриванием глянцевого журнала, непререкаемым тоном требует у Джоанны пачку сигарет, а затем вызывает лифт без всяких объяснений. Кажется, и седьмая и внучка Сноу понимают, что к ней сейчас лучше не лезть. Они обе чертовски догадливы.

Энорабия курит на балконе. Не удивляется, когда к ней присоединяется уставший Пит. Он не говорит, что искал здесь Каролину, но Энорабии, в общем-то, совсем не интересно. Она делится сигаретами и молчит. Ее интервью заняло куда больше времени, чем планировалось. Она выговорила столько связанных предложений, сколько ей хватило бы на несколько лет обычного ее общения. Пит берет сигарету, и рассматривает с каким-то маниакальным вниманием.

У них, похоже, был тяжелый день.

– Вам двоим чертовски повезло, что началась революция, – внезапно говорит Энорабия с жуткой усмешкой. – Вы не успели отведать того, что называют «жизнью после Голодных Игр».

Пит смотрит на нее удивленно. Как смотрел бы, будь она людоедом, а он – жертвой, которую сразу по прибытию в логово не кинули в кипящую воду.

– Нет, я не собираюсь тебя есть, – фыркает вторая. – Просто запомни на будущее: если я улыбаюсь, не обнажая десен, значит, я настроена вполне дружелюбно.

– А если? – двенадцатый не договаривает.

Энорабия расслабленно пожимает плечом и выдыхает грязный дым.

– В другом случае лучше бежать, хотя не факт, что бегство спасет тебя от смерти.

Рассеянно она продолжает выхватывать куски из данного в течение дня интервью. Конечно, учредители подразумевали под интервью исповедь, душераздирающую историю вроде той, которую когда-то рассказал Финник. Подумать только, что он решился на подобный шаг. Но, пусть он и не сказал толком правды, пусть скорректировал большинство частей своего рассказа, и вложил бесконечную череду издевательств, унижений и грязи, которую выливали на него в течение долгого времени, он был искренен. Он почти что исповедовался во имя общего дела.

Энорабия же лгала. Никогда прежде ложь не жгла ее так сильно изнутри. Правда, скрываемая, частично забытая, частично погребенная заживо под иллюзиями и разрушенными надеждами, истекающая кровью правда, от появления которой никому, включая ее саму, не станет проще, рвалась наружу. В одно мгновение она возненавидела Пита Мелларка, так некстати оказавшегося рядом с ней в минуту слабости. В одно мгновение она проиграла в голове все возможные варианты развития событий, и самым приемлемым ей показался вариант с исповедью и последующим за ней убийством единственного свидетеля, но, конечно, этот вариант был таким же нереальным и таким же бредовым, как и все остальные.

Энорабия всегда была сильной. Но она продолжала быть обычной женщиной.

Странно, что Капитолий об этом забыл.

Непростительная ошибка с его стороны.

…

Том подается вперед, когда Энорабия рассказывает об аукционах, которые проводились для богатых жителей Капитолия. Лотами были победители разных лет, разыгрывались они играючи легко, как предметы роскоши или произведения искусства, сдаваемые в аренду на определенный срок. Под продажей подразумевалось рабство. Покупатель мог использовать приобретенного победителя по своему усмотрению, мог продлевать срок использования, выплатив ту же стоимость в казну Президента, мог вернуть победителя досрочно, но деньги ему не возвращались. Победителя, который не угодил своему хозяину, ожидали не самые приятные деньки; для некоторых эти деньки были последними в жизни.

Том задает вопросы, не самые тактичные, но все же с трудом держащиеся в рамках. Энорабия отвечает, после минуты молчания, делая над собою усилие. Энорабия не раз отпивает из высокого стакана прохладной воды, а иногда просит сделать перерыв, и ее просьба выполняется. Том смотрит на нее с жалостью, с восторгом, с жадностью, но не пытается сжать ее руку, прикоснуться к ее плечу. Быть может, инстинкт подсказывает ему, что подобный шаг обойдется ему очень дорого. Энорабия согласна играть на камеру, и даже вне камеры, но ее актерский талант трещит по швам при физическом контакте с тем, кого она подспудно ненавидит.

Пит слушает молча, даже не глядя в сторону Энорабии. Должно быть, он проклинает себя за то, что решил зайти на этот этаж, и обреченно думает о том, что не сможет убраться отсюда в рекордные сроки. Ему Энорабия рассказывает чуть подробнее, не столько про покупателей, сколько про собственное обучение в стенах Капитолия. Тренировки с оружием она могла полюбить, потому что любила спорт во всех его проявлениях. Но тренировки по обольщению, по манипулированию людьми, которые обладали ею против ее воли, запоминались только через боль, унижение, отвращение к самой себе. Ей не повезло быть способной ученицей. Она продолжала показывать высокие результаты, желая извлечь из происходящего максимум пользы для себя. Но невозможно быть немного свободной, находясь в рабстве.

Она была востребована. Сноу использовал ее как элитную проститутку и профессиональную шпионку. Она сделала себе прекрасные зубы, надеясь, что это хоть как-то отвлечет всех тварей Капитолия. Но это только сделало их интерес еще более сильным, разожгло в них новые и новые фантазии, которые ей тщетно приходилось стирать из собственной памяти уже после написания подробных отчетов о происходящем между нею и ее клиентами.

Энорабия была сильной.

– Вы не завели собственных детей? – как-то невпопад спрашивает Том, и Энорабии приходится огрызнуться.

– Времени не было. К тому же, я не люблю детей.

Пит сжимает и разжимает кулаки, когда она говорит о многочисленных абортах. Конечно, победителям позволялось иметь детей, которые имели слишком большие шансы повторить путь своих родителей. Но Энорабия была слишком полезной; ей не позволялось использовать противозачаточные таблетки или как-то оберегать себя. Причин подобного обычно ей не объясняли, но вторая подозревала, что во всем происходящем чувствовался особенный росчерк садизма Сноу.

– Поэтому тебе отдали Каролину? – спрашивает Пит тихо и неуверенно.

– Чтобы я задушила ее, как внучку своего врага? – уточняет Энорабия.

Но, конечно, она знает, что имеет он в виду.

Сноу был замечательным манипулятором. Он позволял ей чувствовать внутри себя зарождение новой жизни, пусть даже от людей, которым она не позволила бы прикоснуться к себе, будь ее воля. Он наслаждался ее мучениями. Он каждым своим словом, каждым своим взглядом давал ей категорический ответ на вопрос, который она не задавала.

Ты никогда не получишь то, чего так жаждешь.

Ты никогда не станешь матерью.

– Я стала ментором на следующий год после своей победы. Я знала тех, кто стал моими первыми трибутами. Тех, кто был после них, я же и готовила к Играм задолго до Жатвы. Но чему я еще могла научить маленьких убийц? Я могла помочь им, заключая договоры со спонсорами. С самой Жатвы я помогала только одному из трибутов. К счастью, вначале они всегда сражались на одной стороне, и не знали, кого из них я выбрала.

Энорабия всегда работала в паре с другим ментором. Чаще всего, с Бутом, но тот никогда не оспаривал ее право выбора. Она выбирала не сердцем, а головой. В трибутах она не видела детей – только уменьшенные копии самой себя. Так не было проще, она просто не могла иначе.

Рассказ о Квартальной Бойне и последующем заключении в Капитолии она кромсает отрывистыми фразами, делая его как можно короче, но рассказ все равно затягивается. Конечно, Сноу не поверил в то, что Энорабия участвовала в заговоре. Ее не посадили в тюрьму, как Пита или Джоанну. Более того, президент одарил ее своим доверием, впервые забыв о том, что у нее миллион и одна причина желать ему страшнейшей из смертей. Энорабия была в курсе того, что сделали с Питом перед тем, как отправить его назад, к Китнисс Эвердин. Энорабия получала информацию о том, что задание Мелларк не выполнил, более того, он остался жив. Она многое подозревала, и о многом могла узнать наверняка, но она продолжала играть роль кровожадной второй, которая была счастлива участвовать в Играх дважды.

Ее роли врастали ей в кровь. Свои тексты она выучивала так, будто переписывала их ножом на собственной коже. Неудивительно, что Президент верил ей до самого конца, уже готовясь записать сообщение о собственной капитуляции. Сноу собирался улучшить момент и сбежать, когда его сочтут неопасным. В крайнем случае, у него всегда оставалась возможность покончить жизнь самоубийством.

– Койн плевать хотела на договор с Эвердин. Я осталась в живых только потому, что разоружила всю охрану Сноу, оборвала его шансы на побег и забрала последнее, что у него оставалось – попытку уйти из жизни самостоятельно. О, – Энорабия замирает и закрывает на мгновение глаза, – я никогда не забуду выражение его лица в тот момент.

Одно из бесценных воспоминаний, которое греет ей душу.

Вдвоем они докуривают пачку сигарет. Курит Энорабия, Пит только достает сигареты и потрошит их с интересом маньяка. Пит не спрашивает, зачем она рассказа ему все это. А если бы и спросил, то не получил бы ответа. Энорабии самой интересно, что в нем есть такого необычного, что ты начинаешь ему сразу доверять? Она не из тех, кто вообще способен доверять. Может, она просто устала быть сильной.

– Теперь ты скажешь, что должна меня убить, потому что я слишком много знаю? – спрашивает Пит с явной издевкой.

– Не сегодня, – уточняет Энорабия спокойно.

– И что вы только здесь забыли? – интересуется хмурая Каролина, появляясь на балконе. Она морщится от сигаретного дыма и закатывает глаза, когда Джоанна бросается к пустой пачке сигарет.

– Купишь мне новую, – говорит седьмая, и смотрит больше на Пита с каким-то подозрением.

– Не дождешься, – парирует Энорабия.

– Я сидела с ней целый день! – восклицает обиженная Мейсон. – Я обедала и ужинала с ней, я смотрела с ней мультики, я читала ей вслух книжку, а ты забрала мою пачку сигарет в благодарность?!

– За честь заботиться о внучке президента Сноу нужно платить, – выдает Энорабия расслабленно. – А тебе пора спать, – обращается уже к Каролине, пока Мейсон за ее спиной корчит страшные рожи и беззвучно ругает последними словами.

Но Каролина тоже весьма и весьма упряма. Ей очень хочется узнать, как прошло интервью Энорабии, какие вопросы ей задавали и о чем именно она рассказывала. А еще больше ее интересует то, о чем говорила она наедине с Питом Мелларком.

– О непослушных маленьких девочках, которых нужно скармливать капитолийским переродкам, – фыркает Энорабия и насильно накрывает Каролину одеялом. Та фыркает и раскрывается, и смотрит на свою няньку с серьезным выражением лица, слишком взрослым. Энорабия должна была уже привыкнуть к тому, что жизнь у этой девочки была не самой легкой, и взрослое мышление к ней пришло не просто так. – Спи, – говорит она как можно более мягко, и голос ее кажется слишком хриплым. – Я все расскажу завтра. Сегодня я слишком устала.

Обычно Каролину невозможно успокоить таким образом, но сегодня девчонка недовольно зыкает, ловя на слове, и переворачивается на живот, обнимая руками подушку. Наверное, Энорабия действительно выглядит уставшей. Или прекрасно вжилась в эту роль.

Убедившись, что Каролина спит, а не притворяется спящей, Энорабия спускается вниз, в тишину и темноту общего холла. Кажется, жилые комнаты здесь занимает только Эффи, но она в последнее время отлынивает от выполнения своих прямых обязанностей, и в Центре появляется нечасто. Интересно, какие у нее дела находятся за пределами этого здания? Впрочем, у нее должна уходить целая вечность на нахождение безвкусных тряпок и париков для волос всех цветов радуги.

На кухне, как-то негласно ставшей центром всех встреч, никого не оказывается. Энорабия открывает холодильник, достает холодное мясо и сок. Она не чувствует голода, но точно знает, что сегодня может позволить себе излишества хотя бы в еде. Слова, которыми она разбрасывалась направо и налево, забрали у нее почти всю энергию, оставив ее опустошенной. Пустоту нужно чем-то заполнять – и что, если это всего лишь еда?