Текст книги "Привычка выживать (СИ)"

Автор книги: alexsik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 47 страниц)

В общем, когда автор, не умеющий писать макси с многочисленными интригами и политическими играми, берется писать макси со всем, чего не умеет, получается что-то вроде «Привычки выживать». Чем для меня является этот фф? Это такая многостраничная сороконожка, которая водит читателя за нос. Нет, правда. Заявлен пейринг Пит/Китнисс, а по факту: Китнисс появляется в 18 главе. Главные герои встречаются в главе 27. В главе 29 они говорят наедине в темноте. В главе 37 они говорят еще раз. В главе 41 они ОБНИМАЮТСЯ. У меня после этих цифр возникает только один вопрос: что происходит в остальных 45 главах?!

При всем при этом у меня рука не поднимется удалить хотя бы один многостраничный диалог ни о чем.

В общем, автор в шоке, выражает благодарности всем, кто за этот год поставил фф «лайк», отправил фф в сборники, и, главное, отметился в отзывах. Не знаю, чтобы я делала, если не было отзывов. Скорей всего, все закончилось бы раньше банальным удалением фф с ресурса (автор в курсе, что так можно, автор хотел сделать так два или три раза, а потом мучился совестью, потому что любит заканчивать любые начатые дела).

Отдельная благодарность моей замечательной бете, которая терпеливо расставляла ненавистные мне местоимения и запятые, а также боролась со смешными и странными опечатками. Труд этот, к сожалению и к огромному моему облегчению, известен только мне, но это не умаляет его значимости. Спасибо, уважаемая Lina Alexander!

А еще не могу не сказать отдельное спасибо первому читателю, оставившему здесь свой отзыв. Только ради него я подстрелила Энорабию руками Китнисс и убила одного капитолийского старика руками Джоанны. Денис, он же balamut, спасибо тебе огромное!

Мне действительно хочется отблагодарить каждого читателя поименно, но вряд ли я найду так много слов для людей, которые поддерживали меня весь этот год. Просто знайте, что в моменты, когда мне сложно было заставить себя сесть за чистый компьютерный лист, я перечитывала ваши отзывы и находила для себя новую порцию вдохновения. Это очень много значит для любого автора, спасибо вам всем!

Что же касается того, как закончилась эта историю. Думаю, многие чувствуют себя обманутыми. Думаю, многие недовольны тем, что большинство вопросов так и не были мною даны. Спешу вас успокоить: у меня есть еще пропущенная глава, которую я рекомендую никогда никому не читать.

Я с удовольствием объясню, почему этого НЕ НУЖНО делать.

Итак, мой комментарий к пропущенной главе.

Я знаю, что всем вам (да и мне, признаться, тоже) необходим был счастливый конец этой истории. Я не пошла вопреки своей авторской задумке, нет. Эта строптивая многостраничная история вообще сопротивлялась мне, как только могла. И я приняла для себя непростое решение. Я стала выносить за скобки все события, которые помешали бы героям стать счастливыми хоть ненадолго. Все, что вы сможете прочитать в пропущенной главе (время действия ее между сорок восьмой и пятидесятой главами), это только пометка к финалу. В пропущенной главе не случается ничего, чего бы уже не случилось. В ней все так же отсутствует действие, в ней есть только разговоры, которые скучны и герои, которые внушают жалость или ненависть. Она немного поправляет основной финал, но она не обязательна к прочтению. Зачем я ее публикую? Я публикую ее для себя. Выросшая из нескольких сцен история доведена до конца, и я должна ее закончить именно так.

Причины, по которым главу НЕ НУЖНО читать:

– Начало главы я писала в больнице.

– Саму главу я дописывала на больничном. Да, не авторский это был год.

В отзывах к «Привычке выживать» упоминались мною же написанные «Трещины». Так вот, то, что произошло в «Трещинах» – это детский садик по сравнению с пропущенной главой. Самыми тяжелыми для меня главами были главы про Китнисс в больнице. Так вот, те главы – детский садик по сравнению с тем, что происходит в пропущенной главе.

Зачем публиковать ее, а затем настаивать, чтобы ее не читали? Автор садист – лучшее объяснение. Оно ничего не объясняет, но из-за него мне многое должны простить. Поэтому всем, кого вполне устроило окончание основной части повествования – спасибо за то, что прочитали. А всем, кто не может остановиться – добро пожаловать в жизнь, в которой нет места счастью. И не говорите потом, что не были предупреждены.

Всем спасибо за внимание!

========== ПРОПУЩЕННАЯ ГЛАВА для тех, кто, как и автор, не верит в счастливый конец ==========

Автор с удовольствием поставил бы здесь тысячу и одну предупреждающую табличку, но не делает этого, надеясь, что название главы говорит само за себя.

Темнота, в которую проваливается Пит, недолго остается темнотой. Глаза заливает кровь. Искаженный, то перевернутый, то чрезмерно вытянутый мир, погруженный либо в ослепительный свет, либо в мутную зеленую дымку, заявляет о своем присутствии вспышками. Пит не контролирует свое тело, наблюдая за своими действиями со стороны. Осколками разбитого аквариума он режет свои пальцы, но больше всего на свете его интересует только распростертое на полу нагое тело, принадлежащее уже не девочке, которую он так хорошо знал, но и не девушке, которой Прим суждено было стать.

В Четвертом дистрикте Пит видел, как ловят рыбу. Как ее вытаскивают на берег с помощью удочек или искусно сплетенных сетей. Рыба бьется на суше, мутными глазами пялясь в небо и беззвучно раскрывая рот, ее жабры пульсируют, в бессильной попытке сделать спасительный глоток.

Тело Прим корчится на полу точно так же. Провода, вырванные из тела, испачканы в крови и больше не могут ничего поставлять внутрь вен. Мутная зеленая вода оказывается не водой, а физическим раствором, более густым и пахнущим лекарствами. Пит поскальзывается, но успевает удержать равновесие. Он останавливается у дергающегося тела и не может оторвать взгляда от запавших белков глаз и губ, мгновенно ставших сухими и безжизненными. Доктор Винтер, который успел спрятаться от летящих в его сторону осколков, тоже бросается к телу девочки, хватая ее за скользкие запястья. Винтер не перестает что-то кричать. Двигается только часть его губ, Пита передергивает от отвращения. Он отпихивает доктора в сторону. Существо еще живо, но вскоре конвульсии затихают.

– Зачем ты сделал это, дрянной мальчишка?! – спрашивает Пита доктор. Пит морщится от головной боли, жмурится от ставшего невыносимо ярким света, замечает онемевшую от ужаса Эффи, смотрящую только на него одного и не говорящую ни единого слова.

На губу Пита что-то капает. Он вытирает губу подушечкой пальца и видит темно-красную кровь. Его собственную кровь, тонкой струйкой текущую из носа. Головная боль становится почти невыносимой, но Пит почему-то не позволяет себе потерять сознание. Он склоняется над мертвым телом той, которую знал, как Прим. И своей рукой пытается закрыть ее глаза, оставив на веках красный след.

– Мертвое должно оставаться мертвым, – поясняет Пит, обернувшись к Эффи.

Капитолийка не двигается, дверь за ее спиной беззвучно отъезжает в сторону, пропуская внутрь разгромленной комнаты людей в белых халатах. К Питу бросаются сразу четверо, но следующая вспышка стирает часть событий. Еще вспышка, и Пит видит сломанный нос одного из медбратьев, а где-то чуть в стороне неподвижное тело второго. В шею впивается игла с бесцветной жидкостью, но боли нет. Все растворяется в темноте.

Только теперь это темнота иного рода.

В ней также нет никакого источника света, но темнота эта дышит и прикасается к Питу ледяными пальцами. От каждого прикосновения Пит вздрагивает и отшатывается в сторону; до тех пор, пока не врезается со всей силы в стену, которую не может увидеть даже на расстоянии пяти сантиментов. На ощупь стена холодная и ровная. Пит исследует стену пальцами, пока не натыкается на то, что можно считать похожим на стекло. Стекло, которое не получается разбить ни со второй, ни с десятой попытки. Пит прислоняется к стеклу щекой, затем сползает по нему на пол. Ледяные пальцы все еще достают его из темноты, но боль от прикосновений теряет силу. Через какое-то время Пит проваливается в сон, который не приносит покоя, чтобы очнуться в полумраке больничной палаты не в одиночестве.

Их много и все они окружают его. Все они молчат и не перестают двигаться. У них у всех ледяные пальцы, потому что они мертвы. И они терпеливо ждут, когда он очнется, чтобы продолжить свою пытку. Теперь, в полумраке, Пит может рассмотреть их лица. Знакомые лица, искаженные ненавистью и злостью. Лица, которые он видел раньше в кошмарах, которые воскресали в памяти в самые худшие моменты его жизни. Лица тех, кого он убил и в чьих смертях был даже косвенно виноват. Лица тех, кто имеет право желать ему смерти.

Мертвая девушка с перерезанным горлом плюет в его лицо своей вязкой кровью, одежда ее пахнет лесом и костром. Пит убил ее на первых Голодных Играх, довершая недоведенное до конца дело профессионалов, к которым вынужден был примкнуть, чтобы выжить. Опухшая от многочисленных укусов ос-убийц Диадема прижимается к губам Пита своими сочащимися гнилой зеленой жижей губами. Рот Пита сразу будто наполняется сотнями жужжащих ос, вонзающих в него свои жала, и Пит не может даже кричать, осы забиваются в глотку, не давая воздуху попадать внутрь. Диадема смеется, гладит Мелларка растопыренными пальцами по голове, оставляя на волосах массу, от запаха которой почти выворачивает наизнанку.

– А женишок-то у нас – та еще неженка, – говорит она – если можно посчитать утробное рычание членораздельной речью – стоящей за ее спиной Мирте. Темноволосая Вторая скалится в улыбке и подбрасывает в руке острозаточенный нож.

– Тебе рано умирать, женишок, – говорит она, все еще скалясь, и наклоняется к Питу. – Пир еще только начался.

Пит может рассмотреть синяки на ее шее, а потом Мирта размахивается ножом, перерезая ему глотку.

И начинается Пир.

Раны срастаются с трудом, а желающих отомстить за свою смерть не становится меньше. Пит с трудом понимает, что с ним происходит. Непрекращающаяся боль не имеет ничего общего с жизнью, мысли, вязкие и одурманенные, появляются в голове и исчезают. Пит не может сконцентрироваться. Пит точно знает, что его не пытают сейчас в Капитолии, и иногда он думает, что, возможно, вся эта боль находится внутри его головы, но осознание это кратковременно, его быстро оттесняют чувства вины и стыда. Те, кто мстит ему сейчас, нанося одно смертельное ранение за другим, имеют на это право. Он виноват перед ними хотя бы в том, что он жив ценой их жизней, но он один, а их – великое множество. Он должен отплатить за каждый вздох, сделанный после первого убийства.

Но на пытках посещения мертвых не заканчиваются. Мертвые начинают говорить. Мэгз только качает головой, прижимая палец к морщинистым губам. Она пожертвовала своей жизнью ради Пита, и что она получила взамен? Капитолийского переродка, который уничтожает все, к чему прикасается. Пит просит у нее прощения и не может сдержать слез раскаяния. Это он, Пит, должен был погибнуть в ядовитом тумане на Квартальной Бойне! Смерть Мэгз на его совести, как и множество других смертей. Стоящий чуть в стороне Финник только поджимает губы. Девушка-морфлингистка из Шестого дистрикта влепляет Питу пощечину. Другую пощечину Питу влепляет мать, точнее, то, что от матери осталось; огонь зажигательных бомб не пожалел ни сантиметра ее кожи.

– Ты должен был сдохнуть, чертов ублюдок! – вопит она, разевая обглоданные губы. – В Голодных Играх только один победитель, неужели ты думал, что тебя оставят в живых безнаказанно?!

Голоса и крики, упреки и проклятия сыпятся на Пита, как из Рога изобилия. Он пытается зажимать уши руками, но это едва притупляет обостренный слух. Он просит у них прощения, но все они мертвы, а после смерти сложно принять точку зрения своего убийцы к сведению. Он пытается убежать от них, но в его распоряжении слишком мало места, поэтому он просто передвигается по ограниченному пространству, не останавливаясь ни на мгновение, и продолжает говорить с теми, кто больше не слышит его.

Короткие мгновения сна перемежаются бесконечными часами бодрствования. Сон не приносит покоя, Пит чувствует себя измотанным и уставшим, но не может заставить себя сдаться и остановиться. Вернувшиеся чувства рвут его искалеченную душу, разговоры тысячи мертвецов сводят с ума, но Пит продолжает внимать им. Он знает, что уже сдался, знает, что у него нет больше сил на борьбу, но пытка не прекращается, потому что пытка завершится только его смертью.

Ирония в том, что он не может заставить себя умереть.

Царапины, которыми он пытается вскрыть свои вены, быстро обрастают бинтами. Затем руки вообще кто-то связывает за спиной. Питу лишь единожды удается снять путы, почти чувствуя облегчение от крови, заливающей пол. Но облегчение так же кратковременно, как и сон, и вскоре он вновь оказывается связанным и большей частью целым; он все еще не умер. Он жаждет собственной смерти так же, как жаждут ее бесплотные тени, у которых он просит прощения и которых просит уйти. Но тени терпеливы, тени мертвы и времени на то, чтобы сводить его с ума у них более чем достаточно.

Они продолжают говорить, бить, царапать, щекотать, руки и губы у них ледяные, дыхание же, напротив, обжигающе горячее. Им все еще мало его страданий, им хочется большего, но чего именно они хотят, они и сами не знают. Пит переступает один болевой порог за другим и думает, что вот он – предел его терпения, но предел остается далеко позади: он еще дышит, еще терпит, еще не сломан окончательно. На чужие прикосновения он почти не обращает внимания, лица мертвых расплываются перед глазами, голоса сливаются в один бесконечный вой, Пит устраивается в углу комнаты и раскачивается, пытаясь остановить рвущие его изнутри мысли.

Он не сразу понимает, что наступила тишина. А когда понимает, долгое время не может поверить. Он поднимает голову, пытаясь сфокусироваться на фигурке, стоящей в центре темной комнаты. Вопль ужаса застревает в его глотке.

Маленькая Прим в белом платье уже не плавает в мутной воде аквариума. Маленькая Прим, так похожая и так непохожая на Каролину, улыбается Питу.

– Я бы простила тебя, убей ты меня лишь единожды, – говорит она. – Но ты убил меня дважды, Пит. Зачем ты убил меня?

Она бьется в конвульсиях, широко раскрытым ртом ловя воздух, который не может вдохнуть. Пит не может не смотреть на нее. Пит хочет сказать ей, что та, другая она, подключенная к приборам прозрачными трубками, вовсе не была ею. Но Пит ничего не говорит вслух, вместе с Прим ловя сухими губами несуществующий воздух.

А потом вновь наступает темнота.

…

Это кажется дурной шуткой. Свет выключается для того, чтобы дать Питу кратковременную передышку, которой не хватает для восстановления утраченных сил, но которая лишь позволяет продлить бесконечные мучения. Пит все еще молит о собственной смерти тех, кто не слышит его, а затем открывает глаза. Солнце светит слишком ярко, на глазах выступают слезы.

Пит больше не заперт в маленькой комнате, он сидит на белом песке в Четвертом дистрикте и смотрит на неспокойное море. Волны завораживают его, приковывают к себе взгляд. Но Пит заставляет себя обернуться, чтобы увидеть идущую в его сторону Джоанну.

– Ты не умерла, – говорит Пит, с трудом выговаривая слова. – Ты не могла умереть.

Седьмая пожимает плечами.

– Тебе идет это белое платье, – Пит прикасается к протянутой руке. Рука теплая, Джоанна в ответ чуть сжимает пальцы и садится рядом с Питом прямо на песок, вытянув ноги так, что они достают до воды.

Пит давно – скорее, никогда – не видел Джоанну такой спокойной.

– Мне кажется, я могла и не заметить того, что умерла, – говорит Джоанна, глядя на горизонт. – Я могла умереть на своих первых Играх или на Квартальной Бойне. Я могла умереть под пытками в Капитолии или во время какой-нибудь чудовищной оргии в том же Капитолии. Но я выжила. Мы все выжили, Пит. Это чудовищная ошибка, тебе не кажется? То, что мы привыкли выживать а аду.

Пит качает головой.

– Мы должны были умереть, – продолжает Джоанна. – Так было бы проще, лучше. Меньше боли. Никаких кошмаров. Никаких воспоминаний и сожалений. Проще было бы умереть, разве нет? – спрашивает Седьмая. – Но мы отчего-то продолжаем жить. И продолжаем ждать неизбежной смерти. Смерть ведь неизбежна, знаешь? Но наша смерть должна быть чудовищно страшной, потому что мы ее заслужили.

Пит хочет попросить Мейсон замолчать, но застывает, видя, как ее платье из белого медленно окрашивается в красный цвет.

– Я не могла умереть, не заметив, – повторяет Джоанна. – Они все не могли умереть, не заметив того, что убил их ты.

Пит резко оборачивается. Дыхание вновь сбивается, волна ужаса появляется из ниоткуда. Там, вдалеке, на белом песке, он видит тела, много распростертых бездыханных тел. Он может рассмотреть отдельные детали. Рыжие волосы Энни, присыпанные песком. Сломанную руку Хеймитча. Застывшую улыбку Эффи, лицо которой превратилось в один сплошной синяк. Буквально вырванную челюсть Энорабии с ненормально заостренными зубами.

К горлу подкатывает тошнота. Джоанна продолжает смотреть вперед. Пит ищет глазами то, что осталось от Китнисс, но не видит ничего, кроме ярких деталей мертвых тел, среди которых Китнисс точно нет.

– Мы должны были умереть раньше, – повторяет Джоанна. – Но мы заслужили того, что именно ты убил нас. Не ты, Пит, – добавляет она, чуть обернувшись, – а тот ты, которым ты станешь. Капитолий никогда не отпускает на свободу своих жертв. Капитолий никогда не отпустит тебя, Пит.

Руки Пита трясутся.

– Он убивает всех, кто тебе дорог, Пит, – говорит Джоанна, будто не замечая этой дрожи. – Убивает твоими же руками. Убивая всех нас, он убивает тебя. Ты нужен ему, Пит, но нужен сломанным, раздавленным, уничтоженным. Аврелий оказался не прав во всем, что касалось тебя. Хорошо, что он этого никогда не узнает.

Платье Джоанны больше не белое, а багряно-красное. Пит не может унять дрожи, не может заставить сердце биться тише. Пит не может даже сцепить челюсти, чтобы не произносить слов, которые не хочет произносить.

– Передавай привет Энни, – говорит он и тащит Джоанну к воде.

Седьмая почти не сопротивляется, только разбивает ладони о камни, глядя на Пита через толщу зеленоватой воды. Когда она затихает окончательно, Пит садится рядом с ней, устраивает ее голову у себя на коленях и сидит так, раскачиваясь из стороны в сторону. Ему нравятся ее длинные волосы, ей идут именно длинные волосы, но когда они успели так отрасти? Пит больше не может задать ей самой этот вопрос, потому что она мертва. Ведь он сам убил ее, не так ли?

– Конечно, сам, – отвечает кто-то с берега и Пит оборачивается.

Мертвый Президент Сноу в костюме и с белоснежной розой в петлице держит за руку Китнисс Эвердин. На Китнисс – ослепительно белое платье. Китнисс плачет. Сноу же смеется тихо и издевательски.

– Пора, – говорит Президент и сжимает ладонь Китнисс. – Пора, мой мальчик.

На Пита, издеваясь, обрушивается темнота.

Остается только смех, тот же тихий издевательский смех.

Пит с шумом втягивает воздух.

– Я знаю, что ты здесь, – говорит он почти спокойно, обнаруживая себя в больничной палате. – Почему ты прячешься? Я знаю, что ты здесь, – он замирает, затем вскидывает голову, будто принимая непростое решение. – Теперь я вижу тебя.

И он действительно видит фигуру, идущую к нему из темноты. Фигуру, которую видел рядом с собой все это время, но которой ошибочно придавал совершенно иной вид. Фигура, быть может, была призраком и фантомом, созданной игрой воображения, галлюцинацией, но теперь Пит точно знает, кем фигура была на самом деле.

Не мертвым Президентом Сноу.

– Я убью тебя, – кричит Пит приближающейся к нему фигуре, меняющейся, принимающей свой подлинный облик. – Я убью тебя!

Из темноты к Двенадцатому приближается он сам.

Пит Мелларк. Капитолийский переродок.

И тот, другой Пит, аплодирует.

– Я уже начал терять надежду на то, что ты поймешь. Тогда, когда мне удавалось взять власть над твоим – нашим – телом, я говорил всем окружающим правду, но и они не догадались. Будь у меня чуть больше времени, я бы сломал тебя быстрее. Но, видишь ли, опять появилась Китнисс Эвердин. Безликая молчаливая Китнисс Эвердин, такая же слабая, как и ты сам. Но ради нее ты всегда становился сильнее, оттеснял меня в темноту, в тень, откуда я мог только наблюдать за происходящим. Мне повезло, что ты стал принимать эти таблетки. Они притупляли надежду, все еще жившую внутри тебя. Притупляли надежду и подпитывали ярость. Мой любимый коктейль из ярости и отчаяния, смешивать, но не взбалтывать. А потом покрыть все показным равнодушием и поджечь.

Переродок облизывает пересохшие губы. Ему не нужно произносить ни единого слова вслух, потому что Пит слышит его мысли, как свои собственные. Но переродок медлит, играя, а Пит терпеливо ждет продолжения.

Время вокруг них двоих течет иначе.

Джоанна в мокром кроваво-красном платье обхватывает Пита за шею со спины и прижимается ледяными губами к щеке. Голос у нее непривычно глубокий, легкие Джоанны заполнены водой, капли воды попадают на одежду Пита.

– Лжец, – говорит на ухо Джоанна. – Ты всегда был двуличным лжецом, Пит. Пора тебе признать, что не было никакого капитолийского переродка. Был только ты, Пит, умеющий контролировать себя. А потом целый ты раскололся. Мы, другие победители Голодных Игр, сломались. А ты раскололся на Пита, который способен любить, и Пита, который лжет с такой легкостью, с которой дышит. Но способный любить Пит слаб. Он избавился от своих чувств. И на сцене появился другой Пит, которого Сноу считал своим преемником. Все было так просто с самого начала. Жаль, что мы этого не знали.

Капитолийский переродок щелкает пальцами и Джоанна исчезает.

– У меня остался последний подарок для тебя, – говорит он и толкает в сторону Пита бледную Китнисс Эвердин.

Китнисс падает прямо в объятия Мелларка, обвивает его шею дрожащими руками. Губы у нее тоже холодные, но Пит не обращает на это внимания. Китнисс целует его, всего лишь прижимается к его губам своими губами. Поцелуй из-за слез соленый и горький.

Это мгновение – мгновение, в котором их сердца бьются быстро-быстро в едином ритме – должно длиться вечность. Но вечность заканчивается. Руки Пита все испачканы кровью Китнисс, на ее теле слишком много кровоточащих ран.

Целующая его в последний раз Китнисс уже мертва и знает это даже лучше его самого.

– Пожалуйста, Пит, – просит она из последних сил, но не успевает выговорить «не сдавайся».

– Я убью все, что тебе дорого, – говорит капитолийский переродок, садясь на корточки перед распростертым телом Огненной Девушки. – Убью, чтобы занять твое место. Капитолий начинает и выигрывает, Пит. Странно, что ты этого не знал раньше.

Пит молчит, рассматривая свои залитые кровью руки. Капитолий начинает и выигрывает.

Капитолий.

Каролина с перекошенным от злости лицом влепляет ему пощечину.

– Ну же, Пит! Мы еще не закончили со всем этим!

Пит Мелларк покорно закрывает глаза.

С этим давно нужно было закончить.

…

Когда Пит открывает глаза, свет оказывается невыносимо ярким. Рядом раздается короткий смешок; на мгновение Пит думает, что смеется мертвый президент Сноу, но сразу понимает, что ошибся. Черты лица склонившегося над ним человека проступают из тумана и заостряются. Обезображенное морщинами лицо, кривоватая ухмылка, кажущаяся кривоватой из-за того, что доктор Винтер ухмыляется только одной половиной губ, горящие беспощадным нездоровым блеском голубые глаза – теперь все это не может скрыть от Пита поразительного сходства этого человека с мертвым президентом.

Догадка вовсе не лишает Пита дара речи. Пит чувствует пульсирующую боль в правой руке и слышит учащенное биение своего сердца, отдающееся в висках. Во рту все пересохло, наверное, от очередной дозы какого-нибудь лекарства, поэтому приходится сначала прочистить горло, а потом с усилием выдавить из себя несколько каркающих звуков.

– Кориолан Сноу и Корнелиус Винтер.

Винтер, до этого безразлично рассматривающий отражение своего лица в матовом стекле, поводит плечами. А потом начинает аплодировать, продолжая стоять к Питу спиной.

– Уверен, ты в восторге от всей нашей семьи, – бросает врач с самодовольным видом. – Мы, признаться, друг от друга всегда были в восторге. Видишь, чем наградил меня мой родной брат Кориолан за долгие годы преданной службы? – Винтер показывает пальцем на парализованную часть своего лица. – Он начал увлекаться ядами еще в Тринадцатом Дистрикте, но именно в Капитолии его увлечение достигло таких масштабов, – короткий смешок. – Конечно, он мстил мне за смерть своей милой дочери, но все-таки, признай, – это был совсем не братский поступок.

Пит со стоном закрывает глаза.

– В Тринадцатом дистрикте? – переспрашивает Мелларк с трудом и считает до десяти, прежде чем вновь осмотреться по сторонам.

Больничная палата. Много белого, мать его, света. Постель, на которой Пит лежит. Рядом с постелью прямо на полу металлический поднос с использованными шприцами и небрежно брошенным жгутом. Пит осматривает свои руки и видит следы от свежих уколов на сгибе локтя.

Врач разводит руки в стороны, будто извиняясь. Выражение лица у него остается надменным и издевательски спокойным.

– Мы родились в Тринадцатом дистрикте, Пит, уже после того, как дистрикт был уничтожен Капитолием. Но нас сложно было уничтожить. Мы были слишком сильны в сравнении с остальными дистриктами. Капитолию это не нравилось, поэтому и наступили Темные времена. Но мы выжили. Мы привыкли выживать, знаешь ли. И, чтобы не думали все остальные дистрикты, мы ни на мгновение не останавливали военных действий. Правда, война не задалась с самого начала, – врач фыркает. – Мы с братом прибыли в Капитолий тайно. Мне было двадцать лет, Кориолан был на пару лет старше. Мы прибыли сюда не для того, чтобы развлекаться. Нас воспитывали с мыслями о том, что этот город уничтожить можно только изнутри. Мы должны были стать частью этого города, и, как видишь, у нас получилось. Конечно, никто не предполагал, что мы предадим свои идеалы, но… – Винтер вновь замолкает, а затем начинает махать рукой. – Об этом неинтересно слушать, правда? Думаю, тебя интересуют только конкретные вещи.

Пит пытается сфокусироваться на собственных ощущениях, но терпит одну неудачу за другой. Голос врача его раздражает, то приближаясь, то удаляясь, то переходя на шепот, то становясь нестерпимо громким. Мелларк пытается сесть в кровати, но тело сопротивляется, не подчиняясь приказам владельца.

– На твоем месте я бы еще полежал какое-то время, – резюмирует врач, наблюдая за пациентом со стороны. – Должно быть, ощущения так себе. Это скоро пройдет, уверяю тебя. А пока можешь послушать то, что я тебе расскажу. Мне все равно здесь нечем заняться.

Винтер отходит от матового стекла, останавливается у шприцов и долгим взглядом изучает их.

– Охмор открыл вовсе не я, но именно я довел его до совершенства. Покидая Тринадцатый дистрикт, я постарался уничтожить все документы об охморе, но, кажется, Аврелий все-таки что-то нашел. Это не пошло ему на пользу. Охмор всегда принадлежал мне одному. Даже мой брат относился к охмору с большим опасением, хотя своей стремительной политической карьерой был обязан только мне. Мне и, в незначительной степени, своему ораторскому мастерству. И, совсем чуть-чуть, ядам. О, мы знатно разделили сферы влияния в этом городе, – мужчина потирает руки. – Мы не мешали друг другу. Я издевался над подсознанием своей бедной богатой жены, внушая ей один страх за другим, а брат менял женщин, как перчатки, хотя уже состоял в браке. Впрочем, однажды он встретил ту единственную, которая и испортила всю нашу жизнь. Первую жену Кориолану, конечно, пришлось отравить, но она не была ни первой, ни последней из всех, кто погиб от его руки. Стоит отметить, что он не мешал мне даже тогда, когда родилась его единственная дочь. Он позволял мне забавляться и с маленькими дрожащими трибутами и с безгласыми. Мне нужно было много материалов для исследования охмора. Многие из тех, кто выиграл Голодные Игры, выиграли их благодаря мне, – врач оскаливается. – Хочешь узнать, почему мы не остановили это безумство, эти Игры, хотя ненавидели их всей своей душой? – врач всплескивает руками. – О, брось, это было даже забавно! Целая страна послушно поставляла ежегодно по два человека от дистрикта на беспощадную смерть в прямом эфире. Целая страна, полная озлобленных и сильных людей, боялась кучки вульгарно разрисованных кукол. Они сами смирялись с правилами Игры, а мы просто позволяли им быть жертвами и смиренно оплакивать изувеченные трупы своих детей.

Дыхание Пита приходит в норму, как и сердцебиение. Со зрением еще не все в порядке, а вот на слух он, к сожалению, не может пожаловаться. Очередной монолог воспринимается без видимых трудностей. Но как же он устал от всех этих выматывающих монологов!

Врач вздыхает, подходя к Питу. Берет того за руку, нащупывает пульс, что-то отсчитывает, затем вздыхает еще раз.

– Совсем скоро ты вновь заснешь, мой мальчик. А пока хотя бы сделай вид, что не остаешься бездушным капитолийским переродком!

Пит с трудом садится на постели. Ногами чувствует холодный пол. Ничто не сдерживает его, никакие провода не тянутся из его рук к включенным приборам. Немного болит голова, сильно слезятся глаза, но все это – единственные признаки того, что он в очередной раз стал жертвой эксперимента.

Врач продолжает говорить.

– Мне всегда нравилось то, как по-разному охмор влияет на психику каждого человека. Но только второй уровень охмора; первый совершенно неинтересен. Второй уровень охмора губителен, но противоречие возникает внутри. Противоречие между внушением и подсознанием. Противоречие, которое может сгладиться незаметно для пациента с течением времени или, что случалось чаще, свести его с ума. Я пытался делать прогнозы в каждом отдельном случае, но всегда конечный результат удивлял меня. Я старался не ограничиваться доступными категориями. Трибуты, капитолийцы, безгласые. Я даже путешествовал, – Винтер делает глубокий вздох. – Ты даже не представляешь, как сложно путешествовать в Панеме! – в голосе его отчетливо слышится обида. – Мне приходилось делать вид, что я – один из миротворцев, хотя в этом тоже было что-то забавное. Но, знаешь, почему я рассказываю тебе об этом, Пит? Нет, конечно, ты не знаешь. Я хочу поделиться с тобой результатами одного из своих экспериментов. Я проводил его много лет назад в твоем дистрикте. Я пытался внушить одной из женщин, безумно любящей своего мужа, любовь ко мне. В любовь я, конечно, не верил, но попробовать стоило, – Винтер закатывает глаза. – Она любила своего мужа, но устоять перед охмором не могла. И она сошла с ума, но сошла с ума так, что никто из окружающих этого даже не понял. Ее безумие отрылось тогда, когда ее муж погиб. Он был ее якорем, если хочешь знать. А когда якорь исчез, остался только охмор. Охмор и дочь, зачатая вовсе не от любимого мужа.