Текст книги "Привычка выживать (СИ)"

Автор книги: alexsik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 47 страниц)

– С Энорабией? – уточняет Эффи из вежливости. – Она весьма нелюбезна. Хотя, конечно, со мной мало, кто любезен здесь, но Энорабия как-то особенно не любезна.

– Я действительно все порчу, – Эбернети оставляет ее слова без внимания. – Но я знаю, почему ты поступила так. И я уверен, что будь у нас всех такая возможность, мы все предпочли бы забыть.

– Спешу заверить тебя, что от потери памяти проблем не становится меньше, – заявляет Эффи. – Меня постоянно вводят в заблуждение по поводу тех, с кем знакомят. А еще рассказывают то, что со мной вроде бы происходило, и, боже мой, эту ложь невозможно слушать!

– Хочешь, я расскажу тебе о тебе? – Хеймитч собирается сесть рядом с ней, но сперва спрашивает разрешения. Эффи кивает и предполагает, что на нее вывалят очередную порцию невероятной лжи. Но Хеймитч отводит глаза. – Ты была невыносима. Безвкусная одежда, кричащие цвета, парики, которые тебе не шли, и этот писклявый голос, от которого разрывались ушные перепонки…

Эффи слушает внимательно, впервые чувствуя свою причастность ко всему происходящему. В какой-то момент она даже позволяет себе любоваться сидящим рядом с ней мужчиной. Ей нравится, как он говорит о своих бывших подопечных. Китнисс Эвердин. Пит Мелларк. Эффи сейчас сложно запоминать имена и лица, но эти имена звучат очень знакомо, и есть в них что-то близкое, что-то, что заставляет ее сердце биться быстрее и чувствовать робкую, но постепенно растущую надежду.

Ей позволяют сопровождать Китнисс и Гейла к мальчику, но не пускают даже в комнату с матовым окном. Эффи остается снаружи, прохаживается по коридору, который кажется ей лишь пустым и отвратительно освещенным. Затем Эффи замирает и смотрит на Гейла. Почему-то белый свет заставляет ее вспомнить об одной сказке, сказке, которую по памяти пересказала ей Каролина, терпеливо пережидающая очередную попытку сооружения невероятной прически.

– Поцелуй истинной любви? – морщится Гейл, когда Эффи делится с ним своей надеждой. – Что за глупость?

Эффи морщится и бьет Гейла острым кулаком по руке. И больше при нем подобных глупостей не говорит. Для подобных глупостей у нее есть Каролина, которая уже научилась делать вид, что не верит в подобные глупости, но еще не потеряла своей наивной веры в чудеса.

Когда Эффи заплетает девочке волосы, Каролина по памяти пересказывает все прочитанные ею истории из богатой библиотеки своего деда. Вечерами девочка рисует на белых листах сады Президентского дворца, или то, что успела увидеть во время путешествий со своим дедом за пределы территории столицы. Путешествия эти были очень редкими и проводились в совершенной тайне, но все же случались. О них девочка тоже рассказывает с охотой.

Обычно Китнисс не встревает в разговор, устраиваясь в кресле в самом темном углу, но она слышит каждое произнесенное слово. Редко к ним присоединяется Хеймитч, хотя и презирающий все придуманное и написанное в книгах, которые ему редко удавалось читать, но не спешащий разрушить таящееся в сказках волшебство своим цинизмом.

Китнисс узнает о том, что такое поцелуй истинной любви, хотя и не верит в любовь. Любовь в ее жизни была лишь способом выживания, поцелуи вымаливали у спонсоров хлеб и воду. Да, они спасали от смерти. Но разве была в них истинная любовь? В них была вера в то, что в истинную любовь поверят другие. Но это было давно, очень давно. Теперь, когда у нее нет надежды, она склонна надеяться пусть даже на призрачный поцелуй.

Вслух Китнисс не говорит о своих мыслях ни с кем из присутствующих.

***

Только один раз Китнисс заставляет навестить себя болеющую Джоанну. Она надеется, что та не проснется во время короткого визита, но болезненный сон, вызываемый таблетками, отчего-то не спасает Китнисс от неприятного разговора, который она же сама и начинает.

– Он любил тебя? – спрашивает Китнисс, пытаясь представить не того Пита, который бьется головой о мягкие стены, выкрикивая проклятия и мольбы.

– Нет, – отвечает Джоанна. – Он любил тебя, даже оставаясь равнодушным.

– Но он был с тобой, – Китнисс пытается не думать о том, какой смысл вкладывает в свои слова, пытается не представлять, как Пит целует и раздевает Джоанну, как они ночами делят одну постель.

– Ты была мертва. Он тоже был мертв, в каком-то смысле, – Джоанна фыркает. – Тебе больно от осознания того, что он был со мной? – Китнисс поджимает губы и хочет наговорить Мейсон гадостей. – Тогда оставь его в покое. Оставь его в покое и останься несчастной. Или же повзрослей. Это все чертова жизнь, Китнисс. Не сказка, в которую не верит даже Каролина.

Китнисс изо всех сил пытается повзрослеть.

Она проводит день за днем, сидя перед матовым стеклом и наблюдая за Питом, который разговаривает с кем-то, кого на самом деле нет. Она пытается простить его за все, что он совершил. Она пытается не винить его, проклинает жизнь, сотворившую с ними такое. Иногда у нее получается видеть в нем того человека, который дал ей хлеб. Но порой, даже закрывая глаза, она видит только его безумный взгляд.

Ей совсем не хочется сдаваться, но его приступы ломают ее психику. Им неоткуда ждать помощи, никто не придет и не спасет их, потому что все и так спасены, всем нужно научиться жить с тем, что уже не получится исправить.

Китнисс говорит с Питом. Рассказывает ему о жизни, которую все еще помнит, о жизни, которой на самом деле не было. Об их детях, даже о том, как и почему она согласилась завести детей. Китнисс спрашивает Пита о Джоанне, хотя ее мучает стыд и ревность, но, конечно, не получает ни одного ответа на свой вопрос.

В дни, когда Пит нечеловечески спокоен, Китнисс молча плачет. В дни, когда Пит ранит себя, пытаясь пробить своей головой дыру в стене, или пытаясь разорвать сковывающие его руки путы, Китнисс нечеловечески спокойна. Если это новое испытание, она должна выдержать его. Если это испытание не закончится ничем, кроме новой потери, то Китнисс должна привыкнуть к тому, что лишится последнего дорогого ей человека.

Их с Питом разделяет стекло, которое не получится разбить, и дверь палаты, которую не открыть без ключа. Но Пит опасен для себя и для всех остальных, поэтому ее оставляют в темной комнате в полном одиночестве только один раз. Пит более-менее спокоен, и Китнисс прижимается к стеклу лицом, наблюдая за Питом, который молчит и лишь оглядывается по сторонам. Руки его связаны, глаза воспалены и не останавливаются на чем-то конкретном. Затем Пит делает один нерешительный шаг в сторону стекла. Оглядывается. Передергивает плечами, пытаясь понять, откуда слышит очередной голос, которого нет.

И шумно, как зверь, взявший след добычи, втягивает носом воздух.

Китнисс вздрагивает.

Пит не может видеть ее, но Пит чувствует ее.

– Я знаю, что ты здесь, – говорит он почти спокойно, продолжая приближаться к стеклу. – Почему ты прячешься? Я знаю, что ты здесь, – он замирает, а затем ловит ошарашенный взгляд Китнисс. – Теперь я вижу тебя.

И он действительно видит ее; он смотрит только на Китнисс, будто их двоих ничто больше не разделяет.

– Я убью тебя, – тихо обещает Пит.

Китнисс зажимает рот дрожащей рукой. Чьи-то руки обхватывают ее сзади и тянут от стекла. Ей сложно сопротивляться. Она оглушена, обескуражена, темнота кажется ей спасением, но темнота не поглощает всю ее целиком. Темнота не так благосклонна к ней, как хотелось бы. Пит мечется внутри своей палаты, выкрикивая проклятия и мольбы, но не называя имен. Его голос кажется оглушительным, и даже когда Пит падает на пол и лишь шевелит потрескавшимися губами, Китнисс все равно слышит, что он кричит.

– Я убью тебя! Убью тебя! Убью!!!

***

В Тренажерном Центре Энорабия прикасается пальцами к плечу Каролины. Девочка уклоняется от прикосновения. Эффи, стоящая у окна, качает головой, прогоняя подступившие к глазам слезы.

– Когда надеяться не на что, остается надеяться на чудо.

Никто ничего не говорит ей в ответ.

========== ГЛАВА ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ, в которой Капитолий творит чудеса ==========

Когда Китнисс переступает порог кабинета, доктор Винтер встает со своего места и подается ей на встречу. Китнисс видела этого человека и прежде, но никогда не говорила с ним. Ей сложно обуять свою неприязнь, она не может забыть о том, что именно он сотворил с ее памятью и с ее подсознанием. И, что самое главное, она уверена, что будь у него возможность продолжить свои бесчеловечные эксперименты, он продолжил бы их с удовольствием.

Рука у Винтера приятно теплая. Он успел накинуть свой врачебный халат поверх белой рубашки с длинным рукавом. Темный пиджак небрежно брошен на спинку кресла. Доктор улыбается только одной половиной своего изрезанного морщинами лица и Китнисс обращает внимание на несущественные детали, чтобы не смотреть в его голодные глаза слишком долго. В единственном кармане изрядно помятого халата виден прямоугольник пластикового ключа. Китнисс устраивается в кресле напротив и скрещивает на груди руки.

– Мне приятно видеть вас здесь, мисс Эвердин, – мягко говорит доктор.

Китнисс не может ответить ему взаимностью, поэтому отделывается лишь кивком и сразу спрашивает о Пите. Доктор опускает глаза. Китнисс ерзает на удобном стуле, думая почему-то о том, что не может назвать даже приблизительный возраст этого человека, будто возраста у него нет вообще.

– У меня нет для Вас хороших новостей, – говорит Винтер. – После того срыва… – он замолкает, позволяя ей закончить начатую им неудобную фразу, – Пит полностью ушел в себя, – говорит он голосом, который так не похож на голос доктора Аврелия. – Он и раньше уходил в себя, но в этот раз все гораздо хуже. Он больше не впадает в буйство. Он просто не реагирует на окружающий его мир. Мне кажется, – врач начинает барабанить пальцами по столу, – это навсегда.

Винтер встает, приближается к Китнисс и, помедлив, все же решается взять ее руки в свои.

– Вы должны быть сильной, мисс Эвердин.

Китнисс слышит из его уст собственный приговор. Приговор, к которому, как ей казалось, она должна быть готова. Но чужие слова не причиняют физической боли, после них остается звенящая тишина, будто где-то рядом что-то взорвалось. Китнисс чуть прикусывает губу и берет под контроль свои чувства.

Она обещает не делать ничего, что ей запрещается делать. Она просит, как и раньше, просто приходить к Питу. Приходить и смотреть на него.

– Думаю, если я буду уверен в вашей адекватности, я с легкостью позволю вам продолжать навещать его, – с улыбкой отвечает врач.

Китнисс неприятны его прикосновения, но она абстрагируется от происходящего, как делала тысячу раз в своей жизни. Она представляет, что ее окружают камеры и зрители. И все же она переигрывает: обнимает этого высохшего сутулого врача, стараясь не морщиться от сладкого дурманящего запаха, пропитавшего всю его одежду. И, отстраняясь, сжимает в ладони вытащенный из халата пластиковый ключ.

Джоанна Мейсон, наверное, единственная, смогла бы оценить всю безрассудность поступка Китнисс. Но Джоанна больна и не встает с постели.

Китнисс совсем одна.

Доктор ободряюще улыбается ей.

– Но неужели вы пришли только ради этого, мисс Эвердин? Или, – вновь пауза, – вы позволите называть себя Китнисс?

Девушка уже успела отстраниться и сделать пару шагов в направлении выхода. Но слова доктора просто пригвождают ее к месту. В ответ на заданный вопрос она лишь кивает, улыбка сползает с ее лица.

– Меня вы можете звать Корнелиусом.

Китнисс возвращается на свое место.

– Я хотела спросить вас о своем охморе, – говорит она медленно, подбирая слова.

– Я ждал этого вопроса, – усмехается Корнелиус. – На самом деле, я ждал, что вы зададите его гораздо раньше.

У него неприятный оценивающий взгляд, который, на самом деле, ничуть не изменился. Теперь в нем прибавилось злорадного торжества, но Китнисс старается не искать причин, а просто участвовать в происходящем. Украденный ключ напоминает о себе, пропадая в кармане брюк. Девушка осторожно вытирает потные ладони о мягкую ткань.

Китнисс спрашивает доктора, неуверенно, с долей робости и страха. Она не так сильна, как Пит Мелларк. Она не хочет знать, что случилось с ней во время долгого пребывания в мире, не имеющем ничего общего с реальностью, но Эвердин вынуждена задать этот вопрос и выслушать ответ.

К счастью, это не занимает слишком много времени.

…

Пит Мелларк всегда был сильнее ее.

Как и прежде, Китнисс заходит в темную комнату с мониторами, опустив голову, садится на стул, который предназначен ей. Молчит. Дышит. Смотрит на неподвижного Пита. Смотрит на человека, так же неподвижно наблюдающего за Питом. Когда она встает, человек вздрагивает и отворачивается от мониторов.

Китнисс готовила себя к худшему, выслушав рассказ доктора о нынешнем состоянии Пита Мелларка. Но теперь, наблюдая воочию Пита, Китнисс потрясена. Прежде ее пугало его мрачное спокойствие или яростное хождение из одного угла комнаты в другой. Но теперь ее пугает не Пит, а отсутствие Пита. Она видит его через стекло, через которое он видел ее, хотя был лишен подобной возможности. Но Пит теперь не просто спокоен или погружен в сон. Пит сидит на кровати, опустив голову. Пит кажется вырезанной из картона фигурой, лишенной не только чувств, но и дыхания.

– Должно быть, это невыносимо, находиться здесь и смотреть на него, – говорит Китнисс вслух человеку, имени которого не знает. Человек неопределенно пожимает плечом. – Быть может, это пытка не только для нас. Быть может, это пытка и для него. Он всегда был сильнее. У меня никогда не получилось спасти его по-настоящему от самого себя.

После того, как Джоанна Мейсон проникла в палату находящейся в коме Китнисс Эвердин, сотрудникам запретили держать на рабочих столах какие-либо тяжелые предметы и Китнисс приходится совершить полнейшую глупость.

– Доктор Винтер позволил мне пройти внутрь, – она осторожно достает из кармана пластиковый ключ, и пытается понять, что делать дальше. Ей нужно время, совсем немного времени, ради которого она почти готова на убийство.

Человек, имени которого она не знает, смотрит на ключ внимательно, а потом еще внимательнее – на нее саму. Рука его непроизвольно тянется к телефону, и Китнисс решается ударить его и почти заносит руку для удара, не отдавая себе отчета о последствиях. Но в его взгляде что-то меняется, щелкает, рука замирает, пальцы дрожат, а затем опускаются на приборную панель. Кивок. Китнисс считает удары своего сердца, пока идет к двери. Ей чудится шум близкой погони, мигание разноцветных лампочек и крики Винтера, который несется к ней по коридору, но ничего подобного не происходит. Ключ срабатывает только со второй попытки, Китнисс краем глаза замечает, что телефонная трубка уже снята и номер уже набран, поэтому просто перестает о чем-либо думать и распахивает дверь.

Нужно было подумать еще раз, прежде чем сделать это. Нужно было вдохнуть другой воздух, не лишенный запахов и не кажущийся бесцветным. Но Китнисс врывается в белую комнату и, как умеет, блокирует ее изнутри, и только потом замирает, чувствуя себя загнанной в ловушку.

Слишком много белого цвета. Слишком мало посторонних звуков. Никаких лишних предметов. Кровать. Пластиковые наручники. Пит Мелларк, сидящий на кровати и не обращающий ни на что внимания.

Первый шаг дается Китнисс с трудом. Кровь стучит в висках, она все еще сжимает пальцами бесполезный кусок пластика. Второй шаг так же не приносит облегчения. Китнисс смотрит на Пита и думает о том, что, возможно, это ее последние мгновения жизни. Она слишком хорошо помнит Пита, бьющего по стеклу кулаками. Она слишком хорошо слышит то, что он кричал, глядя на нее, хотя не мог ее видеть. Этот крик до сих пор отражается от стен и возвращается к ней, мешая подойти ближе.

– Кроме тебя, у меня никого не осталось, – говорит Китнисс.

Третий шаг. Пит все еще сидит на постели. Голова его опущена, он не реагирует ни на голос, ни на движение. Это может быть ловушкой. Это должно быть ловушкой. Китнисс и подумать не могла, что ей предназначено судьбой роль жалкой беззащитной жертвы, по собственной воле приближающейся к неподвижно замершему хищнику.

– Я спросила его… – говорит она дрожащим голосом, потому что не может молчать. – Я спросила доктора Винтера, зачем он внушил мне ту сказку про нашу с тобой жизнь в Двенадцатом дистрикте.

Китнисс находится уже совсем рядом, но Пит продолжает сидеть с опущенной головой.

– И, знаешь, что он мне ответил? Он ответил, что не имеет никакого отношения к тому, что я помню. Его целью было заставить меня защищать Каролину. Он не внушал мне любить тебя. Но он сказал, что я, должно быть, сильно любила тебя, потому что тебя одного выбрала своим якорем. Якорем, Пит. Пит? – Китнисс присаживается на корточки и пытается поймать неподвижный взгляд голубых глаз. – Ты всегда был моим якорем, Пит. В любой из жизней, которые я не прожила. И я прошу тебя, Пит, вернись ко мне. Пожалуйста. Просто вернись.

Она неуверенно гладит его по спутанным светлым волосам, а затем, перестав окончательно верить во что бы то ни было, прикасается своими губами к его губам, чувствуя только соленый вкус своих слез.

– Пожалуйста, Пит, вернись ко мне.

…

Пэйлор с чувством останавливает запись. Гейл, до этого момента не проявляющий интереса к происходящему на экране, отворачивается от окна. Как и прежде, он отказывается от любезно предложенного стула, предпочитая истуканом стоять у окна.

– Она украла ключ доктора Винтера и пробралась в палату к Питу, – резюмирует Пэйлор. Затем, устало вздохнув, она опускается в собственное кресло, только сейчас замечая, что стоит. – Она нарушила все правила и все запреты, практически совершила самоубийство, проникая в его чертову палату, – не замолкает президент. Голос ее становится все тише и тише. – Они оба сводят меня с ума.

Гейл стоит неподвижно.

– Будешь утверждать, что не знал ничего о том, что она задумала? – спрашивает Пэйлор. Хоторн фыркает и качает головой. – Конечно, будешь, – вздыхает президент.

– У меня было много других дел, – отрезает Гейл. – Дел, которые вы же мне и поручили.

Он старается сосредоточиться на том, что видит из окна президентского кабинета, но удается ему это лишь на короткий срок. Воспоминания о проведенной зачистке не дают покоя, продолжают будоражить память, удивляя его самого слишком яркими красками и даже запахами, запахами, которых он не должен был запоминать.

– Я все еще не видела твоего отчета, – говорит Пэйлор, пристально глядя в него сторону.

– Дайте мне пару дней, и, если я не сойду с ума за это время, я все сделаю.

– Ты совершенно не умеешь шутить, – фыркает Пэйлор.

– Я знаю, – отвечает Гейл. – Но мне сложно шутить о том, как я во второй раз собственными руками убил сестру Китнисс.

Пэйлор молчит. Позже она прочитает отчет и поймет больше, чем понимает сейчас. Гейл не станет блистать писательским талантом, которым не обладает, описывая все увиденное в секретных кабинетах Капитолия. Гейл лишь скрупулёзно проставит количество уничтоженных тел, не указывая, впрочем, чьих именно тел. Просто тел. Тел, принадлежащих не людям, а существам, похожим на людей, или точной копией людей, с которыми Гейл был знаком лично.

– Значит… – Пэйлор пытается добиться продолжения фразы, но Гейл качает головой, показывая, что ничего нового не сообщит.

– Теперь ты можешь поклясться в том, что это мертво?

– Нет, – отвечает он. – Дважды этот врач уже оживлял это.

– С этим проблем не возникнет, – говорит президент неожиданно оптимистичным голосом. – Пит Мелларк убил своего лечащего врача. Задушил голыми руками.

Гейл дергается. Слишком долгое внутреннее напряжение истощило его.

– О, я не сказала тебе о том, что появление Китнисс в палате Пита все же вывело Пита из неадекватного состояния? – Пэйлор подходит к Гейлу еще ближе. – Так вот, Пит пришел в себя. И убил своего лечащего врача, доктора Винтера. Как оказался Винтер в палате Пита, я не знаю. Никто не знает. Чертов врач зашел к Питу без свидетелей. Камера была выключена. Пита нашли через какое-то время без сознания и в обществе мертвого врача.

Гейл отворачивается от Пэйлор; лицо женщины кажется уродливым от злости и гнева, портит его и тщательно скрываемая усталость. Новости, которыми она столь щедро делится с ним, не являются ни хорошими, ни плохими, ни для него, ни для нее. Гейл сжимает и разжимает кулаки, но ни о чем не спрашивает. Пэйлор и не ждет вопросов, ей просто нужно время, чтобы продолжить.

– Он уже оправдан. Заочно, без заведения дела об убийстве, – говорит Пэйлор, не дождавшись реплики собеседника, полностью ушедшего в свои мысли. – Я разговаривала с ним и с теми, кто обследовал его после окончательного пробуждения. Эта чертова капитолийская крыса, – Пэйлор выплевывает нелюбезные определения, но очередной паузы не берет, – частично стерла его воспоминания. Какие именно и каким образом, опять же, никому не известно. Винтер сдох, не оставив ни единой записи о том, что собирался сделать и кто ему это приказал.

– Плутарх? – выдавливает Гейл, хотя и с большим сомнением. Он видел, в каких условиях содержат бывшего министра, он может поклясться в том, что Хевенсби больше не имеет возможности совершать новые преступления.

– Из него получился плохой отец и на редкость удачный злодей, не так ли? – спрашивает Пэйлор с презрением. – Но он слишком заметная фигура, не находишь? Это-то и мучает меня. То, что мы поймали главного злодея, а преступлений и загадок меньше не стало.

– Может, самое время остановиться?

Гейл выпаливает свой вопрос как на духу, не давая себе возможности передумать. Пэйлор смотрит на него с удивлением, даже с разочарованием и поджимает губы, в очередной раз поняв, что будет лучше, если этот мальчик, лично взваливший на себя слишком большую ответственность, уедет из города как можно быстрее.

– Мне казалось, для тебя любая остановка означает проявление трусости, – говорит президент, не обращаясь, впрочем, конкретно к Гейлу. Гейл опускает голову. – Я не повторяю своих ошибок, – Пэйлор отходит к своему креслу. – Мелларк пока останется здесь, под присмотром. Думаю, здесь же останется и Китнисс Эвердин, а вместе с ней ее вечный надсмотрщик Эбернети. Не думаю, что Джоанна – насколько я знаю, она уже идет на поправку – последует их примеру. Ее никто неволить не станет, она свободна. Никого из них не будут задерживать здесь.

– Кроме Пита, – встревает Гейл.

– Кроме Пита, – уступает Пэйлор.

– И Каролины, – вновь встревает Гейл.

– И Каролины, – подтверждает Пэйлор, начиная злиться. – Тебе лучше уехать. И забрать с собой Китнисс Эвердин.

– Нет, – говорит Гейл.

– Упрямый мальчишка, – фыркает президент. – Я отберу все твои медали. И распущу все твои игрушки по домам, пока ты не повзрослеешь.

Она перебарщивает. Со своей фамильярностью, со своим слишком личным отношением к этому мальчишке. Он вытащил ее из змеиного логова тогда, когда она уже не могла сопротивляться, но оправдывает ли это то, что она слишком приблизила его к себе? Таким гордым и упрямым мальчишкам близость власти или лица, наделенного властью, обычно не идет на пользу.

– Зачем вы рассказываете мне все это? – спрашивает Гейл, игнорируя фразу про медали и игрушки.

– Все это продолжает дурно пахнуть, – Пэйлор вздыхает и останавливается у своего стола. – Будет лучше, если все люди, которым я доверяю, на какое-то время рассредоточатся по стране. Пит был под охмором, под самым примитивным охмором. Но, как мне кажется, самый примитивный охмор сработал на нем как-то иначе, не так, как должен был сработать. Винтер убеждал меня, что психика любого человека уникальна. То, что я вижу, когда смотрю на Пита, пугает меня. Я будто вижу двух разных людей. И один из них постепенно становится сильнее. Тот, которого все называли капитолийским переродком. Тот, который и убил своего лечащего врача, доктора Винтера, голыми руками, а потом будто выключился.

– Если с Питом всегда будет Китнисс… – Гейл не успевает развить свою мысль.

– Она – причина и следствие того, что с ним творится, – говорит Президент. – Ради нее он убивал. Ради нее он пытался умереть. Но ее он и должен был убить… От этого всего я схожу с ума. Совсем как Пит.

Гейл качает головой. Никто не может сойти с ума так же, как сошел с ума Пит.

– Его память стерта так же, как память Эффи Бряк? – спрашивает Хоторн, решив все-таки прояснить то, что осталось неясным.

– У Винтера было мало времени, – Пэйлор пожимает плечом. – По словам тех, кто обследует Пита сейчас, стерты только последние воспоминания, но вся память повреждена. Как оказалось, – женщина не сдерживает очередного тяжелого выдоха, – с охмором и памятью очень тесно работал только Винтер. Большинство его исследований и разработок куда-то пропали. Очевидно, он с самого начала был в этом городе на привилегированном положении. Интересно знать, почему, – дальнейшие свои мысли она предпочитает держать при себе.

Гейл думает о том, что поврежденная память гораздо хуже полностью стертой памяти. Угроза новых приступов ярости и новых попыток убийства Китнисс никуда не делась. Поврежденные воспоминания только прибавляют опасности для жизни как Китнисс, так и всех остальных. Пит опять не будет знать, кто друг, а кто враг. Что, если он помнит только Китнисс-переродка? Что, если…

– Расслабься, – говорит Пэйлор. – Я же сказала, что не повторю прежних ошибок. Его никто не выпустит раньше времени.

– Он хитер, – Гейл мрачнеет с каждой секундой. – Однажды ему уже удалось обмануть всех вас.

– О, – президент усмехается, – у тебя вновь появился зуб на Мелларка?

Гейл может сказать слишком много лишнего, поэтому предпочитает молчать. Молчать и не вспоминать о том, на что способны переродки с человеческими лицами.

– Знаешь, поступок Китнисс очень удивил меня, – внезапно говорит Пэйлор. – Удивил и вдохновил. Пусть она слаба для борьбы ради самой себя, но ради кого-то другого она еще может бороться. Оставим ее в покое. Уберем от нее камеры, уберем ее лицо со всех экранов страны. Кто знает, может, она и станет счастливой. Может, она сделает счастливым и кого-то еще.

Гейл соглашается, что именно сейчас, выдержав пламя, которое сожгло ее сестру дотла, вернувшись к жизни после собственной смерти и столкнувшись вновь с тем, кто спасал ее так же часто, как и пытался убить, Китнисс учится заново дышать. Но вслух, конечно, он ничего подобного не говорит.

…

Они прощаются без долгих пафосных речей, как и ожидалось. Их провожают только Китнисс, Хеймитч и Эффи. Каролина наотрез отказалась прощаться, потому что вовсе не собирается ни по ком из уезжающих скучать. Джоанна, успевшая сбежать в Четвертый дистрикт, не поднимает телефонную трубку, чтобы услышать в свой адрес огромное количество не самых приятных слов, но Гейл ведь и не набирает ее номер, чтобы все эти слова сказать. Энорабия постоянно пытается шутить по поводу их неудачного романа, но шутки ее пропадают втуне, потому что бравый солдат успешно игнорирует их. Гейл вообще научился всех игнорировать.

Всех, кроме Китнисс.

– Я знаю, что ты никогда не простишь меня, – говорит он единственному человеку в целом мире, которому хочет доверять. – За то, что случилось с Прим.

– Нет, – Китнисс качает головой. – Не прощу. Но каждый день я буду пытаться вспомнить о тебе хоть что-то хорошее.

Она позволяет себя обнять. Гейл жадно вдыхает запах ее волос, пытаясь запомнить ее именно такой – спокойной, чем-то похожей на ту, которой она была до Игр. Но теперь в ее облике, даже в ее запахе, слишком много Пита Мелларка, и, пожалуй, это даже хорошо. Гейл помнит, как изменилось ее лицо, когда сообщили о том, что Пит пришел в себя. Гейл хочет, чтобы она была счастлива, но теперь точно уверен в том, что с ним Китнисс счастлива никогда не будет. Их разделяет несколько страшных тайн, от которых Гейл не может избавиться. Воскрешение и умерщвление Прим. И последнее убийство Пита Мелларка. Эти тайны не дают Гейлу покоя ни днем, ни ночью, воскресая то в непрошеных воспоминаниях, то в кошмарах, после которых хочется застрелиться. У Китнисс и без них слишком много поводов бояться приближения ночи. Гейл немного счастлив, что увозит немного мрака от нее во Второй дистрикт.

Энорабия наблюдает за сладкой парочкой со сдержанным презрением.

– И почему у тебя всегда такое кислое лицо? – не удерживается от восклицания Эффи.

– Мое воодушевление куда-то испаряется при виде вас двоих, – фыркает Вторая.

– Терпеть нас осталось не так уж и долго, – усмехается Хеймитч.

– Было бы неплохо никогда больше вас не встречать, – скалится Энорабия в ответ.

– И все же, – интересуется Хеймитч, уже не принимая за чистую монету все ее претензии, – что не так?

– Жизнь в этом городе научила меня только одному, – отвечает Энорабия. – Если все складывается хорошо, значит, мы еще чего-то не знаем.

На столь оптимистичной ноте она легко бьет Хеймитча в плечо и тому удается не сморщиться от боли а затем нетактично разбивает парочку Хоторна и Китнисс, бросая Эвердин невежливые слова напоследок.

– Следи получше за своим капитолийским переродком. Ведь как не крути, Сноу подарил его своей внучке, как подарок на день рождения. Я знаю эту девчонку, как облупленную – своими подарками она не делится даже с теми, кого любит.

– Она опять наелась каких-то препаратов, – говорит Хеймитч на ухо Бряк. – И я уверен, что не буду скучать по ней.

– Конечно, не будете, – восклицает Каролина, появляясь в самый неподходящий момент, чтобы помахать своей няньке на прощание. – У вас ведь остаюсь я.

С ними она остается ненадолго. Вскоре Пэйлор забирает ее и Эффи в тур по всем дистриктам. Тренировочный Центр превращают в военное училище для новых партий повстанцев, выбравших участь защитников нового Панема. Хеймитчу и Китнисс предлагают одну из свободных квартир, но, заручившись согласием Эвердин, Эбернети настаивает на возвращении в старую квартиру Пита, до сих пор пустующую.

– Если, конечно, вы уберете к чертовой матери оттуда все свои камеры! – выставляет он только одно условие.

Эффи, не имеющая никакого понятия о том, что в этой квартире происходило прежде, влюбляется в странную планировку. Хеймитч, которого собственное решение переехать обратно, удивило, никаких иллюзий не испытывает. В этой квартире остались призраки почти счастливой Джоанны. На кухне Хеймитч ожидает увидеть готовящего еду Пита в том жутком розовом фартуке, которым восхищается Эффи.

– Хоть что-то не меняется, – фыркает он, наблюдая за тем, как неугомонная женщина рассматривает розовые оборки.

Китнисс медлит, перед тем, как переступить порог. Долго стоит в коридоре, прислушиваясь к незнакомым звукам. Ее не интересует цвет обоев или встроенная техника на кухне. Она принюхивается к незнакомым запахам, пальцами исследует стены и дверные проемы, а затем, повинуясь незнакомому прежде чувству, толкает одну из дверей. И попадает, разумеется, в самую светлую комнату, которую Пит использовал в качестве своей студии.