Текст книги "Привычка выживать (СИ)"

Автор книги: alexsik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 47 страниц)

Новинки и продолжение читайте на сайте библиотеки https://www.litmir.club/

========== ПРОЛОГ, который несколько опережает дальнейшие события ==========

Я никогда не задумывалась по-настоящему, заслуживаю ли того, что имею. Никогда не спрашивала себя, являются ли понесенные мною потери результатом какой-то высшей справедливости. Сначала в этом не было никакого смысла. О какой справедливости могла идти речь в мире, в котором двенадцатилетний ребенок должен был продавать свой лишний шанс жить на годовой продовольственный пакет для себя и своих близких? Потом, уже после начала революции, у меня не осталось никакого желания думать об этом. Слишком много было потерь. Слишком много боли. Слишком много крови; порой мне кажется – мои руки по локоть в крови.

Или не кажется.

После так называемой победы всякие размышления на тему потерь и приобретений вообще потеряли смысл. И без них хватало поводов сойти с ума. Что-то ленивое и темное, прежде таящееся внутри, противилось любому движению, заставляло лежать днями напролет в комнате с заколоченными окнами. Быть может, я должна была остаться на разобранной постели, и медленно гнить, так и не приняв до конца своей печальной известности, своей громкой славы Пересмешницы, всех титулов и всех почестей в качестве убийцы первого президента свободного Панема. Но я не сгнила заживо, плутая по переулкам своих страданий, воскрешая и оплакивая каждую ночь ушедших по моей вине близких. Я предпочла вдыхать раскаленный воздух, и греть ледяные пальцы в чужой руке.

Мне всегда была нужна помощь – нужна тем острее, чем сильнее я казалась. Мне нужен был тот, кто не позволил бы мне сойти с ума; он нужен мне до сих пор, чтобы убеждаться день за днем, что этого все-таки не случилось.

Иногда я спрашиваю:

– Я сошла с ума. Правда или ложь?

Варианты ответа всегда разные. Сойти с ума можно и от счастья, острого и болезненного в свете всех произошедших событий. Мы выжили. Мы возродились из пепла, ломаясь и срастаясь как попало, мы кричали и молчали, продолжали бороться и смирялись, но учились заново дышать.

Природа берет свое. Жизнь отпевает смерть, покрывая цветами могилы. Луговина – лучший пример. Полностью усеянное цветами поле, уходящее зеленым покровом вдаль настолько далеко, насколько хватает взгляда. Но мне не стоит забывать, что эта красота взросла на кладбище. Моим же детям, так мирно играющим рядом, не стоит об этом знать.

– Я сошла с ума. Правда или ложь?

Дважды уже я сходила с ума от счастья, чувствуя, как внутри меня постепенно зарождается новая жизнь. После ужасов войны непередаваемое ощущение счастья казалось мне кощунственным, но счастьем оно все же оставалось. Я знала, что моим детям не придется повторить моей судьбы, ступая на окровавленную землю Арены. Теперь я знаю – я ошибалась. Их любимое место для игр – поросшая травой Луговина, являющаяся так же братской могилой моего родного Дистрикта. И все же я нахожу каждый день, каждый час, почти каждую минуту силы для того, чтобы улыбнуться. Несмотря на потери, все еще являющиеся моими кошмарами, я счастлива. И я предпочитаю не думать о том, заслуживаю ли я счастья, или должна гнить сейчас глубоко-глубоко в земле.

Дочка машет мне рукой и радостно что-то кричит. Я поднимаю руку вверх, чтобы помахать ей в ответ, и чувствую, как что-то сдерживает меня. Солнце слепит глаза, приходится смахнуть подступающие слезы и поднести ноющее запястье чуть ближе. И задохнуться – от волны необъяснимого ужаса, увидев прозрачные трубки от капельницы.

Дрожащей рукой я вынимаю острую иглу; блестит на солнце капелька выступившей крови. Хотя не на солнце, нет. В темном помещении больничной палаты нет солнца – только яркая лампа над потолком. Я пытаюсь сесть в кровати и вижу, что все мое тело опутывают какие-то жуткие провода. Невыносимо пахнет лекарствами, пищат какие-то незнакомые, но, очевидно, растревоженные мною приборы.

– Я сошла с ума. Правда или ложь?

Мы с Питом давно не играем в эту игру, потому что нам обоим она неприятна. Но сейчас, глядя в его непривычно холодные глаза, я повторяю один и тот же вопрос. Он не улыбается. Не тянется ко мне с поцелуем, не гладит меня по голове и хочет меня успокоить.

Он смотрит.

– Правда или ложь? – спрашиваю я обессилевшим голосом, переставая биться в проводах.

– Ты сама выбираешь, солнышко, – следует холодный ответ.

Кажется, я выбираю ложь.

И просыпаюсь в своей постели, в своем доме, в старой Деревне Победителей, с которой началось возрождения разрушенного бомбами Двенадцатого Дистрикта. Все еще с трудом веря в реальность этой реальности, я бегу по коридору, чтобы тихо приоткрыть дверь в спальню малышей; но они мирно посапывают. Дрожа – от холода, от страха – я поправляю сбившиеся одеяла и стою в дверях еще какое-то время.

Здесь Пит и находит меня, в состоянии жалком и раздавленном.

– Мне давно не снились кошмары, – говорю, успокаиваясь от его размеренного сердцебиения.

…

Но продолжаю чувствовать тонкую иглу, скрывающуюся в вене.

========== ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Наблюдатели. ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой доктор Аврелий тщетно пытается оберегать свой сон от ненужных мыслей ==========

Чем не мог похвастаться доктор Аврелий, так это отсутствием врачебной практики. Замкнутые помещения, многоуровневые обустроенные пещеры, постоянный страх перед неспособностью Капитолия выполнять свою часть сделки, близость производимого оружия, слабеющая с каждым годом воля к победе – все это не могло не способствовать развитию многочисленных отклонений. Как психических, так и физических. Одно время доктор собирался было начать бить тревогу – на немногочисленных детях, рожденных в подземельях, сказывались и замкнутые пространства, и отсутствие свежего воздуха. Не последнюю роль играла и политика скрытого от человеческих глаз Тринадцатого Дистрикта, и доктор порой терялся в собственных мыслях, не зная, что хуже – рожать детей здесь, чтобы с самого детства считать их солдатами, или рожать детей там, наверху, чтобы отдавать их в кровожадную пасть Голодных Игр.

К счастью, все разрешилось и без вмешательства науки; жизнь взяла свое, одно насилие восторжествовало над другим насилием. Для свободы нужно было победить рабство, и рабство было побеждено не одной тысячей человеческих жертв. Жертв бессмысленных, страшных, совершенно необъяснимых по глубине своей жестокости к людям, находящихся по другую сторону. Сторону даже не добра и зла – сторону революции. Доктор Аврелий часто пытался убедить себя в том, что они действительно победили, а не просто сменили одну масть на другую.

Но нелегкая жизнь научила доктора проще относиться ко многим вещам. И мысли революционного толка (революционного уже после свершения революции) не позволяли ему терять покой, аппетит и, разумеется, сон. Сон его день ото дня становился даже крепче – сказывалась старая усталость и свежий воздух. Хотя порой Аврелий просыпался посреди ночи в беззвучном крике, пытаясь спасти горящих заживо детей, и больше уже не мог заснуть. К счастью, подобные кошмары случались с ним нечасто.

Очевидно, кошмары облюбовали себе головы других людей.

– Пит? – со смешанным чувством, доктор входит в просторную для обычной больничной палаты комнату, в которой нет ни единого окна. Неяркие лампочки над головой едва заметно мигают. Должно быть, очередной перепад электричества связан с деактивацией силовых полей в президентском дворце, в котором до сих пор вчерашними повстанцами и нынешними властями обнаруживались всякие разные секреты. Доктор Аврелий не желал знать, какой именно секрет вскрылся сегодня; чувство самосохранения подсказывало ему, что есть вещи, которые и его могут лишить покоя.

Пит на перепад электричества реагирует так же, как и на появление в палате доктора – никак.

– Пит? – повторяет доктор с опаской, которую тщетно пытается скрыть.

Бывший пациент, сидящий на полу возле кровати, поднимает глаза.

– Иногда мне кажется, что ты забыл – эта дверь уже давно открыта.

Для наглядности доктор открывает и закрывает дверь в палату. Потом, подумав, оставляет небольшой зазор – просто для самого себя.

– Я помню, – отвечает Пит. – Вы лечите меня не от рассеянности.

Аврелий умышленно сдерживается, чтобы не возразить «лечил, а не лечу». Он слишком часто говорил прежде, что лечение в прошлом, что дверь открыта и Пит может идти, куда захочет, когда захочет и может даже не возвращаться. Если предупредит заранее о том, что не вернется, возьмет немного денег на дорогу и будет вести себя, как герой, а не как сбегающий из психиатрической лечебницы пациент.

Впрочем, по бледному лицу парня сложно сказать, что он – победитель. На сбежавшего психа он все-таки похож больше. А если уж вспомнить, что он сидит на полу без движения часами, редко покидает по своему желанию палату и почти никогда не начинает разговор сам, то портрет психически нестабильного человека оживает на глазах.

– Все тесты показывают, что ты совершенно здоров, – мягко говорит доктор, устраиваясь удобнее на кушетке, предназначенной скорее для пациента, чем для его лечащего врача.

– Я похож на здорового человека? – интересуется коронованный победитель 74 Игр. Что ж, интерес – какая-никакая, а все-таки человеческая эмоция.

– Метод лечения, который мы предложили тебе, и который ты одобрил, кстати говоря, – мысленно доктор перебирает весь архив лечебницы, чтобы найти подписанные пациентом бумаги с пометкой вроде «с последствиями лечения смирюсь даже будучи мертвым», – предполагал некоторые непредвиденные осложнения.

– Которые стали ухудшениями, – очень спокойно прерывает его Пит. – Вы лечили мои припадки бешенства полным отсутствием эмоций, а теперь спрашиваете, почему я ничего не чувствую.

В его голосе не слышится даже раздражения – только бесконечная усталость и непоколебимое, просто нечеловеческое спокойствие. Нужно будет уточнить дату принятия последней дозы таблеток, которые больной принимал, чтобы не чувствовать вспышки неконтролируемого гнева. Хотя, конечно, это бессмысленное занятие – дата окончания так называемого лечения ничего уже не прояснит, только подтвердит возникающие с самого начала опасения.

Если сделать вид, что охмор – это болезнь, то болезнь эта неизлечима.

– Быть может, мы перестарались, – следует невозмутимый ответ. За подобный ответ Аврелия могли бы и лишить лицензии, но он склонен к риску. К тому же, камеры должны быть отключены (разумеется, нет никаких «должны»; не склонный к излишней откровенности доктор заранее позаботился об их отключении). Лампы опять мигают. – Но теперь, когда ты не принимаешь никаких лекарств, ты должен вернуться к обычному образу жизни и проверить, получилось ли у нас сгладить последствия… – как-то медленно, чересчур медленно подбирает необходимое слово, и в результате выдает то, что приходит на ум первым, – пыток.

Пит не вздрагивает.

Плохой знак. Очередной плохой знак в бесконечной череде плохих знаков.

Но он, разумеется, был готов к череде плохих знаков с самого начала. Это был поистине увлекательный эксперимент – исцелить чужую искаженную память. Эксперимент, построенный на голом энтузиазме, и, ко всему прочему, очень дорогой эксперимент, который заинтересовывал любого человека, когда-либо принимавшего участие в самом процессе охмора. Аврелий не любил вспоминать, на какие профессиональные жертвы ему пришлось пойти, когда сам он почти потерял веру в хороший исход рискованного занятия. К лечению несчастно известного победителя 74 Голодных Игр пришлось привлечь даже бывших палачей, которые, разумеется, пошли на сотрудничество, лишь бы не гнить заживо в тюрьмах.

Но ведь и они потерпели поражение. Один за другим, рано или поздно, все они признавали, что достигли необратимого результата, превратив воспоминания мальчишки в набор изувеченных картинок. Странно, что мальчишка не покончил с собой после того, как провалил задание. Какая-то мелочь – убить Китнисс Эвердин, жалкую, раздавленную, и совсем не готовую к такому повороту событий.

Доктор видел записи из камер пыток. Еще в самом начале, ломая голову над необычным заболеванием, он искал ответы в бесконечной череде страшнейших роликов. Сначала без звука. Потом со звуком. В одиночестве и с компанией таких же энтузиастов. В темной маленькой комнате и на большом экране, стараясь не думать о том, как мог род человеческий исхитриться и придумать так много способов причинения боли. Доктор Аврелий мог гордиться тем, что не сошел с ума сам, а еще тем, что не пошел лично убивать эту маленькую сойку-пересмешницу, которую так сильно переоценивал президент Сноу. Несколько увиденных ею кадров с записью пыток так называемого влюбленного – и мисс Эвердин сама бы вскрыла вены или повесилась на поясе от халата, не в силах сознавать, причиной чего стала для человека, которого изо всех своих сил собиралась спасти.

– Какие именно пытки вас впечатлили больше всего? – внезапно спрашивает Пит, наклоняя голову и судорожно ища в изменившемся выражении лица доктора какие-то ответы. – Водой? Электричеством? Или все-таки колюще-режущими предметами? Хотя, – странная пауза, пациент резко вскакивает и подходит к стене, на которой должно быть окно, – больше всего его ломали страдания других людей. Эта часть пыток была любимой у его истязателей. Могу представить, какое удовольствие они получали, наблюдая, за тем как он корчится, слыша крики Джоанны Мейсон.

Доктор отворачивается.

Он давно подозревал, что лечение было не просто бесполезно – лечение имело обратный эффект. Стоящий перед ним Пит – вовсе не тот Пит, которого пыталась спасти малышка Эвердин. И все же он возражает вслух самому себе.

– Нет никакого «его», Пит. У тебя нет раздвоения личности.

Пит ухмыляется.

– Но если бы у меня было раздвоение личности, вы бы перестали чувствовать свою вину передо мной? – он подходит ближе и опускается на корточки. – Вы открыли дверь больничной палаты и выпустили на свободу переродка Капитолия.

Пил Мелларк – тот Пит, которого оставили на разрушенной Арене 75 Голодных игр, – умел использовать слова, но использовал их на благие дела. Этот Пит Мелларк – теперь единственная версия Пита Мелларка – тоже умеет использовать слова, но для других целей. Он говорит негромко, но уверенно, очень выразительно, с явно заметным превосходством, и цель каждого его слова – ранить, причинить боль, унизить, раздавить. Хорошо, что доктор Аврелий закален цинизмом.

– Я рад, что Китнисс Эвердин никогда не увидит, во что ты превратился.

– Не увидит того, во что его превратила любовь к ней, а потом ваше лечение от ненависти к ней же? – уточняет переродок с лицом Пита Мелларка. – Да, она удачно выбрала время, чтобы свести счеты с жизнью.

Прежде они никогда не поднимали тему самоубийства Китнисс Эвердин. Другие пытались воззвать к благоразумию прежнего Пита, но тщетно. Любое упоминание ее имени вызывало всегда одну и ту же реакцию – всепоглощающую ненависть. Странно, что он не убил ее, – опять думает доктор, – странно, что у него было так много возможностей даже не убить ее, а просто позволить ей умереть, но он не воспользовался ими.

А теперь оказывается, что ему известно о смерти малышки Сойки-пересмешницы. Известно о ее самоубийстве, поставившем на уши весь свободный Панем. И доктор решает воспользоваться последним шансом доказать себе, что лечение капитолийского переродка не было никому во вред.

– Пит Мелларк любил ее. Правда или ложь? – спрашивает он, уже у самой двери.

Переродок в лице Пита отвечает:

– Правда.

– Ты рад, что она умерла. Правда или ложь?

Секундная пауза; будто бы для того, чтобы набрать в легкие воздуха.

– Правда.

Уходя, доктор представляет, как переродок опять устраивается на полу и находит светло-голубыми глазами точку, которую гипнотизирует сутки напролет. Уходя, он не закрывает дверь в больничную палату.

========== ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой Пэйлор тратит драгоценное время на просмотр старых записей и привлекает к этому занятию доктора Аврелия ==========

Аудиенция у нового президента Панема – не самое приятное времяпрепровождение доктора Аврелия, и все же, когда его приглашают в старый президентский кабинет, из которого предусмотрительно убраны все розы, он не чувствует себя скованным или запуганным. Нет, он даже может предположить, о чем именно пойдет речь. Или, если быть точно, о ком.

Все эти разговоры с новой властью всегда крутятся вокруг одних и тех же людей.

– Наверное, мне не понять, что находят все президенты Панема в этих двух молодых людях, – заявляет он с самого порога, но не садится, ожидая официального приглашения. Впрочем, Пэйлор терпеть ненавидит всякие официальные штучки, и на вежливое покашливание вошедшего доктора внимания не обращает. Аврелий, впрочем, ничего другого и не ждал от главы повстанцев Восьмого дистрикта, которая и прежде отличалась простотой в общении, и пока еще не успела освоиться в роли президента настолько, чтобы забыть все свои старые привычки.

К тому же, сейчас она чем-то занята; взгляд ее сосредоточен на одном из экранов. Аврелий даже может предположить, что именно видит она сейчас, чем именно так поглощена, но вместо того, чтобы присоединиться к созерцанию того, что ему просто не хочется видеть, замирает у окна, наслаждаясь открывающимся видом, который несколько испортила чертова революция. Восстановление дворца Президента идет полным ходом, латают дыры и сажают новые растения в прекраснейшем президентском саду, параллельно находят опасные подарки от старого правящего состава, и латают то, что разрушают эти самые подарки. Получается какой-то замкнутый круг. Революция закончена, но не пережита до конца, опасность все еще витает в воздухе, напоминая чем-то запах модифицированных роз, от которого у доктора начинается головокружение.

Пэйлор вздыхает.

– Мы нашли видео хранилище Сноу, – говорит безо всякого вступления.

– Не думаю, что меня можно посвящать в военные тайны, – Аврелий ерзает, устраиваясь в неудобном кресле. Нынешний Президент Панема закатывает свои темно-карие, почти черные глаза, и фыркает.

– Хватит играть в недотрогу.

Пэйлор всегда отличалась излишним тактом.

Доктор не может сказать, когда именно начались эти странные отношения, построенные в равной степени на сотрудничестве, опаске и крайне обостренном интересе друг к другу. Впрочем, причину найти очень просто, а вот последствия этой причины, изживающей себя очень медленно, но невозвратимо, будут нескоро устранены. Хотя, конечно, кто из них двоих говорил об этих частных встречах, как об отношениях? Никто. Аврелий точно знал, что сам никому не говорил, что происходит в кабинете Президента, когда он закрывает дверь. Пэйлор – он готов поклясться чем угодно – поступала точно так же.

Хотя можно ли что-то скрыть в мире, в котором камер слежения больше, чем продовольствия? Дистрикты вновь начали поставки продуктов в Капитолий, но сами до того опустошены и разорены, что едва могут полностью обеспечивать себя. А вот хранилища с техникой и оружием все еще забиты под завязку.

– Хорошо, – соглашается доктор, – мы будем опять предельно честны друг с другом. И что же было в видео хранилище бывшего Президента Сноу? Судя по защите, что-то предельно секретное.

– Почти, – фыркает Пэйлор и откидывается на спинку стула. Ей нужно больше спать и дышать свежим воздухом, а не оставшимся запахом роз, думает Аврелий рассеянно. Круги под глазами представительницы высшей власти ему совсем не нравятся, да и нездоровый цвет лица внушает опасения. Нужно будет как-то настоять на том, что бы она берегла силы для будущего.

В конце концов, ее будущее – это будущее и всего Панема.

Он старается не думать об ответственности, сдавливающей ее легкие после каждого вздоха. Об ответственности, о которой она забывает, чтобы внимательно изучать какие-то древние видеозаписи из тайников этого жуткого Сноу.

Вместо того чтобы подробно рассказывать о найденном сокровище, Пэйлор просто отдает доктору составленную кем-то опись всех сохраненных пленок. Аврелий старается ничему не удивляться, и изучает строчку за строчкой, стараясь понять, что именно из найденного должно попадать под категорию «секретного» или хотя бы «древнего».

– Позволь подсказать тебе, что этот архив был личным архивом президента Сноу, – бросает вскользь Пэйлор.

– Всегда знал, что у этого человека специфический вкус.

Здесь есть нарезки всех Голодных игр, сделанные по личному заказу Президента, а так же собраны компроматы на каждого из победителей. Пытки людей, которые что-либо значили для Победителей. Пытки самих Победителей – не столько физическое истязание, сколько записанные на пленку истории о том, как можно сломать человека, убивая все, что ему дорого. Аврелий морщится, находя в самом конце списка уже порядком надоевшие ему имена.

Китнисс Эвердин.

Пит Мелларк.

Он знает, какую именно из записей смотрит Пэйлор.

– Мне никак не удается понять, что вы нашли в этой несчастной парочке, – повторно заявляет он, небрежно бросая на стол Президента опись. Пэйлор спрашивает, кого именно он имеет в виду, и приходится с легким раздражением пояснить: – Сноу носился с Эвердин еще до того, как она посмела стать пересмешницей, а после и вовсе на ней помешался. Койн обхаживала пересмешницу, но постоянно говорила, что спасать нужно было парня. А теперь еще и ты… смотришь на то, как Капитолий пытал Пита Мелларка. Объясни мне, что в них такого особенного… – запинается и сглатывает, – что в них было. Хотя, конечно, не было никаких «их». Была девушка, готовая пойти на все ради спасения себя и своих близких. И парень, имевший несчастье ее любить.

Пэйлор перематывает просматриваемое видео ближе к началу, ища какую-то определенную сцену. Аврелий не хочет, чтобы она находила особенно заинтриговавший ее момент. Наступившая тишина кажется ему неестественной, но такой желанной. И все же его мечте не суждено сбыться.

На экране появляется знакомая больничная палата без окон, камера снимает находящихся в палате чуть сверху, и доктор не без неприязни узнает свою спину в белом халате. Свой голос, искаженный и незнакомый, он узнавать не собирается даже под пытками.

«Пит Мелларк любил ее. Правда или ложь?».

«Ложь».

– Почему ты смотришь это?

Он не спрашивает, откуда в палате совершенно здорового пациента, отпущенного из-под наблюдения указом действующего Президента, взялась еще одна камера, о которой не знает никто из службы безопасности больницы. Ему нужно узнать ответ на этот вопрос; он не желает нарушать свое душевное равновесие, рассматривая появление тайных камер как чужое предательство.

– По той же причине, по которой ты ходишь к нему, – отвечает Пэйлор. – Я хочу понять.

Она меняет пленку, что-то включает, опять ищет определенный момент для воспроизведения, и гасит свет. Аврелий вспоминает приблизительную дату записи из той же палаты. В палате находятся, как и прежде, двое. Только вместо него, лечащего врача и человека, имеющего полное право там находиться, с Питом Мелларком, с потенциально опасным душевно больным пациентом, разговаривает нынешний Президент Панема.

«– Зачем вы опять пришли? – спрашивает Пил Мелларк очень тихо. В то время он только-только начал принимать лекарства, притупляющие его эмоции, и выглядел он еще очень даже собой прежним. Если исключить безумный блеск в глазах – предчувствие нового приступа.

– Я хочу поговорить с тобой, – отвечает Пэйлор со свойственным ей спокойствием, но не подходит ближе, держась от потенциально опасного больного на расстоянии.

Пит забивается в угол комнаты, обхватывает голову руками, у него хриплый голос, его всего будто трясет, но он все еще держит себя в руках.

– Многие приходят поговорить со мной, – кажется, будто каждое произнесенное слово стоит ему немало усилий. Пэйлор неосознанно подается вперед, ближе, но замирает, услышав чей-то властный голос в надетом ею наушнике. – Но все приходят и говорят о ней. О Китнисс Эвердин. Об огненной девушке, – переходит совсем на шепот. Слышно, как кто-то начинает быстро что-то говорить Пэйлор. Пит тем временем обмякает и расслабляется, поднимает уже совершенно спокойные глаза на свою посетительницу. – Он ведь всегда был бесплатным приложением к ней?

Мелларк – или уже переродок с лицом Мелларка, – медленно встает в полный рост. Невысокий и коренастый, сейчас он кажется устрашающим. Пэйлор перемещается ближе к двери, внешне спокойная, но точно знающая, что каждое лишнее движение может стать для него спусковым крючком.

– Правда или ложь? – сын уже мертвого пекаря из несуществующего дистрикта судорожно облизывает губы.

– Повтори свой вопрос, – говорит Пэйлор, делая очередной шаг назад, к двери.

– Пит Мелларк не существовал для вас без Китнисс Эвердин. Правда или ложь?

Он срывается с места, едва только Президент касается ручки двери, но останавливается, безучастно наблюдая за бегством из больничной палаты своей посетительницы. Потом, будто очнувшись, садится на пол, раскачивается из стороны в сторону. Его шепот – свистящий, безумный, похожий на шипение, – раздается из динамиков, передавая все сумасшествие.

– Правда. Правда. Правда. Она всегда лгала. Без нее не было никакого Пита Мелларка. Без нее Пита Мелларка больше нет.»

Пэйлор ставит видео на паузу. – Это записано на следующий день после самоубийства Эвердин.

– Почему я не знал о твоих посещениях?

Пэйлор вздыхает и закусывает губу. Должно быть, она с самого начала знала, что этот разговор принесет ей немало неприятных вопросов, имеющих лишь косвенное отношение к ее конкретному вопросу. Впрочем, эта серьезная девушка не так слаба, чтобы слишком долго прятаться от неприятностей в виде разъяренного доктора.

– Мне нужно хоть что-то скрывать, – замечает она как-то нагло, и глаза ее слишком темные, зло сверкают. – Все мои предшественники вели двойную игру.

– Хочешь быть похожей на них? – интересуется доктор. – Хочешь кончить так же плохо, как они?

– Нет. Нет, конечно, – здесь она пытается улыбнуться, но вместо этого принимает какое-то непростое для себя решение и сцепляет руки в замок. – Я могу сказать, что я из другого теста, что власть меня не интересует, что я ратую только за свободу людей, которые выбрали меня президентом. Разумеется, все это «если» будет ложью. Я знаю, что я хороший человек, но я знаю, как сильно власть меняет людей. Она уже изменила меня. До того, как стать главной персоной в рядах сопротивления Восьмого Дистрикта, я была совсем другой. И я не знаю, что может сделать со мной власть над всем Панемом. Эта неизвестность меня пугает. Я не хочу меняться. Я не хочу становиться новой Койн, и дело даже не в том, как она умерла.

Исповедь дается ей нелегко, договорив, она опускает глаза. Руки ее по-прежнему сцеплены в замок.

– Еще до того, как мы нашли личное хранилище всех этих записей Сноу, я начала собирать свою собственную коллекцию. Конечно, это не записи Голодных Игр. Это видеозаписи с Китнисс Эвердин и Питом Мелларком. Ты хочешь узнать, зачем они мне нужны? Я уже ответила на твой вопрос – я хочу понять, как Китнисс Эвердин, самая неподходящая на роль пересмешницы девушка, сумела разжечь огонь революции. Я хочу понять, как ей, такой безнадежно слабой, удалось стать олицетворением силы. Я не могу это понять. Как и не могу понять, почему Сноу не помешал ей сделать все то, что она сделала.

Пэйлор встает с места и подходит к окну.

– Он был умен. Удачлив. Омерзителен в своей жестокости, но он не был дураком. Так почему какая-то девчонка сумела победить его, всего лишь достав из кармана горсть ядовитых ягод – его, самого опытного отравителя из всего правящего аппарата? Эта нелепость всегда казалась мне кощунственной.

Мысленно доктор соглашается с нею. Девчонка была слаба. Ее спасали только безнадежно геройские поступки, легкомысленные, но совершенно самоубийственные. Еще ее спасал Пит Мелларк, своей безнадежной до зубовного скрежета влюбленностью, которая, в конечном счете, помогла им победить. Или их спасло желание постоянно жертвовать своей жизнью ради жизней других? Желание умереть за кого-то – желание, идущее вразрез с вложенным в человека животным инстинктом. В этом инстинкте доктор никогда не сомневался, поэтому не раз начинал сомневаться в умственных способностях двух победителей из Двенадцатого Дистрикта.

– Но она просто победила его. А потом она победила Койн. Чтобы вскоре покончить жизнь самоубийством. Поставив под удар решение нового правления о ее невиновности. Поставив под сомнение мое решение, – выделяет голосом. – У меня не получается ее за это простить.

– Всему виной эгоизм, – доктор качает головой. – Но твоя неприязнь, давняя, нужно отметить, неприязнь к Эвердин, не могла стать причиной сбора подробной информации о Пите Мелларке.

– Но он был прав, говоря, что был бесплатным приложением к ней, – президент усмехается. – Во всем, что происходило между ними, было что-то чудовищно неправильное. Мне нравился Пит, еще до того, как он стал переродком. Быть может, поэтому я приняла решение о его лечении, о круглосуточном наблюдении за ним. Быть может, сейчас я пытаюсь понять причину, которая заставляла меня приходить к нему едва ли не каждый день. Искать в нем то, что видела в нем Койн. Искать в нем то, что увидел в нем Сноу, – она замечает удивленный взгляд Аврелия. – В хранилище Сноу много записей с ним. Это какие-то личные беседы, их я еще не смотрела.

Аврелий никогда не замечал в этой женщине склонностью к драматизму.

– Ты просто чувствуешь свою вину перед ним.

– И из-за чувства вины я распорядилась выпустить на свободу капитолийского переродка? – Пэйлор цокает языком. – Какая я последовательная.

Тревожный сигнал на телефоне заставляет доктора вздрогнуть, а Президента – поморщиться, как от зубной боли. Пэйлор неохотно снимает трубку; что-то подсказывает ей, что новости будут не из приятных. Так и оказывается. Она прикусывает губу, прежде чем повторить вслух то, что было передано по секретной линии.

– Пит Мелларк только что воспользовался своим правом на свободу.

========== ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой президент Пэйлор страдает паранойей, а доктор Аврелий получает задание, от которого не может отказаться ==========

Решение о том, что Пит Мелларк может быть свободен в виду своей безопасности для окружающих людей, президент Пэйлор приняла публично, основываясь на письменном отчете лечащего врача о нынешнем состоянии пациента. Разумеется, лечащим врачом был доктор Аврелий. Разумеется, он немного поспешил со столь обнадеживающим результатом. На самом деле, это был вопль отчаяния; его пациент лишился любых человеческих эмоций, иного лечения врач предложить уже не мог, да и последствия этого лечения невозможно было предугадать заранее, прекрасно понимая, что поведение наблюдаемого объекта может измениться, едва только изменятся условия его существования. Разумеется, о своих подозрениях он сообщил Президенту, но уже не в письменной форме.